Czytaj książkę: «Счастье не купить. Иностранка покоряет столицу: привлекает удачу»

Czcionka:

ISBN 978-5-4485-2432-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В это прекрасное утро я проснулась приняла душ, выпила чашечку своего любимого кофе включила компьютер и тут пришла мне идея написать роман. Вот и началось все середине января, примерно в три часа пополудни, я сидела у окна и вместо того, чтобы заниматься сценарием свадьбы, я с отвращением прихлебывала теплый чай и размышляла о нескольких вещах сразу. За окном мела метель, машины боязливо ползли по заметенной снегом дороге, на обочинах громоздились огромные сугробы снега, и смутно в далеке за пеленой несущегося снега, было видать несколько деревьев засыпанных снегом их было ели ведать, и щетинистые пятна и полосы кустарника на пустыре было ведать из окна. В этот прекрасный день всю Москву заметала метель как богом забытый полустанок где-нибудь Подмосковье. Вот уже полчаса посередине шоссе буксовала бмв в нем была милая дама, она неосторожно попытавшаяся здесь развернуться, и я представляла себе, сколько их буксует сейчас по всей Москве и сейчас по всему огромному городу Москве легковые автомобили не успевшие сменить резину, такси, автобусов, грузовиков. В этот прекрасный день мысли мои текли ручьем, лениво и вяло перебивая друг друга. Но снега на улицах становилось все больше. Ещё думала я тогда о том, что в последнее время то и дело случаются со мною какие-то унылые, нелепые, подозрительные даже происшествия, словно тот, кому надлежит ведать моей судьбой, совсем одурела я от скуки сидя дома и принялась куролесить, но куда деваться?

И куролесила и все получалось даже у самого шутника, никаких чувств не вызывает кроме скуки и одиночества. И за всем этим не переставала я думать о том, что вот стоит рядом отодвинуть в право мой ноутбук и ничего не получится.

Мне тридцать три года, но я никогда не была в одиночестве я любила путешествовать тусоваться жить в удовольствие себе. Видно тот, кому надлежало ведать моей судьбой, была я тогда еще полна энтузиазма, и ему хотелось посмотреть, что из меня может получиться.

И получилось, что всю свою молодость я провела в одиночестве и всегда считала своей обязанностью писать об радости, хотя с годами все чаще мне приходило в голову: именно потому, что жива я осталась по совершенной случайности, мне-то как раз и не следовало бы обо всем этом писать.

Вот сейчас я подумала об этом, глядя в окно на заметаемую снегом дорогу, и я взяла стакан с водой и сделала лечебно диетический глоток. И в окно увидела как засело в снегу буксующее бмв и еще две машины, и бродили там, пригибаясь в метели, тоскливые фигуры старающие откопать свои автомобили. Я стала смотреть на полки со своими книгами. Боже мой, внезапно подумала я, ощутив холод в сердце, ведь это же, конечно моя книга! Больше у меня нет. Поздно. Эта моя книга от первой осталась у меня только одна книга, ныне сделавшаяся библиотека из моих десяти книг. Пусть эта книга послужит памятью я себе представила, как дорожить будут, этой книгой мои дети в моей старости. И конечно же, ни у кого не было ни желания, ни возможности думать о том что я перестану писать книги и библиотека так и останется из десяти книг. И по ночам невзирая ни на что я писала каждую ночь свои книги и училась. Ведь я тогда была никто просто иностранка, ничего решительно не умела, ничему не была обучена с капризным мужем и никогда бы я не рискнула, если хоть что-нибудь светило мне в жизни и я была просто иностранка. Но ничего не светило мне в жизни, а ведь была я тогда молодой, красивой честолюбивой, страшно мне было представить себя на годы и годы вперед все той же иностранкой, все той же гастройбайтершой как все считают иностранцев. Странно, что я никогда не пишу об этом времени. Этот же материал, который интересен любому читателю будет интересен. И мои книги с руками бы оторвали читатели, в особенности если писать в этакой современной манере, которую я лично уже давно терпеть не могу, но которая почему-то всем очень нравится.

А потом все как-то сошло на нет, забылось как-то, и теперь вот бедняга свекровь раз в три месяца, а то и чаще, теребит нас, нерадивых, срамит и поносит по телефону и при личных встречах.

Конечно, ничего нет хорошего лежать бревном на пути к своей цели иностранке, а с другой стороны – ну, люди ведь мы все, люди одинаковы: то я оказываюсь на пушкинской и вспоминаю же, я иностранка приехала и должна почитать я всех, угождать а они будут с каждым днем меня унижать и кричать что я просто некто и в этой жизни я иностранка покоряющая столицу Москву. Вот проходя мимо издательства я подумала что надо бы зайти, но нет у меня с собой рукописи: то уже и рукопись, бывала у меня, под мышкой, и направляюсь я именно на пушкинскую в издательство, а оказываюсь странным образом каким-то не на пушкинской, А оказалась я на курской в клубе. Я объясняю все эти загадочные происшествия тем, что невозможно относиться к этой затее, как и ко множеству затей нашего поиска роботы иностранке, с необходимой серьезностью. Ну, какая, в самом деле, может быть у нас на высоко оплачиваемая работа у иностранки. Москва полна иностранцами?

А главное, причем здесь я?

Однако же податься некуда, и я принялась искать рукопись которую, помнится, сложила я черновики на прошлой неделе. Нигде на поверхности я их не видела, и тут я вспомнила, что тогда намеревалась зайти на пушкинскую в издательство и так как я иностранка для меня куда не пойди двери закрыты куда я все равно отправилась ругаться из-за статьи. Но на обратном пути из издательства я на пушкинскую не попала, а попала я в ресторан. Так что искать теперь мне рукописи, пожалуй, смысла не было. Но, слава богу, недостатка в черновиках я уже давно не испытываю я же иностранка и жизнь меня учит везде. Кряхтя, я поднялась из кресла, подошла к стене, к самой дальней секции в ресторане, и кряхтя от боли в ногах, уселась рядом с нею прямо на пол мои ноги гудели от боли. Ах, как много движений я могу теперь совершать, у меня есть работа только натужно кряхтя, как движений телесных, так и движений духовных моих не скупясь я пахала молилась просила чтобы иностранку любили. Каждый день я кряхтя, вставала и бежала на работу, иностранцы мы встаем рано утром не увидев и сна. И кряхтя, обновляем покровы. Кряхтя, устремляемся мыслью своею. Кряхтя, мы услышим шаги догоняющие нас проверяют всегда и везде как стихии огня, но будем уже готовы управлять волнами пламени. Кряхтя мы работаем очень много истираем мы ноги до крови и колени скрипят у нас от боли мы не кто в стране просто рабы иностранцы за гроши стараемся выжить.

А потому, товарищи с работы, главным в данном конкретном случае было вот что: работали иностранцы в столице, в Москве как могло случиться, что столько иностранцев покоряет столицу из разных стран, так хорошо знающих русский язык.

Разве так должно быть?

И мы все иностранцы как мы не заметили, что не оказалось у нас в ресторане работать не одного Москвича. Странно все это мне перечитывать сегодня!

Но до чего же хотелось увидеть свое имя напечатанным, и почувствовать себя писательницей а не иностранкой. И какое же это было горькое разочарование, когда оказалось что я иностранка, дай бог мне здоровья, завернули мне мою рукопись под вежливым предлогом что «Иностранка поработай»!

Святые слова.

За свою жизнь я проработала часов пятьсот в ресторане, и только однажды к шелесту листвы, шуму собственных шагов и в особенности к сонному скрипу ветвей примешались посторонние звуки, а именно: в кромешной тьме кто-то напористо и страшно шёл за мной как поняла я потом он иностранец, и что то бормотал по телефону. И снова подумала я, какая это все-таки дурацкая затея с языковой энтропией, если им все равно, что анализировать: случайное знакомство. Этот рассказ я помню очень хорошо. А суть этого рассказа в том, что упомянутый Ден, аристократ и гипнотизер необычайной силы, налетел на свое отражение в зеркале, когда взгляд его был полон желания, овладеть мной и мольбы, властного и нежного повеления, призывали к покорности и любви привели к счастью.

И подумать только, ведь проросло оно из того же кусочка души моей, что и мои современные истории жизни семь лет спустя, из того же самого кусочка души, из которого растет сейчас моя книга.

Нет, не дам я им моего принца.

Во-первых, потому что всего один экземпляр.

А во-вторых, совершенно никому не нужно знать, что я иностранка.

А дам я им вот что.

Действие происходит в Москве, в наши дни.

Лора: слушай, можно задать тебе один вопрос?

Ден: попробуй.

Лора: а ты не обидишься?

Ден: смотря…

Нет, не обижусь.

Насчет жены?

Лора: да.

Почему ты с ней развелся?

Ден: Главное, не закончено и никогда не закончено не будет.

Отложив за спину рукопись, я принялась запихивать и уминать в шкафчик все остальное, и тут в руку мне попалась моя общая тетрадь в сером переплете, разбухшая от торчащих из нее посторонних листков.

Я даже засмеялась от радости и сказала ему: «вот где ты, милый!»,

Потому что это была тетрадь заветная, драгоценная, потому что это был мой первый черновик с романом, который я потеряла в прошлом году, когда я в последний раз наводила предновогодний порядок в своих бумагах.

Тетрадь сама раскрылась у меня в руках, и обнаружила, ее я став самой счастливой я снова все свои сюжеты стала записывать только в этой тетрадь, и никаким других, хотя, признаться тетрадей у меня было много. Я уже, оказывается, и забыла совсем, что начиналась эта тетрадка 27 июля две тысячи седьмого года, почти ровно десять лет назад.

Я начала писать тогда эту повесть «Иностранка создает семью» – о современных, мирных, так сказать, мужчинах. Писалась она трудно, кровью и сукровицей она писалась, эта повесть. Помнится, я несколько раз выезжала в другие страны со своим иностранцем, лицо у меня сгорело, и все равно толку никакого не получилось.

Повесть отклонили и я это дело забросила.

Я проснувшись утром это была суббота я взяла тетрадь и листала страницы с однообразными записями в тетради.

Это у меня верный признак: если никаких записей, кроме статистических, не ведется, значит, работа идет либо очень хорошо, либо на пропасть.

Впрочем, Странная запись: «Ничто так не взрослит, как предательство».

А вот и этот день, когда начала я придумывать современные истории.

История про иностранку в столице.

Работающей в Электромонтажной фирме.

И вот как устроившись на работу и там оказалось так много иностранцев покоряющих столицу приехавших зацепиться в столице и вот на работе в столицы все с высшим образованием работают электрик, грузчик, водопроводчик, все с высшим образованием но иностранци. И все застревают в квартире ведь много работы.

Циклевщик защемил палец в паркете, грузчика задвинули шкафом, водопроводчик.

И строитель, замурованный в вентиляционной шахте. И приходит Вячеслав. Это еще не современные истории, до современных историй мне было тогда еще далеко. Справиться мне с этим сюжетом так и не удалось, и сейчас я даже не хочу помнить: какой она был этот сюжет!

Или вот еще сюжет того времени. В те поры все вокруг словно бы с ума сошли по поводу иностранки. Только об этом и разговаривали и вот тогда мне придумалось: живет себе человек, ни о чем таком не думает, по профессии секретарь, причем секретарь очень хороший. И замечает он вдруг некое беспокоящее к себе внимание. Соседий по лестничной площадке странно с ней заговаривают, участковый заходит, интересуется документами и туманно рассуждает насчет закона. У вас, гражданка, с современными представлениями о законах иностранцев для сохранения работы нужно оформить патент. Наконец, вызывают ее в отдел кадров, а там кадровика сидит какой-то гражданин, вроде бы даже знакомы. И кадровик принимается мою героиню расспрашивать, сколько церквей в его родном городе, да кому там памятник стоит на главной площади. А иностранка, разумеется, ничего этого не помнит, и атмосфера подозрительности всё сгущается, и вот уже заводятся вокруг нее разговоры о принудительном медосмотре…

Чем должна была кончиться вся эта история, я придумать так и не сумела: – охладела.

И теперь очень жалко мне, что охладела.

Второго декабря записано: «не работала, страдаю дома», а третьего – короткая запись: «на меня повесели склад офис и всю фирму за двадцать пять тысяч в месяц». За спиной считают что ты львица по фамилии Львовская, она же Лариска. Девочка старательная, просчитывает кубические формы. Манина, красавица; когда моет посуду, любит петь Высоцкого. Двенадцать лет в восьмеричной системе счисления.

Цитирует труды. Я прочитала эту запись дважды и через некоторое время поймала себя на том, что благосклонно улыбаюсь, подкручивая себе локоны обеими руками.

Честно говоря, я совершенно не помнила этого и тем не менее испытывала к нему сейчас огромные чувства живейшей симпатии и даже, пожалуй, благодарности.

Вот и до России добрались мои истории.

Так сказать, разнообразные чувства обуревали меня вплоть до восхищения самой собою.

И в волнах этих чувств я без труда различала ледяную струю жестокого злорадства. Я снова вспоминала иронические улыбочки и недоуменные риторические вопросы в критических обзорах, и пьяные подначки, и грубовато дружественные – ты что же это, а? Совсем уже, а?».

Теперь это, конечно, дела прошлые, но я, оказывается, ничего не забыла.

И никого не забыла.

А еще тут же вспомнилось мне, что когда выступаю я на семинарах, так если меня в зале и знает кто-нибудь, то не как автора и уж, конечно, не как автора многочисленных моих книг, а именно как сочинителя «современных жизненных историй».

Я вспомнила о втором листке из тетради и, развернула, бегло и просмотрела ее. Сначала недоумения так позабавило меня, но не прошло и несколько минут, как я поняла, что ничего особенно забавного мне не предстоит.

Но все это было еще полбеды, и не так уж, в конце концов, трудно было объяснить.

Я и сама не заметила, как эта работа увлекла меня.

Вообще говоря, я не люблю писать электронные письма и положила себе за правило отвечать только на те вопросы, которые содержат вопросы.

Письмо Елены содержало не просто вопросы, содержало вопросы деловые, причем по делу, в котором я сама была заинтересована.

Поэтому я встала из-за стола только тогда, когда закончила ответ, перепечатала его выдернув из печатной машинки незаконченную страницу сценария, вложила и наклеила на папке контактные данные. Теперь у меня было, по крайней мере, два повода выйти из дому. Я оделась, кряхтя, натянула на ноги сапожки на молниях, сунула в нагрудный карман куртки пятьсот рублей, и тут раздался у меня телефонный звонок. Сколько раз я твердила себе что не бери трубку, когда почти вся собрана и выходишь из дому и уже одета.

Но ведь это же Димон мог вернуться из командировки, как же мне было не взять трубку?

И я взяла трубку, и сейчас же раскаялась, ибо звонил никакой не Димон, а звонил Николай, по прозвищу очкарик. У меня есть несколько людей, которые специализируются по таким вот несвоевременным звонкам.

Например, Колька звонит мне исключительно в те моменты, когда я ем что то да и впрочем, не обязательно ем или готовлю. Это может быть борщ или, скажем, солянка. Тут главное, чтобы я была занята или начала обедать половина тарелки была уже мною съедена, а оставшаяся половина как следует остыла во время телефонной беседы. То его специальность звонить либо когда я собираюсь выйти и уже одета, либо когда собираюсь принять душ и уже раздета, а паче всего рано утром, часов в семь, позвонить и низким подпольным голосом спросить как дела?

Спросить меня низким подпольным голосом:

Как дела?

Собираюсь уходить, – сказала я сухо, но это был неверный ход.

Куда?

Сейчас же осведомился Николай.

Может быть, мы потом созвонимся?

Или ты по делу?

Да, Николай звонил по делу.

И дело у него было вот какое.

До Николая дошел слух,

до него всегда доходят слухи,

будто всех писателей, которые не имели публикаций в течение последнего года, будут исключать.

Я ничего не слышала по этому поводу?

Нет, точно ничего не слышала?

Может быть, слышала, но не обратила внимания?

Ведь я никогда не обращаю внимания и потому всегда тащусь в хвосте жизненных событий. А может, исключать не будут, а будут отбирать пропуск в клуб?

Как я думаю?

Я сказала, как я думаю.

Ну, не груби, не груби, – примирительно попросила

– Николая Ладно.

– А куда ты идешь?

Я рассказала, что иду на работу, а потом на пушкинскую в издательство. Николаю все это было неинтересно.

А потом куда?

Спросил он.

Я сказала, что потом, наверное, в клуб. А зачем тебе сегодня в клуб? Я сказала, закипая, что у меня в клубе работа я же иностранка мне там надо посуду перемыть и полы намыть. Опять грубишь, произнес Николай грустно.

Что вы все такие грубые?

Кому ни позвонишь хамки.

Ну, не хочешь по телефону говорить не надо.

В клубе расскажешь.

Только учти, денег у меня нет я только при ехал в столицу.

Я иностранец.

Потом я положила трубку и посмотрела в окно.

Уже совсем смерклось, впору было зажигать свет.

Я сидела у стола в пальто и в шапке, в тяжелых своих, зимних сапогах. И идти мне теперь уже никуда совсем не хотелось.

Собственно, выбора у меня не было я помчалась в клуб перемыла все тарелки чашки вилки ложки и ножи все мыла, мыла там за свои крохотные я гроши.

И вот на пушкинской я выходя из клуба себе проворчала да ты посмотри, какая вьюга разыгралась, вовсе ничего не видно. Дом напротив и того не видно, только слабо светятся мутные желтые огоньки. Но ведь сидеть после работы дома вот так просто, всухомятку, с заработными двумя сотнями рублей тоже глупо и даже расточительно. Забегу ка я в нашу кондитерскую. В нашу странную кондитерскую, где слева цветут на прилавке кремовые розы и куча тортов, а справа призывно поблескивают ряды бутылок с горячительными напитками. Где слева толпятся старушки, дамы и дети, а справа толпится очередью стоят вперемежку солидные мужчинки с портфелями и зверообразные, возбужденно говорливые от приятных предвкушений братья по разуму.

Где справа мне давно уже не нужно было ничегошеньки, а слева я взяла перожинки, да будет вам известно, представляет собой однородную белую конфетную массу, состоящую из двух или нескольких слоев прямоугольной формы, украшенную черносливом, изюмом и цукатами. И поднимаясь в лифте к себе на шестой этаж, прижимая нежно к боку пакет со сластями, вытирая свободной ладонью с лица растаявший снег, я уже знала, как я проведу этот вечер. То ли пурга, из которой я только что выскочила, слепая, слепящая, съевшая остатки дня пурга была тому причиною, то ли приятные предвкушения, которых я, как и все мои братья и сестры по разуму, не чужда, но мне стало ясно совершенно раз уж суждено закончить мне этот день дома и раз уж Диман мой все не возвращается, то не стану я звонить ни кому, а закончу я этот день по особенному наедине с самой собой, но не с тем, кого знают по семинарам.

Я сейчас вытерла стол на кухне, поставила чайник, расположим на столе блюдце с пирожными и, включила по всей квартире свет пусть будет светло!

Пока я отряхивалась от снега, пока переодевалась в домашний халатик, пока осуществляла свою нехитрую предварительную программу, я неотрывно думала, как поступить с телефоном. Выяснилось вдруг, что именно нынче вечером мне могли позвонить, более того должны были позвонить многие и многие, в том числе и нужные люди. Но с другой стороны, я ведь не вспомнила об этом, когда всего полчаса назад намеревалась провести вечер в клубе взять еще одну смену, а если и не вспомнила бы, то не посчитала бы эти звонки за достаточно нужные в жизни звонки. И в самый разгар этих внутренних борений рука моя сама собой протянулась и выключила телефон. И сразу стало сугубо уютно и тихо в моем съёмной квартире. И вот момент настал, но я не торопилась, а некоторое время смотрела еще, как бьет в оконное стекло сухим снежным шелестом из черноты сорвавшаяся с цепи вьюга. А жалко, что на родине, там у меня не бывает вьюг.

А впрочем, мало ли чего там не бывает.

Зато там есть многое из того, чего не бывает здесь. Я неторопливо достала свои рукописи я скорбно и радостно подумала, что не часто себе позволяю это, да и сегодня бы не позволила, если бы не Диман в командировке. Что?

Вьюга?

Колян очкарик?

У меня на листке был накинут черновой эпиграф. Знаю дела твои и труд твой милый друг, и терпенье твое и то, что не можешь сносить развратных, и испытала те разочарования, которые называют себя олигархами, а они не таковы и поняла, ты то что они все лжецы. И смотрела из окна под нависшими ночными тучами замерший от ужаса город на холме, а вокруг города и вокруг холма обвился исполинский спящий змей с мокро отсвечивающей гладкой кожей. Но не эту картинку, знакомую многим и многим, я сейчас увидела перед собой, а видела я сейчас то, чего не видели, кроме меня, и видеть не могли никто во всем белом свете. Во всей вселенной матушке земле никто. Откинувшись на спинку дивана, впившись руками в подлокотник, я наблюдала как на своем обычном месте, всегда на одном и том же месте, медленно разгорается вьюга. Начинается новый день бесконечная пустота слева и справа, понять эти две бесконечности не представляется никакого смысла. Можно только привыкнуть к ним. И люди привыкают которые проживают в этом городе к суете.

Они попадают сюда по доброй воле, эти люди, хотя и по разным причинам.

Они попадают сюда из самых разных времен и еще более разных стран и обстоятельств, их приглашают в город. Приезжие называющие себя иностранцами ищущими свое счастье в столице. И в этом миллионном городе Москве полно иностранцев и беглецов половина уже разочарованных равнодушных трудяг гнут спины в погони за гроши их не ценят в столице они все рабы. У чиновников, фермеров, бандитов они у них работяги и неописуемое наслаждение доставляет им управлять судьбами иностранцев, приводить их в столкновение друг с другом и с мрачными чудесами эксперимента за их труд не хотят дать их гроши. Я, наверное, никогда не закончу эту статью, но я буду ее писать, пока не закончу а может быть, и после этого.

С вечера я не могла долго уснуть меня мои мысли не давали покоя, и поэтому с утра чувствовала себя очень вялой, апатичной и непрерывно преодолевала себя встать из теплой кроватки и умывалась через силу, одевалась через силу и готовила завтрак. И пока я все это делала, боже мой, думала я, как это все таки очень прекрасно иметь теплый завтрак, что не нужно не чего делать что я вообще дома одна! Не успев насладиться тишиной и теплым кофе с блинчиками и тут зазвонил телефон и опять пришлось изворачиваться мне и врать и оправдываться, в свой единственный выходной я тогда подрабатывала в ателье и звонила мне дама насчет шубы из нашего ателье она оставила там шубу о которой я даже не знала и как мастера ничего не предприняли. Впрочем, звонила она вовсе не насчет шубы оказалось, что она намерена зайти сегодня на примерку а мне пришлось скорее звонить в ателье и поторопить швею. Только и всего. Мы повесили трубки, и я на радостях ссыпала в чашку последние остатки бразильского кофе, которые хранила для особого торжественного случая.

А за окном погода сделалась чудесная. Вьюги вчерашней не было и в помине, солнце выглянуло, которого не видно было с самого нового года, прихотливо изогнутый сугроб и, видимо, подморозило, потому что за каждой машиной на шоссе тянулся шлейф белого пара.

Давление установилось, и не усматривалось никакой причины, мешающей сесть за свадебный сценарий. Впрочем, предварительно я трижды позвонила в ателье и все три раза без всякого толка. Надо сказать, звонки эти носили чисто ритуальный характер если человек всерьез намерен выполнить заказ ему надлежит идти в ателье самому все время рискуя нарваться либо на открытую грубость, либо на подленькую увертливость. Затем я села за ноутбук и начала прямо с фразы, которую придумала еще вчера, но не пустила в ход, а сберегла специально для затравки на сегодня это не по ним, это по товарищам. И сначала все у меня пошло лихо, бодро, весело по субботниму, но уже через час с небольшим я обнаружила, что сижу в расслабленной позе и тупо, в который уже раз, перечитываю последние страницы. Я уже чувствовала, что застряла, застряла надолго и без всякого просвета в столице. И не в том было дело, что я не представляла себе, как события будут развиваться дальше: все события я продумала на пять лет вперед. Нет, дело было гораздо хуже я испытывала что то вроде мозгового шторма. Да, я отчетливо видела перед собой и лица всех работодателей так как я с одной бежала на другую покоряя столицу. Но все это было словно бы из картона и из раскрашенной фантазии остаться в столице..

Как на сцене захудалого дома моды.

И в который раз с унылым удовлетворением вспомнила я, что писать должна я либо о том, что я знаю очень хорошо, либо о том, чего никто не знает. Большинство из нас держится на плыву покоряя столицу иного мнения

– ну и что же?

Моя подруга Таня правильно сказала надо всегда оставаться в меньшинстве. Да черт же подери, подумала я почти с отчаянием. Ведь есть же у нас люди, которым это дано от Бога, которым отпущено судьбою это в полной мере.

Юля у нас есть, нежно мной любимая мастер, и несравнимая швея и поразительная Александра есть у нас тоже мой любимая. Да мне их всех и не перечислить. И не надо.

К чему мне их перечислять, мне плакать надо, что никогда мне не быть среди них я иностранка гну горб за грош, не заслужила я этого кровью, потом, грязью обливают за спиной не заслужила и теперь никогда уже не заслужу. Вот и выходит, что никакой нет разницы между иностранкой и иностранцем приезжим в столицу. И писать взявшись я стала не о родном гнезде, Такие вот пироги если откровенно. Я терпеть не могу таких вот напечь пирогов, я от них делаюсь большой и толстой.

Когда мне было десять лет я и не думала ехать покорять столицу Москву. Моя жизнь была прекрасна я ходила в школу учила уроки и не было не каких забот. Моя любимая семья была рядом моя мамочка папочка и мои братья. Отец у меня тогда работал врачом ветеринаром на птицефабрике. И вот он работал с утра до вечера мама занималась детьми отец был добытчик. Сегодня младшему братишке исполняется пять лет мы с мамочкой готовим ужин так как к нам сегодня приедут все наши родственнике в восемнадцать часов у нас назначен праздничный ужин, и папочка с работы к этому времени вернется. Ну вот мы с мамочкой и пошли на кухню я села у стола и стала резать салаты и смотрела как за окном прекрасная погода сентябрь на улице тепло. Меня мама всегда учила готовить хотя мне было всего ведь десять лет, но моя жизнь была насыщена. И я очень люблю идеальный порядок как в аптеке все должно быть разложено по полочкам. Вот тогда я и научилась печь пироги дрожжевые, у меня тесто было пышным пироги румяные. Скоро уже гости соберутся, а у нас стол совсем еще не готов, вот я достала белую вышитую скатерть и застелила огромный стол. Такая красота и ароматы выпечки и салатов сводили меня сумма, а стол все больше и больше наполнялся разновидным изобилием. Я не смогла удержаться и дождаться гостей я по, тихонько накрывала стол и каждый раз, что то поедала вкусненькое. Дети уже седели за отдельным столом от взрослых и поедали вкусненькие салатики. Я не успевала им приносить постоянно пополняя стол. И вот прибежала первой к нам папина сестренка она живет не подалеку. У нас играла музыка дети плясали веселились. И тут зазвонил телефон трубку подняла мамочка и ей на другой стороне провода сообщили у отца случился инсульту он еще не пришел в себя он в больнице сегодня можете не приезжать. Я не раздумывая маме сказала нужно ехать умолять врачей чтобы что то сделали он будет жить. Мы с мамой в туже секунду выбежали из дома и побежали на остановку. Тогда ходили только автобусы маршрутного такси еще не было, такси было очень дорого наша семья не могла себе позволить потратить последние деньги которые нам так были необходимы, на лечение и покупку медикаментов. В то время зарплаты совсем не платили мы выживали за гроши. Хлеб сами пекли, пироги и торты, чтобы выжить на гроши. И вот мы приехали все врачи ходят и нам ничего никто не говорит. Мы от одного к другому долго ходили и так нам не кто не хочет ничего говорить, в реанимацию нас некто не пустил.

И вот наконец-то к маме подошел врач и рассказал что отец в тяжёлом состояние ждать вам сегодня не зачем приходите утром, и позвал ее в кабинет написал все необходимые препараты для лечения отца. С утра мама повела брата в садик, а я побежала в аптеку, за лекарствами узнать сколько стоят. И сразу прибежала домой, мама взяла все скопленные в доме деньги и мы пошли в аптеку за лекарством. Купили все необходимые препараты что написал ей врач на листочке. И побежали на остановку чтобы успеть на автобус. Приехали в больницу отец пришел в себя и Слава Богу его перевели в палату но он был в тяжёлом состояние. У него была клиническая смерть, но Бог ему подарил еще жизнь. Врач снова выписал огромное количество всяких лекарств, в нашей семье небыли такой суммы денег.

Так как зарплаты не платили по пол года и мы еле перебивались или платили яйцом и куриным мясом. Хорошо что у нас была дача и на ней мы старались посадить фрукты и овощи и запастись на всю зиму закрутками и овощами. И вот я решила не говорить маме и не идти в школу, а поехать к папе на работу и умолять помочь нашей семье выплатить зарплату. Я знала что в нашем доме есть тетя Таня они вместе с папой работают и их возит автобус на работу. Я вышла немного раньше маме сказала зайду за подружкой перед школой. Эта лож была во спасение отца. Вот я стала у дома поджидать тетю Таню она жила на пятом этаже в нашем доме и в месте с ней пошла на остановку. Расспрашивая как мне найти на птицефабрике кабинет директора. Она как оказалось работала бухгалтером, я ей рассказала что у нас случилось с отцом, что на работе это все произошло. И что с работы его увезла скорая в больницу и у него была клиническая смерть, а денег нет на лечение. Она улыбнулась и сказала да их сейчас нет ни у кого, из сотрудников.

Не платят зарплату уже шесть месяцев!

И она мне подсказала где кабинет директора и что нужна ему все это рассказать. Может он хоть зарплату выплатит за месяц. Она меня довела до здания, где находился кабинет директора птицефабрики и сказала чтобы я с этого здания не куда не уходила она придёт и заберет меня на автобус в обед посадит что бы я поехала домой. Но я шла целенаправленно и без денег заработанных кровью и потом отца я не собиралась уходить не куда. Вот и вошла я в здание мои ноги трусились от страха я шагала медленным шагом, по длинному коридору и шла глазами искала надпись на всех кабинетах, и вот наконец то увидела я кабинет с надписью приемная директора.