Czytaj książkę: «Ее тайная мечта», strona 2
Глава 3
Из дневника Питера Майерса
«Май 1787 года.
Сегодня, в самый скорбный день своей жизни, я решил вести дневник. Вряд ли на его страницах когда-нибудь появятся рассказы о радостных событиях. За эти записи я взялся для того, чтобы не сойти с ума в предстоящие месяцы, и в надежде, что, возможно, моя семья получит хоть какое-то представление о выпавших на мою долю невзгодах.
Я пишу эти строки в трюме корабля, который направляется в Новый Южный Уэльс, где мне предстоит провести остаток жизни за «ужасное преступление» – не вернул вовремя долг одному типу. За это меня лишили дома, разлучили с родными людьми и сослали в чужую страну, о которой никому ничего не известно.
Наша позорная армада состоит из одиннадцати кораблей, которые, по слухам, везут больше тысячи душ.
Помимо офицеров, членов команды и солдат, на борту находятся и свободные люди, которые добровольно едут осваивать новые земли. Остальные – это узники его величества короля Англии Георга III, 548 мужчин и 180 женщин вместе со своими детьми, а кроме того, еще лошади, крупный рогатый скот, овцы, козы, свиньи, кролики, цыплята и утки, так что у нас есть все необходимое, чтобы создать английское поселение на этом далеком первобытном берегу, к которому мы неумолимо приближаемся.
Осужденные – это преимущественно воры всех мастей, разбойники с большой дороги, грабители, а женщины-осужденные – в основном проститутки и мелкие воровки. Хоть их значительно меньше, чем мужчин, именно они больше всех шумят и буянят и ведут себя неподобающим образом. Слава богу, их содержат отдельно от арестантов-мужчин, но эта изоляция не распространяется на матросов и солдат, и те частенько пользуются их благосклонностью.
Среди осужденных нашлось несколько человек, скорее, подобно мне, невезучих, чем провинившихся. Например, семидесятилетнюю Элизабет Бекфорд, говорят, сослали на пять лет за то, что украла два фунта сыра, а некий мужчина средних лет подстрелил кролика, чтобы накормить своих голодных детей. Нельзя без отчаяния думать о нашем времени, когда сверхжестоко наказывают за малейшие провинности. Мы живем в ужасном мире, и мне больше не хочется быть его частью.
Июль 1787 года.
В море мы уже больше месяца, и я понял, что пережить это путешествие все-таки можно, хотя, если рассуждать здраво, мои шансы на выживание совершенно ничтожны: я плохо переношу качку, к тому же мне претит общение с окружающими. Эти люди сразу нападают на тех, кто хоть чем-то отличается от них. К тому же я обнаружил в себе нежелание покоряться обстоятельствам.
И еще мне доставляет жестокое страдание невозможность как следует вымыться. Пресной воды для этого нет, только соленая, да и то весьма редко. Увы, многие осужденные пренебрегают даже этим, и в трюмах стоит невыносимое зловоние. Какое же это счастье, когда нам разрешают выйти на палубу подышать свежим воздухом! Однако проклятая вонь никогда полностью не исчезает, и кажется, что, как воспоминание о дурном сне, она будет преследовать меня вечно.
«Красные мундиры», наши надсмотрщики, вообще-то неплохие ребята, но среди них есть несколько самых настоящих извергов, которым доставляет удовольствие от скуки издеваться над нами. Особенно этим отличается Уилбурн – грубое животное – который, кажется, особенно невзлюбил меня из-за моей образованности. В каждое удобное ему мгновение он делает мою жизнь невыносимой. Разум же мне подсказывает, что самый лучший способ выжить – это стать незаметным.
Дабы не погрешить против честности в своих записях, должен признать, что условия на борту судна могли быть куда ужаснее: все же кое-какие меры принимаются, чтобы довезти пассажиров живыми до Нового Южного Уэльса. Перед тем как покинуть Лондон, нам выдали робу и позволили каждому взять кое-что из личных вещей, но для всех осужденных форменной одежды не хватило, и женщины на это часто сетовали.
Еда была тоже – учитывая обстоятельства – вполне сносной: каждый день давали хлеб, солонину, консервированные бобы, овсянку, масло и сыр, а когда представлялась возможность зайти в порт, мы получали даже свежее мясо и овощи. Больным давали дополнительный паек, так что осужденным, которые дома жили впроголодь, жаловаться было не на что.
Понятно, что всем этим мы обязаны капитану Артуру Филиппу, командующему первой флотилией, о котором говорили как о человеке справедливом и гуманном. Я видел его на борту нашего корабля: суда он регулярно проверяет сам на протяжении всего рейда. Ему, я полагаю, около пятидесяти, и внешне он не слишком привлекателен: узкое лицо, тонкий орлиный нос, мясистый рот, к тому же у него резкий неприятный голос. Несмотря на все это, команда, очевидно, относится к нему с уважением и все приказания выполняет беспрекословно.
Жизнь на корабле очень непростая, я очень скучаю по жене, моей дорогой Элизабет, и детям, Джеймсу и Кейт. Очень горько думать, что они вырастут, станут взрослыми, и даже отдаленные воспоминания детства обо мне сотрутся из их памяти. Единственное утешение я нахожу в том, что Элизабет будет жить с родителями, и, надеюсь, они помогут ей заботиться о наших детях. С болью в сердце я смотрю на невинных малюток, которые волею судьбы оказались на этом корабле вместе со своими родителями.
Например, один из осужденных, Генри Старк, плывет со своим восьмилетним сыном Котти. Паренек шустрый и сообразительный, и, если бы он имел возможность учиться, из него, несомненно, вышел бы толк, но так уж сложилась жизнь, что знания он черпает из окружающей среды, и подчас они носят далеко не безобидный характер. С его отцом мы даже подружились, несмотря на его криминальные наклонности. Генри хоть и не имел образования, в здравом смысле и остром уме ему не откажешь; будучи отлично знаком с законами улицы, он умеет держаться на равных с другими осужденными – талант, которым я, увы, не обладаю. В этом отношении он опекает меня, а я в свою очередь стараюсь рассказать маленькому Котти о большом мире, ибо мальчик понятия не имеет, что происходит за пределами лондонских трущоб и тесного корабельного трюма. Мальчик сразу привязался ко мне, и мне тоже очень нравится его общество. Я часто задумываюсь, что с ним будет, когда мы доберемся до новых земель.
Январь 1788 года.
Последние дни были так наполнены событиями, что у меня не нашлось времени записать ни строчки.
Наконец-то наше длительное путешествие подошло к концу. После долгих восьми месяцев мы, похожие на туземцев, но живые, прибыли в Новый Южный Уэльс. Женщины выглядели ужасно: их одежда превратилась в лохмотья, а для починки не было ни иголок, ни ниток.
Неделю назад, когда мы сгрудились у поручня, чтобы взглянуть на эту неведомую гавань – конечную цель нашего путешествия, – воодушевление, охватившее нас при виде земли, быстро улетучилось и сменилось горьким разочарованием. Нам все время рассказывали о травянистых сочных лугах и плодородной земле, но нашему взору открылись лишь каменистые почвы и песчаник, пока флагманский корабль «Сириус» шел вдоль берега в поисках подходящего места для причаливания.
По словам одного из офицеров, место, выбранное капитаном, первоначально носило имя капитана Кука, но после того, как мы 26 января наконец сошли на берег, капитан Филипп переименовал порт в гавань Сидней – в честь лорда Сиднея. Гавань оказалась удобной и куда более привлекательной на вид, чем Ботани-Бей, чего не скажешь об окрестных землях.
При входе в гавань судно шло мимо полуобвалившихся утесов из песчаника. Поднимавшиеся из глубины рифы разделяли ее на множество бухточек с берегами, густо поросшими лесом. Больше всего меня поразило, что выглядели они как хорошо ухоженный парк: деревья стояли свободно, пространство под ними не заполоняла беспорядочно разросшаяся растительность. Позже я узнал причину: местные племена периодически выжигали подлесок, чтобы облегчить охоту на дичь.
Разбить лагерь в первые дни пребывания на твердой земле оказалось весьма непросто. Первыми сошли на берег осужденные мужчины под охраной солдат, и лишь спустя две недели за ними последовали женщины. Если во время пребывания на борту корабля женщины содержались отдельно, то, как только ступили на берег, эта изоляция кончилась и солдаты дали волю необузданным страстям. Чтобы не видеть разврата и разгула, мы втроем забрались в палатку и как можно плотнее закрыли вход.
На следующее утро, 7 февраля, опять воцарилась тишина, и капитан Филипп официально вступил в управление новой колонией, о чем всем объявил судебный исполнитель капитан Дэвид Коллинз. После этого новоиспеченный губернатор произнес короткую, но чрезвычайно содержательную речь, заверив нас, что будет ко всем справедлив, и предупредив, что те, кто не намерен работать, останутся без еды. А в отношении вакханалии предыдущей ночи посоветовал строго блюсти священный обет супружества. После официальной церемонии губернатор пригласил офицеров присоединиться к нему перекусить в брезентовом доме, который привез с собой из Англии. Остальные – и осужденные, и солдаты – тоже получили паек, хотя наверняка не такой изысканный, как закуски офицеров.
Всех нас одинаково поразили аборигены – их здесь называют индейцами, – которые ходят без одежды, если не считать тонкой ленточки вокруг головы, а у мужчин еще и узкой набедренной повязки. Их тела, загорелые до черноты, у некоторых тела, как и лица, расписаны белой краской, добываемой из глины, что производит жуткое впечатление. Они мускулисты, хорошо сложены и жизнерадостны. У них глаза, обрамленные густыми темными ресницами, как у пугливой газели, чрезвычайно широкие и плоские носы с вставленными в ноздри для украшения кусочками белой кости, и густые черные волосы, в которых тоже что-то болтается. Когда индейские мужчины увидели наших женщин, их естественной реакцией было удивление и, как следствие, побуждение увидеть все, что там, под лохмотьями, что дало повод для безудержного веселья среди самых неотесанных осужденных обоих полов. Трудно сказать, что аборигены думают о нас, хотя наше первое знакомство прошло вполне успешно.
Кто-то из охраны рассказывал, как один из туземцев положил на песок свой щит в качестве мишени и был очень удивлен, когда офицер выстрелами из пистолета изрешетил покрытую кожей поверхность, но быстро оценил силу нашего оружия, из чего следует, что они, по-видимому, весьма сообразительны. И еще рассказывали, как в один из вечеров, когда капитан Филипп и офицеры ужинали на берегу, из зарослей появилась группа туземцев. Капитан, давая понять, что настроен дружественно, поднял руки над головой, но те, очевидно, не поняли. Тогда капитан обвел то место, где сидели его офицеры, и жестами попытался объяснить, что они не имеют права пересекать эту линию. Поговаривают, что по крайней мере частью своего влияния на туземцев капитан Филипп обязан отсутствию у него переднего зуба, так как этот, по нашему мнению, недостаток считается у них признаком превосходства над остальными. К чему невозможно привыкнуть – это исходящий от аборигенов отвратительный запах, причиной которого является отсутствие привычки мыться и обычай натирать тела жиром животных.
Что у нас вызывает удивление и восхищение – так это кенгуру, если пользоваться терминологией Кука. Они похожи на огромных зайцев, только стоят на больших задних лапах и опираются на толстый мускулистый хвост, в то время как передние лапы у них очень маленькие, и кенгуру, по-видимому, ими почти не пользуются. Это травоядные животные и, пожалуй, не умнее овец или коров, а своих детенышей носят в кармане на животе, как опоссумы.
Всех осужденных сразу отправили расчищать землю, которая в здешних краях чрезвычайно каменистая, а деревья, что на ней растут, мы прозвали «каучук» за смолу, что выделяется из стволов. Древесина у них твердая, как железо. Подходящего инструмента у нас нет, работа тяжелая, а после многих месяцев, проведенных в море, мы все обессилели. Мне не повезло: я оказался приписанным к рабочей бригаде, отданной под надзор «красного мундира» Уилбурна. Высадка на берег ни в коей степени не смягчила его характер и не уменьшила неприязнь ко мне, и придирки, которые приходилось терпеть, помимо прочих трудностей, становится выносить все труднее.
О, моя нежная Элизабет, как хорошо, что ты не видишь, в кого я превратился! На мне, похоже, навечно запечатлелось все пережитое, и остается только гадать, кем я стану в конце концов!»
Глава 4
В последующие годы у Фейт будет немало поводов благодарить Котти Старка, но в этот первый вечер причина для этого оказалась куда значительнее всех остальных.
Когда паренек оставил их у мастерской Симона Марша, пообещав вернуться до наступления темноты, пошел дождь, и Фейт подумала, что, если ему не удастся отыскать для них хижину, придется спать в сырости да еще и голодными.
Мастерская состояла из двух крохотных каморок, где было не очень чисто и пахло шерстью. В дальнем помещении стояли ткацкие станки, а в переднем хозяин принимал покупателей и показывал им выставленные на продажу рулоны тканей. Полом в мастерской служила утрамбованная земля, а крышей – плетеный тростник. Фейт содрогнулась, услышав, как в сухих листьях над головой снуют маленькие зверушки. Хоуп молчала, крепко уцепившись за материнскую юбку, и только маленькая Чарити хныкала:
– Мама, здесь плохо! Мне кушать хочется!
Под пронизывающим взглядом Симона Марша Фейт старалась успокоить девочку, но хозяина, похоже, совершенно не волновал ее плач.
– Это моя мастерская. – Он жестом указал на тесное помещение. – Я ткач, а сюда приехал в надежде улучшить свои дела. – Он сделал кислую мину. – Да, ничего не скажешь: еще как разбогател. Почти все овцы, что я привез, пали, а здесь, на месте, шерсть достать трудно. Ваши корабли привезли шерсть из Лондона, и теперь я смогу производить больше товара, поэтому-то мне и потребовалась помощница. – Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. – Я не стану зверствовать. Пока вы будете прилежно выполнять свои обязанности, никаких осложнений не возникнет. Работать мы начинаем с восходом солнца! До завтра!
У Фейт сжалось сердце: она-то надеялась, что ей дадут хотя бы день устроиться на новом месте, а он даже словом не обмолвился о жилье.
– Но я должна найти какое-то пристанище. Или вы дадите нам жилье?
– Это не моя забота. – Марш покачал головой. – От меня вы будете получать только еду и одежду.
– Но мне говорили, что на еду и одежду выделяет деньги правительство.
– Ах вот как говорили? – Его взгляд стал колючим. – Да, это так. Но ведь я не получу никакой выгоды, пока вы не начнете по-настоящему работать.
– А что же делать с детьми, пока я работаю? – совсем растерялась Фейт.
– И это тоже меня не касается. Главное, чтобы они не мешали вам. – Он мрачно взглянул на Хоуп. – Старшая, пожалуй, вполне могла бы помогать вам в мастерской.
– Но ей всего пять лет!
– Скоро будет шесть, мама! – Хоуп выпрямилась, чтобы казаться выше, и у Фейт глаза наполнились слезами.
Такой дочерью можно гордиться, но, повзрослев раньше времени, она никогда не узнает, что такое настоящее детство. Фейт крепче обняла сидевшую у нее на руках Чарити и поцеловала в макушку, мысленно поклявшись, что сделает все от нее зависящее, чтобы защитить хотя бы ее от подобной судьбы.
– Здесь не место для малышей, – проворчал Симон Марш. – Вам следовало оставить их в Англии.
– Это мои дети, и я не могу без них жить! – возмущенно воскликнула Фейт.
– Вам следовало бы задуматься об этом до того, как совершать преступление, за которое вас сюда отправили.
– Сэр, – вскинув голову, заявила Фейт, – это преступление – украсть кусок хлеба для голодных детей?
– Воровство есть воровство, – заключил Марш. – Мы здесь тоже беспощадно с ним боремся, и если вы попадетесь на этом, вам устроят порку. – Он отвернулся, жестом давая понять, что разговор окончен. – Итак, завтра, с восходом солнца, иначе тоже можете заработать порку. А теперь я бы посоветовал вам заняться поисками жилища, пока другие не успели захватить все свободные хижины.
– А как же еда? – чуть не плача, спросила Фейт. – Вы же сказали, что будете кормить нас!
– Буду, – кивнул Марш, – но только завтра, когда получу с корабля провиант. Вам, должно быть, известно, что с продовольствием здесь туго, так что на разносолы не рассчитывайте.
– Да, я слышала, – вздохнула Фейт, – как говорили об этом, когда мы высаживались на берег, но неужели у вас не найдется для нас хоть чего-нибудь? Хоть кусочка хлеба для девочек?
– Идите к солдатам. Это все, что я могу вам посоветовать.
Понурившись и взяв за руку Хоуп, Фейт вышла под дождь и сразу же наткнулась на улыбающегося Котти Старка. О господи! Не передать, какое она почувствовала облегчение! Неужели ей придется положиться на двенадцатилетнего ребенка?
– У меня хорошие новости, госпожа Блэксток! – сообщил паренек. – Мне повезло найти пустую хижину. Правда, там надо кое-что подлатать и заново покрыть тростником крышу, но это уже завтра с утра: я займусь. На одну ночь она вполне сгодится.
– Котти, какой ты молодец! – радостно воскликнула Фейт. – Я тут ломаю голову, где искать пристанище на ночь, и тут появляешься ты! Но разве у тебя нет своих дел?
– Ничего такого, что не может ждать, – пожал плечами мальчик. – А теперь, госпожа, давайте-ка мне сумку и малышку, и я провожу вас к хижине. А ты, Хоуп, накинь на себя вот это – хоть немного защитит от дождя.
Отвернув полу своего длинного рваного плаща, он накрыл ею девочку, забрал у Фейт саквояж и Чарити и повел их по той же Скалистой дороге туда, где приютилось множество хижин, перед которыми даже в дождь горели костры.
– Внутри хижин разводить огонь нельзя – тростниковые крыши, – объяснил Котти, словно прочитав мысли Фейт. – Вот все и готовят снаружи. На брикфилдских холмах хорошая глина, из которой можно делать кирпич и черепицу, но это могут позволить себе только богачи. Быть может, госпожа Блэксток, со временем мы построим такое жилище и для вас. Вот мы и пришли!..
Он свернул к одной из хижин. И хоть пребывала та в совершенно плачевном состоянии: половины тростниковой крыши не было вовсе, а между пальмовыми стволами зияли щели, Фейт она показалась едва ли не дворцом. Котти толчком распахнул дверь и с усмешкой сказал:
– Как видите, на дверях замков нет, только щеколда – деревянный колышек на веревке.
– У нас нет ничего такого, что можно было бы украсть.
– Со временем, возможно, появится. Воровство здесь обычное дело. Многие прячут все самое ценное в тростнике на крыше. Вы сможете делать то же самое, когда я починю ее.
Фейт следом за мальчиком вошла внутрь и остановилась оглядеться. Как и в хижине Симона Марша, полом служила плотно утрамбованная земля, только здесь было почище. Никакой обстановки за исключением двух гамаков, подвешенных на крючьях у стены, не наблюдалось. С одной стороны в хижину затекал дождь, но в том месте, где висели гамаки, было сухо, и Фейт догадалась, что это Котти, должно быть, прикрыл чем-то часть крыши.
– Гамаки! Как ты их раздобыл?
– Неважно, – пробормотал мальчик, отводя взгляд. – Кое на что выменял. Со временем сможете расплатиться за них.
– Да как же я смогу? – с горечью произнесла Фейт. – Симон Марш ведь не собирается нам платить.
– Есть и другие способы подзаработать. Я научу вас. Например, здесь позади хижины есть клочок земли. Почва там не самая лучшая, но огород можно разбить, чтобы выращивать овощи. Часть оставлять себе, а остальное на что-нибудь обменивать. Ладно… Это обсудим потом. Не пора ли что-нибудь приготовить? Вы, должно быть, проголодались?
– Я умираю от голода, – призналась Фейт.
– И я тоже! – пискнула Хоуп.
– Сейчас мы обо всем позаботимся, Хоупфул *, – засмеялся Котти и потрепал девочку по волосам.
– Меня зовут Хоуп! – возмутилась та.
– Но ты разве не надеешься на лучшее?
Котти юркнул в сухой угол под гамаком, и тогда Фейт обратила внимание на что-то сваленное у стены. Мальчик вытащил какой-то рулон, развернул, и оказалось, что это две сшитые воловьи шкуры.
– Ты поможешь мне, Хоуп? Возьми сколько донесешь. – Котти указал на небольшую кучку дров в углу. – И разведем огонь.
Прихватив деревянные стойки, что стояли у стены, Котти вышел наружу и, растянув на них воловьи шкуры, закрепил по углам. Укрытие получилось не очень надежным, но, во всяком случае, защищало от дождя. К тому времени как Хоуп притащила охапку сучьев, он, стоя на коленях над обложенной камнями ямкой для костра, уже разгребал сырые остатки старого пепла. Докопавшись до сухой земли, мальчик наломал несколько тонких веточек, надергал коры от сучьев, которые принесла Хоуп, сложил сухое топливо небольшой кучкой и, поработав несколько минут кремнем, высек искру. Когда кучка вспыхнула, мальчик принялся дуть на костер, пока не появился язычок пламени, а потом начал понемногу подбрасывать хворост. В конце концов разгорелось настоящее пламя.
– Следи за ним внимательно, Хоупфул, чтобы не погас.
Котти поднялся и направился в хижину.
– Начинаю верить, что и правда существуют ангелы-хранители, и ты – наш.
Паренек смущенно потупился и, открыв мешок, извлек оттуда пакет с мясом и три заостренные палочки.
– Сегодня ужин не очень-то сытный, но больше мне ничего не удалось добыть: очень мало времени.
– Уверена: этого вполне достаточно, Котти.
– Эта булка… – Мальчик вытащил из мешка хлеб. – Она не совсем свежая, но есть можно.
Фейт подумала, что надо бы ему помочь, но чувствовала себя такой уставшей, что не нашла в себе сил выйти под дождь. Она понятия не имела, как пользоваться гамаком, и ей понадобилось несколько минут, чтобы понять, каким образом забраться в него и не оказаться при этом на полу. Не выпуская из рук Чарити, она наконец смогла сесть в гамак, удобно в нем устроилась и, должно быть, задремала. Разбудил ее голос Котти:
– Ужин готов, госпожа Блэксток.
Фейт села, потерла кулаком глаза и, почувствовав запах жареного мяса, ощутила спазмы в желудке.
На перевернутой корзине Котти пристроил погнутую металлическую тарелку с кусочками мяса и разломанной черствой булкой.
– Негусто, но уж что есть, – немного смущенно признал мальчик и, сняв с пояса жестяную кружку, наполнил ее водой из ведра, висевшего на крючке у входа.
Дверь закрывать не стали, чтобы не есть в полной темноте, и, усевшись на землю вокруг «стола», принялись за еду.
– К сожалению, пить, кроме воды, нечего, – извинился Котти. – Вино раздобыть трудно, только ром – он здесь в изобилии, – но я подумал, что он вряд ли вам подойдет.
– Все замечательно! Мы такой еды не видели многие месяцы – только солонину, – возразила Фейт и добавила: – Вот достать бы молока… Девочки не видели его с тех пор, как мы покинули Англию, а оно им просто необходимо.
– С этим проблема. Почти все коровы, что привезли первые две флотилии, пали либо пошли на убой. Может, мне удастся где-нибудь раздобыть козу. Загон я сооружу позади хижины.
– Огромное тебе спасибо! Даже не представляю, как смогу отплатить за все, что ты для нас делаешь, – беспомощно развела руками Фейт.
– Научите меня грамоте – и этого вполне достаточно.
Было видно, что мальчику польстило внимание госпожи.
Когда с едой было покончено, Фейт заметила:
– Как давно я не чувствовала себя так хорошо! И мясо было замечательное.
– Это кенгуру, – улыбнулся Котти.
– Кенгуру? Что это такое? – полюбопытствовала Хоуп.
– Другого свежего мяса здесь просто нет, но даже его добыть очень непросто, потому что на животных охотятся и им приходится уходить все дальше и дальше. Это очень забавное животное с огромным карманом на животе, длинными задними лапами. Скачет, как заяц, такое же смирное и безобидное. Их жалко убивать, но людям нужно что-то есть.
– А я так надеялась, мы будем лучше питаться, когда приедем сюда, – с тоской заметила Фейт.
– К сожалению, здесь мало что можно вырастить: почва в самой гавани и в округе каменистая и песчаная, а правительству потребовалось немало времени, чтобы это понять. Сейчас вроде обнаружили более плодородные почвы на Норфолке, в Парраматте и на Роз-Хилле, так что скоро с голодом будет покончено, как обещают. А как условия во время путешествия – были очень скверные?
– Просто ужасные!
Фейт коротко рассказала о тех лишениях, которые им довелось перенести, на что Котти, покачав головой, заметил:
– Когда мы с отцом плыли с первой флотилией, все было не так плохо, но это все благодаря капитану Филиппу, который потом стал губернатором. Других осужденных перевозили частные подрядчики, которым было безразлично, каким доставить груз. Если кто-то по пути умирал, это было даже предпочтительнее: предназначавшуюся для него провизию продавали в колонии. Хоть губернатор и пытается как-то исправить положение, но пока безрезультатно.
Заметив, что Фейт непроизвольно широко зевнула, Котти вскочил.
– Ой, заболтался я – вам ведь пора спать, а то устали с дороги. Я принес пару одеял, они хоть и старые, но все лучше, чем ничего. Если погода позволит, завтра приду и починю крышу.
– Разве у тебя нет других дел? – удивилась Фейт.
– То, чем я занимаюсь, не зависит от времени, – усмехнулся Котти.
– Еще раз спасибо тебе, и спокойной ночи!
– Спокойной ночи, госпожа Блэксток, и вам, девчонки. – Он ласково взъерошил волосы Хоуп и нырнул в темноту.
Костер уже погас, и Фейт пожалела, что не узнала у Котти, где можно еще набрать воды: наверное, он принес оттуда, где река впадала в бухту.
Чарити уже спала, у Хоуп тоже слипались глаза, когда она обвила ручонками шею матери и пробормотала:
– Мамочка, у нас ведь все будет хорошо?
– Конечно, милая.
– Я уже большая и буду тебе помогать.
– Да, моя хорошая. А сейчас поспи.
Фейт, глядя на спящих дочерей, порадовалась, что Хоуп, по-видимому, быстро приспособиться в этой чужой стране, а вот сама она вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть к жизни в Новом Южном Уэльсе. Какой бы тяжелой ни была их жизнь в Лондоне, только Англия навсегда останется для нее родным домом.
Дрожа от холода и сырости, Фейт тяжело вздохнула, забралась во второй гамак и потянула на себя одеяло. Гамак угрожающе закачался, и она затаила дыхание, опасаясь оказаться на полу, но еще до того, как ее ненадежная постель перестала раскачиваться, Фейт спала, не замечая доносившихся снаружи звуков оргий.
Котти Старк тоже слышал звуки, доносившиеся из питейных заведений, расположенных вдоль Скалистой дороги, но для него они были привычны и не вызывали раздражения. Покинув хижину, которую он нашел для своих новых знакомых, парнишка свернул к таверне «Корона», одной из приличных в Сиднее. Большинство подобных заведений в основном предназначалось для развлечения солдат и моряков с кораблей, изредка бросавших якоря в заливе, и их владельцы были людьми простыми, без претензий, но Уилл и Сара Мур, прибывшие сюда как свободные поселенцы еще с первой флотилией, значительно отличались от других владельцев. Уилл Мур, крупный дородный мужчина, поддерживал в своей таверне порядок и не допускал никакого безобразия. Его заведение посещали свободные поселенцы и даже представители городского высшего света. Его жена Сара, когда муки и баранины было вдоволь, выпекала хлеб и пироги и готовила прекрасные мясные паштеты. Уже немолодые Муры не имели собственных детей, и после смерти Генри Старка, с которым были знакомы еще в Англии, взяли его сына к себе, хотя и понимали, что парень он независимый и не позволит, чтобы им понукали: он дал им это ясно понять с самого начала. Разумеется, он выполнял кое-какие поручения в «Короне», чтобы компенсировать затраты Муров на его содержание, но всю жизнь перебиваться случайной работой в таверне не собирался, а был твердо настроен обзавестись собственным делом, причем уже в недалеком будущем.
Сегодня в сумерки Котти пробрался на кухню, стащил кусок мяса и булку, хотя и знал, что из-за недостатка продовольствия Сара бдительно следит за своими припасами. Да, он рисковал, но, если в благодарность госпожа Фейт научит его грамоте, оно того стоит. Впрочем, если бы Муры узнали, сколько всего он у них утащил, то пришли бы в ужас и, возможно, выгнали бы его взашей.
После смерит отца Котти привык ко всякого рода рискованным приключениям, изучил все подворотни и закоулки Сиднея и научился не попадаться во время комендантского часа. «Работа», о которой он вскользь упомянул при Фейт Блэксток, заключалась в торговле контрабандным ромом, который в этих местах был не менее ценной валютой, чем сами деньги.
Спиртные напитки категорически запрещалось выгружать на берег без разрешения губернатора Филиппа, а если таковое было получено, то хранить их полагалось на таможенном складе, который запирался на все замки и засовы и находился под круглосуточной охраной.
Покупать любого вида спиртное могли только те, кто имел на это право: офицеры, свободные поселенцы, а также владельцы постоялых дворов и таверн, но и для них существовали ограничения. Кроме того, на спиртное существовали портовые пошлины, которые без конца менялись и время от времени подскакивали до астрономических величин. Многих такие алкогольные законы не устраивали, и они находили, как их обойти. К таковым относились и осужденные, которым употребление спиртных напитков было вообще запрещено, но тем не менее пили они ничуть не меньше других. Осужденным наличная валюта была недоступна, поэтому офицеры и свободные поселенцы пользовались этим и при совершении торговых сделок рассчитывались ромом. Осужденных также нанимали для выполнения различных работ, помимо их официальной повинности, и оплатой служил ром. Спекуляция и контрабанда процветали, и хотя это влекло за собой множество наказаний, никого это не останавливало. В результате подпольной торговли ромом Сидней, а особенно район Скал, быстро превратился в место постоянного пьяного разгула и драк. В конце концов безобразия достигли таких масштабов, что губернатор приказал солдатам вести там постоянное патрулирование, причем ходить только парами.
Котти обладал достаточной проницательностью, чтобы предвидеть ухудшение ситуации по мере прибытия в эти места следующих партий осужденных и переселенцев. Чем больше кораблей станет здесь на якорь, тем больше развлечений потребуется матросам после многомесячного пребывания в море. Не желая упускать свой шанс, парнишка пользовался любой представлявшейся возможностью заработать. Благодаря удачному обмену ему удалось приобрести небольшую лодку, и он прятал ее в одной из многочисленных бухточек недалеко от Сиднея, чтобы ловчее было осуществлять торговые сделки. Больше года он занимался продажей контрабандного рома и твердо уяснил, что и судовая команда, и офицеры сотрудничают с контрабандистами. Не являются исключением даже капитаны, потому что это помогает им избежать портовых пошлин.
