Cytaty z książki «Тонкая серебристая нить»
Для меня нет никаких приказов, кроме приказов чувств. Их я смог сохранить в пустоте и бреде этого мира.
«Соседи всегда одинаковы. Особенно если война. Это всегда предатели, мародёры и трусы. Иногда герои, иногда убийцы. Но для этого нужен стержень. Таких мало.»
Я всегда любила смотреть, как растет трава. Утром, в час пробуждения солнца, зеленые ростки показывались из глубин земли. Днем ростки становились больше, приобретали темно зеленый цвет, и довольные садовые улитки стремились вскарабкаться повыше на одуванчики, чтобы сверху посмотреть на эту красоту: к вечеру травинки наливались соком весны. Нередко, сбежав из дома, я проводила целый день, наблюдая за этим удивительным микромиром.
Кто то скажет «глупость», а это была моя вселенная. Закрыв глаза, я видела улитку, которая питалась травинками.
Мы лежали на снегу около часа, пока соседняя улица превращалась в горстку камней, оставляя свою жизнь лишь старым фото, а потом побрели в свой дом, как оказалось, частично уцелевший при бомбежке.
Я смотрела на растерзанные трупы людей и животных на улицах своего города, и приходило четкое понимание: смерть идет чуть позади — за моим правым плечом. Она хотела забрать и меня, но что-то все время мешало ей. Настойчиво, будто в этом был хоть какой-то смысл, я писала дневник, в котором были уже тысячи страниц...
«Перед смертью все видят что-то особенное, когда есть несколько секунд до того, как грудь обожгут свинцовые пули.
Ни с чем не сравнимый опыт.
В нём есть всё: от закинутого внутрь головы невода страха до мистического прозрения Будды, а потом - до полного безразличия к гиенам, которые останутся в аду, когда за тобой захлопнется дверь.»
Мы сидим на Старой башне, а внизу, в синеве залива, купается солнце, словно надкусанное оранжевое яблоко.
– Что есть мир видимых траекторий?
– Зачем тебе? – спросил дед, не отрывая взгляда от переливающейся воды. – Лови сны! Сегодня много пушистых.
Я поймала один в виде огненного шара, но он рассыпался на множество искр, которые упали вниз, на позолоченные крыши храмовых построек.
– Осторожнее, внучка, – прошептал дед Атолла и засмеялся в густую белую бороду.
– Как я могу ловить сны? Удочка, которую ты мне дал, – ненастоящая! – сказала я, надувшись.
– Всё, что ты можешь себе представить, всё, что ты можешь увидеть, – подлинное, – парировал дед и, в подтверждение своих слов, легонько ткнул меня тонкой, похожей на тростинку удочкой в бок.
Неожиданно все небо оказалось в ярких парашютах. Летели они к нам на землю с высоты, а на них были люди в светлых одеждах. Непонятный новый «камуфляж»!
– Американцы! Американцы! – загалдел народ. – Купили нас, как когда то Аляску. Будет у нас теперь новый флаг: звезды, звезды, полосы, полосы. Волк – символ Чечни – станет зеброй. И все на зеленом фоне!
Всматриваюсь и я.
Вижу: люди к нам летят совсем не военные, красивые, ухоженные.
Много золотоволосых, но среди них и седые есть, и африканской расы. И что самое главное, все с бородой!
Ошибается народ: не американцы это!
В нашем дворе жила женщина по имени Зайна, ночь с которой можно было купить. Необязательно за деньги. В трудный для родины час пускала она к себе чеченских боевиков, вывесив на окно квартиры ичкерийский флаг как опознавательный знак.
Флаг был красивым, зеленым, с лежащим посередине пушистым волком. Брала за свои услуги Зайна недорого: миску муки да банку солений.
«Герои погибают первыми, Бог забирает их к себе молодыми, а мусор, подгоняемый ветром перемен, остаётся жить, потому что Земля - это планета испытаний.»
Бродящий по руинам сумасшедший философ, герой моего романа, сгоревшего в печке из нескольких битых кирпичей, что стояла рядом с нашим подъездом, как и положено герою, остался внутри войны. Затерялся в том времени и пространстве, откуда исчезла я — чумазая четырнадцатилетняя девчонка с осколками в ногах, одетая в тяжелые от постоянного холода и сырости вещи, сноровистый зверек, умеющий спать прямо на снегу и вынюхивать еду в развалинах.
