Государство и политика

Превосходная книга. НО! Есть претензия к магазину.

Это вообще нормально что на озоне бумажная версия этой книги стоит 136р?

— Вот она, мудрость Сократа: сам не желает никого наставлять, а ходит повсюду, всему учится у других и даже не отплачивает им за это благодарностью.

— Что я учусь у других, это ты правду сказал, Фрасимах, но что я, по-твоему, не плачу благодарностью, это — ложь. Я ведь плачу как могу. А могу я платить только похвалой — денег у меня нет. С какой охотой я это делаю, когда кто-нибудь, по моему мнению, хорошо говорит, ты сразу убедишься, чуть только примешься мне отвечать: я уверен, что ты будешь говорить хорошо.

И в чем только не обвиняли Платона - и в том, что аргументы его слабы, и в том, что он манипулирует в своих дискуссиях, и в том, что он не предлагает реалистичных решений и не дает четких ответов.

И тем не менее, Платон был и остается одним из самых влиятельных философов Западной цивилизации, и чтобы понять это, даже не обязательно читать прекраснейшую "Историю Западной философии" умницы Рассела.

Потому что Платон заставляет задуматься и учит думать. Платон не пытается навязать свое мнение, убедить, переспорить. Он хочет, чтобы с ним спорили. Он хочет, чтобы в его аргументах искали слабые места, и иногда даже специально для этого делает аргументы слабыми. Он хочет, чтобы ему не верили на слово, а сделав над собой интеллектуальное усилие, начали думать.

Платон пишет прекрасно, используя свой эксклюзивный поэтический дар, и как сказал Лосев:

Платон не стал ни поэтом, ни драматургом, ни оратором. Он стал великим философом, сочинения которого, однако, отличались поэтичностью стиля, драматичностью ситуаций и убедительностью ораторской речи.

Перечитывать Платона это большая радость и эксклюзивное удовольствие. И каждый раз открывается что-то новое, еще один горизонт, еще одна ступенька в понимании.

– Если кто-нибудь, несмотря на такое его состояние, спокойно подойдет к нему и скажет ему правду, то есть, что ума у него нет, а не мешало бы его иметь, но что поумнеть можно, если только подчинить себя этой цели – приобретению ума, легко ему будет, по-твоему, выслушать это...?

Пожалуй, главная неожиданность, с которой сталкиваешься при рассмотрении темы: «философы во главе государства» - как она изложена в «Государстве», - состоит вот в чем – Платон рассматривает современное ему состояние философии как нечто если не плачевное, то крайне печально-недоразвитое. Конечно, согласно его словам, именно подлинный философ, просветленный своей способностью к чистому умопостижению, должен снизойти в темноту общественных дел и устроить их на разумных началах. Однако, помимо кромешной тьмы общественной жизни, возникает и другая проблема – где они, эти подлинные философы? Да, этот вопрос, увы и ах, повергает Платона в тот же самый ступор, в который он повергает любого современного человека. Как же это так? – воскликнем мы – разве мы не в Древней Греции, разве речь идет не о том периоде времени, который можно назвать расцветом философии? Разве сама Академия не есть воплощение тех самых «островов блаженных», на которых мысленно пируют все лучшие философские силы, какие только можно себе представить? А вот Платон смотрит вокруг себя, грустит и сокрушается – где вы, философы, ау!... и мечтает о подлинном бытии философии, в противовес нынешнему – мнимому:

— В настоящее время, если кто и касается философии, так это подростки, едва вышедшие из детского возраста: прежде чем обзавестись домом и заняться делом, они, едва приступив к труднейшей части философии, бросают ее, в то же время изображая из себя знатоков; труднейшим же я нахожу в ней то, что касается доказательств. Впоследствии, если по совету других — тех, кто занимается философией, — они пожелают стать их слушателями, то считают это великой заслугой, хоть и полагают, что заниматься этим надо лишь между прочим. А к старости они, за немногими исключениями, угасают скорее, чем Гераклитово солнце, поскольку никогда уже не загораются снова.

Приведу еще один отрывок, даже более важный в контексте предлагаемого рассуждения:

— Остается совсем малое число людей, Адимант, достойным образом общающихся с философией… Все вошедшие в число этих немногих, отведав философии, узнали, какое это сладостное и блаженное достояние; они довольно видели безумие большинства, а также и то, что в государственных делах никто не совершает, можно сказать, ничего здравого и что там не найти себе союзника, чтобы с ним вместе прийти на помощь правому делу и уцелеть, — напротив, если человек, словно очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить несправедливость, ему не под силу будет управиться одному со всеми дикими своими противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других. Учтя все это, он сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за стеной в непогоду. Видя, что все остальные преисполнились беззакония, он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых дел, а при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее. — Значит, он отходит, достигнув немалого! — Однако все же не до конца достигнув того, что он мог, так как государственный строй был для него неподходящим. При подходящем строе он и сам бы вырос и, сохранив все свое достояние, сберег бы также и общественное.

Далее становится ясно, куда клонит Платон, и в чем состоит подлинный смысл слияния философии и власти. Пока общий порядок дел неразумен, не может быть и каких-то отдельно-существующих философских «островов блаженных». Философ укрывается от общественной жизни «за стеной в непогоду», но вполне укрыться невозможно, да и укрываются только единицы. Следовательно, слияние философии и власти (по Платону) для философии полезно ничуть не менее, чем собственно для государства. Более того, именно для философии оно важнее всего, хотя предполагаемое правление философов и осуществляется на благо всех, но ведь высшее благо – это созерцание блага самого по себе, то есть дело сугубо философское. Философы правят, чтобы правила – философия. А пока это не так, философам неоткуда «снисходить» до государственных дел, потому как вместо островов блаженных мы можем созерцать лишь островки обреченных.

Итак, если современному человеку Академия видится неким воплощением «философии как среды», то Платон видит другую картину: он видит совершенно бестолковую общественную жизнь и видит он также жизнь философскую – куда более разумную, но вместе с тем, фрагментарную. Бардак в общественной жизни, можно сказать, естественен, потому как никто из толпы не зрит умом, а только глазами (а потому никто не видит подлинного бытия, а только тени бытия), фрагментарность же умопостижения естественна, исходя из того, что бестолковая общественная жизнь всячески препятствует развитию подлинно философских качеств души. В общем, во-первых, есть толпа, которая совершенно непричастна философии, и люди толпы, которые только грызутся между собой в борьбе за власть (государственные дела), во-вторых, есть софисты (псевдо-философы), которые обслуживают, так сказать, интеллектуальные запросы людей толпы; и, только в-третьих, есть какие-то редкие люди, которые, во всеобщей бестолковой толчее, с трудом, и, можно сказать, чудом сохранили и отчасти развили в себе философские задатки.

Чудом возмужавший философ (а такие, к счастью, имеются), оказавшийся у власти, постепенно исправляет безумие общественной жизни, что в свою очередь способствует воспитанию подлинных философов. Таков магический круг гармонии идеального государства. Созерцание Справедливого и Прекрасного самого по себе является залогом того, что и на практике будет реализован справедливый и прекрасный общественный строй – отсюда же и обязанность, лежащая на философах – заниматься устройством общественной жизни, даже если им не хочется покидать обитель чистого умопостижения – ведь, не устроив общественную жизнь, не доберешься и до этой волшебной обители. И все же высшая цель - это умопостижение, а общественная жизнь… несмотря на все слова Платона, складывается впечатление, что в ней всегда будет оставаться что-то неразумно-темное, да и по словам Платона снисхождение философа к общественной работе есть переход от света к тьме (другое дело, он подразумевает, что тьма это философами будет рассеяна). И идеальным государство может называться только потому, что в нем становится возможным созерцание идей и философия перестает быть чем-то «случайно выживающим» и становится чем-то «полноценно-торжествующим». Мы, однако, видим, что философия как была каким-то «случайно-выживающим» чудом, так им и остается. Это бы и неплохо, если кто-то все же случайно, но выживает, - ненастье же всегда слишком велико, а стена, за которой можно укрыться, слишком тонка.

Какой же вывод сделать из всего сказанного? Я думаю, вот какой: раз уж Платон называет современное ему состояние философии близким к плачевному, то современному философу не стоит называть плачевным состояние философии, каковым бы они ни было. Оно «плачевно» по определению, и другим быть не может и какие-то сетования по этому поводу – пустая трата времени. Нет, надо сосредоточиться на другом – на совершившемся вдруг чуде состоявшегося философского общения, если уж оно состоялось. Большего не мог требовать от философии и Платон, разве что только в идеальном государстве дело обстоит по-другому, но пусть бог философии хранит нас от государства, тем более, от идеального. Идеальной же посчитаем редкую ситуацию, когда философская беседа пробивается сквозь толщу повседневной болтовни и обсуждения «текущих политических вопросов». А реальная Академия пусть так и остается идеализированным символом философского общения.

P.S. Напоследок приведу цитату, которую, возможно стоило привести в самом начале – тот отрывок, в котором рассматриваемая здесь тема изложена наиболее пространным образом:

Дальше...

— Что же? А разве естественно и неизбежно не вытекает из сказанного раньше следующее: для управления государством не годятся как люди непросвещенные и не сведущие в Истине, так и те, кому всю жизнь предоставлено заниматься самоусовершенствованием, — первые потому, что в их жизни нет единой цели, стремясь к которой они должны были бы действовать, что бы они ни совершали в частной или общественной жизни, а вторые — потому, что по доброй воле они не станут действовать, полагая, что уже при жизни переселились на Острова блаженных. — Это верно. — Раз мы — основатели государства, нашим делом будет заставлять лучшие натуры учиться тому познанию, которое мы раньше назвали самым высоким, то есть умению видеть благо и совершать к нему восхождение; но когда, высоко поднявшись, они в достаточной мере его узрят, мы не позволим им того, что в наше время им разрешается. — Что ты имеешь в виду? — Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститься снова к тем узникам, и, худо ли бедно ли, они должны будут разделить с ними труды их и почести. — Выходит, мы будем несправедливы к этим выдающимся людям и из-за нас они будут жить хуже, чем могли бы. — Ты опять забыл, мой друг, что закон ставит своей целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в какой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей он включает в государство не для того, чтобы предоставить им возможность уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления государства. — Правда, я позабыл об этом. — Заметь Главкон, что мы не будем несправедливы к тем, кто становится у нас философами, напротив, мы предъявим к ним лишь справедливое требование, заставляя их заботиться о других и стоять на страже их интересов. Мы окажем им так: "Во всех других государствах люди, обратившиеся к философии, вправе не принимать участия в государственных делах, потому что люди сделались такими сами собой, вопреки государственному строю, а то, что вырастает само собой, никому не обязано своим питанием, и там не может возникнуть желание возместить по нему расходы. А вас родили мы, для вас же самих и для остальных граждан, подобно тому как у пчел среди их роя бывают вожди и цари. Вы воспитаны лучше и совершеннее, чем те философы, и более их способны заниматься и тем и другим. Поэтому вы должны, каждый в свой черед, спускаться в обитель прочих людей и привыкать созерцать темные стороны жизни. Привыкнув, вы в тысячу раз лучше, чем живущие там, разглядите и распознаете, что представляет собой каждая тень и образ чего она есть, так как вы уже раньше лицезрели правду относительно всего прекрасного, справедливого и доброго. Тогда государство будет у нас с вами устроено уже наяву, а не во сне, как это происходит сейчас в большинстве государств, где идут междоусобные войны и призрачные сражения за власть, — будто это какое-то великое благо. По правде же дело обстоит вот как: где всего менее стремятся к власти те, кому предстоит править, там государство управляется лучше всего и распри отсутствуют полностью; совсем иначе бывает в государстве, где правящие настроены противоположным образом. — Безусловно. — Но ты думаешь, что наши питомцы, слыша это, выйдут из нашего повиновения и не пожелают трудиться, каждый в свой черед, вместе с гражданами, а предпочтут все время пребывать друг с другом в области чистого [бытия]? — Этого не может быть, потому что мы обращаемся к людям справедливым с нашим справедливым требованием. Но во всяком случае каждый из них пойдет управлять только потому, что это необходимо — в полную противоположность современным правителям в любом государстве. — Так уж обстоит дело, дорогой мой. Если ты найдешь для тех, кому предстоит править, лучший образ жизни, чем обладание властью, тогда у тебя может осуществиться государство с хорошим государственным строем. Ведь только в таком государстве будут править те, кто на самом деле богат, — не золотом, а тем, чем должен быть богат счастливый: добродетельной и разумной жизнью. Если же бедные и неимущие добиваются доступа к общественным благам, рассчитывая урвать себе оттуда кусок, тогда не быть добру: власть становится чем-то таким, что можно оспаривать, и подобного рода домашняя, внутренняя война губит и участвующих в ней, и остальных граждан. — Совершенно верно. — А можешь ты назвать какой-нибудь еще образ жизни, выражающий презрение к государственным должностям, кроме того, что посвящен истинной философии? — Клянусь Зевсом, нет.

Я хотел бы начать рецензию словами Томаса Слезака:

Чтение Платона — это, прежде всего, ни с чем не сравнимое интеллектуальное наслаждение… Читатель из простого свидетеля некоторым образом становится участником живой дискуссии

и, пожалуй, нет точнее слов, чтобы описать мои впечатления. Это одна из самых сложных и в то же время одна из самых потрясающих книг, которую мне когда-либо доводилось держать в руках. Читая каждую новую страницу, да что уж там, каждую новую строчку, я не переставал восхищаться обширностью замысла, которую на данный момент не могу сравнить ни с одной прочитанной книгой. Я никогда ранее не перечитывал одни и те же отрывки по десять, двадцать, пятьдесят и сто раз, но по-другому невозможно воспринять такой сложный и многослойный текст, в котором рассказ с воспоминаниями сменяется философским логосом, а философский логос нарративом, сменяющимся в свою очередь другим рассказом. Следует запастись временем и терпением, ведь то, о чем говорит с нами Платон не лежит на поверхности и требует многократного вдумчивого прочтения, но ощущение непередаваемого счастья познания, которое испытываешь, преодолев своеобразный порог вхождения, того стоит. Если воспринимать многие вещи в книге буквально и не перечитывать их, то желание читать "Государство" у нас - людей, воспитанных в современном обществе с его отвращением к тирании и диктатуре, пропадет сразу же после идеи о своеобразной кастовой системе (философы, стражи и остальные) и намеков на евгенику (отбор стражей по принципу породистых собак). Но ценность подобных текстов, на мой взгляд, заключается в том, что они учат нас, мало что понимающих и ограниченных, спрашивать, анализировать, превозмогать себя и, таким образом, стремиться к постоянному развитию. Или, по Платону, стремиться к благу, постигая его идеи при помощи дискурсивного (dianoia) и чистого (noys) мышления вместо смутного восприятия мира посредством образов (eikasia) и мнений (doxa). Поэтому если перечитывать одни и те же отрывки десятки раз, приходит понимание того, насколько прав был Платон во многих вещах. Для разбора каждого вопроса недостаточно одной рецензии, книгу нужно постоянно с кем-то обсуждать и писать о ней, ведь в диалогах нет ничего случайного, каждый пример, миф или рассказ работают на целую картину, но я хочу кратко пройтись по избранным для меня местам: — Во второй книге Платон убедительно доказывает для чего нужна цензура, и я полностью согласен с ним. Цензура приемлема для меня, если она очищена от идеологических и индивидуальных напластований - надындивидуальная цензура, как пишет Е.А. Агапова в своей статье "К вопросу цензуры как способу манипуляции сознанием". Также во второй книге я нахожу убедительной для себя аргументацию в пользу разделения труда и считаю, что кастовая система (у Платона люди попадают в определенную касту не по рождению, а по достоинству) может работать при правильной организации, примеров достаточно, из простого - итальянская мафия (книга Савьяно "Гоморра" и сериал НольНольНоль или же "Ирландец" Скорсезе) — Общность жен и детей в пятой книге хоть и кажется чем-то диким, но при внимательном рассмотрении отголоски этой концепции прослеживаются в советском обществе, пытавшемся навязать идею о всеобщем братстве. В.Ф. Асмус, у которого, кстати, есть довольно-таки хорошие учебники по античной философии, потратил целых 2 раздела своей статьи о "Государстве", чтобы доказать, что государство Платона не похоже на СССР. Спор с идеей пятой книги также встречается в Библии и учении Христа, но об этом не здесь. Мне кажется, основная ценность этой части в том, что в ней мы видим, насколько прогрессивными были взгляды Платона, когда он говорил о равноправии женщин. — Отдельного внимания заслуживает седьмая книга, в которой при помощи мифа о пещере Платон дает обоснование системы наук. Эту часть я буду перечитывать ещё много раз и, пожалуй, не перестану восхищаться ею. — Десятая книга для меня - это не просто миф о загробном воздаянии, именно в этой части Платон приводит определение трех искусств - пользовательного, делательного и подражательного, достаточно убедительно аргументируя вред от подражательства.

Итак, подводя итог, хочу отметить, что затронутые в "Государстве" темы актуальны и в наше время. Сравнивая проблемы, которые волновали людей тогда и волнуют сейчас, понимаешь, что ничего сильно не изменилось, и хотя основная идея Платона (всё идет от общего к частному) мне чужда (в этом плане Аристотель со своей идеей от частного к общему куда привлекательнее), я буду рекомендовать его книги всем и каждому. Читайте Платона и будьте счастливы!

«Государство» Платона — это не только политический трактат, как может показаться из названия, но, в первую очередь, это рассуждения о справедливости. Здесь затрагиваются вопросы философии, политики и педагогики.

Повествование начинается с того, что Сократ и спутник его Главкон, находясь в Пирее, приходят в гости в дом к пожилому человеку по имени Кефал. В одной комнате рассаживаются двенадцать человек:

1. Сократ — главный оратор;

2. Главкон — сын Аристона, (брат Платона), спутник Сократа в Пирее;

3. Адимант — брат Главкона (и Платона);

4. Кефал — старик, хозяин дома;

5. Полемарх — первенец Кефала;

6-7. Лисий и Евтидем — братья Полемарха;

8. Фрасимах — халкедонец, главный оппонент Сократа в споре, защищает сторону несправедливости;

9. Никерат — сын Никия;

10. Хармантид — пэанийец;

11. Клитофонт — сын Аристонима;

12. Непосредственно Платон, который записывает диалог, и ему в повествовании принадлежит всего пару-тройку реплик.

В беседе главным образом участвуют Сократ и Главкон; Полемарх, первенец Кефала; ещё один брат Главкона, Адимант; а также халкедонец Фрасимах. Остальные — слушатели.

[1] Подспорьем для дальнейшего обсуждения становится ответ Кефала на вопрос Сократа, «тягостна ли старость?». Кефал говорит, что для человека, прожившего праведную жизнь, иными словами, всегда поступавшего справедливо, как старость, так и смерть, не представляются страшными.

Далее в диалоге Сократ и собеседники пытаются установить, что есть истинная справедливость, какова ее природа и действительно ли жизнь человека справедливого лучше, чем жизнь человека несправедливого.

Первую четверть книги справедливый образ жизни подвергается нападкам, а его польза — сомнению. Фрасимахом выдвигается мнение, что пользу приносит только репутация добродетельного и справедливого человека, а не сама справедливость как таковая, и куда лучше быть бесчестным человеком, имеющим репутацию справедливого, нежели быть истинно праведным, но таковым не считаться. То есть справедливость хороша только своими плодами, а не по своей сущности, и если бы человек заведомо знал, что останется безнаказанным за злодеяния, он бы прибегал к несправедливости во всевозможных ситуациях, ведь нечестность, может принести много выгоды, если окажется нераскрытой.

Таким образом, значение имеет только видимость, значит на создание видимости и следует направить свои старания, то есть овладеть мастерством «крайней несправедливости в сочетании с притворной благопристойностью». Конечно, Адимант подчёркивает, что трудно всегда притворяться и переживать, как бы не выдать себя, однако любое «великое дело» не даётся без труда. Осуждают же несправедливость только люди робкие или немощные, не способные ее совершить, но не желающие терпеть ее на себе со стороны других.

Эти мысли на полном серьезе выдвигает Фрасимах, а Главкон подыгрывает ему, для пользы делу, выступая адвокатом дьявола.

[2] Сократ предлагает изучить справедливость на примере справедливого государства. В этой части излагается утопичный взгляд Сократа на построение государства. Сократ и собеседники пытаются мысленно создать государство основанное на принципах справедливости.

Зарождение государства, по Сократу, основывается на потребности индивида в других людях.

Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь.

В первую очередь, в справедливом государстве каждый должен заниматься своим делом согласно своим природным дарованиям. Нужно в первую очередь обеспечить людей предметами первой необходимости, значит нужны землепашцы, кузнецы, столяры, ткачи, пастухи и т.п. Затем нужно обучить военных, для охраны и расширения своих границ.

Государство Сократа строится на принципах коммунизма. Все имущество должно быть общественным, частная собственность должна быть упразднена. Если у людей всё будет общее — это будет способствовать сплоченности, так как убыток одного — убыток всех, поэтому люди будут сочувствовать чужому горю, и сорадоваться чужому счастью, так как и счастье у всех общее. Это исключит желание нанести ущерб другому, а также уничтожит всякое подспорье для зависти.

[3] Образование должно быть в первую очередь мусическим, затем, гимнастическим. Сократ призывает учить детей сложным абстрактным идеям через мифы, но осуждает лживые мифы, и критикует поэтов вроде Гомера, Гесиода и Эсхила, за то, что те выставляют богов в дурном свете свете, изображая поступки богов своенравными, произвольными и несправедливыми, вымышляя междоусобицы среди богов, изображая их жестокими, порой до нелепости плаксивыми, иногда чересчур смешливыми, поддающимися страстям или любителями податей.

[4] Мусические искусства и гимнастика — две вещи, необходимые для развития гармоничной личности. Человек атлетичный, но далекий от искусства, становится диким, необузданным и яростным; человек увлекающийся исключительно искусствами и не укрепляющий тело — становится изнеженным, мягким и слабохарактерным. Человек должен быть активным, деятельным, трудолюбивым, но также находить время для самоанализа, рефлексии, чтения, занятий философией. В человеке внутренняя красота должна соответствовать внешней, и наоборот.

[5] Собеседники заключают, что справедливым государство можно называть, если в нем каждый занимается своим делом, для которого больше всего годен, и не вмешивается в дела другого. А мудрым его можно назвать, если самые разумные в нем, даже если они в меньшинстве, правят менее разумными, даже если те представляют большинство.

[6] Обсудив справедливое государство, они переходят от общего к частному, и пытаются воссоздать справедливого человека по примеру справедливого государства, найдя в нем те же составляющие. В справедливом государстве, Сократ выделил три сословия: правители, военные и ремесленники; а в человеке — три начала: разумное, яростное и вожделеющее. Подобно тому, как правители управляют государством, военные стоят у них на защите, а остальное находится в подчинении, так и в человеке, вожделеющим началом должно управлять разумное, а ярость («праведный гнев») быть союзником и стражем разуму.

Этим трем началам также соответствуют три рода людей, в зависимости от того, какое начало преобладает: философы (разумное), честолюбцы (яростное) и сребролюбцы (вожделеющее).

Сократ считает справедливостью приведение к гармонии звучание всех трёх начал души, и согласование всех действий с этой гармонией, а мудростью он называет «умение руководить такой деятельностью». Несправедливостью же он считает деятельность, нарушающую эту гармонию, а руководящей этим процессом силой — невежество.

Она (несправедливость) должна заключаться в каком-то раздоре указанных трёх начал, в беспокойстве, во вмешательстве в чужие дела, в восстании какой-то части души против всей души в целом...

...она (несправедливость) смятение и блуждание разных частей души, их разнузданность и трусость и вдобавок ещё невежество — словом, всяческое зло.

[7] В идеальном государстве Сократа должны править философы. Природу истинного философа Сократ описывает следующим образом: его страстно влечет к познанию; он правдив и ненавидит ложь; рассудителен; не корыстолюбив; равнодушен к телесным удовольствиям; охвачен возвышенными помыслами; не боится смерти; мужественен; обладает хорошей памятью; умеренный во всем; трудолюбивый во всех отношениях.

[8] Сократ также перечисляет науки, которыми следует заниматься тем, кто стремится к мудрости: во-первых, гимнастические упражнения и мусическое искусство, которые уже обсуждались ранее. Мусическое искусство (от греч. букв. — искусство муз) подразумевало эстетическое и нравственное воспитание. Греческая традиция выделяла девять муз: Каллиопа — муза эпической поэзии; Эрато — муза любовной поэзии; Терпсихора — муза танца; Полигимния — муза гимнов в честь богов и героев, а также ораторского искусства; Эвтерпа — муза лирической песни; Мельпомена — муза трагедии; Талия — муза комедии; Клио — муза истории и Урания — муза астрономии. Таким образом, к мусическим искусствам можно отнести, изучение поэзии, литературы, драматургии, музыки, хореографии, ораторского мастерства, истории и астрономии.

Далее, Сократ упоминает известный квадривиум из семи свободных искусств: арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Затем Сократ говорит о диалектике, под которой подразумевает способность к абстрактным рассуждениям без опоры на телесные ощущения. Диалектику Сократ называет вершиной всех наук.

Сократ также выдвигает следующие педагогические принципы — учить нужно играючи, принимая во внимание природные наклонности ученика. Знания, внедренные насильственно, надолго не задерживаются.

[9] Что особенно прекрасно во всех рассуждениях Сократа об его идеальном государстве, так то, что женщинам в нем он уделяет долю равную мужской. Если у женщины есть на то природные дарования, она может участвовать в политической жизни государства, в том числе, в управлении им, и овладевать всеми вышеперечисленными искусствами и науками наравне с мужчинами.

[10] Если в качестве главы государства Сократ выдвигает философов, то есть, лучших представителей общества, следовательно, в его представлении, идеальная форма правления — аристократия.

Сократ также перечисляет худшие, на его взгляд, формы правления: критско-лакедемонское устройство (тимократия — власть честолюбцев, которая, как правило, добивается военными подвигами), олигархия, демократия и тирания.

О демократии Сократ говорит, что она по душе всем, кто любит всё «пестрое», и она привлекательна своим разнообразием. Демократия на первый взгляд прекрасна, но лишь ненадолго. При ней расцветает индивидуализм, между людьми нет сплоченности, так как нет общей цели — каждый стремиться удовлетворить лишь собственные желания.

Согласно Сократу, каждая форма государственного устройства соответствует определенному складу характера человека: аристократия — философский слад; тимократия — соперничество, честолюбие, яростный дух; олигархия — стяжательство, корыстолюбие, бережливость; демократию Сократ описывает особенно ярко и приписывает ей множество качеств: отсутствие целостности, внутреннее противоборство, снисходительность к слабости, наглость, разнузданность, распутство, бесстыдство, расточительство, неосновательность, непостоянство. Затем — тирания. По словам Сократа, тиран больше похож на кровожадного волка, нежели на человека. Тирании присущи такие качества как дикость, необузданность, неистовство, жестокость, завистливость, вероломство, недружелюбие.

[11] В конце, собеседники приходят к заключению, что самым несправедливым государством является то, в котором формой правления является тирания, а тиран — по натуре своей, является самым несчастным существом. Тираном управляет самая порочная и неистовая часть его личности. Душа тирана постоянно полна смятения, неспокойная, напуганная, бедная, неудовлетворенная и рабская.

Таким образом, справедливость хороша не только по своим плодам, но и по натуре своей, потому что приносит душевное равновесие, а это одно из важнейших сокровищ. Нам нужно, по словам Сократа:

...остерегаться, опасаясь за свой внутренний порядок...

[12] И даже если утопичное государство Сократа неосуществимо в реальном мире, оно может служить примером для организации внутреннего мира человека.

...может быть, есть на небе его (идеального государства) образец, доступный каждому желающему; глядя на него, человек задумается над тем, как бы это устроить самого себя.