Czas trwania książki 180 stron
2016 rok
Воспоминания. Шум времени
O książce
Осип Мандельштам – один из колоссов русской поэзии XX века, эссеист, переводчик, литературный критик, обладающий уникальным поэтическим голосом. Жизнь поэта стала отражением неоднозначных и трагических событий в истории нашей страны. Его афористичная лаконичная проза не просто летопись, а голос эпохи, и вместе с тем, воспоминания, глубоко личные. Наследие Мандельштама было заново открыто на родине лишь в конце XX века, его имя стало символом не только творческого мастерства, но и огромной нравственной силы.
Небольшие рассказы, как эскизы- зарисовки послереволюционных исторических событий. Небольшие бытовые сцены погружают в атмосферу того времени. Прекрасный попутчик, если хочется окунуться в события 100-летней давности
Неожиданный для меня Мандельштам. Городские и бытовые заметки, такие яркие и образные, чередуются с умным и жестким анализом поэзии его современников. Рекомендую читать не только тем, кто любит его прекрасные стихи.
Только взяв в руки эту книгу, я поняла, как соскучилась по истинно русскому языку.
Ни один перевод современной иностранной литературы, ни современные книги не ракрывают богатства языка.
И вот Мандельштам. Что за слог! Для меня сложнее Толстого, символично, восхитительно витиевато и не похоже ни на кого.
Шелест листовок, запах ладана, дубленой кожи в кабинете отца, школьный звонок, сырость книжных страниц, шорохи осторожных, но грубых первых шагов революции, ее первые слова, изрыгаемые с трибун, нарастающая тревога, хруст штыка, пронзающего плоть, улыбки тех, кто умер, трескучие дрова финской глубинки, добрая бабушка, внутренне смятение в попытках понять корни, полугласные армянского, острый горный воздух, узоры персидских ковров, мухи в углах глаз лошадей и детей, скрип дорожной пыли на зубах, близкие звезды, какие бывают только высоко в горах, скрип музейных полов, дымка над синим спокойным морем.
Воспоминания-как ни вглядывайся, ни вдумывайся, что-то всегда ускользает, скрытое пеленой векового тумана.
Воспоминания, без начала и конца, иногда неожиданные, но ведь глазами ребенка, запечатлевшие эпоху, и будто сверху вниз – все видится большим.
Мандельштам работал над книгой в 1923-1924гг, изначально на заказ, но заказчик отказался, книгу счёл пресной.
Но судите сами.
Несмотря на довольно трагическую, особенно в ее конце, жизнь Мандельштама, в книге нет и следа, нет никакого намека на ту неустроенность, тяготы, тревоги и страх. Возможно, потому что тут почти все воспоминания связаны с детством, юностью, 20-ми «спокойными» годами. Самая поздняя зарисовка про Алагез – 1932 года.
Не много здесь и воспоминаний о «тусовке»: поэтах, художниках, прочих деятелях культуры, современниках, друзьях и недругах Мандельштама. Они есть, но упоминаются как будто вскользь, написаны «крупными мазками» (исключение – эссе на годовщину смерти Блока).
Зато «пространства» в воспоминаниях много: старый дом, кабинет отца, Москва, Петербург, южные города, Кавказ.... Мандельштам описывает их с большой подробностью, вспоминает даже малое, использует много нетипичных цветистых эпитетов и сравнений. Местами, конечно, читать не так-то просто: за счет многомерности описанные образы дробятся, распадаются – приходится возвращаться и перечитывать снова. Но и стихотворения Мандельштама при первом прочтении даются не сразу.
Здорово, что благодаря этой книге можно узнать не только Мандельштама-поэта, но и Мандельштама-эссеиста, «прозаического» художника. Никаких «ЖЗЛ» тут почти нет, но тем, кому интересна сама личность Мандельштама, книга будет интересна.
Не произведение, а скорее личный дневник, только без местоимений первого лица. При этом с высокой художественной выразительностью слога. Интересны описания лихих 90х XIX века и начала XX века, того мира и "перекрёстков" дорог из прошлого и из будущего.
Изобретенье и воспоминание идут в поэзии рука об руку, вспомнить – значит тоже изобрести, вспоминающий тот же изобретатель. Коренная болезнь литературного вкуса Москвы – забвенье этой двойной правды. Москва специализировалась на изобретеньи во что бы то ни стало.
Чисто рационалистическая, машинная, электромеханическая, радиоактивная и вообще технологическая поэзия невозможна по одной причине, которая должна быть близка и поэту и механику: рационалистическая, машинная поэзия не накапливает энергию, не дает ее приращенья, как естественная иррациональная поэзия, а только тратит, только расходует ее. Разряд равен заводу. На сколько заверчено, на столько и раскручивается. Пружина не может отдать больше, чем ей об этом заранее известно.
город без национальности – в погоне за наживой люди потеряли ее.
Итак, остановка политической жизни Европы как самостоятельного, катастрофического процесса, завершившегося империалистической войной, совпала с прекращением органического роста национальных идей, с повсеместным распадом «народностей» на простое человеческое зерно, пшеницу, и теперь к голосу этой человеческой пшеницы, к голосу массы, как ее нынче косноязычно называют, мы должны прислушаться, чтобы понять, что происходит с нами и что нам готовит грядущий день.
Политическое буйство Европы, ее неутомимое желание перекраивать свои границы можно рассматривать как продолжение геологического процесса, как потребность продолжить в истории эру геологических катастроф, колебаний, характерную для самого молодого, самого нежного, самого исторического материка, чье темя еще не окрепло, как темя ребенка.
Opinie, 6 opinie6