Czytaj książkę: «Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег»

Czcionka:

Дизайнер обложки Владимир Мицкевич

ISBN 978-5-4496-7226-1 (т. 1)

ISBN 978-5-4496-7227-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Исповедь сына века
(Павел Шаров. Мозаика жизни заурядного человека, 2019)

Перед нами очень необычный текст.

Это конгломерат, такой живой гигантский ком, слепленный из печальных и радостных воспоминаний, добродушных или остро-соленых шуток, маленьких, меньше бусины, веселых историй, серьезных раздумий, лирических зарисовок, профессиональных погружений, штрихов времени, попыток заглянуть в вечность… – такая горячая, труднообъяснимая и трудно удерживающаяся в композиционных берегах, в общепринятом литературном русле воспоминальная лава, которую сам автор с юмором поименовал «Мозаика жизни заурядного человека», имея в виду отнюдь не заурядность: слово «заурядный» здесь четко играет на свой антоним. Потому что по прочтении книги мы видим личность совершенно незаурядную.

Но это, понятно, не принижение и не искусственное самоуничижение. Это как раз попытка советского человека – а наш герой воистину советский человек – встать в строй, слиться с массой. Ибо только в движении масс сила. И в массе гением не надо быть. Масса сильна именно ПРОСТЫМИ ЛЮДЬМИ.

Свою простоту и подчеркивает герой названием.

И это все ведь не выдумка, не фикшн. Все рассказанное и представленное в книге – правда. Пережитое. И хорошо, что грубоватая, соленая простонародная анекдотичность (и это, как помним, признак мужского общения советской поры!) перемежается искрометными шутками яркого, театрального плана. Хорошо, что пойманные на ходу, на лету общественные штрихи к портрету эпохи накладываются на события жизни самого героя – и события эти, прямо скажем, опять контрастные – и обыкновенные, банально-заурядные (как у всех!), и необычные, из ряда вон выходящие (ибо наш герой – озорник и неугомонный бегун, неуемный и креативный авантюрист, а именно такие герои и создают любую эпоху).

В «Мозаике жизни заурядного человека» много всего намешано, на то она и мозаика (здесь слово «мозаика» – обозначение композиционного приема). Перед нами не мемуары – для этого текст слишком изобилует фантазией, да и временнЫе рамки изображаемых событий подчас сильно сдвинуты. Не роман – для этого книга слишком пестра и фрагментарна. Не хаотичное собрание баек или историй – для этого она слишком цельна, ибо ее крепко цементирует всего ОДИН герой, и герой этот – сам автор.

Приходится принимать эту книгу такой, какая она есть: живой и неправильной, пограничной (с нарративом, что называется, «на грани фола») и лиричной, – ведь перед нами ностальгически проплывают такие картины, к которым нам уже не вернуться: советские ледовые катки и советский спорт, советская инженерия и советские заводы, советские профкомы с их культурными программами и советские театральные студии, где молодежь с упоением играла в классических спектаклях, а порой и сама писала и ставила пьесы – о своей молодой жизни. О стремлении и движении вперед.

Вон он, секрет этой книги! Он – в движении вперед. В сочетании веселых подробностей и серьезной оценки быстротекущего времени. Секрет этот – в неистребимом жизнелюбии самого автора, уникального человека Нижнего Новгорода Павла Шарова, что за всю свою жизнь успел побыть и актером, и конькобежцем, и физиком, и доцентом политеха, и директором СКБ РИАП, и другом незауряднейших людей своего времени: ученых и конструкторов, артистов и музыкантов, писателей и спортсменов. Павел Шаров сам стал писателем, еще раз подтвердив свою незаурядность. Но эту свою книгу, книгу жизни, он написал не только как мог, но и как хотел: неправильно, не по канонам, негармонично, не выстроенно – зато эффект погружения куда как силен. Мы все, что живет и дышит в его книге, видим и слышим, через все проходим вместе с ним. Он ведет нас по канувшему в Лету времени, не теряя врожденной веселости. И вот за это – за эту широкую улыбку, даже когда на душе темно, за солнце в глазах и в сердце – писателю Павлу Шарову большое спасибо.

Член Союза писателей России Елена КРЮКОВА

От автора

Время, время. Годы вереницей проходят, проходят безвозвратно. В свободные минуты память все чаще и чаще возвращает меня в прошлое, «в события давно минувших дней», когда можно было легко догнать дребезжащий трамвай, запрыгнуть на его подножку и помахать рукой ей – одной из тех, которых знал и чей облик потом потускнел, затерялся в лабиринтах уже забытых перипетий жизни. Когда все было в первый раз: и первая прогулка под ручку с божественным существом, и первый шлюпочный поход в составе спортивной школы, и первый «эх, ай, ай!», полученный между глаз в схватке за «правду».

Фрагменты воспоминаний возникают в памяти, как яркие вспышки, один за другим. Их много, они лезут в голову, нагромождаясь, друг за другом.

А вот это, помнишь?

А вот про это? А вот еще…

Они воспроизводят прошлое вне хронологической последовательности, как перемешанные фотографии, отпечатки разных моментов прошлого. Попытка упорядочить, уложить их в хронологический порядок, чтобы запечатлеть на бумаге в виде мемуаров, приводит к стиранию яркости этих вспышек, картины становятся серыми, тусклыми и малоинтересными, как доклад председателя профкома на профсоюзном собрании.

Вот почему я решил просто дать краткие описания этих фрагментарных фотографий прошлого по мере их возникновения в памяти, а уж потом расположить их в хронологическом порядке, не связывая их между собой какими-либо философскими рассуждениями. Пусть это будет ряд мелких рассказов о разном: о смешном и страшном, о душещипательном и грустном, как поблескивающие с разных ракурсов разноцветные осколки прошлого.

И пусть они уложатся вначале в одну небольшую брошюру, потом в другую, третью, и пусть этих брошюр будет столько, сколько было интересного в жизни и сколько сумела сохранить память. А потом эти брошюры сложатся в книгу, отображающую жизнь заурядного человека в насыщенном событиями двадцатом веке и начале двадцать первого.

Чтобы описать жизнь во всей ее полноте и разнообразии, нужно написать бумажный папирус длиною в жизнь. Это невозможно. Но если из отдельных, по-разному отражающих события осколков создать мозаику жизни, то можно понять, как жил человек, какими интересами и желаниями.

Мне хочется, чтобы мои внуки поняли меня, прочитав эту книгу. Я хочу быть рядом с ними в их восприятии этих моих воспоминаний.

Пролог

(Забег длиною в жизнь)

Мальчик! Мальчик родился!

Ой, какой веселый, какой энергичный! Вот он уже в ладушки играет, а вот – в мячик, а вот – в футбол, а вот уже – в баскетбол.

И вот он уже не мальчик, он уже юноша, он мужчина. Бежит, бежит завоевывать мир. Бежит по бесконечным дорогам познания, преодоления. Вот храм науки – Университет. Зашел, познал одну из граней многогранного мира и побежал дальше.

Справа Церковь – пробежал, слева Мечеть – пробежал, пробежал Храм баптистов, Синагогу. Люди в храмах не торопятся, они молятся.

«Что это? Для чего это?»

Некогда, побежал. Стоп! Женщина! И вот, бегут уже вдвоем, потом втроем, вчетвером. Надо детей поднимать, а для этого надо бежать. А вот, уже внуки. Их тоже надо поднимать. Ведь дети еще по-настоящему бегать не научились. Внуки – тем более. Значит, надо бежать.

Вот и восемь десятков, девятый пошел, подруги уже нет, дети и внуки рассыпались по миру. А он? Он спотыкается, но все еще пытается бежать.

«Нет! Больше не могу! Все! Набегался. Надо остановиться, надо пройтись спокойно. А кругом, какая красотища! Это вот что? Дуб или клен? Не знаю. Вот осину от березы отличу, а рябину от калины – с трудом. Ой, какой цветочек! Как его зовут? Розу, гвоздику знаю, сам когда-то дарил. А из полевых цветов ромашку знаю. Даже когда-то гадал по ней: любит, не любит, любит, не любит… любит! А эти не знаю. А как они пахнут? Вот этот, красивый, а не пахнет – открытие. А вот травка зеленая. Мягкая какая! Уже закат, солнышко садится. Как красиво! Подожду до рассвета, он, наверное, такой же красивый. Да, вот он Рай, для которого и создан человек. Или наоборот? И я в нем жил, не замечая красоты, потому что всю жизнь бежал мимо. Ну, что ж, пусть хоть финиш будет прекрасным»…

«А это что сзади шевелится? Ой, больно! Красный, с клешнями, глаза выпучил. Неужто рак? Да отвяжись ты! Надо снова бежать! Не отстает, гад. Так и норовит сожрать. Уже вцепился! Нет, нет, надо оторваться. Оторвался. Бежать, надо убежать от этого кошмара!»

Все! Устал! Силы на исходе. Ну, еще, еще шаг. Впереди обрыв. Сзади наползает это прожорливое чудище.

«Что делать? Прыгнуть вниз, в пропасть? Выстрел в висок и все будет кончено. Но там, внизу темно, а хочется туда, вверх, к свету. Но туда – только через муки».

А этот уже рядом. Красное чудище с клешнями делает последний рывок, означающий финал трагедии. «ГОСПОДИ, ПОМОГИ!!!»

Откуда-то взялись силы. Схватив чудовище за протянутую клешню, рванул его в сторону пропасти, и оно исчезло там, в темной глубине.

«Что это было? Значит, это еще не конец? Значит, свыше дано блаженство полюбоваться этим миром, мимо которого пробежал?

«БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ, СОЗДАТЕЛЬ!»

И он с благодарностью устремил взор туда, в голубое небо, где в утренних лучах согревающего солнца веселились, преображаясь, белые, белые, кудрявые облака.

Юность беззаботная

Эх, ай-ай!

Знакомо ли вам чувство потерянного времени? У каждого есть это самое потерянное время. Только одни замечают это, а другие из-за отсутствия времени не обращают на это внимания.

Вы отдыхаете где-нибудь в санатории. Целый месяц кайфа! Первые дни много впечатлений. Две недели крутит водоворот событий санаторной жизни. Затем начинают повторяться ситуации. И вот когда они – эти ситуации – начинают повторяться, и наступает явление потерянного времени. Оно начинает «пролетать». Вторая половина месяца пролетает незаметно. Не за что зацепиться памяти. Почему? Да потому, что время в нашем восприятии измеряется событиями, впечатлениями, а не часами, сутками. Когда эти события становятся похожими друг на друга, время пропадает – стрелки крутятся вхолостую.

А вот испытывали ли вы состояние, когда мгновения становятся длинными? Стрелки останавливаются, а ваши ощущения нагромождаются друг на друга. Для окружающего мира и окружающих прошли незаметные две-три секунды, а вы прожили за эти две-три секунды проштампованную в памяти часть жизни и можете рассказывать об этом сколь угодно долго.

Я летел в воду со спортивной вышки вниз башкой. С такой высоты в первый раз. Первую половину тех семи или восьми метров (я уже не помню) я пролетел в страшном напряжении, дыхание остановилось. Я видел, как приближается вода, и мне казалось, что все происходит как в каком-то замедленном кино. Вдруг я увидел в том месте, куда я должен войти вытянутыми вперед руками и втянутой головой другую голову, медленно появляющуюся из-под воды. Прямо череп в череп. Сейчас моя голова приблизится к воде, а его как раз в это время окажется на ее поверхности. Бух! – и два ореха расколются.

Шел 1942 год. Мы бегали по сооружениям спортивной станции «Динамо» и норовили залезть на вышку. Здоровый дядя с какой-то повязкой на руке не пускал нас туда, так как водная станция готовилась к проведению тренировок спортсменов, а может быть, к соревнованиям. Мы – человек пять десятилетних пацанов, улучили момент, когда дядя отвлекся, чтобы перекрыть доступ на станцию, и полезли на вышку. Первая высота нас не интересовала. С такой высоты мы неоднократно прыгали, залезая на борт причаливших пароходов. Мы полезли на вторую ступень – пять метров. Тоже терпимо. В это время над уровнем пола показалась усатая физиономия дяди, влезающего к нам по лесенке. Пацаны попрыгали в воду, а мы с Ленидкой полезли выше. Это была высота! По телу прошла дрожь. Появилась голова дяди. Ленидка зажмурился и прыгнул солдатиком. Я не решался. До сих пор я никогда не прыгал в воду солдатиком. Только вниз головой. Дядя тем временем весь вылез на площадку и готов был меня схватить. И тут я прыгнул.

Итак, я увидел выплывающую Ленидкину голову. Это и было то время, доли секунды, которые растянулись у меня в мучительном размышлении. Сначала появилась мысль «Эх, ай! ай!», потом более осознанные размышления о последствиях этого «Эх, ай! ай!» И, наконец, лихорадочный поиск решения. Мозги работали как автомат. И решение было найдено. В последний момент я дернул головой в сторону, подставив под удар вместо головы плечо. Моя шея при этом вскользь встретилась с плечом Ленидки. Когда мы выплыли, я не мог повернуть голову влево, а он, соответственно, вправо. Обошлось растяжением жил и продолжительным гулом в головах. Целый месяц мы ходили, не имея возможности крутить головами, пока, наконец, пацанячья молодость не выправила нам шеи.

Во, нырнул!

Я всегда любил нырять в воду. Однажды в лесу мы, пацаны, обнаружили небольшое озеро, а на высоте метра в полтора – деревянный помост. Когда-то этот помост был изготовлен для того, чтобы с него стирать белье в озере, но озеро со временем усохло, и помост вырос в высоту до полутора метров. Мы, естественно, начали с него прыгать в воду. Я забрался на помост и нырнул в воду вниз головой. Нырнул глубоко. Стал выныривать, а меня со всех сторон как схватит кто-то колючий, и не пускает. Стал защищаться. Схватил это что-то за лапу, а это лапа от старой срубленной ели. «Во чудеса! Надо ретироваться». Я снова нырнул в глубину, развернулся в обратную сторону и на этот раз вынырнул на поверхность.

– Пацаны! Осторожно! Тут елки свалены, – крикнул я остальным.

С тех пор я всегда думаю, прежде чем прыгать, особенно, если вниз головой.

Крепкий лоб – залог пробивной способности

«Если что уж я решил, так выпью обязательно», – сказал великий бард нашего времени Владимир Высоцкий. Вот этот девиз «решил – сделай», я и взял на вооружение в начале своего жизненного пути. «Решил, выпил и… на карачках». (Шутка.) Правда, для исполнения решений требуется иногда делать несколько заходов. Решил я, например, что настоящий мужчина должен обязательно переплыть широкую реку, Оку или Волгу, прыгнуть с парашютом и, наконец, выяснить на практике, что же это такое – быть мужчиной. С парашютом, хотя и не с самолета, а с вышки, прыгнул, не дожидаясь пинка инструктора. Реку Оку почти в самом ее широком месте, в районе стадиона Тобольских казарм¹, еще в юном возрасте я переплыл в один день туда, потом обратно и, так уж сложилось, в тот же день проделал все это еще раз. Что касается становления настоящим мужчиной, то есть жениться – тут я несколько повременил, но все-таки сделал – в тридцать пять лет.

Так и повелось: решил однажды и… рано или поздно выполнил. «И что это за пробойная сила такая? – подумал я, – а не заложена ли она в лобной части моей плоской лицевой панели?» А для того, чтобы оно, это самое лобное место, было крепким, его надо было тренировать, то есть попадать в такие ситуации, когда лоб испытывался на крепость столкновениями с различными твердыми предметами.

Еще в детстве зимой мы, пацаны, цеплялись металлическими крючками за детали трамвая или автомашины и с гиканьем неслись на коньках, а иногда и на лыжах от пункта А до пункта Б. Однажды прицепили к трамваю длинную веревку, и трамвай поволок человек двадцать будущих чемпионов или инвалидов – кому как повезет. Я был в этой цепочке последним. Когда трамвай, сбавив ход, подходил к остановке, мне наскучило это еле-еле передвижение, и я выехал на момент из-за спин товарищей в сторону, чтобы посмотреть, далеко ли до остановки. Посмотреть я не успел. Я успел только выехать навстречу столбу и встретиться с ним, как вы сами понимаете, этим самым лобным местом. Когда я очнулся, вокруг меня толпилась вся группа из двадцати человек, каждый из которых тянулся дотро-нуться до здоровой шишки, выросшей на моем лбу и констатировать: «Фона… арь!!!»

Второй раз я испытал подобное воздействие между глаз, когда ехал на трамвае из школы мимо детской больницы. Ехал на трамвае – это значит на буфере. На этот раз металлическая балка, на которой лежало буферное сочленение, висела на цепях, и буфер вместе с этой балкой болтался из стороны в сторону. Я стоял на этом буфере, опершись на трамвай спиной, и с интересом наблюдал, как из-под меня выныривает и уходит вдаль трамвайная линия. Вдруг трамвай резко качнуло, буфер поехал по металлической балке в сторону, и я полетел, не успев сориентироваться, вниз. Вниз – это значит лбом об рельсу. Мне показалось, что рельса зазвенела, как один из музыкальных инструментов в оркестровой яме оперного театра. Лоб выдержал. Шапка стала мала и слезла на затылок.

А тренировки продолжались. Когда я учился уже в седьмом классе, я вовсю танцевал с знакомыми и незнакомыми девушками. На танцы ходили к военному клубу им. М. В. Фрунзе напротив Тобольских казарм. Зимой танцы были в самом клубе, где в духовом оркестре играли воспитанники военной части: Витя Мартьянов и Лев Ховрин – ученики нашего седьмого класса. Летом танцы были на летней площадке за клубом под радиоусилитель. Так вот, однажды летом группа парней ехала на трамвае от макаронной фабрики до Тобольских казарм. На трамвае – это значит, как я уже говорил, на буфере. На этот раз нас было трое. Я стоял спиной к трамваю, а двое – лицом к нему, уцепившись за оконные рамы. Перед самой остановкой трамвай опять-таки качнуло, и буфер съехал в сторону. Вся компания полетела вниз. Только по-разному. Двое из нас видели, куда летели, а я – нет. Извернувшись, я приобрел положение лицом вниз и очередной раз поцеловал лбом рельсу. Вместо звуков вальса я услышал шум, который через много лет, уже будучи радиофизиком, я назвал бы широкополосным. А тогда меня мало интересовал спектральный анализ возникшего шума. Меня интересовало другое – как теперь напялить на лоб фуражку, чтобы скрыть выросший на лбу рог. Фуражка не лезла.

– Холодное, холодное надо приложить, – беспокоились по поводу моего внешнего вида товарищи.

А где его взять, этого холодного? Наконец, решили. Двое взяли меня за ноги, а я руками пошлепал по луже, заходя туда, где поглубже. Найдя удобное место, я стал периодически опускать лоб в лужу. А потом отжиматься на вытянутые руки. Повторив это упражнение несколько раз и убедившись, что шишка на лбу не проходит, я все-таки пошел на танцы, решив, что «черт с ней, с внешностью, лишь бы человек был хороший».

Были, конечно, и менее опасные ситуации, но не менее смешные. Я помню, как я бегал за Валькой Локалиным по партам, чтобы догнать его и дать сдачи, желательно в размере, превышающем основную оплату. Валька увернулся и выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. Когда я подбежал к двери, она вдруг открылась, и мой лоб ощутил неожиданный удар Валькиного кулака. После последующих процедур примирения противоборствующих сторон, я стоял в туалете над раковиной умывальника и отмачивал очередную шишку на лобном месте. Посчитав процедуру законченной, я подошел к двери, чтобы выйти в коридор. А надо сказать, что дверь эта открывалась не наружу, как это обычно принято дверям, а наоборот – вовнутрь. Так вот, когда я подошел к двери, кто-то из заигравшихся балбесов, убегая от погони, со всего маху двинул ногой в дверь. Дверь взвизгнула петлями и, соответственно, двинула меня в лоб, да так, как не двинул бы чемпион мира по боксу. Я отлетел к сидячим местам и, когда ко мне вернулась ясность ума, понял, что самое тренированное место у меня – это лоб. И этим, пожалуй, можно гордиться.

Бокс со Стасом

В восьмом классе школы №18, куда я пришел в 1948 году, во всех классах были лидеры. Школа была мужская, девчонок не было. Лидеры в нашем классе отличались от тех лидеров, которых я встречал, когда учился в других школах, тем, что они, кроме физических преимуществ, были лидерами и по интеллекту. Стас Весновский, Виктор Мацнев, Геннадий Кириллов и примкнувший к ним Волька Эйдельнанд были физически развиты и учились на «пятерки» и «четверки». Станислав Весновский уже в четырнадцатилетнем возрасте был разрядником-пловцом, на голову выше всех, массивный и крупный пятерошник. Однажды, когда мы учились уже в девятом классе, Николай Сергеевич Караванов, наш учитель физкультуры, принес на занятия две пары боксерских перчаток.

– Ну, кто рискнет? – сказал он.

Одну из пар перчаток взял Стас Весновский. Он фактически не рисковал. Все прекрасно понимали, что Стас побьет любого. Ребята стали переминаться с ноги на ногу. Вторую пару перчаток взять никто не решался.

– Так чего вы испугались? – стал обращаться Николай Сергеевич к каждому.

И когда очередь дошла до меня, я совершенно неожиданно для себя сказал:

– Давайте мне.

И началась потеха «Пат и Паташон дерутся». Стас долго не мог попасть мне в лицо, так как для этого ему надо было присесть, а я не мог этого сделать, так как для этого мне надо было подпрыгнуть. Через пару минут мы оба приноровились. Стас бил меня в лоб, и я летел от него в дальний угол. Зато я, улучив момент, доставал его снизу по носу. Картина была уморительная. Я бегаю вокруг Стаса, периодически отлетая от него, и время от времени попадаю ему в нос, заставляя дергаться головой. Подскочил, раз по носу – и отлетел.

После физкультуры у нас был урок истории. Екатерина Ивановна, учитель истории, очень мягкий и культурный человек, войдя в класс, вдруг удивленно спросила:

– Ой, Весновский, что это у вас с носом? Он у вас красный и распух.

– Простите, это я на перчатку налетел.

– Да? А у вас, Шаров, почему нос красный? Вы тоже на перчатку налетели?

– Ага, только на другую.

1.Городок военного училища