Czytaj książkę: «Афоня»

© Павел Патлусов, 2020

ISBN 978-5-4498-3728-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

У каждого человека есть особая привязанность к определённой местности; от этого уголка земли детские переживания невероятным образом отражаются на глубинном уровне Души. Это – отражение, психологический штамп, – если так допустимо выразиться, – на протяжении всей жизни «окрашивает» и модулирует всю эмоционально – рассудочную деятельность человека. Мне трудно что – либо сказать в этом плане, допустим, о французе, немце или другом «заштатном» европейце, но россиянин однозначно не способен «вытравить» чувство привязанности, мистической связи с малой Родиной из своей Души. Такое свойство Души только в России может быть понятным…

Железнодорожная станция Шутём, ныне только – разъезд, расположена практически на половине пути между уральскими областными центрами Пермью и Екатеринбургом, и запоминается необычайно величественным видом горы. Это – Афонина гора. У южного, самого крутого склона горы протекает небольшая речка Баская, с почти ледяной водой в любое время года. В конце пятидесятых годов прошлого века на речке стояла уже редкая по тем временам, мельница. Это загадочное сооружение, – для нас, детей, было наполнено таинственными существами: русалками, чертовками, водяными. Мельница в детском восприятии, тоже была живым существом; она во-время помола зерна пыхтела, шевелилась и тряслась всем телом.

Настоящим хозяином здесь был кряжистый, плотный мужчина Константин Пашов; он имел единственную на селе небольшую личную библиотеку, с которой сельская детвора начинала знакомство с миром литературы. Вот таким добрым словом я вспоминаю этого человека, на вид угрюмого и немногословного.

До середины шестидесятых годов прошлого века Шутём с окружающими его деревушками: Засколком, Юлаевкой, Верховлянами, Сидоровкой, можно сказать, процветал; там была восьмилетняя школа, небольшой интернат при ней, библиотека, клуб, баня, хлебопекарня и т. д. Но с конца шестидесятых годов начались для этой местности неприятные экономические и социальные перемены; вначале закрылся леспромхоз, – лесосырьевая база была вырублена, затем упразднили школу, ликвидировали колхоз, и уже в перестроечное время железнодорожную станцию перевели в разряд обычных, заурядных разъездов.

Здесь автору этих строк посчастливилось жить в пятидесятых, шестидесятых годах прошлого века. Среди множества жителей данной местности наиболее интересным, по прошествии десятилетий, оказался Апонька. Настоящего имени, до момента его исчезновения из посёлка, по – просту не знали. Позднее, из довольно путанных рассказов Апоньки, мне удалось воссоздать связь времён, и установить отношение этого человека к Афониной горе, к происхождению её названия.

Острог

Стоял тихий, очевиднее – очень спокойный августовский день. Река Сылва, у подножья крутой и почти безлесной горы, зеркальной неподвижной массой медленно катились к своему слиянью с Иренью. Громада горы отражалась в речном зеркале вместе со всеми живыми существами, которые находились на её крутых склонах. По желтоватому выгоревшему на солнце косогору бродили коровы, лошади и небольшое стадо овец во главе с длиннорогим козлом. На порыжевшей жухлой траве временами останавливались лёгкие и стремительные в полёте стрекозы, которые, погревшись в ласковых лучах дневного светила, пошелестев крылышками, вновь взмывали в небесно-голубую высь.

Здесь, на горе, казаки – поселенцы возводили острог; они заканчивали очередной рабочий день по возведению северной стены крепостного сооружения. В двух десятках шагов от новостройки, на костре, в большом чугунном котле варилась уха. На небольшом удалении от костра располагался длинный стол, составленный из двух деревянных плах; подобные же доски-плахи служили казакам – поселенцам в качестве скамей вдоль стола. Пять больших глиняных чаш, с деревянными ложками в них» красовались» на столе. Хлеб, нарезанный длинными ломтями, ножи и битая глиняная кружка с солью – вот, незамысловатая сервировка казачьего стола. Возле котла с большим половником, уворачиваясь от едкого дыма, который совершенно не относило ветром, крутился высокий, худой, с белесыми волосами и такого же цвета «жидкой» юношеской бородёнкой молодой казак – поселенец. Одет он был довольно странно; худое тело было прикрыто потёртой, выцветшей от дождя и солнца серой рясой, подпоясанной ниже талии, почти на бёдрах, тонкой пеньковой верёвочкой. На ногах повара были лишь кожаные подошвы. крепившиеся к голеням ног узкими ремешками. Трижды перекрестив котёл с ухой, Звонарь Титов¹ попробовал её из половника и, приставив ко рту рупором руки, одновременно зажав половник между ног, крикнул звонко, почти по – детски: «Э-гей-гей! Ушица готова!»

Спустя некоторое время, к столу начали медленно и степенно подходитьтпотные, угрюмые и патлатые² казаки – поселенцы, ополоснув руки из зеленоватого, выполненного из сплава меди, рукомойника, вытерев руки о холщовые рубахи, перекрестив лоб, садились за стол. На каждых пять казаков Афоня наливал полную чашу ухи. За стол село около двух десятков человек; у строящегося острога осталось два стражника, размерено вышагивающих вокруг новостройки, по самому гребню земляного вала. На всех казаках – поселенцах были холщовые рубахи – зипуны, и только Киса Кованый – тёмноволосый гигант, был в красного цвета шёлковой рубахе. На ногах красавца – сафьяновые сапоги. Остальные казаки носили ичетыги³ или обычные для россиян – лапти. После того, как в чашках на столе осталось менее половины наваристой ухи, казаки постепенно, реплика за репликой начали неспешный разговор.

– И-и-и, вот, язва, – открыв широко, в самой толще рыжеватой бороды, рот, залезая в него толстым, с почерневшим ногтем, указательным пальцем, начал ругаться плешивый, с округлым лицом и мясистым носом Трофим Вятич, – кость о-о-о… Тьфу! – Вытащив с трудом рыбью кость, он всё же продолжал возмущаться, – Где ты, Звонарь, такой рыбы на уху нахапал?

– Знамо дело – в Сылве! – спокойно и кротко ответил Афоня, стоя за спиной евших уху казаков.

– Да, ты – Звонарь, охреначь его по плешине половником, чтобы не кукорился! Ишь – подай ему осетрину! – отреагировал на это Киса Кованый.

– На Волге, где я полевал шесть лет с Савой Болдырем, такую рыбу собакам не давали, – выходя из-за стола, продолжая ковырять пальцем во рту, ругался Трофим.

– Может вернёшься? – съехидничал, с широким розовым рубцом на лице – от правого уха до рта, – смуглый поселенец Охрим Барабаш.

– На висилицу! Что – ли! – И тут же добавил. – Желания нет; там нам Царь-батюшка приготовил только смертное угощение…

– Вот – вот, – рассуждал Охрим, – здесь ты уже и бабой обзавёлся и жить на земле решил спокойно и сытно, чего ещё надо?

– Чего? – охрипшим грубым басом, отложив пустую уже чашку с ложками в сторону, отметил, вступил в разговор русоволосый с ярко – голубыми глазами казак. – Баба – дело не хитрое: из прошлого похода на вогулов два десятка их в полон взяли: кому любовницей стали, а кому и жена… Наших московитских баб здесь трудно сыскать; считай половина казаков с ними – вогулчанками живёт. Вот даже Звонарю предлагали одну очень «мягкую» телом вогульчанку, – отказался… Ещё, видать, не ведает, какой «антерес» у бабы под рубахой!

Казаки заулыбались, некоторые откровенно начали хохотать, но, вспомнив, что трапеза не окончена, начали выходить из-за стола, крестясь на восток.

Вдруг один из стражников, на земляном валу, начал подавать сигнал – маячить казакам рукой, показывая на север. Все обратили свои взоры в направлении руки стражника. Там, вдали, по северному пологому склону горы, в направлении острога скакал всадник.

– Или от Никольской часовни монашек скачет, или сам Строганов гонца послал, – высказал своё предположение Киса Кованый, – подождём…

Казаки вновь присели на скамьи, возле стола. Афоня в это время убрал со стола рыбьи кости, на которых устроили уже пиршество тучные мухи. По пути к реке он выбросит кости бродячим собакам. Положив в пестерь⁴ чашки и ложки, он начал спуск с горы, чтобы там – внизу, на реке вымыть посуду. Стражники обычно ели позднее, посуду мыли сами, но кроме того, они должны будут отправиться на ночной лов рыбы, – здесь был такой порядок. На следующий день уже другая пара стражников занимается ночной рыбалкой. Такое правило среди казаков завёл Киса Кованый – пятидесятник, командующий полусотней казаков.

Примерно за двести метров от острога пятидесятник узнал всадника,

– Ерёма Кизелбаш – человек Строганова.

Через несколько мгновений наездник спешился возле костра, привязав лошадь за сук большого бревна, отложив в сторону пищаль и подошёл к казакам, молвив: «Мир Вашему дому!» – направился к Кованому. Казаки вразнобой ответили: «С миром принимаем!»

– Грамота тебе, Кованый, от Строганова, – доставая из-за пазухи бумажную трубку, сообщил Ерёма Кизелбаш.

– Давай. – Без церемоний принял послание Строганова Киса, внимательно осмотрев сургучную печать, – вроде бы евонная – Строгановская печатка… Звонарь придёт – прочтёт…

Протирая чашки речным песком, Афоня – чисто по-детски любовался игрой мелких рыбёшек в реке, на отмели. Он не думал, что данное послание определит всю дальнейшую его жизнь…

– Садись, Ерёма, к столу – похлебай ушицы, – распорядился пятидесятник,

– Барабаш с Вятичем сменят стражу, – им тоже надо ухи отведать!

Строгановский гонец вымыл руки, вытер их о зипун, как все казаки, отвязал от пояса на чуге⁵ ложку и сел к наполненной ухой чашке. Прежде он посолил варево, попробовал и выразив одобрение казачьему блюду, борясь с чувством голода, дождался стражников. Как только казаки – поселенцы опустили свои ложки в уху, Ерёма Кизелбаш тоже приступил к трапезе. Казаки молча, покручивая усы, теребя бороды, ждали, когда человек Строганова насытится, дабы приступить к нему с расспросами о житии – бытии в Чусовских городках.

Казаки – стражники с гонцом наелись аж до отрыжки, блаженствуя, развалились на скамье, навалившись спинами на стол. Казаки – поселенцы начали робко наседать на Ерёму с вопросами, но последний не стал перед казаками держать речь, ответив просто и коротко: «Вначале прочтите грамоту…»

Томительное ожидание длилось недолго – подошёл Афоня, громыхая чашками в холщовой сумке.

– Чти, Звонарь, – протянул ему грамоту Киса Кованый. Молодой казак развернул свёрнутую в трубку грамоту и начал тихо, с расстановкой читать, но абсолютно невнятно для стоящих вплотную к нему казаков.

После прочтения текста он что – то на ухо сказал пятидесятнику. Киса Кованый немного подумал над сказанным Афоней и строго предупредил его: «Никому – ни слова!» – И уже для всех казаков – поселенцев громко крикнул: «Завтра, с утра, казачий круг, – надо совет держать, думать будем, а пока можно всем по домам…»

Казаки – поселенцы не торопились расходиться и надоедали с расспросами как посланцу Строганова – Кизелбашу, так и Афоне Титову.

– Ох, казаки, ждут вас большие дела, – решил в незначительной части удовлетворить любопытство казачьей массы Ерёма, – в Орёл – город понаехало много разного люду: казаки со своими атаманами, литовины, поляки и многих других беглых… Грядёт поход за Камень: воевать будут Кучума!»

Казаки после такого сообщения явно приуныли, ибо все они были, в основном женатыми, жили семьями в своих избах, на землях, дарованных Строгановым; желания» воевать Кучума» у них не было.

Казачий круг

Только чуть забрезжил рассвет следующего дня, как казаки – поселенцы потянулись от подножья горы к острогу в добротных кафтанах, чугах и в почти неношеных сапогах или ичетыгах, – лапти в этот день были «не в ходу». Обивая утреннею росу с жухлой травы, казаки оставляли на склоне горы тёмные неровные полосы, сходившиеся, как остриё ножа, у острога.

Прибыв на место, казаки рассаживались вокруг костра на брёвнах, укладывая длинные сабли между ног; все подсушивали намокшую от росы обувь. На казачий круг собралось чуть более четырёх десятков поселенцев. Обычных шуток и побасёнок перед началом круга не было; по всему виду собравшихся казаков чувствовалось напряжение, тревога, – многие из поселенцев провели сегодня бессонную ночь. Первые робкие лучи солнца, играя в каплях обильной росы, превращали вершину горы в «алмазную россыпь», но восторга у казаков это чудо августовского рассвета не вызвало.

– Казаки, – встав из-за стола, перекрестившись трижды, начал казачий сход Киса Кованый, – Аника Строганов просит вас службу вершить, в благодарность за жалованные нам земли…

– Воевать «татарову» не желаем, – перебил начатую речь пятидесятника Трофим Вятич, – мы замирены с ними.

– Придержи язык, пока не молвил слово атаман, – оборвал преждевременное возмущение казака Ерёма Кизелбаш.

– В Чусовских городках взловили вогула, который донёс, что Беглебий – мурза собирает воинство для нападения на русские поселения и уже начал якшаться⁶ с Кадыр – мурзой. Если Кадыр – мурза нарушает перемирие, то его нужно утихомирить упреждающим ударом, дабы он не оказал помощи Беглебию… Плыть нужно будет по рекам Сылве и Барде. Давайте держать думу, как исполнить просьбу Строганова и отблагодарить его за дарованные нам земли. – На этом атаман, закончив речь, сел на скамью. Наступило томительное затишье, во время которого был слышен даже комариный писк. Первым начал разговор старейший по возрасту казак Фёдор Бердыш. – «Ажели» воевать Кадыр – мурзу теперь не можно: острог не достроен, припасы на зиму не произведены, у многих казаков избы не достроены – явно не время…

Пятидесятник Кованый с человеком от Строганова долго объясняли старому казаку, что они, мол, не собираются воевать Кадыр – мурзу, а делают только разведывательную вылазку. После нудного почти детального обсуждения всего мероприятия седой, как лунь, казак вынужден был сказать: «Ну, коли эдак…» И было не понятно: то ли он был согласен с доводами атамана, то ли просто до мелочей выяснил суть строгановского послания. Это обстоятельство дало формальный повод Кисе Кованому приступить к деталям предстоящей экспедиции.

– Тут мы, с Кизелбашем, «покумекали»⁷ и решили, что полевать будут десять казаков на двух лодках; на стругах не пойдёшь – реки обмелели, но паруса на лодках установить нужно.

По пути туда – в верховья рек, и обратно всё наблюдать и отмечать; вести себя осторожно, дабы не было нападения со стороны ногаев. Если Кадыр – мурза затеял нарушить примирение, осенью с двумя казачьими сотнями при трёх пушках выступим из Перми в пределы мурзы. Вот всё! Кто желает добровольно идти полевать, пусть об этом скажет сейчас; на сборы даётся только два дня.

– Я иду полевать! – откинув половник в пшеничную кашу со свиным салом в котле, вышёл к казакам Афоня Титов.

Улыбки и даже откровенный смех раздался среди поселенцев.

– Куда тебе! Ты и сабли в руках не держал, а с половником не много против ногаев намахаешь… – резонно и определённо выразил общее мнение Охрим Барабаш. Но после этого эпизода казаки повеселели; они уже знали о предстоящем деле; оно для них не худший вариант, о котором думали всю ночь. Кроме Афони, полевать напросились добровольно ещё четверо казаков, не имевших семей, живших постоянно при остроге: Кондратий Клевец, Иван Кривоус, Василий Чёрный, Маркел Чубатый.

– Мало, – отметил Киса Кованый, – в таком случае пойдёт десятский Барабаш, так как двое казаков – добровольцев из его десятки; часть женатых казаков могут договориться с добровольцами из других десяток.

На этом эпизоде казачий круг был закончен. Пятидесятник отдал на сходе последнее распоряжение: «После трапезы все казаки идут на строительство острога, а тем, кому полевать: начинать сборы…»

Василий Чёрный и Кондратий Клевец, не числящиеся за десятником Охримом Барабашем, быстро подменились с женатыми казаками из его подразделения. Трофим Вятич оказался менее расторопным, не успел найти себе подмену в лице казака – холостяка. Во время горестных переживаний к нему подошёл Афоня. – Идем к Кисе, – я согласен за тебя полевать, – успокоил он Вятича.

– Крыша у избы не завершена… А так бы я с большим удовольствием в поле пошёл; останется одна баба, а осень на носу – начнёт поливать… – жаловался на судьбу Афоне женатый казак. – У тебя никаких забот!

Через несколько мгновений казаки стояли перед Кованым и настойчиво убеждали его на подмену женатого Вятича в походе на холостого Звонаря.

– У него нет даже необходимого для похода снаряжения – попович и только! – возражал им командир казачьей полусотни.

– Я выдам ему своё снаряжение: чугу, сапоги, пищаль, саблю и даже если нужно, тягилай⁸, шубу.

– Ну, пусть, – махнул рукой Киса Кованый, – чай, где – то ему надо учиться полевать, – не всё у котла с половником стоять. А ты, – он погрозил пальцем Трофиму, сверкнул глазами, – будешь теперь вместо Звонаря у котла стоять. Понял!?

– Понял, – обрадовался удачному исходу дела Вятич, и уже повеселевшим пошёл вместе со Звонарём к котлу: «Ты – Звонарь, пока сегодня ещё будь у котла, – я соберу для тебя весь скарб…»

– Ладно, – ответил не менее довольный Афоня, который уже жил предстоящими приключениями во время похода по неизвестным почти для всех казаков рекам.

Основная масса казаков – поселенцев уселась за стол отведать пшеничной каши; другая – меньшая часть казачьей полусотни начала спускаться с горы; они начнут подготовку лодок и снаряжения для похода.

В устье Барды

Через два дня, как планировали во время казачьего круга, десять казаков – поселенцев отплывут вверх по реке Сылве. Ранним, достаточно прохладным утром, когда ещё сумерки властвовали над девственным Сылвенским краем, в часовне Николая Чудотворца начался напутственный молебен. В небольшом деревянном помещении часовни все желающие вместиться не смогли; часть казаков с жёнами находились на улице, не спешно, без особого азарта – по-хозяйски обсуждали две злободневные темы дня: предстоящий поход казаков и уборку поспевающих хлебов. В часовне было душно от насыщенного лукового запаха.

Афоня был так горд за свой новый статус, что совершенно не замечал того отвратительного смрада⁹. Отец Сергий – невысокий, седовласый мужчина, не выпуская требника из рук, читал очередной псалом: «Прибежище моё и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю! Он избавит тебя от сети ловца, от погибельной язвы; перьями своими осенит Тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение истина Его. Не убоишься ужасов ночи, стрелы летящей днём, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизятся. Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым…»

Казачки, в основном чёрноглазые, чёрноволосые и круглолицые вогульчанки, взятые во время походов в полон, неумело крестились, побаивались строгих взглядов своих мужей. И вот молебен завершён.

Отец Сергий трижды перекрестил свою паству. Казаки с жёнами начали медленно выходить из часовни на свежий воздух, быстро смешиваясь с народом, который всю церковную требу провёл вне стен часовни. Солнце робкими лучами начало окрашивать верхние слои тумана в розовый цвет: ещё миг и туман начал подниматься постепенно над окрестностями реки Сылвы, рассеиваясь в бледной голубизне неба.

– Погожий денёк будет, – подбоченившись, немного красуясь, заметил Киса Кованый, – и путь держать хорошо, и рожь жать…

Казаки закивали головами, поглаживая широкие, как лопаты, бороды. Трофим Вятич всё утро находился рядом с Афоней; старался учить его «уму – разуму»: «татаровы» сильны в конном строю, а посему из-за своей малочисленности не принимайте бой на чистом и ровном месте; на ночь, у костра будьте особенно осторожными… Лучше всего, если будет необходимость примите бой на воде – с пищалями, на лодках, вы сможете долго держать оборону…»

– М-гу, – мычал лишь в ответ молодой казак, совершенно не задумываясь о предстоящих трудностях похода. В чуге, надетой им впервые, с саблей на поясе, он сам себе казался героем былинных сказаний. Под чугой, на зипуне, он зашил небольшой образок Пресвятой Богородицы, который был благословлён ему родной матушкой. Казаки и казачки толпою спустились от часовни на берег реки Сылвы. У деревянного причала, тихо покачиваясь, стояли две лодки с невысокими мачтами для четырёхуголных парусов. Похлопав по плечам казаков, уходящих в поход, поселенцы, сделав последнее напутствие, отходили от кромки воды, смешиваясь в толпе с казачками и детьми. В это время Охрим Барабаш обнявшись прежде с пятидесятником, отдал приказ: «По лодкам!». Перекрестившись казаки начали размещаться в лодках; от берега оттолкнулись шестами, направляя лодки к середине реки; только там они налегли на вёсла и стали медленно, но всё более уверенней, подниматься вверх по течению реки: паруса ставить было ещё рано – ветер по утрам в августе очень слаб. Вдоль всего берега, вплоть до острога, за лодками в длинных холщовых рубахах, не боясь холода, бежали казачьи дети. Когда исчез из виду острог, казаки начали ставить паруса, и вот небольшой кусок полотна наполнился свежим ветерком, оказывая заметное подспорье гребцам. Вскоре они вообще вытащили вёсла из воды, только рулевые на носу лодок не выпускали гребка¹⁰ из рук. В каждой из двух лодок, кроме казаков, находилось по две полные бочки с сухарями, толокном и луком, – непременные атрибуты русской кухни. Здесь же, наряду с полными провиантом бочками, было и по две пустых; они предназначались для солёной рыбы и мяса, которые должны быть заполнены непосредственно в походе. В каждой лодке, возле мачты, находилось оружие: пищали, топоры, сабли, копья, а также хозяйственный скарб.

К середине дня казаки пристали к берегу, в устье реки Барды. На склоне горы, вблизи реки Сылвы, находился казачий засёл¹¹ численностью в пять казаков. На крутой вершине горы возвышалась деревянная башенка, в окружении казачьих изб. Командовал здесь старый, повидавший на своём веку немало жестоких схваток, Калистрат Могила.

Именно он, в сопровождении молодого казачка, спустился от засела к прибывшим по воде товарищам. Обнимались радостно и бурно.

– Пока казаки будут готовить варево, мы с тобой Могила, будем совет держать, – после дружеской церемонии, радушной встречи начал деловой разговор Охрим Барабаш, отложив саблю после рукопожатия обратно в лодку.

– Аника – наш благодетель, хочет знать, не якшается ли Кадыр-мурза с Беглебием? Не заметил ли ты чего такого подозрительного? Есть сведения, что Беглебий – мурза хочет воевать Чусовские поселения.

В это время часть казаков отправилась за дровами в ближайшую сосновую рощу, расположенную возле самого устья реки Барды; оставшиеся, четверо разведчиков, расправили сеть и раздевшись донага, тут же забрели с нею в реку. А чуть погодя на берегу трепыхались уже несколько десятков краснопёрых окуней и голавлей.

– Шабаш, казаки, – расправляя сеть для просушки, отметил Маркел Чубатый, – добрая уха будет…

Калистрат с Охримом сидели на берегу реки на отшлифованных водою валунах, поигрывая прутиками ивы, ведя неспешный разговор. Могила пытался высказать все возможные сведения, которыми владел о данной местности: «Далеко мы не бывали; там всё более ногаи кочуют… Вогулы¹² говорили, что верховья рек Барды и Сылвы почти сходятся, только по Барде надобно плыть шесть дён, а по Сылве две недели… Там, в верховьях Сылвы, живёт народ которым правит Сямын – мурза, по-нашему – князь. Народ мирный, но с нами в контакт не вступает, – всё более с ногаями торгует…»

На этом рассказ старого казака закончился, он перешёл к советам: «Вы же после обеда, на всякий случай, нарубите ивняка, – сделайте вдоль бортов у лодок щиты, – мало ли что может быть… В последнее время ногаи не показывались здесь…»

После трапезы казаки отправились на заготовку ивовой лозы. Изготовление щитов, для наращивания бортов плавательных средств, они занимались вплоть до позднего вечера.

Подобные приготовления не остались незамеченными; с противоположного берега, в густых зарослях ивняка за казаками наблюдали две пары раскосых чёрных глаз. Неожиданно один из наблюдателей, посоветовавшись с напарником, отполз из густых зарослей по берегу за небольшой пригорок, а там, чуть дальше пробежал в лощину, где. сев на лошадь поскакал на юг, с новостями для Кадыр – мурзы.