Czytaj książkę: «Свидание с небесным покровителем»
День первый
Митрофан
Рабочее утро понедельника старший следователь Митрофан Васильевич Голушко начал, как всегда, с завтрака. По устоявшейся за много лет привычке, войдя в кабинет, он первым делом достал из портфеля бумажный сверток, в котором лежало несколько кусков сыра с плесенью и десяток постных крекеров, положил его на стол, сам уселся на стул и приготовился трапезничать. Обычно стоило ему достать еду, как в кабинет кто-нибудь вламывался, как правило, это был старший опер Леха Смирнов, лучший друг Голушко. Но сегодня ни одна душа не потревожила Митрофана. Он спокойно достал свой завтрак, разложил его на салфетке, заварил себе травяного чая и приготовился поесть, но… Аппетита не было! Та еда, которой он был верен многие годы, вдруг перестала вызывать в нем положительные эмоции. Раньше у него слюнки текли при одном виде вкрапленной в сыр зеленоватой плесени, а теперь Митрофан не чувствовал ничего. Хотя есть хотел! Со вчерашнего вечера Митрофан выпил только стакан кефира, и желудок утробным урчанием напоминал Голушко о том, что надо бы его чем-нибудь заправить. Митрофан поднес ко рту кусок сыра, но через секунду с отвращением вернул бри на салфетку…
«Сальца бы сейчас! – впервые за сорок с лишним лет возжелал Голушко. – С черным хлебушком. А еще картошечки жареной, селедки с луком и стопку водки!»
Эти мысли были настолько нетипичны для него, что сравнить их можно было только с богохульными высказываниями праведника. Митрофан терпеть не мог сало, крайне редко ел жареное, к селедке был равнодушен, а водку не пил вовсе. Так с чего вдруг возник этот порыв отравить свой организм всякой вредной гадостью? Ну просто токсикоз какой-то!
– Добрейшего утра вам, драгоценный Митрофан Васильевич! – донеслось со стороны двери. Подняв глаза от не вызывающего ничего, кроме тоски, завтрака, Голушко увидел входящего в его кабинет Леху. – Трапезничать изволите?
– Угу, – без энтузиазма ответил Митрофан и, сунув в рот кусок сыра, стал его вяло пережевывать. – Хочешь со мной?
– Это? – поморщился Леха. – Не, Мить… Этого не хочу. Сальца бы!
– Я б тоже не отказался, – вздохнул Митрофан.
– Вот ты и прокололся! – радостно вскричал Леха. – А ведь столько лет уверял меня, что его не ешь.
– А я и не ел никогда… Но сегодня вдруг пробило… – Голушко с тоской посмотрел на сыр, затем на Смирнова. – У тебя нет случайно кусочка?
– Не-а…
– А что есть?
– Бутерброды с колбасой… – Видя, как оживился старший следователь, Леха сразу же предостерег: – Только булка сдобная с изюмом, а колбаса с жиром.
– Отлично, неси!
– Да у меня с собой! – обрадовал Митрофана товарищ. Он поставил на стол заплечную сумку и достал из нее полиэтиленовый пакет. В нем стопочкой лежали бутерброды с недорогой вареной колбасой, вид которой обычно вызывал у Голушко приступы тошноты, а нынче – зверский аппетит. – Ты что, и вправду будешь это есть? – недоверчиво спросил Леха, когда Митрофан потянулся к бутерброду. Никогда раньше он не видел, чтоб Голушко употреблял в пищу нечто подобное. – И не стошнит?
– Нн-не-а, – невнятно ответил тот, вгрызаясь в угощение.
– Да, Митя, совсем ты плохой стал, – покачал головой Леха. – Худеешь вон не по дням, а по часам… Не заболел ли?
Голушко и вправду худел просто на глазах. От рождения он был крупным, ширококостным, мясистым (пошел в мать, которую никогда не видел – она спихнула новорожденного сына отцу, карточному шулеру по кличке Базиль), а после двадцати стал неумолимо обрастать жирком. Из-за этого к тридцати годам Митрофан превратился в бугая со свисающим на ремень брюк животом и очень походил на одного из персонажей картины Сурикова «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». И не только из-за комплекции, но еще из-за вислых усов, лысины и налитых щек. Тот, кто не знал Митрофана, мог принять его за обжору и пьяницу, тогда как он был трезвенником и ел, словно птичка. Но при этом оставался толстым и красномордым на протяжении полутора десятков лет. Леха, знакомый с ним все это время, уже и не представлял товарища другим, но в последнее время стал замечать, что Голушко стремительно терял вес и здоровый цвет лица. И если новоявленную бледность можно было еще как-то объяснить: масса тела снизилась, давление вошло в норму, – то отчего Митрофан «таял», Леха не мог взять в толк. Рацион его питания не изменился, спортом он заниматься не начал, таблетки тайские принимать тем более, но сальцо с боков старшего следователя испарялось и испарялось…
Заболел, наверное.
– Мить, правда, что с тобой, а? – обеспокоенно спросил Леха. – Может, глисты?
– Дурак ты, Смирнов, какие глисты? Откуда?
– Из плесени твоей… – Он ткнул пальцем в сыр. – Грязь и несвежие продукты – источник всякой заразы!
Митрофан закатил глаза. Он уже устал объяснять Смирнову, что плесенью сыр искусственно начиняют, а не он сам ею покрывается от долгого лежания. Что же касается всякой заразы, то, по мнению Голушко, гораздо вероятнее ее подцепить, поедая дешевую колбасу, к коей Леха питал необъяснимую слабость. Неизвестно, из чего ее делают. Ладно, если из бумаги, а то, может, из крысятины какой…
– Лех, а из чего эту колбасу производят? – запоздало испугался Митрофан.
– Да из окорочков, наверное, штатовских, – пожал тот плечами. – Ну а для вкуса чесночку добавляют да перчику… – Видя, что Голушко вновь принимается за бутерброд, Леха, пока тот не подчистил весь его завтрак, ухватил одно колесико колбаски и отправил в рот. – Слушай, Митя, я тут супругу твою видел и прям не узнал… Округлилась так… Похорошела… Не знал бы я, что твоя Марго чистый ангел, решил бы, что она из тебя, как вампир, кровушку высасывает… Ну или скандалами до истощения доводит… Сама-то вон какая справная стала, а ты сдуваешься на глазах!
– Лех, я тебе сейчас одно признание сделаю, только ты никому, ладно?
– Ты че, кому? Я могила…
– Марго беременна!
– Да ты что? – радостно подпрыгнул на стуле Леха. – И на каком она сроке?
– Уже шестой месяц!
– Надо же, а я живота не приметил!
– Он у нее маленький, незаметный. Только если разденется, видно…
– Ну, даешь, хохол! И молчал ведь…
– Сглазить не хотел… У нее угроза выкидыша была все это время… – Митрофан тяжело вздохнул, отложив в сторону последний недоеденный бутерброд. – Ты же знаешь, она у меня не самая крепкая и здоровая женщина в мире…
Леха это знал. А также историю знакомства Митрофана с будущей женой. Произошло это два с половиной года назад. Марго тогда работала в элитном борделе «Экзотик», а Митрофан вел дело об убийстве проституток этого самого борделя. Первой погибла гермафродит Афродита, второй толстуха Венера, третьей жертвой могла стать карлица Марго, но благодаря старшему следователю Голушко (а в большей степени его отцу Василию Дмитриевичу) девушка осталась жива. Тут бы всем порадоваться, но Митрофан, влюбившийся в опекаемую им Марго, никак не мог переступить через себя и связать свою жизнь с бывшей проституткой. Марго же не желала оставаться карлицей до самой смерти и пошла на мучительную операцию по наращиванию конечностей. В общем, воссоединились влюбленные только спустя полгода, но зато почти сразу поженились и зажили всем на удивление1…
Вот только детей завести у них не получалось.
Врачи говорили, что причина в Марго, но при этом успокаивали ее тем, что таким женщинам, как она, с «детским тазом», вообще беременеть противопоказано – не разродишься. Однако она готова была рискнуть, лишь бы подарить супругу наследника (или наследницу – Митрофан, собственно, больше хотел девочку), любимому свекру внука, ну и себе, конечно, отраду…
Но не получалось! Целый год не получалось.
– Я, Лех, так за нее беспокоюсь, – продолжал Митрофан. – У нее первые три месяца токсикоз жуткий был. Рвало не переставая, а теперь приступы обжорства… Главное, раньше ела как Дюймовочка, отец ее насильно кормил, а теперь как слепая лошадь… Все ест, что не приколочено… А потом мучается! То изжога, то колики…
– Изжога – к волосатому младенцу, – со знанием дела изрек Смирнов. У него было двое сыновей, так что в вопросе деторождения он считал себя опытным человеком. – А колики у всех беременных бывают, так что не переживай!
– А я переживаю, – вздохнул Митрофан. – Папаня тоже волнуется… Как клушка над Марго трясется… Уж как рыбалку любит, ты знаешь, а этим летом только на утреннюю ездил, чтоб Марго не оставлять без присмотра…
– Так ты вроде вчера по телефону мне говорил, что Василь Дмитрич укатил на Волгу на все неделю…
– Ну да, уехал. Взял лодку надувную, палатку, снасти и рванул… Но только после того, как я жену в дом отдыха отвез.
– В какой такой дом отдыха? Ты мне ничего не говорил…
– «Эдельвейс» называется.
– Ни фига себе! – присвистнул Леха. – Крутейшее местечко! Путевка туда стоит, как тур по Европе! – Смирнов подозрительно прищурился. – Ты, Митя, что, взятки начал брать?
– С ума сошел?! – возмутился Голушко.
– Тогда откуда бабло? Тридцатку на путевку при нашей-то зарплате выкружить никак невозможно!
– Мне она за три с половиной тысячи досталась!
– Бро-ось, – протянул Леха недоверчиво.
– Да точно тебе говорю! Десять процентов плюс налог…
– С каких это пор МВД стало оплачивать путевки в буржуйские дома отдыха? У нас вроде были только в ведомственные санатории… И то по большому блату!
– Да мне «горящую» предложили! Буквально за несколько часов! Позвонили вечером, спросили: «Хочешь завтра жену в дом отдыха отправить?» Ну, мы с отцом посовещались и решили, что идея хорошая…
– Кто предложил?
– Председатель нашего профсоюзного комитета. А отказалась от путевки небезызвестная тебе Катерина Сергеевна Пухлова.
– Какая еще Пухлова? Знать такую не знаю…
– Лех, да ты что? Это ж секретарша генерального прокурора!
– Ах, Катюня! Ее-то, конечно, знаю! Она у нас личность, не побоюсь этого слова, звездная… – Видя, что Митрофан не совсем понимает его мысль, Леха пояснил: – Бессменная секретарша всех прокуроров. И по совместительству любовница! Она на своей должности уже восемнадцать лет. Прокуроры за это время менялись раз пять, а Катюня… как константа! Бабе за сорок, а все еще умудряется своих начальников раскручивать не только на секс, но и на нехилые подарочки! Один ей квартиру выхлопотал, второй дачу, третий машину помог купить… Вот и нынешний наш прокурор, Слонов, Катюню не обижает! Нам, значит, путевки в ведомственные клоповники, а ей в буржуский «Эдельвейс»!
– Название только какое-то идиотское, – заметил Голушко.
– Почему это?
– Насколько я знаю, эдельвейс – это горный цветок…
– Ну да…
– А дом отдыха находится далеко не в горах… Расположен он на берегу Волги, уместнее было бы его «Кувшинкой» назвать… Или «Ивушкой» какой-нибудь…
– Скажешь тоже – «Кувшинкой»! – фыркнул Смирнов. – Это тебе детский сад, что ли? А «Ивушка» только для забегаловки, где пиво в розлив продают, подходит! Пафосные дома отдыха должны красиво называться! «Эдельвейс» звучит недурственно, как раз под стать местечку…
– Да, местечко замечательное! Я когда Марго туда отвозил, просто диву давался… На территории фонтаны, всякие беседки, бассейн с горками, карусели… К реке лестница ведет, а у причала скутеры, моторки и даже катера. Все в прокат дают…
– Эх, покататься бы на катерке! С ветерочком! Я ведь умею им управлять… Сам знаешь, когда-то речное училище окончил!
– Аренду не потянешь. Я ради интереса спросил, сколько стоит, так чуть не поперхнулся: два часа – десять тысяч!
– Месячная зарплата, – тяжко вздохнул Леха.
– А еще в залог оставить надо какую-то невероятную сумму… Ну, если ты сам за штурвал встанешь… По нашим с тобой деньгам там только катамараны. Марго у меня, кстати, очень любит на них кататься…
– А номер у нее хороший?
– У нее даже не номер, а целое бунгало!
– Ого!
– Да, Леха, представь себе. Там, кроме главного корпуса, еще есть отдельные домики. Маленькие, но очень уютные. А какой с веранды чудный вид на реку открывается…
– Все, Голушко, хватит меня травить! Я тоже в «Эдельвейс» хочу. Хоть одним глазком взглянуть бы, как там что…
– Ладно, поеду Марго навещать – тебя с собой возьму.
– Заметано! – возликовал Леха.
Тут у Митрофана затренькал сотовый телефон. Взглянув на экран, он с улыбкой сказал:
– А вот и батя! Суток не прошло, как уехал, а уже звонит…
– Соскучился.
– Как же – соскучился, – фыркнул Митрофан. – Контролирует! Как маленького… – И, нажав на кнопку приема, сказал в трубку: – Привет, папа, как рыбалка?
– Здорово, сын, – отозвался Василий Дмитриевич. – Да не очень, знаешь ли…
– Что так? Клев плохой? Хотя ты ж на сетку ловишь, так что…
– Мить, я тут труп нашел, – прервал его Базиль.
– Чей? – опешил Митрофан.
– Труп мужчины. Лет эдак сорока. Судя по всему, это отдыхающий из «Эдельвейса».
– И где ты его нашел?
– На катере, принадлежащем дому отдыха… – И добавил после паузы: – Высылай бригаду, похоже, его убили…
Базиль
Убрав телефон в карман, Базиль вновь посмотрел на покойника. Тот лежал со вскрытыми венами на запястье в наполненной водой ванне. Естественно, голый. Мускулистое, немного заплывшее жирком тело начало синеть, но Базиль хорошо рассмотрел на шее кровоподтек. Он запросто мог появиться после того, как «самоубийца», начав отключаться, уронил голову на край ванны, но Голушко не сомневался, что мужчина умер на– сильственной смертью. И у него были на то основания.
Базиль прибыл на речной островок вчерашним вечером. Пока разгрузил лодку, пока палатку разбил, пока сети поставил, уже и ночь пришла. Выпив пару стопок водочки и перекусив бутербродами с салом, Базиль улегся подремать прямо на свежем воздухе. Только уснул, как его разбудил нарастающий шум мощного лодочного мотора. Вскочив испуганно, Базиль бросился к реке, чтобы посмотреть, не рыбнадзор ли. Браконьеров нынче летом наказывали нещадно: штрафовали на несколько минимальных окладов и навсегда лишали членства в обществе «Охотник и рыболов». Базиль состоял в нем лет тридцать и не хотел лишиться своего билета, поскольку планировал по осени съездить к приятелю на Ветлугу, пострелять глухарей.
Спрятавшись в ветках пышного кустарника, Голушко стал вглядываться в даль, туда, откуда в направлении острова двигался катер. Когда тот приблизился достаточно, чтобы можно было рассмотреть все в деталях, Базиль с облегчением выдохнул: не рыбнадзор! Всего лишь прогулочный катер: на борту большими буквами было написано: «Эдельвейс». Сначала он шел быстро, но потом замедлил скорость, а возле острова и вовсе остановился.
«Ну что за гадство такое! – выругался Базиль про себя. – Что им, других мест мало? Нашли куда причалить! Тут комарье злое, берег плохой, не покупаешься. Да и природа никакая, одни кусты…»
Базиль, собственно, именно из-за них этот остров и облюбовал. В зарослях было удобно прятать свой «бивак» от того же рыбнадзора. А еще он был уверен, что тут его никто не потревожит, и вот поди ж ты…
Пока Базиль мысленно возмущался, катер легонько покачивался на воде. Голушко ждал, что сейчас на палубе зажгутся фонари, но ничуть не бывало. Однако уже светало, и он смог увидеть, что тот, кто управляет катером, все еще находится в рубке. Но находился он там недолго. Выключив приборы, человек покинул рубку и спрыгнул с палубы в воду. Именно спрыгнул, а не сошел, перекинув специальный мостик. После чего выбрался из реки на берег и, ни на секунду не останавливаясь, направился куда-то, ловко раздвигая ветки кустарника. Он прошел в каких-то тридцати сантиметрах от укрытия Базиля, но не заметил его. Что Голушко порадовало. Но было и то, что его огорчило, а именно: на человеке оказался плащ-палатка, и ни лица, ни фигуры нельзя было рассмотреть. Кисти рук, высунутые из прорезей, и те были затянуты в перчатки, так что Базиль даже не мог сказать, мужчина это или женщина. Естественно, он больше склонялся к первому, но только потому, что слабо представлял себе даму, умеющую управлять катером, а главное, имеющую на это официальное разрешение…
Да и что представительнице прекрасного пола делать ночью на необитаемом острове?
«А с другой стороны, и мужику тут делать нечего, – сам себе возразил Базиль. – Если только рыбу ловить, но у человека с катера при себе не было никаких снастей… – Тут в голову пришла новая мысль: – А может, у него здесь тайная встреча? А что? Место самое подходящее для этого! А еще для того, чтобы тут что-нибудь спрятать… – Воображение разыгралось еще сильнее. – Или зарыть клад… Или труп! – Но здравый смысл не позволил Базилю развить тему. – Да нет, глупости! Тогда при человеке была бы лопата… Не палкой же он копать будет?»
Устав ломать голову над этим вопросом, Базиль вернулся к месту ночевки. Хотел еще немного подремать, но ему не спалось. Усевшись на перевернутое ведро, достал из сумки бутылку и, налив водки в стакан, залпом выпил. Голушко не был алкоголиком. Но выпить любил. Особенно на природе. А уж под ушицу с костра мог выкушать целую бутылку. По его мнению, никакие омары с шампанским (а уж тем более сыр с плесенью и травяной отвар) не могли сравниться с этим нехитрым рыбацким угощением.
Мысль об ухе вызвала в желудке Базиля урчание. Заглушив его куском сала, Голушко подхватил свою надувную лодку и поволок ее к реке. Пришло время проверить сетки.
Сделав это, Базиль вернулся на берег. Разжег костер и стал чистить выловленную рыбу. Пока орудовал ножом, все на катер косился. То, что тот стоял тут брошенным уже несколько часов, казалось ему странным…
Базиль знал обо всех своих недостатках. И их было немало. Но главным он всегда считал любопытство. Кто бы знал, как он из-за него страдал! Многократно получал по «репе» – это раз, вляпывался в неприятные истории – два, выслушивал выговоры от Митрофана – это три, разочаровывался в своих женщинах – четыре.
И главное, с возрастом порок все чаще давал о себе знать. Обычно Базиль проявлял любопытство по отношению к сыну. Когда тот еще не был женат, старший Голушко то и дело подслушивал под дверью и просматривал личные вещи Мити, в надежде отыскать хоть одно доказательство того, что у «мальчика» существует личная жизнь (как оказалось, зря тешил себя этим – Митрофан жил одной работой). Когда сын женился, Василь Дмитрич несколько поубавил свой пыл, но все равно постоянно лез с расспросами то к нему, то к снохе, а если его любопытство не удовлетворялось, обижался. Базиль понимал, это старческий заскок, как-никак ему уже семьдесят, ругал себя, пытался измениться, но все впустую.
«Что, старый дурень? – говорил он себе постоянно. Вот и сейчас его монолог не отличался оригинальностью. – Забыл про Варвару, которой нос на базаре оторвали? Опять лезешь куда не следует? – И тут же себе возразил: – А с другой стороны, есть мнение, что любопытство – не порок, а раз так…»
Базиль, решительно тряхнув седым чубом, забрался на борт катера.
– Есть кто живой? – зычно крикнул он, заглянув на лестницу, ведущую вниз, туда, где располагалась каюта. – Ау!
Ему никто не ответил, и Базилю ничего не оставалось, как спуститься.
В каюте никого не было, но следы недавнего пребывания человека присутствовали: объедки, пустые бутылки из-под пива, кроссовки с вложенными в них ношеными носками. Базиль бегло осмотрел помещение и шагнул к полуоткрытой двери в санузел. Едва он туда заглянул, как увидел покойника. В том, что лежавший в ванне мужчина мертв, не было сомнений. Поэтому Базиль сразу же выудил из кармана сотовый телефон и набрал номер сына.
Сообщив о трупе, старший Голушко изучил место преступления (именно преступления, а не самоубийства) и самого покойника, еще раз уверился в своей правоте относительно насильственной смерти и вышел из санузла. Он собрался покинуть катер и дождаться приезда милиции на свежем воздухе, но все то же любопытство заставило его задержаться в каюте. Базиль еще раз, уже более пристально, осмотрел ее, и тут внимание его привлек вырванный из блокнота тетрадный лист. Он лежал на кровати, и Голушко в первый раз не заметил его только потому, что не заострял внимания на таких мелочах, как валяющиеся бумажки (а их было немало: обертки от чипсов, чеки, рекламные буклеты и просто скомканные листы). Судя по всему, покойный особой аккуратностью не отличался. Либо просто привык, что за ним убирают, и не замечал такой ерунды, как разбросанные вещи или мусор. Базиля же беспорядок раздражал, поэтому он насилу поборол в себе желание навести чистоту и нагнулся над кроватью, чтобы прочесть, что написано на листке.
«Устал! Нет больше сил. Все как-то разом навалилось… Поэтому лучше уйти… Чтобы никого не мучить, в том числе и себя. В общем, в моей смерти прошу никого не винить. Эту долю я выбрал себе сам…»
Пробежав глазами по тексту еще пару раз, Базиль нахмурился. Если выяснится, что почерк принадлежит покойнику, то у милиции не будет никаких сомнений в том, что тот сам лишил себя жизни. Записка была написана неторопливо, это видно сразу: буквы ровные, строчки не скачут, все знаки препинания расставлены, да еще многоточия эти… Разве будет человек, взявшийся писать предсмертную записку под давлением, как сейчас принято говорить, заморачиваться?
«Вот то-то и оно, – вздохнул Базиль. – Но я-то точно знаю, что на катере был еще один человек, который покинул борт где-то в районе пяти часов утра… Так что если эксперт скажет, что смерть наступила до этого времени, выйдет, что человек в плаще вполне может быть убийцей… Если же позже, то… – Базиль, привыкший доверять своему нюху на преступления, упрямо добавил: – То тогда парня довели до самоубийства! А это, между прочим, тоже статья!»
Сделав этот вывод, Голушко шагнул на лестницу, забрался по ней наверх, вышел на палубу, а затем спрыгнул на берег. Он решил развести костер и согреть воды для чая. Когда Митя с коллегами приедет, не до этого будет, а поесть надо обязательно. Базиль был твердо уверен, что энергия на весь день берется от плотного завтрака. Он всегда употреблял по утрам либо яичницу, либо гору бутербродов. Когда же не было ни яиц, ни колбасы, ни сыра, ни любимого сала, которое Базиль обожал вкушать с бородинским хлебушком, он мог и вчерашнего супчика навернуть. Не то что сын! Митя выпивал чашку пустого чая и бежал на работу, прихватив с собой ломтик мерзкого бри и десяток постных крекеров. Уж как его Базиль ругал, как заставлял по-человечески поесть, а все без толку. И, главное, сноха в этом вопросе встала не на его сторону. Сказала: «Отстань от него, пусть питается так, как ему нравится». Предательница!
Пока Голушко разводил костер, прошло минут десять. Базиль взгромоздил котелок на огонь и принялся готовить себе нехитрые бутерброды с ливерной колбасой и паштетом. Соорудив пяток, он решил сварганить еще столько же, на случай, если Митя не успел позавтракать и его нужно будет покормить. Но не успел Базиль сделать и пары, как ожил его сотовый. Звонил сын, Голушко быстро вытер руки о штаны и взял телефон в руку.
– Пап, твоя помощь нужна! – услышал он сразу после того, как нажал на кнопку зеленой трубки. – Мы стоим на берегу, не знаем, как переправиться к тебе на остров. Лодку обещали дать, но неизвестно когда…
Базиль встал во весь рост и, приложив ладонь ко лбу, посмотрел на противоположный берег. Там действительно стояли люди, четверо, кажется. А чуть позади – автомобиль «УАЗ».
– Это вы там? – решил уточнить Базиль. – Возле «козла»?
– Мы, – ответил Митрофан и помахал рукой. – Приплывешь за нами?
– Ну что с вами поделаешь… Приплыву!
– Лодка выдержит?
– Сразу четверых пассажиров нет… Буду по двое возить… Сначала тебя с Лехой, потом остальных… Кстати, кто там с тобой?
– Ротшильд и Зарубин, – ответил Митя, имея в виду судмедэксперта и фотографа. – Ну, все, пап, ждем, – бросил он напоследок и отсоединился.
Базиль убрал телефон, встал. С сожалением посмотрев на закипевшую воду и горку бутербродов, вздохнул и отправился к лодке. Спустив ее на воду, Базиль погреб к берегу. В свои семьдесят Голушко находился в отличной физической форме, не прилагая к этому никаких усилий. Базиль всю жизнь пил, курил, ел только то, что Митрофан называл «холестериновым ударом по здоровью», а спортом не занимался совсем. Правда, был очень активным. Постоянно выбирался то на рыбалку, то за грибами, то просто погулять по лесу. То и дело что-нибудь чинил, мастерил. А еще защищал женщин от хулиганов, снимал котят с деревьев, отбивал собак у живодеров и носил сломавших каблук девушек на руках. Поэтому перебраться через реку на веслах для Базиля не составляло труда. Быстро преодолев расстояние до берега, Голушко махнул Митрофану рукой.
– Забирайся давай! – скомандовал он. – И ты, Леха, прыгай!
– Я потом, – буркнул Смирнов. – Во второй заход… – И так красноречиво посмотрел на Ротшильда, что Базилю сразу стало ясно, что склочный судмедэксперт возжелал переправляться в авангарде. – Хотя не знаю уж, как ваша, Василь Дмитрич, лодка выдержит такую массу…
– А она и не выдержит, – сказал тот, смерив оценивающим взором сначала высоченного Митрофана, затем такого же крупного, широкозадого Ротшильда и прикинув их суммарный вес. – Так что, Леха, ты запрыгивай, иначе ко дну пойдем.
Смирнов с довольной миной забрался в лодку. Митрофан последовал за ним. Неуклюже шагнув через резиновый борт, он плюхнулся на лавочку. Хоть сын в последнее время и стал гораздо стройнее, грациозности в его движениях не прибавилось. Как был неповоротливым, так и остался. И, похоже, все так же боится воды – вон как опасливо за борт смотрит.
– Не перевернемся, не боись, – успокоил его Базиль. – А пока плывем, я вам расскажу, что ночью видел… – И он стал вводить ребят в курс дела.
Уложился Базиль в две минуты. И ровно столько же времени потребовалось на переправу. Высадив Митю и Леху, он вернулся за Ротшильдом и Зарубиным. Последний, немолодой, кудлатый, похожий на старого сенбернара, сразу стал расспрашивать Голушко о том, что произошло, и тот с энтузиазмом исполнил на бис историю о человеке в плаще, брошенном катере и трупе в ванне. Фотограф выслушал ее с огромным интересом, тогда как медэксперт делал вид, что его больше занимают покачивающиеся на воде кувшинки.
Когда Голушко догреб до острова, первым из лодки выбрался Зарубин. А вот Ротшильд не двинулся с места, пока Базиль не подтолкнул ее к самому берегу. Базиль вслед ему осуждающе покачал головой. Он терпеть не мог людей, подобных судмедэксперту: высокомерных, склочных, неуживчивых, – и удивлялся, как Митя умудряется его терпеть столько лет. Сам он давно бы ему «рога пообломал», но что с него, бывшего зэка, взять?
– Папа, – послышалось с палубы, – можно тебя на минутку?
Базиль торопливо втащил лодку на берег и взобрался на катер. Он решил, что сын хочет вместе с ним осмотреть место преступления, а возможно, спросить его совета, но, оказалось, он жестоко ошибся. Митя звал его не за этим.
– Ты не отлучайся пока, хорошо? – сказал он, преграждая отцу путь к лестнице, по которой уже все, кроме Митрофана, спустились вниз. – Я тут недолго пробуду. Только взгляд брошу, и все… Минут через десять отвезешь меня обратно?
– Куда обратно?
– На ту сторону. Меня там машина ждет. Поеду в «Эдельвейс».
– Хорошо, – буркнул Базиль и сошел по мостику на берег.
На сына он, конечно, обиделся, но не подал виду, чтоб опять не получить от Митрофана нагоняй за любопытство. Но поскольку ничего с ним, с любопытством своим, поделать не мог, то, вместо того чтоб пойти позавтракать бутербродами, двинул к кусту, за которым не так давно прятался, и стал исследовать пространство вокруг него. «Итак, на этом месте я стоял, – рассуждал про себя Базиль, – вон в траве фантик валяется от карамельки, которую я съел. Тогда человек в плаще проходил здесь… – Голушко уселся на корточки и стал внимательно изучать поросшую густой травой землю. – Вроде примята немного… Или мне только кажется?»
Базиль встал и огляделся. Он примерно помнил, в каком направлении ушел незнакомец, и решил попробовать повторить его путь. Раздвинув руками кусты, Василь Дмитрич сделал несколько шагов вперед. Оказалось, что дальше есть пусть узкая, но тропка, и идти стало совсем легко. Прошествовав по ней метров двадцать, Базиль остановился. Он увидел, что в траве что-то белеет. Голушко наклонился и поднял с земли две половинки разорванной игральной карты. Карта была хоть и сырая, но яркая. Как будто из совершенно новой колоды. И изображен на ней был король пик.
В находке не было ничего особенного (мало ли кто ее тут бросил?), но Базиль почему-то, взяв ее в руки, сильно разволновался. Все то же чутье подсказывало ему, что карту выкинул человек в плаще и она что-то символизирует…
«Положу обратно, – решил Базиль, – чтоб Митины ребята нашли. Ведь они тоже будут остров прочесывать…»
С этой мыслью Базиль вернул разорванную карту на то место, где нашел, и пошел дальше. Впереди поблескивала гладь реки. Голушко, продравшись через ивняк, вышел к воде. Здесь берег оказался гораздо хуже, чем в том месте, где причаливал он, зато был песчаным. И на влажном песке явственно виднелся отпечаток подошвы болотного сапога. Больше никаких следов не наблюдалось. Только под ивовым кустом была сильно примята трава. Как будто там долго что-то лежало…
«Лодка, – осенило Базиля. – Незнакомец в плащ-палатке заранее пригнал сюда лодку и спрятал ее в кустах. Убив парня из «Эдельвейса», он пересек остров, спустил свое плавсредство на воду и был таков…»
Придя к этому выводу, Базиль приложил ладонь ко лбу и посмотрел на безмятежную гладь реки. Куда именно поплыл незнакомец, сев в лодку, можно было только гадать. «Как жаль, что на воде не остается следов, – подумалось Базилю. – Тогда Митя смог бы проследить его путь… А так – он даже не узнает, к какому берегу погреб человек в плащ-палатке: к правому или левому… Одно знаю точно, он сейчас далеко отсюда».
