Czytaj książkę: «Псионик»
* * *
Унылое утро унылого дня
* * *
Сейчас я, наверное, с трудом вспомню, в какой момент осознал, что отличаюсь от других. Сильно отличаюсь. Пожалуй, это произошло впервые лет в пять…
Мать работала на заводе по утилизации отходов, а я, вместе с остальными детьми района, ходил в муниципальный детский сад.
Загон для крысят. Так называла это место сама директриса сада. Старая, мерзкая тварь с кудрями, выкрашенными в розовый цвет. Нас она люто ненавидела. И работу свою тоже люто ненавидела.
– Кому-то повезло получить в управление частные садики, а я всю жизнь в этой… блевотине! – Жаловалась она одной из воспитателей.
Конечно, откуда взяться любви? При таком-то отношении. Муниципалитет денег выделял мало, соответственно, положить в карман из этой кубышки нечего. Да и семьи у всех были, мягко говоря, не особо обеспеченные. Хотя… чего уж там скромничать? Те, кто жили в нашем районе, не сильно далеко ушли от уровня нищеты… Поэтому работать директрисе приходилось за весьма скромную зарплату. Держало ее на месте лишь положение и должность.
– Черт… Квартира муниципальная, понимаешь? И для сына – льготы при получении страховки. Сама я – ладно. Перебьюсь как-нибудь… Если бы не сынок, уже послала бы к черту… крысятник. Меня с души воротит от этого места, от этих вечно непромытых детей. Собрали отребье по всему городу. Заводской район – это вообще отдельная статья. Малолетние уголовники… Хотя, с района ремесленников не лучше…
Воспитатель мотыляла своей башкой вверх-вниз, поддакивая словами директрисы. Ее очки при этом ездили туда-сюда. Спускались к самому кончику носа, а потом поднимались к переносице. Отчего-то очки запомнились мне сильнее всего.
Самое интересное – эти взрослые, которым пришлось по разным причинам работать в муниципальном саду, упорно считали виновными в их сложившейся, а точнее наоборот – не сложившейся жизни, нас, детей. Потому и срывали злость, не стесняясь. Так вот… В пять лет…
– Бобби! – Мать плюхнула на стол, прямо под нос, деревянную тарелку со скоромной порцией каши, выдернув меня из воспоминаний.
– Горох, что ли… Блевать тянет от гороха… Сколько можно? Утром – горох… Вечером – горох… Я скоро буду кудахтать, как курица.
– Курицы не едят горох. – Мать сложила руки на груди, замерев рядом со мной.
– Возможно… Не знаю. Никогда не видел настоящих куриц…
– Бобби, ешь. Ты опоздаешь.
– Просил же, не называть меня так… – Я отвернулся к окну, наблюдая, как за стеклом серые унылые капли падают из серого унылого неба на наш серый унылый город. И это, если что, только самое начало осени.
– Какая же срань…
– Бобби! Запрещаю выражаться подобным образом! – Мать шлёпнула ладонью по столу.
– Запрещаю называть меня Бобби. Я – Борис. Лучше это козлиное имя, которое ты мне придумала, чем твоё ублюдское Бобби.
Я отодвинул тарелку в сторону, взял рюкзак, в котором лежали старый планшет с трещиной на стекле, подраный заяц Пашка с одним глазом и сверток. В свертке был завтрак. Мать так назвала это убожество. На самом деле – кусок генномодифицированной колбасы, прилипший к куску генномодифицированного хлеба. Покупать настоящие продукты – непозволительная роскошь. Мы столько не зарабатываем. Выйду на остановку и перед тем, как сесть в школьный автобус, выброшу это дерьмо в мусорку.
– Бобби…
Я резко поднялся из-за стола, отодвинув со скрежетом табуретку, и пошел к двери, не оглядываясь. Рюкзак тащил в руке, за одну лямку, прямо по полу.
– Борис! – Исправилась мать.
Ну, хорошо… теперь, пожалуй, можно остановиться. Я обернулся. Она замерла возле кухонного стола, который одной половиной находился в кухне, а второй – уже в гостиной. Вот такой у нас «огромный» дом.
Выглядела мать совершенно несчастной. Уставшее лицо в морщинах, понуро опущенные плечи, во взгляде – тоска и безнадёга.
– Я тебя люблю. – Сказала она, хотя явно думала совсем о другом.
Наверное, снова собиралась поговорить о ситуации в школе. О моих одноклассниках. О моих мудаках-одноклассниках… Кстати, слово «мудаки» матери не понравилось бы тоже.
Я молча открыл дверь и вышел на улицу.
Говорят, переходный возраст, пубертат и вся эта чушь – хреновое дело. Мол, подростки не могут найти общего языка с родителями. Ругаются с учителями. Бьют физиономии друг другу. Ну… тогда вся моя жизнь, все мои четырнадцать лет – один сплошной переходный возраст…
Спустился бегом по порожкам и быстрым шагом направился к выходу со двора. Очень надеюсь, она сейчас не кинется вслед за мной. Ненавижу, когда мать начинает рыдать и лезет обниматься.
Она не кинулась. Осталась в доме одна. Плачет, скорее всего. Все время плачет. Если бы слезы можно было продавать, мы бы озолотились.
– Боря! Борь! Подожди!
Не успел выйти за калитку, как меня окликнули со стороны соседнего дома. Дома… Домика, скворечника, коробчонки для лягушонки. Вот так будет точнее. Дом – это слишком гордое название для нашего муниципального жилья.
По узкой дорожке, которая вела от двух кривых ступенек к такому же кривому забору, бежала девчонка. Моя ровесница. Жильё отделяли друг от друга невысокие ограждения из досок, поэтому девчонку я видел очень хорошо.
Один гольф у нее гармошкой спустился ниже положенного, второй – наоборот, зацепился за острую коленку. Кожа между краем школьной юбки и гольфами покрылась пупырышками. На улице прохладно. Сыро и мерзко. А она до сих пор носит эти чертовы гольфы.
Ее школьная форма выглядела немного помятой. Две косы без бантов были собраны резиночками на самых кончиках. Но даже в таком виде она – красивая.
Настя вообще с раннего детства была красивой. Прикол такой, наверное. Родиться в заводских трущобах, имея внешность настоящей дворянки.
– Ух, блин… думала не успею. – Настя закинула школьную сумку на плечо, одернула форменную школьную кофту, потом присела, подтянула гольф. – Смотрю, время уже почти восемь. Идем?
Я остановил девчонку, положив руку ей на плечо. А затем осторожно пальцами дотронулся до скулы. Там отчетливо была видна свежая ссадина, которую безуспешно пытались замазать тональником.
– Отец?
Подруга посмотрела на меня исподлобья, а потом отодвинула мою руку в сторону.
– Боря… мы уже беседовали на эту тему. Он – пьющий, несчастный человек. Который иногда просто не в состоянии себя контролировать. Идём, говорю.
Настя двинулась вперед. Несколько секунд смотрел ей вслед, а потом бросился догонять.
– Когда-нибудь наступит момент, я смогу тебя защитить. – Сказал это с ненавистью, глядя ровно перед собой, вперед.
На нее не смотрел. Боялся, еще раз увижу чертову ссадину и не выдержу. Развернусь, побегу в соседний дом, чтоб убить того козла, который юридически считается ее отцом.
– Ты знаешь, тебе нельзя… – Девчонка покосилась на меня. – Если хоть кто-то узнает… тебя просто… утилизируют… Так что давай оставим все эти разговоры о мести и поболтаем о приятном… Ну, что? Ты написал сообщение Лере? Написал? А?
Настя засмеялась и толкнула меня плечом.
– Перестань. – Я отмахнулся. – Ты же знаешь, это – невозможно. У Леры – богатые родители, крутой особняк в престижном районе. Ее отец – юрист при городской администрации. У них денег, что фантиков. Как и у всех, кто учится с нами в классе…
– Это, да… но зато ты – настоящий красавчик!
Настя снова засмеялась, а потом попыталась ущипнуть меня за руку. Черта-с-два!
Я успел поймать девчачью ладонь, сжал ее пальцами, при этом продолжая идти вперед.
До остановки школьного автобуса осталось – совсем ничего. Завернем за угол и все. На месте.
– Почему ты не хочешь Леру позвать на свидание? – Спросила Настя. Иногда она бывает слишком настойчива. Даже назойлива.
Теперь мы шли нога в ногу и держались за руки. С детства осталась эта привычка. Когда девчонка была младше, если мы гуляли по улице или бежали в магазин, я всегда держал ее ладонь в своей. Мы воображали, будто она – моя сестра. А я – ее брат. Хотя в Настиной семье есть еще младшие дети. В моей семье нет никого. Кроме меня и матери.
– Перестань, говорю. Лера слишком хороша для такого, как я. Ты же сама все понимаешь. Ну, какое свидание? О чем ты? Она сразу пошлет меня на хрен. А потом еще прибежит ее папочка-адвокат и упечёт наглеца из рабочего квартала в колонию для малолеток. За грязные домогательства. Черт… как же плохо, что нам приходится ходить в эту школу…
– Ну, просто в нашем районе больше нет такого количества способных детей, чтоб для них открыли самостоятельное учебное заведение. Хотя бы «началку» пока не трогают. – Настя пожала плечами. – Ты же не думаешь, будто ради нас двоих замутили бы целую школу? Скажи спасибо, что муниципалитет выделил автобус и мы ездим в соседний район. А то бы так и росли придурками.
– За что спасибо, Насть? – Я остановился и повернулся к подруге лицом. – За то, что нам каждый день приходится переживать унижения? Два долбанных года каждый долбаный день. С того момента, как после шестого класса перешли в эту элитную клоаку.
– Не выражайся, Борька! – Девчонка с наигранным возмущением шлепнула меня легонько пальцами свободной руки по губам. – Тебе не идет. И вообще… хватит! Хватить говорить об этом. Нам все равно надо отучиться еще один год, чтоб поступить в колледж.
– Угу. Или устроится на завод… Научимся превращать отходы в дерьмо, из которого сделают новое дерьмо. А потом мы на этом дерьме будем спать, есть, одевать его на себя.
Я выпустил Настину ладонь, сунул руки в карманы и снова пошел к повороту, за которым находилась остановка школьного автобуса.
– Рубцов! Какой же ты… – Настя топнула ногой, сжала кулачки, потрясла ими в воздухе. – Душнила!
Она выкрикнула последнее слово мне в спину, а потом бросилась следом. Догнала и с силой ударила в плечо. Хотя, какая уж там сила. Смех один.
– А вот я обязательно приглашу Никиту на этот осенний праздник… ну, когда тыквы ставят на улицы… все время забываю.
– Ты имеешь в виду, самый тупой день в году, когда всякие придурки пялят на себя костюмы, изображая тех, кем они на самом деле и являются – придурков? Хэллоуин это, Настя. Никак не можешь запомнить.
Я с усмешкой посмотрел на подругу. Она реально способна рассказать все формулы по физике, перечислить без запинки все элементы таблицы Менделеева, но иногда путает «лево» с «право» и забывает, как зовут ее младших братьев. При этом Настю признали здоровой. Сказали, мол, расстройство, связанное с концентрацией внимания. Какая, к черту, концентрация внимания? В нашей сраной жизни есть лишь одно расстройство – наша сраная жизнь.
– Вот! Точно. Приглашу Никиту. Он такой… – Девчонка восторженно вздохнула и закатила глаза.
– Фу, блин… Сейчас сблюю от количества ванильного сиропа в твоем голосе… – Меня аж передернуло, – Мудак он… как и все его дружки.
Пробормотал последнюю фразу себе под нос и остановился. Мы дошли к месту назначения. Старая автобусная остановка выглядела так же убого, как и весь наш район. Серая, облезлая, похожая на здоровенный мусорный бак без одной стенки. Здесь и воняло так же, как в мусорном баке. Я расстегнул рюкзак, вытащил сверток, а затем швырнул его в урну.
– Черт… опять кто-то нагадил. – Девчонка, сделав вид, будто не заметила моих манипуляций, сморщила нос и кивнула в угол. – Ну, что ж за свиньи…
В углу лежала огромная куча дерьма. Нереально огромная. Казалось, будто ее оставил не человек, а великан.
– Насть, мы живём в месте, которое вообще выглядит так, словно кто-то нагадил. Иди сюда, поближе к дороге.
Я поманил ее рукой. Сам отошел от остановки, стараясь, чтоб ветер не приносил отвратительный запах в нашу сторону.
В этот момент из-за поворота показался желтый автобус с наклейкой «дети» на стекле.
– Капец, конечно… – Настя с усмешкой рассматривала подъезжающий транспорт. – Я читала книгу. Из старых. Лет двести назад написана. И знаешь, о чем тогда мечтали люди? О том, как они отправятся в космос. Как вступят в контакт с инопланетным разумом. Как по улицам будут летать сверхскоростные автомобили на воздушных подушках… и что? Вот оно, будущее. А мы едем в школу на древнем автобусе, вряд ли отличающимся от тех, которые были и тогда, двести лет назад.
– Ну, ты учти, они ведь не могли предположить, что их ждёт третья мировая война и почти сто лет вымирания. Лезь уже. Космос, блин… Машины на воздушных подушках… Фантазёрка… – Я со смехом толкнул Настю в спину.
Автобус как раз остановился прямо перед нами. Дверь с тихим шипением отъехала в сторону.
– Привет, школьники. – За рулем сидел крепкий мужчина с глазами цвета кофейных зерен.
Мне это сравнение нравится больше, чем тупое определение «коричневый». Потому что от мужчины будто и пахло так же. Кофейными зернами. Хотя, конечно, этого совсем не может быть. Откуда у него возьмется столь дорогое удовольствие?
Ахмед живет на соседней улице. Он по рождению то ли араб, то ли индиец. Я в них, если честно, не разбираюсь. Да и не столь важно это сейчас. Не играет роли, как ты выглядишь, значение имеет лишь твой статус.
Ахмеду сильно повезло с работой. Он – водитель школьного автобуса. Утром отвозит нас в школу, в обед забирает из школы. Нас с Настей. Двоих учеников, которые вынуждены из своего убогого заводского района ехать в соседний квартал успешных людей. Может, не самых богатых, но всяко более счастливых, чем мы. Там находится школа, в которой есть старшие и средние классы. Там находится мой персональный ад.
– Привет, Ахмед. – Девчонка резво заскочила внутрь и плюхнулась на первое же сиденье.
Я просто молча, по-мужски, пожал протянутую руку.
Ахмеду около сорока. Кроме того, что он водит школьный автобус, получая жалкие гроши от муниципалитета, этот темнокожий мужчина еще подрабатывает грузчиком в продуктовом магазине на углу, где пересекаются две главные улицы нашего района.
– Как семья? – Настя наклонилась и вытянула шею, заглядывая за перегородку, которая отделяла пассажиров от водителя.
– Все хорошо. Твоими молитвами. – Ахмед улыбнулся ей в зеркало заднего вида.
– Она не молится. – Я плюхнулся на противоположную сторону от подруги. – Мы все уже давно не молимся. Забыл?
– Боря! – Девчонка ударила меня кулачком.
– Холодно, а вы налегке. – Ахмед поцокал языком и покачал головой.
Мы с Настей промолчали. Ну, да, в этом году начало сентября такое, будто зима придёт гораздо раньше. Однако, это ничего не меняет. Муниципалитет выдает зимнюю одежду на предстоящий сезон лишь в октябре. То есть, нам ждать еще месяц. И всем плевать, что там на улице. Дождь, снег, ураган. А купить мы не можем. Это слишком непозволительная роскошь.
– Зато таких красавиц, как ты, поискать. – Ахмед снова улыбнулся Насте в зеркало. – Удивительно. Настоящий цветок посреди…
Он замолчал, подбирая слова.
– Посреди кладбища ядерных отходов. – Я усмехнулся. – Такое же безнадежно гиблое место. Можешь еще сравнить с выгребной ямой. А что? Настоящий цветок, выросший в выгребной яме…
– Боря… – Настя нахмурилась и погрозила мне пальцем. – Ты сегодня просто в ударе, я посмотрю. Твой сарказм сегодня излишне саркастичен даже для тебя. Хватит. Если не перестанешь, начну злиться и мы поругаемся. Ясно?
– Ясно. – Я улыбнулся подруге, а потом, краем уха слушая, как она расспрашивает Ахмеда о семье и детях, уставился в окно.
Это был обычный день. Так мне казалось. Обычный день нашей убогой, сраной жизни. Если бы я знал, насколько ошибаюсь, попросил бы Ахмеда остановить автобус, взял бы девчонку за руку и сбежал бы. Куда-нибудь очень далеко. Тогда, возможно, мы смогли бы отсрочить то, что произошло спустя несколько часов. Отсрочить. Не миновать. Спрятаться от судьбы нереально. Особенно мне. Это я осознал еще в тот момент, когда понял, что отличаюсь от других. Сильно отличаюсь.
Воспоминания и щенок
Я тупо пялился в окно класса на серую хмарь за стеклом. Училка что-то вдохновенно рассказывала про экологию и пути ее сохранения. Вообще не слушал, если честно. Она каждый раз с таким восторгом проводит урок, что на месте администрации я проверил бы гражданку Марину Леонидовну на адекватность. Или на употребление чего-нибудь веселящего. Чему радуется женщина, непонятно. Экологии пришел трындец. Несмотря на активные усилия по ее восстановлению.
Давненько не бывало таких поганых дней, вот, что скажу. В начале сентября обычно еще светит солнце. А тут…
Может, погода так повлияла, может, мое настроение в целом, но я снова вдруг вспомнил тот самый первый раз, когда однозначно понял, что-то со мной не так.
Почему я решил, будто пять лет? Нет… Около семи, наверное… Точно. Мы должны были пойти в школу через месяц. Я хорошо запомнил тот день…
– Боря, идем гулять на мусорку? Поищем какие-нибудь классные штуки. Их потом можно продать старьевщику.
Настя, которая научилась выговаривать все звуки, чем ужасно гордилась, обожала произносить слова, в которых есть «рычащие» буквы. Она нарочито их выделяла, эти буквы, напоминая маленького чумазого тигрёнка. Тигренка-альбиноса.
У Насти для нашего района абсолютно удивительная внешность. Совершенно светлые, пожалуй, даже платиновые волосы, белая кожа без единого изъяна и синие, чистые, как довоенное небо, глаза.
Ее отец раньше частенько, будучи пьяным, любил по этому поводу присобачить жене парочку синяков на лицо. Мол, с кем, сволочь, нагуляла? Жена плакала, клялась и божилась, дочь самая что ни на есть родная. А если муж сомневается, то может отправиться в клинику и сделать тест на отцовство.
На этом, как правило, выяснения отношений и претензии по крепости родственных связей заканчивались. Муниципальная больница подобных анализов не делает, а в частную клинику Настиного отца даже на порог не пустили бы. В последние годы он с этой темой почему-то затих. Не с пьянкой. Тут все нормально. Лакает больше прежнего и так же распускает руки. Насчет Настиного происхождения тема закрылась. Он больше не требует от жены доказательств верности.
– Не хочу на мусолку. – Я тогда был маленький и трусливый. Маменькин сынок. Замотал головой, а потом сделал шаг назад.
В отличие от подруги, моя «р» еще не была готова обрадовать мир своим существованием. Это, между прочим, сильно нервировало. Видимо, несмотря на возраст и слишком мягкий характер, во мне, как у большинства людей, уже возился маленький эгоист.
Девчонка, какая-то девчонка, всего лишь девчонка умеет «рычать», а я, словно последний придурок и умственно отсталый – нет.
– Ой, ну, что ж ты такое ссыкло… – Настя схватила меня за руку и потащила прочь от дома.
Обычно мы гуляли на небольшом пятачке, расположенном поблизости от наших жилищ. Кто-то из соседей врыл в землю старые шины от колес. Мы по ним прыгали, изображая лягушек. Вернее, так. Вчера – лягушек. Сегодня – зайчиков. Завтра – кенгуру. Других развлечений не имелось.
Причем и я, и Настя всех этих животных видели лишь на картинках в энциклопедии. Ее нам показывала воспитатель в детском саду. Она уверяла, будто когда-то подобного зверья было в наших местах до чертиков. Ну, может, кроме кенгуру. Эти смешные животные, с крепкими, сильными нижними лапами, жили в Австралии. Сейчас их почти не осталось. Что-то порядка двадцати-тридцати особей, которые находятся во всемирном заповеднике и тщательно оберегаются системой охраны природы.
– Идем, идем… – Настя продолжала тащить меня за руку.
Я в итоге сдался. Спорить с подругой – себе дороже. Она иногда становится фантастически упряма.
– Настя, нас накажут… – Твердил я ей одно и то же, пока мы двигались к окраине.
Мусорка была огромной. Всегда. А сейчас стала еще больше. Она находится прямо сразу за последним домами района. Смешно. Большинство жителей работают на заводе по утилизации отходов, но мы сами обитаем по соседству с этими отходами.
Оказавшись на территории свалки, Настя не успокоилась. Она упорно тянула меня в самый центр. Обычно там можно найти что-нибудь интересненькое. Например, пару десятков не до конца изношенных вещей или какую-нибудь не до конца убитую технику. Богатеи любят выбрасывать то, что не сломалось, только из-за испорченного внешнего вида. Придурки… Я на мусорке прежде бывал несколько раз, но дальше границы, вглубь, не уходил. Взрослые если узнают, отхватить можно по первое число.
Мы застыли, открыв рты, напротив нескольких здоровенных куч хлама. Они напоминали своей высотой настоящие горы. В то время вообще казалось, перед нами – самый настоящий Уральский хребет.
– Ой, а кто тут пришел? – Из большой кучи в центре мусорной гряды вылез Жиртрест.
Жиртрест… Где он сейчас, интересно? Сдох, наверное. Удивительная гнида и мразь. Ему в то время исполнилось уже лет двенадцать. Высокий, крепкий, с круглым, лоснящимся лицом.
Честно говоря, понятия не имею, с какого перепуга оно у него лоснилось. Иной раз пожрать нечего. А если вышло сделать это несколько раз в день, вообще хорошо. Как правило, самые тяжелые времена в доме – перед получением зарплаты. Я знаю, когда они наступают, потому что мать плачет вообще без остановки.
Но вот Жиртрест выглядел так, будто он питается вровень с буржуями из соседнего района. Поговаривали, вместе со старшими мальчишками они приспособились ловить на свалке крыс. Ясное дело, вовсе не для того, чтоб завести себе домашнего питомца.
Следом за этим уродом показались еще трое. Такие же наглые и взрослые.
– Настя идем отсюда. – Я потянул подругу за руку. Моя чуйка начала активно долбить по моим же нервам. Она настойчиво советовала бежать.
Компания, которая, выбравшись из завалов мусора, шла в нашу сторону, считалась неблагополучной. Даже в нашем неблагополучном районе они были худшими среди подростков.
– А что такое? – Девчонка, задрав подбородок, с вызовом посмотрела на Жиртреста. – Мы тоже хотим искать всякие интересные штуки. Потом продадим их и купим себе что-нибудь. Мусорка не принадлежит только вам.
– Настя… – Я снова несколько раз дернул подругу за руку.
– Не вопрос… Ну, тогда вы должны пройти посвящение… – Жиртрест сделал серьёзное лицо.
Уже в тот момент в моем детском мозгу появилось подозрение, нам готовят какую-то подставу.
– Посвящение? – Настя оглянулась на меня, потом снова посмотрела на компанию, которая остановилась напротив. Они все, как один, ухмылялись мерзко и противно, напоминая почему-то тех самых крыс, которых ловят.
Кроме толстого главаря там были еще пацаны из ремесленного района, но их имен мы не знали. Слишком большая разница в возрасте. Кроме того, ремесленники считают себя чуть выше заводских. Типа, не роются в говне. Хотя, сейчас они именно это и делали вообще-то.
– Да. Посвящение. Все через него проходят. – Жиртрест важно кивнул. – Вон, спроси парней, они подтвердят.
– Согласны! – Сообщила Настя, чем сильно меня удивила.
Потому как лично я ни на что согласен не был. Я вообще хотел уйти побыстрее из этого отвратительно пахнущего места подальше от отвратительно ухмыляющегося Жиртреста. Осторожно в сотый раз потянул девчонку за руку, намекая, не свалить ли нам, пока не поздно. Ничего хорошего от этой шайки-лейки точно ждать не приходится. Однако она даже не оглянулась. Настя села верхом на свое ослиное упрямство и слазить с него явно не собиралась. Теперь ее никто не убедит отступить.
– Ну, хорошо… тогда вот… – Жиртрест одним движением вытащил из-за пазухи щенка. Маленького. Ему было не больше месяца, может, двух. Собаки – единственные животные, которых по-прежнему оставалось до черта. Несмотря на войну. Вернее, на ее последствия.
– Ой… какой хорошенький… – Настя шагнула к Жиртресту, протягивая руки. У нее даже взгляд изменился. Стал ласковый и счастливый. Она, похоже, решила, в этом и состоит посвящение. Нужно забрать щенка себе.
Однако говнюк, отрицательно покачав головой, сразу отступил назад.
– Нет. Вам надо его убить. – Пацан с усмешкой пялился на мою подругу. Его очевидно развлекала вся ситуация. Он ждал реакции, которая последует за этими словами.
– Убить? Ты чего? Совсем, что ли? – У Насти моментально на глазах выступили слезы. – Это же… Щенок!
– Конечно. А вы как думали? В том и есть ритуал посвящения. Вы должны доказать, что уже взрослые и вас можно пускать сюда. Убейте. И мы больше не будем мешать. Станете настоящими мусорщиками. В любое время суток – добро пожаловать…
Жиртрест развёл руки в стороны, показывая масштабы того, что нам станет доступно. Щенок висел, зажатый его толстыми пальцами-сардельками, и тихо поскуливал. Он, наверное, думал, с ним сейчас будут играть.
– Я не хочу. – Девчонка затрясла головой, спрятала руки за спину и попятилась назад. Пока не уткнулась в меня.
А я вообще в этот момент замер в ужасе. Убить живое существо. Это же… Ну, как? Как можно оборвать чью-то жизнь? Хорошо помню то чувство. Ноги стали ватными и еще почему-то затошнило. Сильно.
– Ну, хорошо. Мы сами. – Жиртрест пожал плечами. – Пацаны, тащите, вон, старые обертки. Разожжём костёр.
– Вы хотите его… на огонь? – Обычно светлая кожа Насти стала еще бледнее. Мне кажется, я в тот момент смог бы рассмотреть каждую венку на ее лице. – Борь, сделай что-нибудь… Пожалуйста…
Она обернулась, глядя на меня с ужасом. Будто это я собирался издеваться над щенком. Вот молодец, конечно. Когда Боря говорил, что не надо ходить на мусорку, когда Боря предлагал сбежать, его никто не слушал. А теперь – «пожалуйста».
А какое там «сделай»? От страха мои руки и ноги вообще решили изобразить, будто они утратили связь с мозгом. Я не мог двинуться с места.
Пацаны тем временем реально притащили несколько здоровых кусков бумаги. Наверное, осталась от переезда у кого-то. А может, просто выкинули за ненадобностью. Обычно в такие листы оборачивают продукты в дорогих магазинах. Малолетние уроды уже подожгли кучку, которую собрали чуть в стороне, чтоб не дай бог не полыхнуло все. Загорится мусорка, это – вообще полный трындец.
Щенок по-прежнему висел на руке Жиртреста. Он крутил своей башкой, совершенно не понимая, что скоро ему будет очень больно.
– Не смей! Сволочь! – Настя вдруг сорвалась с места и кинулась на Толстого говнюка, который стоял, возвышаясь над нами, с довольной улыбкой на своей откормленной морде.
Видимо, по моему состоянию девчонка поняла, помощник из меня – такое себе. Самому́ кто бы помог. Но допустить, чтоб щенка бросили в огонь, она не могла.
Настя попыталась вырвать бедное животное из рук Жиртреста. Она даже пинала эту толстую тварь ногами, била кулаками в живот. Но что людей смешить? Ему Настины удары не причиняли никакого вреда. Он только демонстративно «охал» и похохатывал над ее стараниями.
– Сволочь! Сволочь! Сволочь! – Девчонка рыдала и, мне кажется, вообще не понимала, что делает. У нее началась форменная истерика.
– Иди в жопу. – Жиртрест с силой отпихнул Настю. – Дура! Чтоб не видел вас тут больше никогда. Иначе в следующий раз посадим в огонь твоего дружка.
Девчонка отлетела в сторону, упала на задницу, раскинув ноги, и смотрела теперь на обидчика с ненавистью. Но что могла сделать ее ненависть против четверых двенадцатилеток.
Именно в этот момент я вдруг почувствовал странное ощущение. Очень странное… Во мне начал формироваться незнакомый, непонятный горячий клубок. Где-то внутри, в районе живота. Он становился все больше и поднимался все выше. Пока не начало жечь в груди.
Мой взгляд вдруг выцепил на самой верхушке мусорный горы лист железа. Не сильно большой. Даже не представляю, откуда он там взялся. Обычно подобные предметы мусорщики, которые занимаются свалкой, забирают сразу. Это же – металл. Мало того, ему можно найти применение, так он еще не способен утилизироваться самостоятельно, как та же бумага.
Я вдруг подумал, как было бы здорово, если бы этот лист сорвался с места, пролетел нужное расстояние, с силой ударил Жиртреста в шею и срезал к чертовой матери его тупую башку. Чтоб кровищей залило все вокруг. Потому что он – тварь и я его ненавижу.
Мой взгляд словно приклеился к этому железу. Честное слово. Я смотрел на него, смотрел, смотрел… И понимал, а почему, нет? Хороший вариант. Достойная смерть для такого куска дерьма.
На секундочку, мне в то время было семь лет и я рос удивительным ссыкуном. Но что интересно, эти кровожадные мысли меня совсем не пугали. Я знал, так правильно. Каждый должен получить то, что он заслуживает. Жиртрест заслуживает поганой смерти.
– У вас был шанс… Вы его просрали. – Толстый говнюк с довольной рожей подошёл ближе к Насте, которая по-прежнему сидела на земле, размазывая слезы по лицу, и наклонился, собираясь что-то добавить.
В этот момент произошло нечто странное. Металлический лист дернулся и медленно пополз в сторону. Так как остальные пацаны стояли к мусорной горе спиной, они столь удивительного фокуса не видели. А я видел. И я понимал, сейчас железяка упадёт вниз. Но она не упала. Она вдруг резко сорвалась с места и полетела в сторону Жиртреста. Будто кто-то очень большой и сильный швырнул металлический лист, как швыряют свой молот атлеты.
Пацана спасло лишь то, что он ровно за какую-то долю секунды до этого, наклонился к Насте. Железка пролетела над его головой, задев волосы на макушке, а потом с ужасным грохотом упала на землю.
– Мамочка… – Говнюк, как стоял, наполовину согнувшись, так и замер. Все-таки, дураком он не был. Прекрасно понял, сейчас ему могло просто снести к хренам голову. То, с какой силой швырнуло металлический лист, не оставило бы Жиртресту вообще никаких шансов.
Его товарищи замерли в не меньшем обалдении. Они застыли, широко открыв рты и хлопая глазами. При этом очевидно, вся их гопкомпания просто обоссалась от страха. Никто прежде не видел, чтоб железки с острыми краями, весом в пару десятков килограмм, вот так запросто летали по воздуху. Более того, чтоб они летали с ускорением.
Кстати, некоторые обоссались, вовсе не образно выражаясь. На штанах Жиртреста, ровно там, где застегивается ширинка, начало расползаться мокрое пятно. Огромное. Характерное.
– Ссыкун! – Выкрикнула Настя. Девчонку случившееся привело в норму. Она резко прекратила плакать, и при этом вдруг стала собранной.
Настя одним движением вскочила на ноги, выхватила щенка из ослабевшей руки говнюка, дернула мой рукав и рванула в сторону выхода со свалки.
– Бежим, Боря!
Только после ее крика меня отпустило. Спало оцепенение, а горячий огненный комок в груди, вспыхнув последний раз, растворился.
Я сорвался с места, догоняя подругу.
– Больше. Никогда. Никаких. Мусорок. – Заявил ей на бегу, сквозь прерывающееся дыхание.
– Нет! Ты видел? Видел?! – Настя выглядела счастливой. Ее щеки раскраснелись. Она прижимала щенка к груди и неслась вперед.
Как только мы оказались вне пределов свалки, девчонка остановилась, посмотрела на меня горящим взглядом и громко засмеялась.
