Czytaj książkę: «Месяц светит по просьбе сердца моего»
© 2023 by Pim Wangtechawat
© Гусева А., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2025
Посвящается отцу и дедушкам,
подарившим мне эту историю.
И матери и бабушкам,
благодаря которым она обрела крылья
Ты хочешь знать, как глубока любовь моя,
Как сильно я люблю тебя.
Мои чувства неизменны,
Моя любовь – навсегда.
Месяц светит по просьбе сердца моего.
Тереза Тенг,«Месяц светит по просьбе сердца моего»
Часть первая
万事开头难
Поначалу всегда нелегко
Все путешественники во времени описывают свой опыт по-разному.
Для Джошуа Вана, ученого и крайне рассудительного человека, это всего лишь «ощущение, будто летишь в темноту» ― «колебание» во времени, при котором тело просто отрывается от земли, прежде чем материализоваться в другом месте. Его жена Лили, натура более творческая и романтичная, сравнивала это с чувством, которое испытываешь, впервые осознав, что влюбился: «что-то сродни возбуждению», «выброс адреналина». Словно несешься вниз на американских горках: перепуганный, но невероятно, восхитительно живой. Их сын Томми сравнивал это с изящным футбольным голом: удар влет из-за штрафной площади или крученый из центра поля в момент, когда вратарь оказался вне линии ворот. Его сестра-близнец Ева вообще обходилась без слов. Она предпочитала рисовать: потрясающий закат над подернутым рябью океаном, темные джунгли, полные таинственных теней.
Но, несмотря на эти различия, все путешествующие во времени сходятся в одном: этот опыт всегда сопровождается острым ощущением собственной беззащитности. Предчувствием потери. Как говорила Лили, «ты будто держишь в руках что-то ценное, но боишься, что однажды оно выскользнет сквозь пальцы. И, как ни старайся, его уже не вернуть».
Джошуа, Лили, Томми и Ева
1972/2000
В последний раз, когда Ваны путешествовали в прошлое всей семьей, близнецам, Томми и Еве, было по восемь лет. Их отцу Джошуа и матери Лили ― по тридцать один.
Они отправились в Гонконг 21 марта 1972 года, чтобы увидеть кумира Джошуа, Брюса Ли, накануне премьеры его фильма «Кулак ярости».
Около пяти часов вечера, в точности как и планировалось, Ваны тихо материализовались в узком, уединенном переулке у отеля «Хаятт Ридженси» в Коулуне ― не по очереди, а одновременно, крепко держась за руки.
Они были одеты по моде семидесятых годов: Лили месяцами старательно подбирала одежду, в которой они бы походили на «представителей высшего общества, благополучную китайскую семью, которая будет выглядеть уместно в дорогом отеле».
Некоторое время они стояли, тихо переговариваясь. Родители наклонились к детям ― убедиться, что те не бледны, что у них не дрожат руки и ноги. Все-таки путешествовать во времени они начали совсем недавно. Как вы, снова и снова спрашивали Джошуа и Лили приглушенным шепотом. Все хорошо?
Наконец все четверо оказались у входа в отель. По кивку Джошуа они прошли через двойные двери, изображая постояльцев, миновали швейцара, который снял фуражку в знак приветствия, двоих консьержей, стороживших лобби, и направились прямиком в ресторан.
Дети, которым велели вести себя естественно, все время смотрели под ноги.
Сядь прямо, Ева, не горбись, сказал Джошуа, глядя на наручные часы.
Милый, давай что-то закажем, сказала Лили, просматривая меню. Иначе мы будем выглядеть странно. Ты взял деньги?
Конечно, взял.
Можно нам ребрышки, мама?
Да, ребрышки!
И свинину барбекю!
И жареный рис с чесноком…
И еще зеленую фасоль с фаршем…
Маньтоу1!
Тихо, сказал Джошуа. Томми, Ева… мы здесь не для того, чтобы есть. Какая разница, что заказывать?
Лили подняла бровь. Значит, утку ты не будешь?
Утку?
Ты всегда берешь утку…
Мне сейчас не до утки…
Мама, ребрышки… сказала Ева.
Ты всегда берешь утку, вот я и подумала…
Томми спросил: а можно нам еще то, что папа привозил из…
Мы берем еду только для вида…
Ребрышки!
Но эту еду нам все равно придется есть…
Ну так возьмите гребаную утку!
Тишина.
Лили расправила меню на столе. Ева закрыла лицо руками. Томми уронил палочки, с которыми играл, на пластиковую тарелку, словно они были горячими.
Джошуа, произнесла Лили тоном, в котором читалось: Джошуа, так не пойдет.
Но Джошуа снова посмотрел на часы. Уже скоро, сказал он.
Все посмотрели на дверь. Брюс не появлялся.
Лили, заказывай все что хочешь. Томми. Ева. Джошуа остановил на детях взгляд, под которым Ева густо покраснела, а Томми поежился. Повторите фразу, которой я вас научил.
Дети хором пробубнили себе под нос заученную фразу на кантонском: вы наш кумир, мистер Ли. Мы целыми днями смотрим ваши фильмы. Не могли бы вы дать нам автограф?
Лили фыркнула, откинулась на стуле и закурила сигарету.
Заметив недовольный взгляд Джошуа, она пожала плечами и сказала: вот за что я люблю семидесятые.
Джошуа снова повернулся к детям. Повторите еще раз.
Вы наш кумир, мистер Ли. Мы целыми днями смотрим ваши фильмы. Не могли бы вы дать нам автограф?
Хорошо. Еще раз.
Вы наш кумир, мистер Ли. Мы целыми днями смотрим ваши фильмы. Не могли бы вы дать нам автограф?
Еще раз.
Подготовка к путешествию заняла почти год, и за это время Джошуа много раз выходил из себя, а Лили выбегала из дома и подолгу гуляла в одиночестве. Томми расплакался четыре раза (он сам вел счет), Ева ― лишь однажды, но число случаев, когда они с отцом друг на друга кричали, приближалось к двузначному.
Горы книг, документов, диаграмм и черно-белых фотографий в кабинете Джошуа росли и росли. Каждый дюйм доски в дальней части комнаты был исписан числами и заметками. Окна и абажуры светильников покрывали клейкие листочки с надписями вроде «1971 или 72?», «Что насчет Линды?», «Найти безопасное место для прибытия» и «Рубеж тысячелетий ― как повлияет??».
В феврале, за три месяца до путешествия, в гостиной дома, усеянного винтажной одеждой, вывесили большой лист бумаги. Вверху красовалась надпись размашистым почерком Лили:
ГОНКОНГ 1972. БРЮС ЛИ.
ПРАВИЛА ПУТЕШЕСТВИЯ.
Остальное было накорябано рукой Джошуа:
Максимальный срок – сутки. Почаще смотрите на часы. О любом недомогании тут же сообщайте маме и папе.
Держитесь вместе. Если потеряетесь, постарайтесь добраться до места прибытия.
В пути ни при каких обстоятельствах не разжимайте руки.
Никому не говорите, кто вы и откуда!
Запомните свои вымышленные имена и следуйте плану!
Близнецов, которые путешествовали в одиночку всего пару раз, заставили вызубрить эти правила слово в слово. Особое внимание уделялось первому. Много лет назад, во время многочисленных совместных экспедиций Джошуа и Лили удалось доказать, что тело может находиться в прошлом ограниченное количество времени, прежде чем начнет отказывать. Детям велели немедленно сообщать о любых признаках болезни ― будь то температура, головная боль или даже легкий кашель. Соответственно, каждый вечер субботы и воскресенья вся семья отправлялась на южный берег Темзы «для необходимой физической подготовки», как это называл Джошуа; в действительности это была изнурительная, отнимающая все силы пробежка от Национального театра до театра «Глобус» и обратно. Просмотр фильмов с Брюсом Ли тоже стал частью «образовательного процесса», а уроки кантонского теперь проводились три раза в неделю вместо двух.
Вечером накануне путешествия, уложив детей спать, Лили подошла к мужу, который сидел на полу гостиной; разложенные вокруг него листы бумаги лучами расходились в стороны.
Она налила себе бокал вина (Джошуа отказался от алкоголя много лет назад) и села рядом, втиснувшись в узкое пространство между двумя фотографиями ― Брюса Ли и его жены Линды, светловолосой, голубоглазой американки.
У нее завтра день рождения, сказал Джошуа, указывая на Линду.
«Завтра» было 21 марта 1972-го (и 2 мая 2000-го).
Лили нежно погладила лицо женщины: и какой подарок ее ждет ― мы.
Это если все пойдет по плану.
Все пойдет по плану, сказала Лили, потягивая вино.
Откуда ты знаешь?
Когда он отвернулся, чтобы записать какие-то расчеты, она прижалась к его плечу.
Уверенность, сказала она. Опыт. Интуиция. Судьба. Я не знаю.
Самонадеянность?
Она усмехнулась. Да, и это тоже.
Тишину нарушали только скрежет карандаша о бумагу и тиканье часов.
Над камином висела картина, которую написала Лили: величественный олень на зеленом фоне. Голова повернута назад, и глаз не видно: только затылок, уши и рога. Лили сделала глоток вина, вглядываясь в картину, вспоминая день в Ричмонд-парке, когда написала ее, и думая о том, что зеленый следовало сделать намного темнее.
А еще, произнес Джошуа, прервав мирное молчание, мы первая семья, которая отправляется в прошлое в полном составе, сказал он уже не в первый раз.
Первая, о которой нам известно, поправила Лили.
О которой нам известно, да. Но все же. Он слегка улыбнулся. Мы первопроходцы.
Я люблю тебя, искренне сказала она.
Момент истины настал, когда подали утку: Брюс Ли вошел в ресторан вместе с Линдой и главой своей студии, Рэймондом Чоу, и дверь за ними захлопнулась, оставляя снаружи звуки торопливых шагов, крики и исступленный шепот.
Все официанты навострили уши. Лили потушила сигарету в пепельнице, а Джошуа вскочил на ноги с несвойственной ему поспешностью.
Последовавшие за этим события почти не сохранятся в памяти Томми и Евы. Но они будут помнить, какими твердыми и тяжелыми были руки отца у них на плечах, когда он подвел их к знаменитому актеру. А еще ― как их мать потянулась пожать руку Линде и как Брюс улыбнулся, склонившись к их потрясенным лицам.
Джошуа и Брюс разговаривали на кантонском будто старые друзья. Затем Джошуа сказал: Томми. Ева. И отрепетированная фраза легко и непринужденно слетела с их губ: вы наш кумир, мистер Ли. Мы целыми днями смотрим ваши фильмы. Не могли бы вы дать нам автограф?
Брюс рассмеялся, и его смех был грандиозным.
Ты очень похожа на мою дочь, сказал он Еве по-английски. Ты правда смотрела мои фильмы?
Да, сэр! Ева встала в стойку кунг-фу, отчего Брюс рассмеялся еще громогласнее.
Ну а ты, юноша? Он взъерошил волосы Томми. Тебе есть что показать?
Томми молча потряс головой. Брюс расплылся в улыбке и присел на корточки, чтобы быть с ним одного роста.
Ты очень похож на отца, сказал он, бросив взгляд на Джошуа, который стоял прямо за Томми.
Брюс был прав: отец и сын удивительно походили друг на друга. То же худощавое телосложение, угловатые скулы, острый нос.
А ваш сын тоже на вас похож, вырвалось у Томми.
Не настолько. Брюс снова взъерошил ему волосы. Ну что… вы сказали, что хотите автограф?
После того как они вернулись за стол и покончили с ужином, после того как они добрались до места прибытия и снова перенеслись в май 2000-го, Ева только и говорила о том, как рассмешила Брюса Ли, а Томми все повторял, как «круто» он выглядел. Даже когда их отправили спать, Ева пробралась в комнату Томми, и они целый час возбужденно шептались обо всем, что еще сказал или сделал Брюс Ли.
Но Джошуа за оставшийся вечер не проронил ни слова.
Когда муж с женой легли спать, Лили наконец спросила: Джош, что-то не так? Расскажи мне.
Поначалу он не ответил. А потом сжал ее руку под одеялом.
Завтра будет солнечно, сказал он.
Солнечно?
Если встанем пораньше, можем доехать до Райслипа и провести с детьми день на пляже.
Лили столько всего хотелось обсудить с мужем. Начиная от технических расчетов и заканчивая расклешенными джинсами, гонконгскими небоскребами, женами других мужчин и тем, как сильно она скучала по сигаретам; но она слишком хорошо его знала. Так что она поцеловала его в щеку и сказала, что день на пляже ― отличная идея.
На следующее утро Джошуа проснулся с рассветом.
Когда остальные члены семьи наконец спустились вниз, разбуженные запахом жареных яиц и чеснока, то обнаружили, что на кухне уже готов завтрак: рисовая каша с жареными грибами и тонкими ломтиками имбиря и омлет с фаршем и луком.
Мы едем на пляж, объявил Джошуа детям тоном, не терпящим возражений.
Так что через полтора часа Ваны были на берегу Райслип-Лидо, к западу от Лондона.
Джошуа и Лили в шортах и свободных футболках, резиновых сланцах и темных очках сидели на полотенцах под лучами солнца, отбрасывая на песок резкие тени. Он читал газету, она ― толстую историческую книгу о женщинах-шпионах во время Второй мировой. Время от времени они отвлекались, чтобы обсудить прочитанное или посмотреть на Томми и Еву, которые плескались у берега.
Близнецы прыгали через волны ― гигантские, мощные волны, которые порой сбивали их с ног и на пару секунд накрывали с головой. Каждый раз они выныривали, отплевываясь и хохоча, красные, как младенцы. Иногда они брались за руки и прыгали вдвоем, и с того места, где сидели их родители, они выглядели как две фигурки, застывшие в полете.
Как чудесно, наконец произнесла Лили, наблюдая за ними.
Джошуа оторвался от газеты. Что чудесно?
Этот день.
А вчерашний?
Вчерашний тоже.
Он слегка улыбнулся. Чего бы тебе хотелось на ужин?
А какие варианты?
Спустя время, когда для всех четверых годы сольются воедино, этот день они все равно будут вспоминать как «хороший день».
Томми и Ева
Ноябрь 2004
К двенадцати годам Томми и Ева утрачивают почти всякое сходство, не считая черных волос.
Она становится, что называется, упитанной: щеки и подбородок округлились, руки и ноги пополнели. Теперь она носит очки (без них она совсем ничего не видит). Почти все свободное от школы время проводит за рисованием, чтением, ведением дневника и снова рисованием. Ее любимое место ― диван в гостиной, где она уютно устраивается с книгой или альбомом для рисования, подтянув колени почти к самому подбородку и глубоко погрузившись в свой собственный мир.
Его телосложение становится, что называется, атлетическим: щеки чуть впалые, руки и ноги более мускулистые, чем прежде. Теперь он стильно одевается (модные кроссовки и футболки с яркими надписями или картинками). Свободное от школы время он проводит на футбольном поле недалеко от дома: он левый полузащитник в местной молодежной команде. Или сидит на диване в гостиной рядом с сестрой, вытянув длинные ноги, и играет в «ФИФА» на плейстейшене с таким видом, словно у него нет никаких забот.
Но потом, в ноябре, происходит Эксперимент.
Одним ноябрьским вечером, в пять часов, когда за окном уже темно как ночью, Ева отрывается от «Таинственного сада». Глядя на часы над камином, она недоуменно произносит:
― Они задерживаются на два часа.
Томми принимает беззаботный вид и направляет Майкла Оуэна отбить гол «Челси».
― И что? Они и раньше задерживались. Помнишь, когда мама взяла отца с собой в Ливерпуль?
― Тогда они задержались на час.
― А когда папа взял ее в Коулун?
― Тогда тоже на час.
― Они и раньше задерживались.
― Да, но…
― …но не на два часа, да, я слышал. ― Он останавливает игру. Бросает взгляд на часы. ― Они впервые попали в девятнадцатый век дольше, чем на пару секунд. Конечно, им захотелось там задержаться.
― Может, скажем кому-нибудь?
― Кому? Соседям? ― Он смеется и снова включает игру. Произносит детским плаксивым голосом: ― «Извините, пожалуйста, мы путешественники во времени, наши родители задержались в Викторианской эпохе, и мы боимся, что с ними что-то случилось». Да уж, представляю их реакцию!
― Не смейся!
― Я не сме…
― Смеешься! ― Она захлопывает книгу и оглядывает гостиную широко распахнутыми глазами за очками в лиловой оправе.
― Может, позвоним аме?
Женщина, которую они называют амой, ― это их бабушка Кэрол, мать их матери. Они с детства зовут ее ама ― так звучит слово «бабушка» в чаошаньском диалекте китайского, на котором говорят в семье их матери. Отец Лили умер еще до рождения близнецов, так что ама ― их единственная близкая родственница в Англии. Но она не знает об их способностях; Лили всегда настаивала, что ей это знать ни к чему.
― Они опаздывают всего на два часа, ― снова говорит Томми, ― давай подождем.
― Но, Том…
― Давай подождем.
Но час спустя ничего не меняется.
Она выскальзывает из гостиной. Он все еще погружен в игру и не обращает на нее внимания. Через несколько минут с кухни доносится стук ножа о доску. Потом ― звук включения плиты, шипение чеснока на раскаленном масле. Скрежет лопатки о сковородку. Знакомый запах дома.
Вскоре она заглядывает в комнату.
― Я приготовила ужин, ― говорит она.
Он останавливает игру и идет за ней в столовую, где видит две миски риса, две пары палочек, тарелку с капустой стир-фрай и остатки свинины барбекю, которую отец вчера купил в Чайна-тауне.
Пробормотав «спасибо», он садится. Они молча едят, стараясь не смотреть на часы.
На следующий день ― воскресенье.
Заснув в четыре утра, оба просыпаются в полдень и садятся вдвоем на кухне, он на барной стойке, она на высоком стуле, намазывая тосты маслом и по очереди отпивая апельсиновый сок из одного пакета.
Они высказывают идеи и теории. Возможно, что-то случилось. Что-то явно случилось. Может, они не могут вернуться. Может, они попали не в ту эпоху. Или вообще никуда не попали, а зависли где-то в пространстве между этим временем и тем, затерявшись в знакомой им всем невесомой темноте. Но ни один из них не хочет говорить или даже думать о последствиях того факта, что тело не может оставаться в прошлом больше двадцати четырех часов.
― Можно попробовать их найти, ― предлагает она.
Он качает головой.
― Попробовать можно, но вряд ли получится.
― Можно попробовать, ― снова говорит она.
Он качает головой и соскальзывает с барной стойки. Берет тарелку для своей порции тостов.
― Подождем, ― говорит он.
Воскресенье перетекает в понедельник, понедельник ― во вторник и среду, и оба так и остаются дома, не говоря вслух о том, что не ходят в школу или, в случае Томми, на футбольные тренировки, или, в случае Евы, в местный книжный.
Когда не спят (и ждут), они проводят время на диване. Он играет в «ФИФА», а она, не желая писать в дневник, начинает рисовать павлина с двумя головами. Они по очереди разогревают еду или готовят из того, что осталось в холодильнике: четырехдневный лимонный цыпленок, тушеная свинина в коричневом соусе, жареный батат в устричном соусе, омлеты с крошечными кусочками острых сосисок. Когда рис и другие продукты заканчиваются, они берутся за запасы лапши быстрого приготовления.
В четверг Томми, жаривший остатки сосисок с двумя пачками лапши, вдруг замирает. Ева откладывает обросший деталями рисунок (теперь у двухголового павлина появился плюмаж с глазами, сердцами и молниями) и поднимает бровь.
― Ты что-то придумал? ― спрашивает она.
― Пора попробовать их найти, ― говорит он.
После ужина они идут в кабинет отца, где царит еще больший хаос, чем во время их совместной экспедиции к Брюсу Ли четыре года назад. Пол и все четыре стены полностью покрыты документами, фотографиями, рисунками и толстенными книгами. Свет почему-то не включается, и Томми раздвигает шторы, но за окном уже темно, так что толку от этого мало.
Близнецы встают в центре комнаты лицом друг к другу. По его кивку они берутся за руки.
Их головы опущены. Глаза закрыты. Нужно сосредоточиться.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Раз, два, три, как всегда.
Они слышат стук собственных сердец. Бум, бум, бум.
Наступает тишина, но не полная. Не полная.
Кажется, что прошло несколько дней. Он говорит:
― Открой глаза.
По его тону она понимает: они все там же. И когда она открывает глаза и смотрит на него, то видит, что в его глазах блестят слезы.
В пятницу Томми просыпается первым. Уже три часа дня, и, когда он валится на диван, разбитый после сна, солнце уже клонится к закату.
На мгновение кажется, что он сейчас потянется за пультом и джойстиком. Но потом он отказывается от этой мысли, проводит рукой по волосам и прислоняется головой к холодной кирпичной стене. Несколько минут он так и сидит, уставившись в потолок. На пустой камин. На тикающие часы. На изображенного матерью оленя, морда которого скрыта из виду.
Потом к нему подходит Ева с остатками лапши, разложенными по двум мискам, и двумя парами палочек. Он двигается, освобождая для нее место, и они сидят лицом друг к другу, привалившись спинами к подлокотникам, почти соприкасаясь пальцами ног.
В руках у них покоятся теплые миски с лапшой, приправленной молотым перцем чили и кориандром.
У нее красные глаза.
― Пора позвонить аме, ― говорит она.
И на сей раз он кивает.
Никто не устраивает похорон. (Нет смысла.)
Всем говорят, что произошла автокатастрофа. (Так легче, да и проще объяснять тем, кто не знает.)
В доме появляются юристы в дорогих костюмах. (Ама разговаривает с ними в гостиной.)
Футбольный тренер Томми приходит его проведать. (Он не возвращается к тренировкам.)
Коллеги отца по университету присылают цветы и открытку. (Ева ставит цветы в вазу, но забывает налить воды.)
Ама идет в школу, чтобы поговорить с учителями. («Мы будем ждать столько, сколько потребуется», ― то и дело слышат они.)
Ама идет в магазин, и холодильник снова забит едой. (Но теперь у нее немного другой вкус.)
В кабинете отца тут же наводят порядок: бумаги аккуратно разложены по конвертам и небольшим картонным коробкам, а коллекция виниловых пластинок переезжает на чердак. (Но студия их матери ― картины, кисточки, краски и электрические гирлянды, украшающие подоконники, ― остается нетронутой.)
Никто не произносит слово «умерли». (Они просто «не здесь».)
Ама говорит: «Я потеряла дочь и зятя из-за какой-то глупости».
Ама говорит: «Не могу поверить, что мне об этом не рассказывали».
Ама говорит: «Не могу поверить, что вы все мне врали».
Ама говорит: «Не могу поверить, что это правда».
Ама говорит: «Не могу поверить, что это правда».
Ама говорит: «Не могу поверить, что это правда».
Ама говорит: «Это больше не повторится».
Ама переезжает к ним во вторник. Ее дом в Примроуз-Хилл, где выросла Лили, сдается. Она занимает спальню Джошуа и Лили. На стенах появляются черно-белые фотографии ее близких, которых уже нет в живых: ее матери Мэри и мужа Генри. Всякий раз, когда дети поднимаются по лестнице, на них смотрит маленькая Лили с двумя косичками.
Ама развешивает по дому картины, которые ее муж покупал на аукционах, чтобы производить впечатление на белых коллег-юристов, когда те приходили в гости, ― изображения гор и озер, выполненные китайскими кистями; Еву восхищает, как изящно прорисована каждая черточка. Края рамы украшены китайскими иероглифами.
― Что они означают? ― спрашивает Ева.
Ама цокает языком.
― Мы с дедушкой этого так и не узнали, ― говорит она.
Ама передвигает диван на новое место.
Китайский календарь, который их отец повесил на кухне, теперь висит в гостиной.
Она перевозит в дом свое кресло и ставит его у окна, где раньше стоял книжный шкаф матери.
Она заставляет их вставать не позже десяти.
После стирки она складывает их одежду на кухонном столе, а не разносит по комнатам.
Она не плачет.
Ева думает: как можно не плакать, только что потеряв дочь?
Как можно не выть и не рвать на себе волосы в исступлении?
Разве не это нам всем положено делать?
Она не знает.
Но ама готовит им каждый день без остановки.
Ама говорит: «Если что, я всегда рядом, но теперь все будет совсем иначе».
Ама говорит: «Это большое несчастье, но бывает и хуже».
Ама говорит: «Оглянитесь вокруг. Вы все равно хорошо живете».
Ама говорит: «Нельзя целыми днями сидеть в четырех стенах».
Ама говорит: «Нельзя целыми днями ни с кем не общаться».
Ама говорит: «Со временем станет легче».
Ама говорит: «Вы привыкнете и научитесь с этим жить».
Ама говорит: «Вы привыкнете с этим жить».
Ама говорит: «Вы привыкнете».
Ама говорит: «Все мы привыкнем».
Проходит четыре недели, три дня и бесчисленное множество минут.
Час ночи, за окном монотонно стучит дождь.
Томми не задергивает шторы на ночь, и в свете луны и фонарей на стене пляшут странные тени:
Медведь, говорит Ева, лось, дельфин, рыцарь с щитом в форме сердца. Башня, говорит Томми.
― Хочешь поспать здесь? ― спрашивает он.
― Я ненадолго, ― отвечает сестра. ― Если ты не против.
― Не против.
Он оборачивается как раз в тот момент, когда она отирает глаза тыльной стороной ладони.
― Ты плачешь? ― спрашивает он.
― Нет. Просто злюсь. Как думаешь, они вернутся? Когда-нибудь?
Он пристально вглядывается в движущиеся тени.
― Не знаю.
― Огнедышащий дракон, ― говорит она. ― Аллигатор с отрубленным хвостом, роза, спящий кенгуру.
― Нос, ― говорит он. ― Пятно от воды из стакана, опрокинутого на скатерть.
И пусть этот жест кажется немного детским, она сжимает его руку, лежащую на одеяле.
― Не верится, ― говорит она, ― что скоро Рождество.
