Czytaj książkę: «Каменка»

Посвящается моему родному городу, в котором я провела свое детство. Моим друзьям, которые разделили со мной эти счастливые, наполненные приключениями, одиннадцать лет. Заброшеным домам и ничьей поляне, секретикам под стеклами и крышам гаражей. Старому ореху, который рос напротив дома, и в тени которого находила я покой.

И конечно Каменке – где осталось мое сердце, и куда вернется моя душа.

Глава 1

Я не могла отвести от них взгляд – даже не понимала, почему. Они сидели в самом конце коридора, в тёмном углу, прижавшись друг к другу. Не говорили ни слова, только иногда переглядывались – в этих взглядах было столько боли и ужаса, что мне стало не по себе. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: передо мной – муж и жена.

Женщина закрыла лицо руками и начала медленно покачиваться из стороны в сторону. Мужчина обнял её за плечи, прижал к себе и что-то торопливо шептал на ухо. Он пытался её успокоить, но слёзы всё равно текли по её лицу без остановки.

Я на секунду отвела взгляд и посмотрела на стену: тусклый свет больничных ламп рассыпался по зелёной, шероховатой поверхности. Глазами я провела по потолку, по углам – и вдруг поняла: это место не ремонтировали, наверное, с самого дня постройки. Потолки облупились, краска на стенах выцвела, кое-где отвалилась. Только пол, выложенный каменными плитками, казался ещё крепким – как будто время к нему было равнодушною

Женщина тихо покачала головой в ответ на слова мужа. Он ещё раз похлопал её по плечу, глубоко вдохнул и посмотрел в мою сторону. В этот момент он понял, что в их крошечный мир, ограниченный больничными стенами, кто-то вторгся. Я почувствовала его замешательство. Даже сейчас, в такой момент, он не хотел выглядеть уязвимым.

Мне вдруг захотелось их просканировать – чисто по инерции, но я тут же одёрнула себя. В конце коридора стоял пост дежурной медсестры. Женщина в возрасте, полноватая, с морщинистым лицом, сидела за стареньким столиком и грызла яблоко. Она смотрела на нас с неодобрением, приправленным любопытством. В эти минуты она явно ощущала себя самой важной фигурой в здании – будто могла судить, комментировать и насмехаться над чужими судьбами без зазрения совести. Улыбка на её лице была самодовольной.

Она была первой, к кому обращались те, кто заходил в отделение. И ей это явно льстило. Сострадание, кажется, давно покинуло её – людей она воспринимала не как живых, а как надоедливых посетителей, мешающих ей доесть яблоко и досмотреть сериал.

Перед постом стояли двое парней. Один – высокий, крепкий, в тёмных джинсах и белой футболке. Одет просто, но смотрелся стильно – я машинально отметила это. Он опирался рукой на стойку, другой рукой поддерживал своего друга. Оба пытались сдержать смех. Хотя лицо второго было залито кровью, он улыбался как ни в чём не бывало. Темноволосый, с порванной рубашкой, он выглядел очень счастливым.

«Это не моё дело, – сказала я себе. – Я здесь не для этого».

За моей спиной, в приёмной, всё ещё находилась Юлька. Я едва различала приглушённый голос врача – он что-то спрашивал, а она, казалось, отвечала еле слышно. Все звуки будто отскакивали от стен, оставляя лишь отголоски. К реальности меня вернул голос старой медсестры.

– Ну конечно… Как же ночь без вас пройдёт. Кто-то да подерётся… Алкаши, – пробурчала она, обращаясь к парням.

На какой-то момент я поняла, что хочу, чтобы она подавилась этим яблоком. Мне было неприятно, в какой манере она разговаривала с ними. Совсем недавно подобное пришлось пережить и мне. В голове сразу пронеслись фразы «шалавы», «шляются где не попади», «черт бы их побрал, малолеток». Похоже, на подобные выражения она не скупилась ни перед кем.

Парни переглянулись. По их лицам было видно: старуха попала в точку. И им это, похоже, даже показалось забавным.

– Моего друга должен осмотреть врач, – сказал тот, что в футболке. Говорил он с серьёзным выражением, но на последнем слове всё равно хихикнул.

Второй оказался менее сдержанным, и его раскатистый смех вновь эхом прогремел по всему коридору.

– Мне очень плохо! Прямо сейчас умру от сме… ой, боли, конечно.

Медсестра прищурилась и смерила их тяжёлым взглядом.

– В каком месте ему нехорошо? Вон лыбится. Пришли сюда с царапиной… – Сквозь зубы процедила она и принялась доставать какие-то бумаги из-под стола.

– Царапиной? – повторил бугай, вытирая кровь рукавом. – У меня половина лица ушла в отпуск!

– Вот и пусть отдыхает. Только без страховки отдых за ваш счёт. Документики предъявите. Паспорт, страховку.

Я чуть улыбнулась. Наконец-то достойные противники.

– А если… водительское удостоверение? Оно у меня с фоткой и всё такое.

– Ага, а может, ещё клубную карту фитнеса предъявишь? Нет страховки – платите. Сразу.

«Настоящее шоу, – подумала я. – Ей, похоже, нравится каждая сцена». Я невольно хмыкнула. Этого хватило. Парень в футболке резко повернулся и посмотрел на меня. Его взгляд скользнул по мне быстро, почти оценивающе – и он отвернулся. У меня внутри всё сжалось. Я ждала чего-то другого, хотя сама не знала – чего именно. Наверное, потому что он мне понравился. Даже не разглядев его лица, я уже прокручивала его образ в голове.

Я прижалась к стене, стараясь слиться с ней, чувствуя, как кровь приливает к щекам, а в животе образуется тугой комок.

– Мы заплатим, – сказал он. Теперь его голос звучал чётко и уверенно. Смех улетучился. Кровоточащий друг снова вытер лицо рукавом.

– Имя, фамилия, дата рождения, адрес регистрации, – начала тараторить она.

Я слабо устыдилась – ловила каждое слово. Хотелось узнать о нём хоть что-то. А вдруг я его больше не увижу? Эта мысль показалась мне нелепой – но всё равно не отпускала.

И тут из приёмной вышел врач. Он быстро подошёл к медсестре, что-то сказал о вызове другого специалиста. Дверь в кабинет осталась приоткрытой. Я не удержалась и заглянула. Юлька лежала на кушетке, неподвижно, тихо постанывая.

Мне стало до боли жаль её. Но я ничем не могла помочь. Это было хуже всего.

Что могло вызвать у неё такое состояние? Я напрягла память, стараясь в деталях восстановить, как прошёл вечер.

Юлька пришла, как обычно, ближе к девяти. Мы делали это регулярно – каждые две недели, когда мама уезжала на пару дней в другой город. Чтобы мне не было скучно одной, я звала Юльку к себе с ночёвкой. Это уже стало чем-то вроде негласного ритуала.

Как и всегда, мы приготовили ужин – на этот раз пиццу. Потом пили чай, смотрели какую-то мелодраму, лениво обсуждая сплетни из университета. Ничего необычного. Спокойный, тёплый вечер. Всё шло по привычному сценарию: еда, разговоры, фильм, немного смеха. А потом – разговоры уже по душам. Та самая часть ночи, когда выключается фон и начинается что-то настоящее. Мы говорили долго, а потом просто легли спать.

Сказала, что сильно болит живот.Но вскоре после того, как мы улеглись, Юлька застонала.

Я сразу метнулась к аптечке, нашла какие-то таблетки – то, что было под рукой. Она выпила, но легче не стало. Минут через десять я вызвала скорую.

Они приехали довольно быстро. Мы едва успели одеться – я наспех натянула джинсы, Юльке помогла переодеться прямо на месте.

В квартиру вошли двое молодых санитаров. Не разуваясь, они быстро прошли в гостиную, где на диване лежала Юлька. У меня внутри сжалось – от страха, от неизвестности.

Один из них сел рядом со мной и начал спрашивать: имя, возраст, номер полиса. Голос был ровный, почти механический, будто он произносил это сотый раз за ночь. Второй тем временем склонился над Юлькой и осторожно прощупывал её живот. Вид у него был сосредоточенный. Он нажимал, ждал реакции. Юлька тяжело дышала, изредка вскрикивая: «Ой… ох…».

– Надо ехать, – сказал тот, кто её осматривал. – Тут может быть что угодно.

Второй кивнул, коротко и твёрдо. Так мы и оказались здесь – в ближайшем травмпункте.

Пока я прокручивала в голове весь этот вечер, мимо меня прошла женщина в белом халате. Она быстро вошла в приёмную, где сейчас лежала Юлька, и закрыла за собой дверь.

Я посмотрела на часы. Половина третьего ночи. В коридоре было тихо и прохладно. Свет казался каким-то блеклым, будто всё вокруг покрыто тонким слоем пыли. Я всё ещё смотрела на циферблат, когда почувствовала – кто-то идёт. Мгновенно напряглась, будто по спине пробежал ток.

Незнакомец в белой футболке – тот самый, спокойный – сел прямо напротив меня. Его друг, окровавленный, последовал за врачом в соседнюю палату.

Я отвела взгляд. Пыталась стать невидимой, как в детстве, когда, спрятавшись за занавеской, думаешь, что тебя действительно никто не видит. Но сердце уже билось чуть чаще. Потому что теперь мы сидели почти напротив друг друга.

Мы снова встретились взглядами. На этот раз нас разделяло всего ничего – расстояние вытянутой руки. Я, наконец, смогла разглядеть его по-настоящему. Светлые глаза – зелёные? Голубые? При тусклом свете больничных ламп цвет был неуловим, как вода в сумерках. Взгляд – дерзкий, прямой, будто он смотрит сквозь, но всё же видит.

Волосы беспорядочно растрёпаны, светло-каштановые, кожа – ровная, загорелая.

Он скользнул по мне взглядом – медленно, без спешки. Сначала – ноги, потом выше. Я заметила, как его глаза задержались чуть дольше, чем хотелось бы. На груди. Неожиданно. Почти буднично. И всё же – ощутимо.

Он чуть улыбнулся. Уголком рта. Без тени извинения – скорее с какой-то ленивой насмешкой. Затем отвернулся, будто ничего не произошло.

Я невольно заёрзала. Сначала перекинула ногу на ногу. Потом обратно. Внутри всё сжалось – от неловкости или раздражения, я не разобрала. Я скрестила руки на груди, словно закрылась. От него. От себя. От ситуации. Так стало немного спокойнее.

В коридоре внезапно началось движение. Что-то дрогнуло в воздухе – как перед грозой.

Мимо нас быстро прошли трое врачей. Шаги уверенные, лица собранные, но в глазах – тревога, которую никто не пытался скрыть. Они направились к паре в конце коридора – той самой, что всё это время сидела, прижавшись друг к другу в тени.

Женщина, заметив их, торопливо вытерла лицо платком. Поднялась, чуть покачнувшись, будто ноги не сразу послушались. Мужчина встал следом, молча. Они подошли к врачам, держась за руки – крепко, как будто это было последнее, что ещё держит их на ногах.

Я невольно задержала дыхание, а потом глубоко выдохнула. Было трудно смотреть на них. Я поймала себя на том, что отвела взгляд. Почти стыдясь того, что наблюдаю.

Незнакомец, всё это время сидевший напротив, откинулся на стену. Сложил руки на груди и закрыл глаза. Его лицо стало непроницаемым. Казалось, он вышел из разговора, которого не было.

Ну и ладно, подумала я и попыталась расслабиться. Сделала вид, что мне всё равно.

Врачи что-то объясняли им быстро, чуть сбивчиво, будто время подгоняло даже слова. Отдельные фразы доносились до меня обрывками – «томограмма», «гематома», «ушиб головы». Всё звучало глухо, как будто сквозь стекло.

Пара стояла, не перебивая. Женщина держалась, но видно было – на грани. Подрагивающий подбородок, плотно сжатые губы, с трудом сдерживаемое дыхание. В какой-то момент она отступила на полшага, будто под тяжестью услышанного. Мужчина остался рядом, не дотрагиваясь, но весь был в ней – в этой стойкости, в этом сдержанном отчаянии.

В конце разговора один из врачей заговорил громче. Голос у него был уставший, с оттенком бессилия, которое он не старался скрывать.

– Сейчас мы ничего не можем сделать, – сказал он. – Нет нужного специалиста. Останьтесь здесь до утра, пожалуйста. Потерпите немного.

Пара кивнула. Без слов. Просто кивнула – и этого было достаточно, чтобы стало ясно: сил больше нет. Не на разговоры, не на возражения. Только стоять. И ждать.

Когда разговор закончился, врачи молча ушли за двойные двери – те самые, за которыми находилась Юлька. Я осталась на месте, прислушиваясь. В коридоре снова повисла напряжённая тишина.

Через минуту двери распахнулись, и в пространство выкатили каталку. Она была небольшой – почти игрушечной по сравнению с обычными больничными – и уже по её размеру что-то внутри меня болезненно дёрнулось.

На каталке лежал ребёнок. Совсем крошечный – может быть, год, полтора. Я плохо разбиралась в детях, но он казался слишком хрупким для этого мира.

Женщина, та самая, что только что едва сдерживала слёзы, бросилась к нему. Не громко, без истерики, но с такой решимостью, словно всё её существо теперь было сосредоточено в этом движении – быть рядом.

Ребёнок тяжело дышал, прерывисто, будто воздух не хотел оставаться в его теле. Он стонал тихо, почти беззвучно. Маленькие руки то дёргались, то замирали, как будто и они не знали, продолжать ли.

У меня сжалось горло. Что-то внутри резко опустилось вниз, как камень в воду. На глаза навернулись слёзы, но я заставила себя глубоко вдохнуть. Просто дыши. Смотри. Не отворачивайся.

Я снова взглянула на ребёнка – и вдруг, как будто из ниоткуда, в голове вспыхнуло:

Он умирает. Я вздрогнула. Эта мысль не принадлежала мне. Она пришла извне – чёткая, холодная, как капля воды за воротник. Она прорвалась в сознание, как внезапный сквозняк, и застряла, не давая отдышаться.

Со мной такое бывало не раз. Я даже придумала для этого своё название – предчувствие. Оно всегда приходило без стука, пробивалось сквозь защиту, как вода через трещину в стекле. Я пыталась не замечать его, гнать прочь, убеждать себя, что это просто воображение. Но оно возвращалось. Особенно тогда, когда ещё можно было что-то изменить.

И это пугало больше всего. Потому что в такие моменты вся ответственность вдруг ложилась на меня. Только на меня.

Что бы я ни выбрала – промолчать или вмешаться – последствия уже начинали формироваться. Я это чувствовала почти физически, как давление воздуха перед бурей.

Но что я могла сделать? Как поступить так, чтобы помочь – и при этом не навредить?

Выбора больше не было. Время сжималось. Или сейчас – или потом будет уже поздно.

Я перевела взгляд на ребёнка. Затем – на его мать. На отца. На врачей, стоявших чуть в стороне. Все они казались разными точками одной замкнутой системы.

И тогда я начала сканировать.

Я затаила дыхание, прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Целиком – только на нём. На крошечном теле, лежащем на больничной каталке.

Когда его образ стал вырисовываться в темноте – чёткий, будто подсвеченный изнутри, – я открыла глаза. И посмотрела прямо на него.

Всё вокруг начало постепенно растворяться. Голоса, шаги, белые халаты, свет ламп – всё отступило, отдалилось, словно сцена, уезжающая вглубь театра. Остались только я и он.

Между нами раскинулся длинный коридор. Он был затянут молочным туманом, лёгким и холодным, как утренний воздух. Всё, что было позади, исчезало в этой белёсой пелене.

Я шаг за шагом, мысленно, начала отодвигать её. Осторожно, будто это был занавес, за которым скрыто нечто хрупкое. Сантиметр за сантиметром – медленно, не торопясь.

Но в этот раз что-то пошло не так. Пелена сопротивлялась.

Обычно всё происходило плавно – чуть больше сосредоточенности, и туман отступал. Но теперь он будто держался за край, не давая раскрыть то, что пряталось внутри.

Я напряглась. Вложила в это усилие больше, чем обычно. Ткань пространства не поддавалась. В ней было что-то чужое. Глухое.

Ещё немного. Ещё одно движение. И я смогу увидеть. Хоть что-то.

Видения начали приходить сами. Сначала медленно, будто издалека, осторожно нащупывая путь. Потом – быстрее, резче. Картинки сменялись одна за другой, как перемотка старой плёнки вперёд, без пауз, без логики. Я уже знала, что это значит.

Такое бывало. И каждый раз – испытание.

Самое трудное – разложить всё по порядку. Смысл не всегда в самих образах, иногда он – в последовательности. Ошибись в деталях, перепутай кадры – и можно не просто не понять, а перевернуть суть. Переврать истину. И это уже почти преступление.

Позволить себе ошибку – значит оставить ребёнка умирать.

Я продолжала работать. Мысленно держала образы, соединяла их, отделяла нужное от лишнего. Лоб покрылся испариной. Голова будто налилась тяжестью – мозг гудел, как раскалённый двигатель.

И вот – ясно, как будто кадр в фокусе: ребёнок не доживает до утра. Его мать – в истерике, вцепившаяся в крохотное тело, уже остывшее. Через два дня после похорон она вскроет вены в ванной. Белая плитка, кровь, тишина.

Это только завязка, мелькнуло у меня. Но где же развязка?

Я собралась, как могла. Сжала всё внимание в точку и начала снова собирать фрагменты. Образы проявлялись один за другим – размытые, но узнаваемые.

Вот врач. Он подходит к родителям. Предлагает – срочная операция. Прямо сейчас. Всё, что есть – молодой хирург, без опыта, только что с практики. Страшно доверять ему ребёнка. Можно подождать до утра – тогда будет опытный специалист. Надёжный. Точный.

Они сомневаются. Слишком молоды, слишком измотаны. Они ждут. И тем самым – выносят приговор.

Вот она. Я поймала суть. Почувствовала, как она кристаллизуется, становится настоящей. Вот-вот – и я смогу выйти, зафиксировать это. Вернуться.

Но вдруг – удар.

Меня накрыло.

Дыхание сбилось. В груди сжалось так сильно, словно внутри что-то взорвалось и сжалось обратно. Как будто меня затянуло в вакуум. Я начала задыхаться. В теле – паника. Грудную клетку сжало тисками, как при глубоком погружении.

Что происходит?

Такого раньше не было. Никогда.

Мальчик начал исчезать. Не сразу – сначала как будто потускнел, а потом начал растворяться в воздухе, как пар, оставляя после себя лёгкую дымку. И вот – он исчез. Полностью. Без следа.

Я осталась одна. В этом коридоре.

Дышать по-прежнему было тяжело. Голова ломила, будто изнутри кто-то методично стучал в виски. Я лихорадочно искала хоть какой-то ориентир – свет, движение, звук. Но вокруг была только темнота.

Плотная, глухая.

Надежда на то, что я выберусь отсюда, растаяла мгновенно.

И тогда пришёл страх.

Настоящий.

Не тревога, не беспокойство – а первобытный, парализующий страх. Он накрыл меня тяжестью, будто по цепи замкнулся ток. Тело не слушалось. Ни вдоха, ни движения – только замороженное сознание.

Впервые за долгое время я отчётливо поняла: я могу умереть.

Не метафорически, не в переносном смысле. Просто – перестать быть. И вряд ли кто-то, даже здесь, в больнице, среди врачей и оборудования, сумеет помочь.

Странным образом это осознание отрезвило. Я посмотрела на всё как будто со стороны. Без паники, но с полной ясностью. И собрав в себе то, что ещё оставалось живого и волевого, попыталась вырваться. Сделать хоть один внутренний шаг из этой тьмы.

Но прежде чем я успела сделать этот рывок – всё исчезло.

Как будто чья-то рука, удерживавшая меня, вдруг ослабла. Исчезла. Пелена рассеялась, давление спало. Я моргнула – и вернулась. Просто так. Резко и бесшумно.

Первое, что я увидела, – глаза.

Он сидел напротив. И смотрел на меня. В упор. В этих глазах не было ни испуга, ни растерянности – только едва уловимое презрение. Или, может, недоверие.

Он всё это время наблюдал.

Мне стало не по себе. Хотя со стороны всё выглядело вполне обыденно. Ничего сверхъестественного. Просто человек, задержавший взгляд на чём-то неопределённом. Именно так это должно было выглядеть для любого другого.

Но он уже успел придвинуться ближе. Не спеша, будто между прочим. Его рука медленно скользила по подбородку, а взгляд – пронзительный, холодно-внимательный – будто проходил сквозь меня, не задерживаясь на поверхности. В этом взгляде чувствовалась настороженность. И – нечто ещё. Любопытство, которое вот-вот могло стать чем-то большим. Более личным. Более опасным.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Не дожидаясь, пока он заговорит, я резко поднялась и быстрым шагом направилась к выходу.

На улице я сделала глубокий вдох. Один, другой. Воздух был влажный, чуть прохладный – и он будто сразу вошёл в кровь, вернув ощущение тела. Сердце постепенно замедлило ход. Я почти пришла в себя… пока не услышала, как заскрипела дверь.

Я обернулась. Белая футболка появилась у края моего зрения, как сигнальный огонь. Он вышел вслед за мной – не торопясь, но уверенно. Воздух снова стал другим. Слишком плотным. Или это я? Или он?

Он остановился рядом. Не слишком близко, но достаточно, чтобы почувствовать его присутствие.

– Внутри немного душно, – сказал он, глядя куда-то в сторону, будто обращаясь не ко мне, а к ночи.

Я не нашла, что ответить, и просто кивнула. Этот жест казался мне безопаснее слов.

К зданию медленно подъехала скорая. Два врача выскочили наружу и поспешно покатили носилки в приёмное отделение. Мы молча наблюдали за этим.

– А этот, как думаешь… выживет? – тихо произнёс он.

Я не сразу поняла, вопрос ли это. Или утверждение. Его голос звучал отстранённо, почти без эмоций, и от этого становилось только тревожнее.

– Это… знают только врачи, – пробормотала я. Мой голос прозвучал неуверенно, будто чужой.

Он хмыкнул. Без улыбки, но с лёгким, едва заметным скепсисом.

– Разве? – спросил он.

Тишина повисла между нами. Я громко сглотнула – скорее от внезапности, чем от страха. В его словах было что-то слишком точное. Как будто он знал. Или чувствовал.

А этого не должно было быть.

Мою тайну знала только я. Никто не имел права вот так – вскользь, будто случайно – заходить на чужую территорию. Особенно человек, который ещё час назад был просто силуэтом в больничном коридоре.

И всё внутри подсказывало: это было не просто совпадение. И это – не к добру.

Меня передёрнуло от собственных мыслей. Всё это было слишком – даже для меня. Я решила вернуться внутрь. Что бы там ни происходило, надо было хотя бы попробовать изменить ход событий.

Одним рывком я распахнула дверь и почти бегом направилась в сторону приёмной. В спешке не рассчитала дистанцию – и буквально врезалась в кого-то.

Удар вышел резкий. Я отлетела назад и с глухим звуком ударилась о стену. Из-за стойки, где сидела медсестра, послышался хриплый смешок – теперь она грызла семечки и, похоже, наслаждалась происходящим куда больше, чем должна была.

– Я ещё ни разу не видел, чтобы кто-то с такой настойчивостью пытался ворваться в приёмный покой, – прозвучал рядом мужской голос. Спокойный, чуть насмешливый, но приятный. – Обычно люди бегут отсюда и даже не оглядываются.

Голос показался знакомым. Где я могла его слышать?

– Да… – выдохнула я, поднимаясь. – Надеюсь, я вас не слишком сильно задела?

Передо мной стоял молодой человек в медицинском халате. В руке – рассыпавшиеся снимки, листы, папка. Он склонился, начал собирать бумаги. Я узнала его сразу. Это был тот самый молодой хирург из моего видения.

Он бросил на меня короткий взгляд – внимательный, но без осуждения. Убедившись, что со мной всё в порядке, он уже собирался идти дальше, но всё же задержался на секунду.

– Ну разве что совсем немного, – ответил он и подал мне руку.

Рука была тёплой. Уверенной. Без особых усилий он помог мне подняться, и под ногами снова появилась опора – не только физическая, но будто бы и внутренняя.

Значит, я не опоздала. Всё только начиналось.

Я пошла за ним, стараясь не терять темп. Мы приближались к приёмной, где всё ещё находилась та самая пара. Я лихорадочно прокручивала в голове возможные варианты – как сказать, что сказать, чтобы они не испугались, не оттолкнули. Чтобы хоть немного поверили.

"Здравствуйте, я экстрасенс. Я тут немного покопалась в вашем будущем и увидела, что ваш ребёнок умрёт утром, а через пару дней вы, мадам, вскроете себе вены. А вы, сэр, вероятно, повеситесь".

Нет. Так нельзя. Даже в шутку это звучало безумно.

Или вот ещё вариант: "Доброго времени суток. Я слышала, вы не можете решиться на операцию. Так вот, делайте это. Срочно. Только так вы спасёте его."

Нет. Слишком резко. Слишком агрессивно. Это не убедит. Это оттолкнёт.

И тогда – третий путь.

Отвернуться. Уйти. Сделать вид, что не знаю ничего. Но, может быть, просто оставив после себя след. Тонкий сдвиг. Сомнение. Искру. Может, даже этого будет достаточно, чтобы они начали думать иначе. Чтобы ночью, в полусне, рука дрогнула и всё-таки подписала согласие на операцию.

Нет, полный бред! Надо придумать что-то более убедительное. Нужно в буквальном смысле заставить их поверить в то, что операция – это единственный выход. Развеять их сомнения, убить напрочь мысли об альтернативе, надавить и заставить, не давая возможности опомниться. Учитывая, что я никогда не обладала даром убеждения и уж тем более оратор из меня никакой – задача стояла не из легких.

Пока я приводила мысли в порядок, врач предложил им свою помощь и дал на раздумье пол часа – именно столько оставалось до конца его смены. В то же время на свое прежнее место вернулся незнакомец. Только этого мне не хватало! Мысль о том, что он станет свидетелем моих отчаянных попыток изменить будущее, как-то не воодушевляла на подвиги. Но он, вроде, был весь в себе – откинувшись на больничной лавке напротив приемной, где находился его друг, больше не проявлял любопытства. Что ж, мне это даже на руку. Я набрала побольше воздуха в легкие и неуверенными шагами направилась к паре.

«Придется импровизировать на месте» -, подумала я.

– Извините, – неожиданно для себя сказала я; голос прозвучал уверенно. – Я краем уха услышала вашу беседу с хирургом, – продолжила я.

Супруги оторвались друг от друга и посмотрели в мою сторону.

– Он такой молодой… Вы, наверное, сомневаетесь в его компетентности и боитесь рисковать.

Они переглянулись, но продолжали молчать. По многозначительным взглядам я поняла, что попала в точку. Это немного придало мне уверенности.

– То же самое подумала и моя мама несколько недель назад, когда сюда доставили сестру с лопнувшим аппендицитом. (Какая сестра? Я была единственным ребёнком.) – Тяжёлый случай, – продолжила я, всё ещё пытаясь удержать их внимание. – Ей буквально промывали кишки в тазике. (Устрашающие подробности не помешали бы.) Если бы не этот врач, – я показала рукой в противоположную сторону коридора, – вряд ли бы она так быстро оправилась. Высокопрофессиональная работа, безупречный шов. Окажись я сейчас в подобной ситуации – не стала бы сомневаться в нём ни на секунду.

Супруги, раскрыв рты, дослушали меня, но в ответ не произнесли ни слова. Наконец, женщина произнесла легкое, еле слышное «спасибо».

«Все, – подумала я, – лимит исчерпан. Теперь дело за малым».

Я потеряла счёт времени. В тишине, где каждый звук казался громче, чем должен, оно тянулось с мучительной медлительностью – шагами черепахи.

Пара в конце коридора тихо перешёптывалась. Это не было похоже на ссору – скорее наоборот. Их голоса звучали приглушённо, ровно, как будто они наконец начали слышать друг друга.

Спустя какое-то время они молча поднялись и пошли вдоль коридора. Когда женщина поравнялась с тем местом, где сидела я, она на секунду остановилась и взглянула на меня. В этом взгляде – тёплом, ясном, наполненном благодарностью – было всё. И я сразу поняла: они решились.

Внутри что-то вспыхнуло – не огонь, а свет. Радость, чистая, настоящая, безусловная. Я спасла чью-то жизнь. И не важно, какой ценой. Это знание переполняло, и в тот момент мне отчаянно хотелось с кем-то этим поделиться.

Я повернулась к незнакомцу. Он всё ещё сидел на своём месте, но не смотрел в мою сторону. Как будто ничего не заметил. Или не захотел замечать.

Именно в этот момент дверь приёмной со скрипом распахнулась. В проёме появился парень в разорванной рубашке – теперь уже с аккуратной повязкой, закрывающей половину лица. Он выглядел куда спокойнее, и, как ни странно, вполне симпатичным.

– Четыре шва, как ты и говорил, – сказал он, обращаясь к своему другу.

Незнакомец в белой футболке поднялся с лавки.

– Как я и говорил, – повторил он, и в голосе прозвучала тихая, сдержанная удовлетворённость.

Секундой позже они уже шли к выходу. Спокойно, будто ничего особенного не произошло.

А я осталась одна.

Почему-то было жаль, что эти двое ушли.

Юлька вышла минут через десять. Шла бодро, с широкой, почти неприлично счастливой улыбкой. Увидев её, я нахмурилась – на моём лице явно читался целый список вопросов без ответов.

– Кишечная колика! – выпалила она, будто сообщала сенсацию.

– Прости, что? – только и выдохнула я, не веря ушам.

– Ну да, – пожала она плечами, немного смутившись. – Всё прошло. Резко началось – резко закончилось. Типа всплеск, и всё.

Я продолжала смотреть на неё в полном недоумении.

Юлька не выдержала – расхохоталась.

– Колика, представляешь? Кишечная! А мы уже прощались с жизнью.

– Кишечная… колика, – повторила я вслух, не зная, то ли смеяться, то ли ругаться. – Всего-то. А паники было, как будто тебя шить собирались прямо в коридоре.

– Ну ты тоже хороша, – фыркнула она. – Глаза такие, будто я уже воскресла.

Когда мы вышли из здания, на прощание нас снова встретил прищур старой медсестры. Она уселась поудобнее, щёлкая семечки с видом судьи. Я машинально подумала, что в жизни не желала никому зла – но если она вдруг подавится, мир вряд ли сильно пострадает.

До дома было минут двадцать ходьбы. Но Юлька, едва переступив порог улицы, посмотрела на пустую дорогу с явным унынием.

– Может, попробуем поймать тачку? – спросила она неуверенно, зная, что я на такие идеи обычно смотрю косо.

– Ни за что, – отрезала я. – Нам и так на сегодня хватило острых ощущений. Если сядем в какую-нибудь машину – рискуем проснуться в багажнике. А я, между прочим, хотела кофе и тёплый плед, а не похищение.

– Вот знала же, – вздохнула она. – Ты как совесть. Только в форме человека.

Я не ответила – просто ускорила шаг. Юлька пошла следом, слегка сутулясь и бормоча что-то себе под нос.

Ночь была глухая, улицы пустые, город ещё не проснулся. Шли молча, но в этой тишине было спокойствие.

Не успели мы отойти от больницы и на двадцать метров, как из-за угла, с приличной скоростью, вылетела машина. В тусклом свете фонарей я успела разглядеть: красный автомобиль.

– Девушки, вас подвезти? – послышался до боли знакомый голос.

Конечно, я надеялась, что увижу его ещё раз. Но не так скоро. Не в это время и не в этом контексте.

Юлькино лицо тут же озарилось улыбкой – быстрой, как вспышка.

– Нет! – отрезала я раньше, чем она успела хоть что-то сказать. Даже не дала этой надежде толком родиться.

Юлька посмотрела на меня с откровенным разочарованием, но, молча повиновавшись, пошла следом. Внутри меня одновременно боролись два чувства: логика, приказывавшая держать дистанцию, и эго, которое, надо признать, откровенно торжествовало.

Мы ускорили шаг. Ни о чём не говорили, не оборачивались. Только шаг – за шагом. Только вперёд.

Позади, с ленивым равномерным гулом, машина продолжала двигаться за нами. Её фары выхватывали из темноты наши силуэты, будто пытались осветить не дорогу, а намерения.