Иллюстратор Аня Тимганова
© Павел Владыкин, 2020
© Аня Тимганова, иллюстрации, 2020
ISBN 978-5-0051-0451-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Павел Владыкин
Дом стал членом семьи.
Он участвует
в нашей жизни.
Провожает нас дом,
как собака,
встречает, как кот.
То он рад нам, а то и —
глядит с укоризной.
То расплачется окнами.
Тут же согреет. Поймёт.
Только разница есть. Дом —
не одушевлённый.
Эта разница,
к слову сказать,
небольшая совсем.
Только время придёт —
дом родной,
в нас влюблённый,
охнет, нами покинут,
углами осев.
Дом стал членом семьи.
Он участвует
в нашей жизни.
Провожает нас дом,
как собака,
встречает, как кот.
То он рад нам. А то и —
глядит с укоризной.
То расплачется окнами.
Тут же согреет. Поймёт!
* * *
Дом – член семьи.
Вот как пёс и кот!
Деток растит.
Сохраняет род.
Всех собирает
и охраняет.
Не философия
это такая.
Плод размышлений моих.
Дай-то, Бог, иметь свой кров!
Дай-то, Бог, познать любовь!
От неладного уйти!
И все беды отвести.
Дай-то, Бог! Дай-то, Бог!
В мир большой шагнуть с крыльца.
И не потерять лица.
В долгом жизненном пути
счастье всё-таки найти.
Дай-то, Бог! Дай-то, Бог!
Дай-то, Бог, нам тёплый день!
В сушь сплошную дай нам тень!
И пойти своим путём.
И вернуться в отчий дом —
дай-то, Бог! Дай-то, Бог!
О простоте мечтает
мудрый человек.
Всё потому,
что чересчур учён.
Лишь дети,
что не знают ни о чём,
счастливы полностью —
так лёгок детский бег.
Не каждый в жизни
может ладить сам с собой.
По линиям гадают на челе.
Не просто
мудрому жить на Земле,
хоть в голову его
вместился Шар Земной.
Всех песен не напишешь —
велик простор для них.
Утешишь и утишишь не всех —
своих, чужих —
под песенный мотив.
Всех песен не напишешь.
Но больше надо спеть.
Поймать перо жар-птицы,
чтоб песне в даль лететь.
И чтоб в душе гореть.
Всех песен не напишешь,
но надо бы суметь.
Все песни не услышишь.
Их не сумеешь спеть.
Но надо петь и петь.
Всех песен не напишешь —
на семь известных нот.
Но всё ж ровнее дышишь,
когда душа поёт.
Душа летит в полёт!
Всех песен не напишешь…
Слог по значимости
не уступает Слову.
Почти.
Так и у припоя олово – основа.
Учти —
распрекрасный день
встаёт с рассветом новым.
Не с той ноги? Слово значимо!
Прекрасны Словом, Слогом
стихи!
Сосна качается со сна,
морозно-терпким утром.
Над бором солнышка блесна.
Вокруг ни слова.
Мудро
молчит, хоть накопила впрок
в решётках корневых подклетий
природных максим столько строк,
что хватит на десятилетья
всем тем, приходит кто со мной
сюда по тропочке лесной.
Красота спасёт мир!
Ф. Достоевский
Календарь сохраняет лист,
Распрощавшись с минувшим числом.
Новый день перед Господом чист,
как под Пасху яйцо – на слом.
Кокнулся со сферой небес
отдалённый посланник тепла.
Из скорлупок-тучек птенец
показался, на лапки слаб.
Солнце – жёлтый цыплячий комок.
Он проклюнул небесный свод.
Одолел и надземный смог,
зная: ждут от него щедрот.
Грешен каждый – каждый, кто жив.
Только ангелы без грехов.
Не согрев, но уже нагрешив,
День к делам переходит от слов.
Учиним потребительства пир,
понимая всю эту тщету.
Красота спасёт мир…
Если мир спасёт красоту…
Распять Иисуса грозились раз пять.
В Крещенье на береге Иорданском.
В минуты молитвы в саду Гефсиманском
шептались в кустах в полумраке: «Распять!»
Взгляд ненависти – словно ярлык «Виноват!
Распять!» – по дороге к Иерусалиму —
свинцом ощущал на себе гонимый.
Пилат удалил из своих палат
Христа и в неистовство впавший народ,
ни в чём никогда не имевший меры.
«Распять!» – взглядом Ирода-лицемера
уж воображаемый крест падёт
на плечи Христа. И не будет слов
других, кроме слова «распять» – в поколеньях.
Когда ещё грешным придёт искупленье!
И сколько ещё впереди Голгоф!
Что творится на Руси —
просто, Господи, прости!
Побросайте, лесорубы, топоры!
Да берите тут же в руки штОпорЫ!
Где летами колосился лес густой,
там угрюмо возлежит пустырь простой.
Где лихачили ребята егеря,
не увидишь ни синиц, ни снегиря.
Что-то, что-то я давненько не слыхал
счёт годам моим кукушкин. Перестал
гриб расти, черёмуха цвести
и рябины рябь алеть в горсти.
И аукаться детишки в гуще чащ.
Лишь пустырь, пустынн, не прибран и молчащ.
Что творится, что творится на Руси!
Просто – Господи, прости!
Год под номером Двадцать-двадцать
дал нам повод у ёлки собраться.
Под её голубыми ветвями
застучали посудой мы с вами.
Зазвенели боками бокалов.
Ждём того, что ещё не бывало
в нашей жизни. Не в укоризну
нам сказать: ждём-пождём мы от жизни
всё чего-то… кого-то… когда бы
к нам пришли б деньги, слава и ямбы,
что мы ждём всё с ожесточением —
с к а з о ч к у, что зовётся свершением.
Знаем мы: не бывать блаженству,
достижимости и совершенству.
То ли кот линяет, то ли тополь,
только весь усыпан пухом пол.
Ноту вывел зяблик – выше тоном.
Сойка распушила свой хохол.
Помелом сквозняк поднял пушинку.
Кот набрал очередной разгон.
Помнишь ли – с каким надземным шиком
Прокатил нас счастья фаэтон?
Поскакал за розовым фламинго
Солнца диск. Мы не забыли юг.
Ну а счастье показалось мигом.
Не удержишь – выскользнет из рук.
Живописец нигде не бывал.
Рисовал он как бы заочно.
Заоконный пейзаж рисовал,
разбивая его на точки.
Кучевые писал облака,
Разграфлённые в раме на клетки.
И, пока не устанет рука,
конструировал он виньетки —
для загадочных миниатюр,
где угадывались то локон,
то изысканнейшие натюр-
морты, то блики из окон.
И какой-то секрет он знавал.
Был ему всякий образ послушен.
В акварелях запечатлевал
поцелуй мимолётный воздушный.
Но в картины земной красоты,
а её в них с избытком было —
каждый раз заносил он черты
давней женщины, что любил он.
Крылья птицы – бровей разлёт
самой лучшей из многих женщин.
Вот глаза – выставляй хоть на лот
взгляд чудесный – ни больше, ни меньше.
Уловил он в рекламе овал
дорогого лица любимой.
Как он прежде его целовал!
И любовь не казалась мнимой.
А когда пол-луны рисовал,
не Ван Гог, но увидел ушко —
то, которое он целовал
на небесной ночной подушке.
Гроздь рябиновая – поцелуй.
Кратковременный он и беспечный…
Расписался в картине в углу,
не догадываясь: путь ей в вечность!
Так наступит ли славы момент?!
Пусть безвестен он будет даже…
«Верность стилю!» – изрёк рецензент.
«Верность женщине!» – ангелы скажут.
Darmowy fragment się skończył.