Czytaj książkę: «Два лика января»

Patricia Highsmith

THE TWO FACES OF JANUARY

First published in 1964

Copyright © 1993 by Diogenes Verlag AG Zürich

All rights reserved

© А. Васильев, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА^®

1

Честер Макфарланд проснулся в половине четвертого глубокой январской ночью от тревожного звука, похожего на скрежет. Он приподнялся на койке и посмотрел в иллюминатор. Вдоль самого борта проплывала залитая ярким светом красновато-оранжевая стена. Первой мыслью было: «Сан-Джиминьяно» задело другое судно. Честер встал, перегнулся через койку жены и выглянул в иллюминатор. Стена оказалась отвесной скалой, на которой различались выбитые и нацарапанные надписи и даты. «Нико 1957», – прочел он. «Б. Муссолини». И следом явно американское: «Пит-60».

Зазвенел будильник. Честер нашарил его на полу, опрокинув при этом бутылку виски, и нажал кнопку – будильник замолчал. Затем потянулся за халатом.

– Что случилось, дорогой? – сонным голосом спросила Колетта.

– Кажется, мы проходим Коринфский канал, – ответил Честер. – Хотя впечатление такое, будто мы подошли вплотную к другому судну. Сейчас половина четвертого, так что, скорее всего, это канал. Посмотрим с палубы?

– Ну нет, – пробормотала Колетта и плотнее укуталась в одеяло. – Ты мне потом обо всем расскажешь.

Честер улыбнулся и поцеловал ее в теплую щеку.

– Я только на минуту.

Выйдя на палубу, он столкнулся с офицером, от которого накануне узнал, что судно будет проходить канал в три тридцать ночи.

– Si-si-si. Il canale, signor¹, – кивнул офицер.

– Благодарю.

Макфарланд почувствовал, как его охватывает приятное возбуждение, азарт приключений. Он выпрямился, сжимая руками леера, и подставил лицо холодному ветру. Кроме него, на палубе никого не было.

Стены канала достигали высоты четырехэтажного дома. Честер перегнулся через леера, пытаясь определить длину канала, но со стороны носа и кормы все было окутано непроницаемой мглой. На карте Греции канал занимал всего полдюйма – это приблизительно четыре мили. «Путь водный, рукотворный». Честер улыбнулся случайной рифме. Он увидел следы кирки и отбойного молотка, оставшиеся на красновато-оранжевом камне или затвердевшей глине. Затем поднял глаза вверх, где стена канала переходила в темноту, и перевел взгляд на звезды, мерцавшие в небе Греции. Скорее всего, через несколько часов он увидит Афины. Честеру не хотелось уходить. Он мог накинуть пальто и провести на палубе остаток ночи, пока судно, пройдя Эгейское море, не пришвартуется в Пирее. Но тогда днем он будет чувствовать себя разбитым. Постояв еще несколько минут, Честер вернулся в каюту и лег в постель.

Спустя пять часов «Сан-Джиминьяно» вошел в Пирей. Макфарланду пришлось пробираться к леерам сквозь шумную толпу пассажиров и поднявшихся на борт носильщиков. В ожидании, когда большинство людей сойдет на берег, он без спешки позавтракал в каюте. Но, судя по толчее на палубе и в коридорах, высадка еще не начиналась. Над Пиреем, городом и портом, висело облако пыли, заслоняя, к досаде Честера, лежавшие в отдалении Афины. Он закурил и принялся разглядывать стоявших на пирсе или суетливо сновавших по нему людей. В основном это были одетые в синюю форму носильщики. Несколько субъектов в потертых пальто прохаживались взад-вперед, с озабоченным видом поглядывая на судно. «Они больше похожи на менял или таксистов, чем на полицейских», – подумал Честер. Его глаза внимательно оглядывали всю пристань. Нет, вряд ли кто-либо из полиции поджидал его. Сходни опущены, и при необходимости его давно бы уже взяли на борту, вместо того чтобы дожидаться на пирсе. Это уж точно. Честер кашлянул и затянулся. Оглянувшись, он увидел Колетту.

– Греция? – улыбнулась она.

– Да. – Честер взял ее руку. Колетта крепко сжала его пальцы. – Надо поискать носильщика. Чемоданы собраны?

Она кивнула:

– Я попросила Альфонсо вынести их.

– Ты дала ему чаевые?

– Да, две тысячи лир. Этого достаточно?

Она глядела на мужа большими, широко раскрытыми темно-синими глазами. Взмахнув длинными рыжеватыми ресницами, Колетта подавила рвавшийся из ее груди смех счастья и любви.

– Ты считаешь, двух тысяч достаточно?

– Вполне, дорогая. – Честер поцеловал ее в губы.

Появился Альфонсо. Он принес половину чемоданов, поставил их на палубу и вскоре вернулся с остальными. Макфарланд помог ему перенести чемоданы по сходням на пирс, где трое или четверо носильщиков затеяли перепалку из-за их багажа.

– Подождите! Пожалуйста, подождите! – вмешался Честер. – Я еще не обменял деньги.

Он помахал дорожной чековой книжкой и торопливо направился к пункту обмена, находившемуся у входа на пирс. Честер поменял двадцать долларов.

– Прошу вас, прекратите. – Колетта строго постучала по чемодану.

Носильщики замолчали, отступили назад и стали ждать, заискивающе поглядывая на нее.

Колетте – это имя она взяла себе взамен Элизабет, когда ей исполнилось четырнадцать, – было двадцать пять, рост пять футов три дюйма. У нее были рыжеватые волосы, пухлые губы, прямой нос, слегка покрытый веснушками, и необычные темно-синие, с поволокой глаза, большие, широко открытые, как у пытливого, любознательного ребенка. Взгляд таких глаз действовал на мужчин магически, делая их податливыми, точно воск. Конечно, со стороны Колетты не обходилось без определенной доли наигранности и кокетства, тем не менее мужчины, особенно немолодые, такие как Честер, принимали ее игру всерьез, мысленно говоря себе: «Кажется, она в меня влюблена. Возможно ли это?» Для большинства женщин Колетта с ее кокетством казалась слишком наивной, чтобы представлять опасность, – благо для Колетты! – ведь женщины всегда ревнивы к чужой привлекательности. Колетта была замужем за Честером чуть больше года. Они познакомились благодаря объявлению, которое он поместил в «Таймc» в поиске секретарши и стенографистки. Колетте хватило двух дней, чтобы понять: бизнес Честера не совсем чист. Что за биржевой маклер, который ведет свои дела не из офиса, а из квартиры! Да и был ли он зарегистрирован на бирже? Но как бы то ни было, Честер несомненно обладал обаянием и, что немаловажно, никогда не испытывал финансовых затруднений – явное свидетельство того, что дела у него шли неплохо. Для него это был второй брак. Его первая жена, с которой Честер прожил восемь лет, умерла от рака за два года до того, как он встретил Колетту. Макфарланду уже минуло сорок два, но он сохранил привлекательность, несмотря на легкую проседь на висках и наметившийся животик. Впрочем, Колетта тоже была расположена к полноте и поэтому соблюдала диету. Она умела составлять меню так, что пища была одновременно вкусной и не слишком калорийной.

– Ну вот, теперь можно ехать. – Честер помахал пачкой денег. – Дорогая, возьми такси.

Из полудюжины такси, стоявших поблизости, Колетта выбрала то, у водителя которого была дружелюбная улыбка. Трое носильщиков погрузили их багаж: семь чемоданов, два из которых укрепили на крыше, – и машина направилась в сторону Афин.

По дороге Честер разглядывал Парфенон и другие достопримечательности, выделявшиеся на фоне бледно-голубого неба. Неожиданно в его воображении возник Воки-ка, большая, громоздкая велосипедная коляска, красного цвета, с хромированными деталями и уродливым чашевидным безопасным сиденьем. Честер поморщился. Какая глупость, какой бессмысленный идиотический риск! То же говорила и Колетта. Она страшно рассердилась, когда обо всем узнала, и была права.

История заключалась в следующем. В небольшой типографии, в которой Макфарланд заказал отпечатать визитки, он заметил стопку буклетов, рекламировавших Воки-ка. В каждом имелись фотография, описание и цена – 12 долларов 95 центов, а внизу отрывной купон. Хозяин типографии, когда Честер спросил у него о буклетах, объяснил, что компания обанкротилась прежде, чем успела оплатить свой заказ. Нет, он не станет возражать, если Макфарланд возьмет себе несколько буклетов, которые уже пора выбросить. Честер сказал, что хочет ради смеха разослать буклеты своим друзьям. Поначалу он так и собирался поступить, но потом, движимый корыстью, тщеславием или просто желанием пошутить, воспользовался купонами и организовал сбор заказов на эти чертовы штуковины. Обивая пороги квартир и расхваливая товар, Честер умудрился найти немало покупателей, главным образом среди жителей Бронкса, выручив более восьмисот долларов. Все испортила досадная случайность. В вестибюле дома на Манхэттене, где Честер снимал квартиру, он столкнулся с одним из незадачливых покупателей как раз в тот момент, когда открывал свой почтовый ящик. Покупатель пожаловался, что ему до сих пор не доставили Воки-ка, хотя прошло уже два месяца, как он оплатил заказ. То же случилось и с его соседями. А когда подобная история приключается хотя бы с двумя знакомыми людьми, они объединяются в стремлении что-то предпринять. Это Макфарланд знал по собственному опыту. Поэтому, когда тот человек внимательно прочитал на почтовом ящике его имя, Честер понял, что пришло время уносить ноги. Можно было, как обычно, сменив фамилию, переехать на другую квартиру, но на этот раз он решил, что благоразумнее уехать на время за границу.

Колетта давно хотела побывать в Европе, и они собирались провести там отпуск весной. Но история с буклетами заставила их переменить планы и отправиться в поездку на четыре месяца раньше. Они вылетели из Нью-Йорка в декабре. Честеру, разумеется, порядком досталось от Колетты за предпринятую авантюру. Но особенно она сердилась из-за того, что они вынуждены ехать зимой, не в самое удачное время для путешествий. Стараясь задобрить жену, Честер купил ей норковое манто, комплект чемоданов и готов был сделать все от него зависящее, чтобы поездка доставила Колетте максимальное удовольствие. Колетта никогда прежде не бывала в Европе. Ей очень понравился Лондон, причем, к удивлению Честера, больше, чем Париж, где оказалось слишком дождливо. Макфарланд схватил насморк. Всякий раз, когда у него промокали ноги или капли дождя затекали за воротник, Честер с раздражением вспоминал о своих буклетах. Он понимал, что из-за этой глупой истории, не принесшей ему больших денег, Говард Чивер – под этим именем он снимал квартиру в Нью-Йорке – мог оказаться под следствием. Это означало бы конец полудюжины компаний, махинации с акциями которых обеспечивали Честеру приличное существование. В Европе он чувствовал себя лишь в относительной безопасности. За Честером Макфарландом – его настоящее имя, которое он сменил пятнадцать лет назад, – числилась среди прочего афера с почтовыми переводами. Вину Честера отягощало то, что он использовал в корыстных целях государственное учреждение – почтовое ведомство. Подобный вид преступления считается достаточным основанием, чтобы потребовать экстрадиции. Но даже если полиция и сумеет установить связь между Чивером и Макфарландом, сомнительно, чтобы на его поиски отрядили специального агента.

Водитель такси, не оборачиваясь, сказал что-то по-гречески.

– Простите? – не понял Честер. – Главная площадь. Центр города. О’кей?

– «Гранд-Бретань»? – спросил водитель.

– Не знаю. Я еще не решил. – Честер пожал плечами. Вероятно, «Гранд-Бретань» – самая фешенебельная гостиница в Афинах. Но именно поэтому Честеру не хотелось в ней останавливаться. – Надо посмотреть.

Строгий, сияющий белизной фасад отеля «Гранд-Бретань» контрастировал с менее высокими и не столь тщательно ухоженными зданиями контор и магазинов, окружавших со всех сторон площадь Конституции. Исключение составляло здание правительства, стоявшее справа. Перед ним на флагштоке развевался греческий флаг, а возле ворот застыли в карауле два солдата в юбках и белых чулках.

– Может, нам лучше остановиться в той гостинице? – спросил Честер, показывая на «Кингз-палас». – На вид довольно приличная. Как ты считаешь, дорогая?

– Хорошо, – согласилась Колетта.

Гостиница «Кингз-палас» располагалась на той же стороне площади, что и «Гранд-Бретань». Из дверей отеля выскочил посыльный, одетый в красную куртку и черные брюки, и помог занести багаж. Вестибюль производил хорошее впечатление. Конечно, не люкс, но первый класс – точно. Под ногами пружинил ворсистый ковер; в помещении тепло, следовательно, центральное отопление работало исправно.

– Для вас забронирован номер? – осведомился портье.

– Нет. Но мы хотели бы снять номер с ванной и красивым видом из окна, – улыбнулся Честер.

– Хорошо, сэр. – Портье нажал кнопку звонка и вручил прибежавшему коридорному, также одетому в униформу, ключ. – Проводи в шестьсот двадцать первый. Позвольте ваши паспорта. Вы сможете их забрать, когда спуститесь.

Честер взял паспорт Колетты, который она вынула из красной кожаной сумочки, достал из внутреннего кармана свой и протянул портье. Всякий раз, когда у него спрашивали паспорт, будь то портье или служащий пограничного контроля, он чувствовал себя так, словно был на приеме у врача и его просили раздеться. Честер Критон Макфарланд; рост 5 футов 11 дюймов; родился в 1922 году в Сакраменто, штат Калифорния; особых примет нет; женат на Элизабет Толбот Макфарланд. Это было равносильно ощущению собственной наготы. Но хуже всего – фотография, совершенно нетипичная для паспорта, точно передающая сходство: редеющие каштановые волосы, волевой подбородок, правильной формы нос, усы, плотно сжатые тонкие губы. Фотография не давала представления лишь о цвете голубых внимательных глаз и болезненном румянце щек. Каждый раз, протягивая паспорт, Честер думал об одном: а что, если портье или пограничнику уже показывали его фото и просили быть настороже?

Это время дня в «Кингз-палас» было довольно напряженным, и потому портье, не раскрывая, отложил их документы в сторону.

Спустя несколько минут Макфарланды уже осваивали просторный теплый номер с видом на белый фасад «Гранд-Бретани», с балконами, украшенными геранями. Шестью этажами ниже пролегала, как Честер определил по карте города, улица Венизелоса. Было десять часов утра. День только начинался.

2

В это время на четвертом этаже дешевой гостиницы «Мельхиор Кондилис», расположенной на улице Криезотиса, в обиходе именуемой улицей Яна Смэтса, молодой американец по имени Райдел Кинер нажимал кнопку вызова лифта. Худощавый, темноволосый, неторопливый в движениях, с карими внимательными глазами и задумчивым лицом, словно его мысли были отягощены вселенскими проблемами, он выглядел спокойным и невозмутимым, как человек, которого ничто не может вывести из равновесия. Его подчеркнутая независимость, часто принимаемая другими за высокомерие, мало вязалась с потрепанным пальто и стоптанными туфлями. Однако держался он настолько уверенно, что на его одежду окружающие обращали внимание в последнюю очередь.

Каждый раз, вызывая лифт, можно было заключать пари: придет лифт или нет. И каждое утро Кинер загадывал: если лифт придет, то он завтракает в таверне Дионисия, на улице, где живет Нико; если нет, то покупает газету и отправляется в кафе «Бразилия». Газета в этой игре существенной роли не играла: Райдел ежедневно покупал четыре газеты. Но в таверне Дионисия он знал многих завсегдатаев, и время проходило незаметно за разговорами. А в кафе «Бразилия», которое ему нравилось больше, он никого не знал и потому, чтобы скоротать время, брал с собой газету.

Кинер терпеливо ждал, прохаживаясь по потертому коврику, лежавшему перед дверью лифта. Ни единый звук наверху или внизу не указывал, что кто-нибудь обратил внимание на его звонок. Райдел вздохнул, расправил плечи и с серьезным видом уставился на тусклый сельский пейзаж на картине, висевшей напротив лифта. Даже самый бездарный художник не написал бы холмы и небо настолько темными, что они буквально сливались. Очевидно, за долгие годы, пока картина висела на стене, она собрала достаточно пыли и копоти, впитала дыхание многочисленных постояльцев: греков, французов, итальянцев, югославов, русских, американцев и других, что проходили мимо нее по коридору. Грязновато-желтые спины двух овец были самыми яркими пятнами во всем пейзаже.

Лифт, как и следовало ожидать, не приходил. Райдел мог позвонить еще. В конце концов, если быть настойчивым, его, возможно, и обслужат. Но теперь это уже не имело значения. Игра закончена: он идет завтракать в кафе «Бразилия». Кинер начал неторопливо спускаться по лестнице. В конце лестничного пролета в ковровой дорожке зияли две дыры, каждая с фут шириной. Споткнувшись, можно было налететь на цементную вазу, имитировавшую образец III века до н. э., которая стояла на литой металлической подставке в викторианском стиле, на небольшой площадке между этажами. Райдел проследовал мимо большого, десять футов в ширину, зеркала, мимо засохшего папоротника и еще одной картины и спустился на площадку следующего этажа. Возле лифта стояла высокая худая женщина в твидовом костюме, не столько придававшем ей мужественности, сколько делавшем ее фигуру бесполой. Своеобразное воплощение строгого английского стиля двадцатых годов. Она уверенно нажала кнопку вызова лифта и посмотрела на Райдела холодными зеленоватыми глазами. Он ответил ей взглядом более долгим, чем тот, каким обычно обмениваются в коридоре гостиницы с незнакомым человеком. Для Кинера это была очередная игра, для которой гостиница «Мельхиор Кондилис» представляла собой идеальное место. Игра называлась «Приключение» и заключалась в том, чтобы встретить кого-то, не важно, мужчину или женщину, с кем Райдела свяжет что-то необычное. В тот момент, когда его глаза встречались с глазами незнакомого человека, он искал в них знак: либо оба почувствуют магическую связь, ощущение чего-то общего и заговорят так, будто давно знают друг друга, либо между ними ничего не произойдет и они разойдутся. Женщина у лифта имела приятную внешность, в ней было что-то особенное, однако глаза ее оставались холодными и чужими.

В гостинице «Мельхиор Кондилис» можно было встретить немало интересных и необычных постояльцев. Американцы останавливались в ней редко, считая слишком дешевой, зато было много представителей самых разных национальностей. Сейчас в отеле проживали два индуса, пожилая чета из Франции, а также студент из России, с которым Райдел пытался поболтать на русском. Однако тот держался настороженно, и их знакомство продолжения не имело. В прошлом месяце здесь останавливался эскимос, путешествовавший с американским океанографом. Оба с Аляски. Кроме того, в гостинице проживало несколько турок и югославов. Было забавно сознавать, что в самых разных местах, разбросанных по всему свету, те, кому довелось останавливаться в гостинице «Мельхиор Кондилис», упоминали о ней на множестве языков, а возможно, и рекомендовали своим знакомым – исключительно за дешевизну – в качестве места, где можно остановиться в Афинах. Обслуживание здесь было скверным, из того, что обещалось, мало что исполнялось в действительности. Коридоры и лестницы имели бутафорский вид и напоминали Райделу театральную сцену, когда уже расставлен реквизит и вот-вот появится первый актер. Ни один предмет в номерах – а Райдел был в трех из них, – в коридорах или в вестибюле не находился в должном порядке. Всюду царил бардак центральноевропейской конюшни.

Спустившись на первый этаж, Райдел увидел лифтера, который совмещал обязанности носильщика. Он сидел на деревянной скамейке у двери и, ковыряя в носу, читал газету.

– Доброе утро, мистер Кинер, – приветствовал молодого американца портье, мужчина с черными усами, одетый в поношенную серую униформу.

– Доброе утро, Макс. Как дела? – Райдел положил свой ключ на конторку.

– Лотерейный билет не желаете? – Портье вопросительно улыбнулся.

– Не думаю, что сегодня у меня легкая рука. В другой раз, – ответил Райдел и вышел.

Он сразу повернул направо и зашагал в сторону площади Конституции, к «Америкен экспресс». Сегодня среда, и наверняка его ожидало письмо. Кинер получал примерно два письма в неделю. Ни в понедельник, ни во вторник он за почтой не ходил. Райдел решил зайти за корреспонденцией после полудня. Он купил вчерашнюю лондонскую «Дейли экспресс», утреннюю афинскую газету и приветливо помахал Нико, который переминался с ноги на ногу, шаркая теннисными туфлями, возле дорожного агентства «Америкен экспресс». Увешанный губками Нико казался облаченным в бежевую шубу.

– Лотерея! – крикнул Нико и помахал пачкой билетов.

Райдел покачал головой.

– В другой раз, – ответил он громко по-гречески и улыбнулся. – Очевидно, сегодня День лотереи.

Райдел вошел в кафе «Бразилия» и поднялся по лестнице на второй этаж, где размещался бар. Здесь можно было позавтракать, заказав капучино с пончиком. Газетные новости не содержали ничего интересного: небольшое железнодорожное крушение в Италии да бракоразводный процесс какой-то знаменитости. Райдел предпочитал криминальную хронику, истории об убийствах, особенно в Англии. После кофе он выкурил три «папистратос», и, когда поднялся из-за столика, на его часах было начало одиннадцатого. В оставшееся до полудня время Райдел собирался побродить по Национальному археологическому музею, зайти в галантерейную лавку на улице Стадиу, чтобы выбрать подарок для Пэна, к которому был приглашен в субботу на день рождения, затем в полдень пообедать в ресторане гостиницы и остаток дня поработать над стихами. Пэн предлагал вечером сходить в кино, однако не сказал, в котором часу, и Райдел отнесся к этому предложению всерьез.

Небо заволокло. Судя по всему, собирался дождь. В афинской газете сообщалось об осадках. Райдел любил во время дождя уединяться в номере и сочинять стихи. Решив не дожидаться полудня и зайти за почтой сейчас, он свернул в переулок, который вывел его на улицу, пролегавшую рядом с площадью Конституции. Здесь размещалось почтовое отделение «Америкен экспресс».

Письмо оказалось от его сестры Марты из Вашингтона. «Наверняка очередной легкий разнос», – подумал Райдел. Однако письмо содержало извинения за «неоправданную резкость», которая содержалась в предыдущем письме. Тогда, в начале декабря, умер их отец, и Кенни, брат Райдела, за два дня до похорон известил его телеграммой. Кинер мог вернуться домой, но не сделал этого. У отца случился обширный инфаркт, и спустя четыре часа он скончался. Райдел почти сутки колебался и наконец телеграфировал Кенни в Кембридж, что потрясен известием и выражает ему и всем родным свою любовь и сочувствие. Он ни словом не обмолвился о том, что не приедет, но это было очевидно и так. Кенни с тех пор ему не писал. Зато пришло письмо от Марты. Она укоряла Райдела: «Наша семья очень мала. Только ты, я да Кенни, не считая его жены и детей. Думаю, тебе следовало сделать все возможное, чтобы в такой час быть с нами. В конце концов, это твой отец. Я не могу поверить, что совесть превратилась для тебя в пустой звук. Неужели ты собираешься и дальше носиться со своей обидой? Даже теперь, когда отца нет? Поверь, ты приобрел бы куда больше, если бы унял свое самолюбие, приехал и разделил с нами горесть утраты». Райдел помнил письмо почти наизусть, хотя и выбросил его, как только прочел. На этот раз сестра писала, что поняла, как нелегко ему забыть обиду, которую она «всегда считала достаточно основательной». «Но не отчаивайся, – писала Марта, – если не сможешь найти в себе силы простить. Когда-то ты говорил, что ненависть и обида бесплодны. Надеюсь, ты думаешь так же и сейчас, находя в этом некоторое утешение. Как бы то ни было, но мне приятно сознавать, что ты не в Риме, а в Афинах… Когда собираешься вернуться?»

Кинер убрал письмо в карман пальто. Выйдя из офиса «Америкен экспресс», он снова свернул в переулок. Райдел не собирался надолго задерживаться в Афинах. Настанет день, когда он слетает на Крит, осмотрит Кносский дворец и Музей античности в Ираклионе, после чего вернется домой. Там уже можно будет подумать о работе в какой-нибудь юридической фирме в Нью-Йорке, как Райдел и собирался до отъезда в Европу. У него оставалось примерно восемьсот долларов и немного мелочи. Малая часть от тех десяти тысяч, на которые он жил последние два года. Деньги эти Райдел получил в наследство от бабушки, единственной в семье, кто поддержал его во время ссоры с отцом. Она умерла, когда Райделу было двадцать три. В тот год он служил в армии. Райдел недолго раздумывал, как распорядиться наследством. Он решил уехать в Европу и оставаться там до тех пор, пока деньги не закончатся. Отец хотел, чтобы Райдел сразу же приступил к работе, и даже подыскал ему место младшего клерка в юридической фирме «Вилер, Хутон и Клайв» на Мэдисон-авеню – он был знаком с Вилером. Но Райделу не хотелось начинать карьеру в фирме, хоть как-то связанной с отцом. «Ты сильно запоздал», – говорил ему отец, имея в виду главным образом то, что Райдел окончил юридическое отделение Йельского университета лишь в двадцать два, что было определенным отставанием от остальных Кинеров, необычайно одаренных и всегда опережавших своих сверстников в учебе. Сказалось то, что отец на два года упек его в исправительную школу. Райдел поступил в Йель, лишь когда ему исполнилось девятнадцать. В этом возрасте отец уже заканчивал Гарвард. В двадцать лет получил диплом Кенни. Также в двадцать Марта окончила Рэдклиф. Все защитили степень бакалавра. Все, кроме Райдела.

Очнувшись от воспоминаний, он обнаружил, что стоит перед стеклянной дверью кафе «Бразилия». Вспомнив, что уже был здесь, Райдел отправился дальше, высматривая Нико. Так и быть, он купит сегодня у него пару лотерейных билетов. Тот по-прежнему топтался, шаркая теннисными туфлями. Из-за костных мозолей на ногах эти туфли были единственной обувью, которую он мог носить. Райдел улыбнулся, глядя, как Нико подскочил к хорошо одетому господину, только что вышедшему из дорожного агентства «Америкен экспресс».

– Что-нибудь желать, сэр? Лотерейный билеты? Губки?

И тут Райдел замер от неожиданности. Человек, к которому обратился Нико, был удивительно похож на отца. Такие же голубые глаза, крупный нос и усы. Разве только более плотного телосложения и розовощекий. На вид лет сорок. Сходство было столь поразительным, что Райдела так и подмывало подойти и спросить, не связаны ли они родством? Вполне возможно, его фамилия тоже Кинер. У семьи Райдела было несколько дальних родственников в Англии. Может, этот человек англичанин? Хотя, судя по одежде, он американец. Мужчина запрокинул голову и рассмеялся. Его смех был столь заразительным, что Райдел, не выдержав, улыбнулся. Рука Нико юркнула обратно под губки, и Райдел успел заметить на его ладони что-то ослепительно-белое, явно жемчуг. Розовощекий человек в темном пальто отказался от всего, что предлагал ему Нико, и купил лишь губку. Райдел следил за ним, стоя на углу возле газетного киоска. Мужчина расплатился с Нико, помахал на прощание рукой и, громко сказав: «Счастливо!» – продолжил путь.

Райдел глядел не отрываясь. Мужчина направился в его сторону. Он шел широкими шагами, в точности как отец. Из кармана пальто торчала губка, в левой руке, судя по новенькой голубой обложке, путеводитель. Мужчина скользнул по Райделу рассеянным взглядом и, проходя мимо, посмотрел снова, внимательно и испытующе. Райдел встретился с ним глазами. Теперь это уже не было игрой. Он не искал знака. Райдел был ошеломлен сходством незнакомца с отцом. Мужчина отвернулся, и Кинер неспешно направился за ним. Пройдя немного, незнакомец обернулся, посмотрел на Райдела и зашагал быстрее. Переходя улицу Венизелоса, он замедлил шаг перед приближающимся автомобилем, явно желая показать, что не спешит.

Гостиница «Гранд-Бретань» осталась позади, хотя Райдел полагал, что мужчина направляется именно туда. Кинер по-прежнему старался не потерять незнакомца из виду, однако интерес его мало-помалу угас. Что из того, даже если это один из его английских родственников? Мужчина вошел в гостиницу «Кингз-палас», вход в которую был с угла. В дверях он снова оглянулся. Райдел не был уверен, заметил ли тот его. Но этот последний брошенный назад тревожный взгляд усилил подозрение Райдела, что незнакомец чего-то опасается. Но чего?

Кинер вернулся назад и купил у Нико пару лотерейных билетов.

– Кто тот человек? – спросил Райдел.

– Какой? – Нико улыбнулся, обнажив металлическую коронку рядом со щербинкой.

– Американец, который только что купил губку.

– А-а… Не знаю. Первый раз видеть. Хороший малый. Дать сверху двадцать драхм.

Нико переступил с ноги на ногу. Губки на нем закачались. Большие грязновато-белые теннисные туфли – единственное, что было видно из-под свисающих губок, – поочередно медленно поднялись и опустились, как ноги беспокойного слона.

– Зачем спрашиваешь?

– Не знаю.

– Хорошая капуста, – рассмеялся Нико.

Райдел улыбнулся. Это он научил его слову «капуста» и еще многим другим словам и выражениям, обозначающим на жаргоне деньги, которые Нико страшно интересовали.

– Ну а бирюльки ты ему сплавить не смог?

– Плавить?

Нико знал слово «бирюльки», но не знал, что означает «сплавить».

– Не смог продать украшения?

– А-а-а! – Нико покачал едва различимой под губками рукой и неожиданно смутился. – Он считать, это дорого.

– Что именно?

– Жемчуг.

Нико бросил беглый взгляд вокруг и выпростал руку. На широкой грязной ладони лежал браслет – две нитки жемчуга.

Райдел кивнул, и жемчуг исчез под губками.

– Сколько?

– Тебе за четыреста долларов.

– Ого! – непроизвольно вырвалось у Райдела, хотя цена соответствовала товару. – Желаю удачи с богатым американцем.

– Он вернется, – уверенно сказал Нико.

«Наверное, Нико прав», – подумал Райдел. Нико с детства занимался скупкой и перепродажей краденого и имел чутье на людей. У Райдела осталось двойственное впечатление от розовощекого американца. На первый взгляд добродушный, общительный. Таким он выглядел, пока разговаривал с Нико. Однако… По дороге в гостиницу, когда незнакомец оглянулся на Райдела, в его внешности появилось что-то вороватое. Такой наверняка вернется и купит у Нико браслет. Разве станет порядочный человек или, по крайней мере, законопослушный обыватель покупать жемчуг у уличного торговца губками? Скорее всего, это какой-нибудь мошенник. Райдел улыбнулся. Забавное сочетание: мошенник, внешне похожий на его отца, профессора Лоуренса Олдингтона Кинера, преподававшего на кафедре археологии в Гарварде, который никогда даже в мыслях не помышлял о чем-нибудь противозаконном.

Прошло три дня, прежде чем Кинер снова увидел розовощекого американца. Райдел почти забыл о нем, полагая, что тот уже уехал. И вдруг неожиданно столкнулся с ним в Музее Бенаки в экспозиции костюма. С ним была молодая женщина, нарядно одетая американка. Судя по тому, с какой заботой и вниманием мужчина поддерживал свою спутницу за локоть, как оживленно болтал, пока она с явным интересом разглядывала выставленные в витринах вышитые юбки и сорочки, Райдел сделал вывод, что они либо молодожены, либо любовники. Мужчина держал шляпу в руке, и теперь можно было рассмотреть его более внимательно. В самом деле, сходство с отцом было необычайным. Такой же высокий затылок, так же зачесаны волосы на висках, напоминая контур берега во время отлива. Голос густой, с сипотцой, но чуть резче, чем у отца. Смех отрывистый. Неожиданно женщина повернулась и бросила взгляд в сторону Райдела. Сердце его замерло на мгновение, затем учащенно забилось. Он смутился, отвел глаза и встретился взглядом с ее спутником. Тот посмотрел оторопело и слегка нахмурился. Райдел отвернулся к витрине, в которой были выставлены украшенные драгоценными камнями кривые турецкие сабли и кинжалы.