Czytaj książkę: «Талисман Михаила Булгакова»
© Тарасевич О. И., 2013
© ООО «Издательство «Эксмо», 2013
* * *
Все события и герои вымышлены. Все совпадения случайны и непреднамеренны.
Пролог
Человек сошел с электрички одним из последних. Покидать вагон он не спешил: не хотел толкаться среди капризничающих детей и потных теток.
Обойдя море суетливых дачников, в котором буйками выделялись клетчатые сумки со снедью и коробки с рассадой, он презрительно усмехнулся.
Все это мерзкое болото, людская человеко-масса.
Народ.
Обыватели.
Тупые потребители разрушающих желудок чипсов и разжижающих мозг американских боевиков.
Они совершенно не задумываются о своей жизни, о собственном предназначении. И зачем-то регулярно воспроизводят себе подобных.
Разумеется, ни одному из этих лишенных интеллекта и воображения людишек не пришло бы в голову такое, хотя бы отдаленно похожее на то, что он задумал.
Впрочем, так и должно быть.
Есть общий биовид и есть его отдельные гениальные представители.
Такие, как он…
Человек быстрым шагом углублялся в лес.
Дачники выбрали освещенную гравийную дорогу, ведущую прямо к поселку, но ему не хотелось, чтобы потом, после того, как все будет кончено, кто-то мог вспомнить его внешность. Путь по лесной тропинке был более долгим и менее комфортным, но человек никуда не торопился.
Накануне поездки он прихватил с собой фонарик, однако дополнительного освещения не понадобилось.
Диск полной желтовато-бежевой луны прекрасно подсвечивал шершавые стволы сосен и мягкую душистую траву на обочинах тропинки.
Возле поляны, плавно переходившей в спуск к реке, человек замер.
От воды шел легкий туман, разделявшийся на длинные седые пряди.
Казалось, на траву наброшена сеть таинственного дыма, и вот-вот среди тьмы вспыхнет пламенное зарево костра и вокруг огня затанцуют обнаженные гибкие ведьмы с длинными волосами.
Открывшаяся перед его глазами картина напоминала кадры из «Мастера и Маргариты»; ту сцену, где Марго перед визитом к Воланду проходит обряд причащения кровью в ночном лесу.
«Все-таки Бортко – гениальный режиссер, он понимает Булгакова, как никто другой», – пробормотал человек, улыбаясь березам с пышными локонами.
Налюбовавшись мистическим пейзажем, он снова устремился вперед.
Тим уже ждал его в условленном месте.
В ночном полумраке улыбка парня выделялась ярким пятном.
Человек скептически хмыкнул.
Тим стойко ассоциировался у него с молодым безмозглым современным поколением. С ничтожными потребителями, отчаянно напрягающими малоразвитые мозговые извилины, пытаясь следовать модному нынче позитивному мышлению…
От Тима пахло жевательной резинкой, свежим парфюмом и предвкушением приличной суммы бабок.
– Принес? – поинтересовался человек у Тима, не здороваясь.
Тим быстро кивнул и вынул из висящего на плече портфеля для ноутбука сверток.
Он с видимым равнодушием развернул его. Серьги, колье, золотое колечко, серебряный браслет, перстень и портсигар. А вот – то самое, ради чего все и затевалось, – золотая браслетка, талисман Михаила Булгакова.
Считаных секунд хватило ему для того, чтобы почувствовать: от браслетки идет мощная струя сильной теплой энергии.
Все верно.
Настоящая вещь…
Любимая безделушка гения…
– Спасибо, – он с любопытством поглядел в голубые глаза Тима. Взгляд у юноши был нетерпеливым и радостным, совершенно не омраченным предчувствием приближающейся смерти. – Я доволен. Я тоже все принес, как обещал.
Он сунул сверток с антикварными украшениями в спортивную сумку, достал пакет, набитый пачками старательно нарезанной накануне бумаги.
Сейчас Тим возьмет пакет.
И, глядя вниз, достанет пачку, попытается извлечь купюру.
Мальчишка туп, но осторожен; ни за что не уйдет, не убедившись, что его не «кинули».
В запасе будет максимум полминуты, чтобы успеть достать нож и нанести удар.
Бить надо наверняка.
Нельзя допустить, чтобы Тим заорал – дачи находятся отсюда совсем близко, не хватало еще, чтобы кто-то бросился ему на помощь…
Выдохнув, он нащупал в кармане рукоятку ножа. И сразу же вспорол мягкую беззащитную мякоть живота негромко охнувшего парня.
К горлу подкатил комок.
Теплая, терпко пахнущая кровь Тима брызнула ему на лицо. От этого человека сильно затошнило. Но он справился с накатившей дурнотой. И, убедившись, что Тим мертв, устремился прочь…
Глава 1
Татьяна Лаппа, 1917 год, Вязьма
Ребенок во мне все растет. На прошлой неделе Анна, что помогает мне управляться по дому, расшила в талии мое серое шерстяное платье. За работой она все повторяла: «Ох, зачем барыне платье расшивать? Скоро опять сделается оно мало. Я бы для вас лучше сшила платье новое, широкое».
Объяснять Анне, что нет нужды в новом платье, так как материнству моему не суждено случиться, я не стала. Пару лет тому нашу прислугу ссильничали пьяные мужики. С той поры она малость повредилась рассудком, хотя это и не сказалось на добром нраве ее и на безупречном прилежании.
– А что доктор, обедать не выйдет? – кричит Анна из столовой, звеня серебряными приборами. – Занедужил барин наш?
Я молчу. Впрочем, мои ответы Анну не интересуют. Накрывая на стол, она все воркует, что доктор болеет, но надо бы ему поправляться – ведь скоро появится ребенок, и хорошо бы, чтобы мальчик.
Если видеть теплый просторный наш дом, слышать радостный лепет прислуги, то вполне можно решить, что жизнь обитателей этого дома счастлива и беззаботна.
А между тем больше всего на свете я хотела бы удавиться.
Или никогда и вовсе не встречать Мишу – потому что радость нашей любви длилась мгновение, и сменилась она долгим стылым горем.
Нет, не ребенок держит меня на этом свете.
Дни крошечного теплого комочка, уже начинающего шевелиться во мне, сочтены.
Просто я как подумаю: «Ну вот, отравлюсь. А что потом с Мишей будет? Жалкий, страшный – кому он нужен такой?..» Подумаю так – и решаю погодить руки на себя накладывать. Хотя у фельдшера в больнице, должно быть, полно всякой отравы. И легко я могла бы получить ее – а хоть бы и для того, что якобы надо крыс потравить, чем не предлог?..
– Тася… Тася, зайди ко мне!
Послушно иду в спальню. В горле комок. Знаю, что скажет он. «Вот рецепт, торопись в аптеку, принеси морфий». А я ему скажу, что в Вязьме всего две аптеки. И аптекари уже так смотрят, когда я морфий спрашиваю, – как будто бы все им уже про доктора Булгакова известно. Боюсь, скоро отберут у Миши докторскую печать, и не сможет он больше выписывать рецепты на морфий. И тогда уж точно погибнет.
Мне было пятнадцать лет, когда я с ним познакомилась. А Мише – семнадцать. Тетка прислала меня на каникулы, посмотреть Киев. Мне понравился уютный их дом на Андреевском спуске. Понравился ли в тот самый первый приезд Киев – не помню. Помню только Мишины синие глаза, его ласковую улыбку, а еще красивые руки с тонкими пальцами. Он город мне показывал. Только Киева я так и не увидела, все на Мишеньку смотрела.
Помню, уже тогда сделал он мою золотую браслетку, что мама подарила мне на окончание гимназии, своим талисманом.
Браслетка была очень красивой – из частых золотых колечек, мягко охватывающих запястье. Мише она очень понравилась. Он попросил ее у меня на удачу – ему предстояло сдавать экзамен. Сдал, только представьте себе, и на отличную оценку!
– Тася, – Миша слабо машет рукой на окно, и я бросаюсь задергивать штору. У мужа постоянные галлюцинации, и в окне видятся ему страшные черные люди. – Тася, надо в аптеку.
Часы над нашей кроватью с серебристыми шишечками показывают только два часа пополудни.
И это очень, очень плохо.
Миша и так колет морфий пару раз в день, утром и вечером. Но, похоже, уже нет сил у него терпеть до вечера, и хочет он укола и в обед.
Торопливо выписав рецепт, муж смотрит на мой живот и вздыхает:
– Тасенька, ну ты же понимаешь: оставлять никак нельзя.
Один раз Миша уже говорил мне такое. В Киеве, когда собирались мы венчаться, выяснилось: я понесла, и будет ребенок. Накануне прислала мне из Саратова мама денег на платье. Пришлось те деньги отдать доктору. Мишенька говорил: еще не время, ему надо выучиться. А мне тогда страсть как хотелось ребенка. У доктора я чуть не померла: наркозу мне почему-то не давали, боль была адская, а еще началось кровотечение, и доктор все не мог его унять, а я думала, что помру вот так глупо, накануне венчания.
Зато потом, в церкви, когда священник венчал нас, мы с Михаилом все хохотали. Как представляли, что тут вместо свадьбы могли бы похороны быть, – так и смеялись. Венчалась я в белой кофточке и юбке. Мне их мама купила. Она на свадьбу приехала и когда доведалась, что платья нет, пошла к портному, и быстро пошили мне там кофточку. Родные Мишеньки были недовольны; думали, разве не могла уже мама моя мне платье пошить. Они считали, мы богато жили, но это было не так совсем…
Живот у меня еще небольшой.
А все равно, как наденешь теплую шубу и валенки – кажется, ни шагу ступить не выйдет; повалюсь набок и расшибусь всенепременно.
– Барыня, куда же вы! Обед простынет, – несется мне вслед отчаянный крик Анны.
Не до обеда теперь. Когда Мише нужен морфий – лучше повременить с другими делами, иначе сделается ему совсем худо.
Спешу, тороплюсь в аптеку. И, уклоняясь от колючего ледяного ветра, все вспоминаю наши с Мишей печали.
Никто из родных не знает, что Мишенька болеет. Боже упаси! Тотчас сделается дурно матушке и сестрам его, коли доведаются они о таком. Нет, решительно никому нельзя говорить про этот тяжелый недуг. Но все-таки поговорить с кем-то о происходящем мне хочется. Иногда такая тяжесть на сердце, такая тоска… Но разве есть подле меня тот человек, которому можно открыться? Персонал больницы меня ненавидит. Я пыталась уговорить Мишеньку согласиться, чтобы я работала при нем. Хоть бы даже полы мыла – я на все готова, только бы отвлечься. Но санитарки и фельдшерицы восприняли в штыки: барыня не должна работать. И Мишенька, конечно, не решился им перечить. Рядом со мной нет ни души, чтобы излить свои печали. Но придумала я себе друга – чуткого, внимательного, преданного. Веду с ним неспешные беседы. Вот так я рассказала бы ему о возникновении страшной Мишенькиной болезни: «Привезли ребенка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеотомию. Знаете, горло так надрезается? Фельдшер ему помогал, держал там что-то. Вдруг ему стало дурно. Он говорит: «Я сейчас упаду, Михаил Афанасьевич». Хорошо, Степанида перехватила, что он там держал, и он тут же грохнулся. Ну, уж не знаю, как они там выкрутились, а потом Михаил стал пленки из горла отсасывать и говорит: «Знаешь, мне кажется, пленка в рот попала. Надо сделать прививку». Я его предупреждала: «Смотри, у тебя губы распухнут, лицо распухнет, зуд будет страшный в руках и ногах». Но он все равно: «Я сделаю». И через некоторое время началось: лицо распухает, тело сыпью покрывается, зуд безумный. Безумный зуд. А потом страшные боли в ногах. Это я два раза испытала. И он, конечно, не мог выносить. Сейчас же: «Зови Степаниду». Я пошла туда, где они живут, говорю, что «он просит вас, чтобы вы пришли». Она приходит. Он: «Сейчас же мне принесите, пожалуйста, шприц и морфий». Она принесла морфий, впрыснула ему. Он сразу успокоился и заснул. И ему это очень понравилось. Через некоторое время, как у него неважное состояние было, он опять вызвал фельдшерицу. Она же не может возражать, он же врач… Опять впрыскивает. Но принесла очень мало морфия. Он опять… Вот так это началось…»1
Морфий, морфий…
Как же я его ненавижу!
Бросив на меня подозрительный взгляд, аптекарь дает мне склянку с белыми страшными кристаллами, и я тороплюсь обратно к Михаилу.
Через полчаса муж снова становится таким, каким я его полюбила: оживленный, улыбчивый, предвкушающий прием пациентов, и книги, и ужин, и пылающие в камине поленья. Предвкушающий жизнь…
Миша, отобедав, уходит в больницу, ну а я принимаюсь собирать вещи. На аборт надо ехать мне в Москву, к Мишиному дядьке, известному всей Москве гинекологу. У того свой кабинет в Обуховском переулке, приходящая акушерка и смотровая с операционной.
Михаил, который в Никольском делал десятки выскабливаний, даже не думал мне предложить сделать такую операцию. А когда я заговорила об этом (все же мне не хотелось, чтобы родные знали о том, что ребенка нашего не будет), сделался бледным и злым. «Да как ты можешь думать о том, что я возьмусь оперировать тебя! – вскричал он. – Я болен, а если не смогу кровотечение остановить – что, умереть хочешь прямо на столе, под моим ножом?»
И я тогда обрадовалась жутко. Подумалось мне, что, может, любит мой Мишенька не только морфий, но и меня…
* * *
Работы у судмедэксперта Наталии Писаренко оказалось немного, всего два вскрытия.
Утром она занималась онкологической больной, женщиной сорока семи лет, скончавшейся дома от рака поджелудочной железы. Визуально никаких подозрений в насильственном характере смерти этот случай не вызвал. Да и лицо у покойной было счастливым и умиротворенным. Так часто бывает у тех, кого смерть избавляет от мучений, почти не облегчаемых на последней стадии даже морфинами.
Вторым трупом, доставшимся судмедэксперту, стал некий мужчина лет пятидесяти пяти – шестидесяти, из разряда тех, кого называют лицами без определенного места жительства.
«Таких не очень жалуют случайные попутчики – бомжи воняют, от них не в восторге судебные медики – рассадник туберкулеза и всяческих инфекций. Но смерть бомжей, возможно, еще печальнее их жизни, – думала Наталия, делая забор тканей и жидкостей для исследований. Лежавший на секционном столе мужчина не обещал никакой интриги, состояние внутренних органов подтверждало все признаки утопления ненасильственного характера. – После вскрытия трупы бомжей сносят в подвал морга, и они гниют там годами. Наверное, службы, которые должны хоронить такие тела, только в одном рвение проявляют – в бабок присвоении. В нашем подвале сотни трупов, и никому нет до них дела. Валера, начальник, периодически звонит, орет, требует вывезти – все без толку. Фильмы ужасов можно в нашем подвале снимать. И вот еще один кандидат на размещение этажом ниже. Эх, дядя! Не полез бы бухим купаться – пожил бы еще…»
Диктуя данные по трупу бомжа медицинскому регистратору, пухленькой блондинке в белом халате, Наталия невольно покосилась на соседний секционный стол.
Там лежало тело мальчишки лет двадцати, наркомана, с множественными ножевыми ранениями.
Наталия вздохнула: коллега, которому начальник поручил вскрывать труп, – еще молодой неопытный парень. Наркомана нашинковали в капусту, и судмедэксперт сойдет с ума, описывая и измеряя многочисленные раны. Впрочем, дело не только в муторной технической работе. Сможет ли молодой специалист правильно разобраться в очередности нанесения ударов и, в конечном итоге, верно установить причину наступления смерти?
«Криминала» в морг сегодня привезли достаточно. Только меня, как всегда, Валера жалеет, работой не нагружает, – подумала Наталия, делая знак санитару, что тело бомжа можно зашивать. – Надо будет зайти к нему и популярно объяснить: не стоит относиться ко мне как к тяжелобольной. Я уже полностью восстановилась после пережитого и могу работать с полной загрузкой…»
…Она согласилась участвовать в проекте «Ясновидящие» из-за денег2. Лицезреть на телевизионном экране собственное миловидное личико показалось Наталии, мягко говоря, не сильно вдохновляющей перспективой. К славе и популярности она была совершенно равнодушна, и наблюдать ей всегда казалось более интересным занятием, чем находиться в центре внимания. Но гонорар эксперту, озвучивающему задания для экстрасенсов, пообещали солидный. Наталия, помогающая приюту для бездомных животных, сразу представила мешки корма и утепленные вольеры – и не раздумывала ни минуты.
– Ты увидишь «Останкино» изнутри, узнаешь все о телевизионной кухне! – радовался муж Наталии Леонид. – Слушай, обещай, что все-все расскажешь в мельчайших подробностях! Мне всегда было очень интересно, вот в этих программах типа «Битвы экстрасенсов» участники на самом деле обладают неограниченными возможностями или им банально подсказывают для более зрелищной картинки?
Оказалось – все бывает по-разному, в зависимости от ситуации. Некоторым экстрасенсам никакие подсказки не нужны, для них что прошлое, что будущее человека – как открытая книга. Те, у кого меньше способностей, больше преуспевают на ниве интриг. Но в целом период чистого любопытства, вызванного нахождением рядом с людьми, обладающими паранормальными способностями, продлился недолго. Выяснилось, что среди участников проекта находится коварный преступник, который идет к своей цели по трупам – в прямом смысле этого слова. Конечно, разумнее было бы уйти из «Ясновидящих». Муж, собаки, сын, внучка, интересная работа – в жизни слишком много прекрасного и любимого, чтобы рисковать и становиться пешкой в чужой кровавой игре. И все-таки Наталия осталась. Потому что ей казалось: она сможет предотвратить новые жертвы, она не имеет права пасовать.
Съемки продолжались с утра до вечера. Долгое нахождение среди людей, обладающих сильной энергетикой, повлияло на Наталию. У нее усилилась интуиция, иногда стали появляться видения, показывающие картины из прошлого или будущего. Контролировать или как-то влиять на все эти непонятные явления она не могла. Она училась предсказывать будущее другим – но то, что сама станет жертвой черной магии, Наталия предугадать не смогла.
Из комы, которую близкие посчитали смертью, Наталию вывели девушка-экстрасенс и святая для всех христиан реликвия, оберег Святого Лазаря, подаренный Лазарю Иисусом Христом.
Наталия прошла через ощущение полного разделения с физическим телом. Она наблюдала за горем своих близких, за торжеством преступника. Потом, вернувшись к жизни, она в своей непосредственной прямой манере сообщила друзьям и коллегам, что воскресла из мертвых благодаря помощи высших сил. «А что у вас лица такие резиновые? Не я первая, прецеденты уже были, вы Евангелие перечитайте…» Она пыталась шутить в ответ на косые взгляды, но переломить мнение коллег, явно решивших, что после пережитого Писаренко приобрела серьезные проблемы с рассудком, у Наталии не получилось.
– Люди – это только люди. Они мыслят прежде всего материальными категориями, исходят из собственного опыта, – делилась Наталия с мужем своими переживаниями. – Мне довелось испытать ощущения, которые большинству недоступны. Естественно, все это не понимается и не принимается. Впрочем, без разницы, кто и что обо мне думает. Я чувствую, что очень сильно изменилась. Теперь я точно знаю, что смерти нет. Но, может, лучше было бы, если бы она существовала. Оказавшись без оболочки тела, понимаешь, сколько всего не сделано, сколько возможностей упущено – и это так горько, что я даже описать не могу, в физическом мире люди не испытывают таких состояний и интенсивных эмоций. Я стала терпимее. Все пройдет: все глупости, все обиды. А еще мне теперь намного больнее смотреть на все эти проблемы с сигаретами, алкоголем и наркотиками. Люди не понимают, что творят. Если бы они понимали и осознавали – производители табака и алкоголя разорились бы…
Наталия стремилась, чтобы ее жизнь вернулась в прежнее русло. И при этом понимала: целиком это вряд ли возможно, слишком многое изменилось. Она уже никогда не сможет безрассудно тратить время, совершенствоваться в язвительности, издеваясь над окружающими, потакать своим маленьким слабостям. Да еще и эти непонятные видения…
Пожалуй, в последнее время наблюдалось что-то общее в странных картинах, возникающих в сознании Наталии. Как правило, все они касались состояния здоровья человека.
Видение начиналось как образ отдельного органа, например, легких. На органе угадывалось темное пятно, присматриваясь к которому, можно было понять, какое заболевание поражает ткань органа. Далее область поражения или исчезала, или увеличивалась.
В принципе, ничего принципиально нового для себя Наталия не видела.
Легкие, пораженные эмфиземой, были повышенно воздушными, их эластичность просматривалась как значительно сниженная; амплитуда расширения и спадения при дыхании была незначительной. У многих людей просматривались суженные утолщенные мелкие бронхи, вздутые, с густой светло-серой слизью. Диагноз тоже ставился без труда – бронхиальная астма.
То, что обычно судебные медики видят после вскрытия, Наталия могла иногда рассмотреть на совершенно живом, зачастую еще не подозревающем о своем заболевании человеке.
Но было и то, что не увидишь на вскрытии.
Иногда после диагностики заболевания следующим кадром могла прийти картинка последних часов жизни человека, его кончины и отделения энергетических оболочек от физического тела. Наталия смотрела в глаза живого человека – и видела его смерть…
Иногда Наталия осознавала, что легко может силой мысли убрать незначительные повреждения на органе. В такие минуты она чувствовала, что словно становится проводником для ослепительной мощной силы, восстанавливающей через нее здоровье человека.
Но это было возможно не во всех ситуациях. Например, удалить у мужа видимые как темные точки вирусы из носоглотки она не могла. Или то же повышенное давление, которое Наталия видела как изменение окраски крови в сосудах, у одного человека лечилось за пару секунд, а другому, тоже страдающему от повышенного давления, она помочь не могла – хотя визуально тот случай казался более легким.
– Может, тебе надо стать целителем? Чем больше ты будешь заниматься, тем лучше будет результат, – рассуждал Леонид, изумленно поглядывая на свою жену, подробно рассказывающую о своих видениях.
Но подобное предложение мужа у Наталии энтузиазма не вызвало.
– Если бы я хотела быть врачом и кого-то исцелять, я бы пошла на лечфак, – фыркнула она. – Но живые больные с их нервами, немытыми порой телами и страданиями всегда казались мне малоинтересными. И потом, я еще на первых курсах практики поняла – помочь врач может не всем. А почему – никогда со стопроцентной точностью не объяснишь, даже если посадишь зрение в библиотеке или будешь практиковать с утра до вечера. То есть даже добросовестный врач не может при всем желании спасти всех пациентов. Но кто его избавляет от ответственности за смерть? У каждого врача – свое персональное кладбище заморенных пациентов. И можно делать вид, что его нет. Только совесть знает – оно есть. Это один из аргументов, который привел меня в судебную медицину. По моей вине никто не умрет… А теперь… Теперь я вообще не вижу смысла в лечении. Любая болезнь – это результат неправильной жизни человека, неправильного питания, плохих мыслей. От всего этого тело начинает разваливаться. И страждущий быстро рвет когти за исцелением: спасите-помогите. То есть сам все разломал – а чинить другим. Настоящее выздоровление начинается с изменения сознания пациента, с понимания его ответственности за болезнь. Честно говоря, лень все это объяснять, даже браться не буду…
Да, Наталия Писаренко в последнее время очень сильно изменилась.
Начальник, видя все это, жалел ее и выделял Наталии самую простую работу. Смиряться с таким, по умолчанию принятым, немного инвалидным статусом она не собиралась…
…Она вышла из секционного зала, поднялась на второй этаж, где находились кабинеты судмедэкспертов, и, проходя мимо зеркала, вздохнула.
К собственной внешности у Наталии претензий не было. Она понимала, что ей здорово повезло и с гладкой кожей, на которой не появилось еще ни единой морщины, и со стройной фигурой, не меняющейся даже от излишне калорийного питания.
Из зеркала на Наталию немного грустно смотрела высокая рыжеволосая женщина с голубыми глазами, выглядящая максимум на тридцать лет. Подобная моложавость часто вводила в заблуждение поклонников Наталии. У мужчин просто падала челюсть, когда Наталия открывала портмоне, демонстрировала фотографию внучки и весело объясняла, кем именно ей приходится хорошенькое пухлощекое чадо.
Отражение в зеркале было привычно-эффектным. Однако светло-зеленая пижама могла бы оказаться и почище. Должно быть, когда санитары вскрывали тела, из артерий забил фонтанчик крови, украсивший пижаму мелкими красными капельками брызг.
«Перед тем как клеить с Валерой разборки, надо зайти к себе в кабинет и переодеться», – подумала Наталия, отворачиваясь от зеркала.
– Рыжая, ты чего мобилу не берешь? Я как раз к тебе бегу! – закричал выскочивший из кабинета шеф. Кабинет Валеры располагался в конце коридора, начальник несся к ней со всех ног.
Наталия пожала плечами. Ну вот, падение бутерброда маслом вниз триумфально состоялось. Не хотела она представать пред светлы Валерины очи в окровавленной пижаме – а шеф сам явился не запылился, легок на помине. Впрочем, это нетрагично: Валера – профессионал и все понимает. А брать с собой в секционную мобильный телефон – дело неблагодарное. Руки у эксперта часто в кровище. Перчатки стаскивать лень. Минуту отвечаешь на звонок – потом пятнадцать оттираешь аппарат от бурых разводов. Зачем это надо? Проще оставить телефон в кабинете, а потом перезвонить на входящие.
Лицо Валеры, непривычно серьезное, не предвещало ничего хорошего.
– Твоего сына задержали. По подозрению в убийстве, – пробормотал он, переводя дыхание.
Тонкие темные брови Наталии недоуменно взлетели вверх:
– Димку? Моего Димку задержали? За убийство?! Что за бред!
Валера сочувственно вздохнул:
– Ты только не волнуйся. Будем все выяснять и разбираться…
* * *
– Ты спалишь «тушкану» сцепление, – спокойно заметил Леонид Писаренко, наблюдая за лихорадочными попытками жены обогнать довольно резво мчащийся впереди грузовичок. – Прекрати метаться из стороны в сторону. Пять минут ничего не решат. А вот если мы попадем в аварию – придется задержаться надолго.
Наталия закусила губу.
Леня, ее надежный уравновешенный муж, как всегда прав. Вот он – молодец, само невозмутимое спокойствие. А ведь ему пришлось сложнее – он отсыпался после дежурства; ночь накануне выдалась неспокойной, с большим количеством выездов. Только пришел домой, принял душ и задремал – и тут звонок, сын задержан по подозрению в убийстве. Такое пробуждение явно приятным не назовешь!
Конечно, волнениями Димке не поможешь.
Леня прав: надо снизить скорость, спокойно добраться до следователя, выслушать его объяснения и без эмоций выбрать наиболее эффективный способ помощи сыну.
Только все эти рассуждения – на уровне мозга. А сердце все извелось!
Димка, Димка! Глазищи огромные, карие на смуглом лице, шапка черных волос – красавчик, по нему всегда все бабы млели. На журфаке преподавательницы прохода не давали – давайте, молодой человек, пожалуйте на кафедру телевидения, камера вас любит. А Димка любил газеты и вежливо это объяснил телевизионным дамочкам.
У сына талант: в небольшой статье может так прописать проблему или судьбу человека – читатели рыдают.
Димка великодушный, очень добрый. Молодцы они у себя в газете, постоянно благотворительные акции организовывают. То детскому дому помощь собирают, то больнице.
– Я, когда стал этим заниматься, понял в очередной раз, что Бог есть, – как-то сказал сын, делясь подробностями такого благотворительного мероприятия. – Денег надо было собрать – сто тысяч баксов за неделю. Состояние девочки ухудшалось, операция требовалась срочно, причем платная, за границей и за бешеные бабки. Сроки были совершенно нереальными, и мы это понимали. Набрали, условно говоря, три копейки, а нужен рубль. И тут в последний час акции вдруг приходит какой-то чувак. Выглядит как бомж, его даже охрана в редакцию не хотела пускать. У мужика того была клетчатая сумка, как у челнока, а там деньги. Я чуть не заплакал. Я видел чудо. По всему выходило – оно не случится. И все-таки – произошло…
Естественно, и недостатки у сына присутствуют. Живой же! Как-то помял крыло чужой тачки и по-хамски уехал; а еще собирает свои дурацкие каски – пока дачи не имелось, вся квартира была ими захламлена, и стоят эти мятые железки времен войны, между прочим, недешево. Он любит алкоголь больше, чем следует. Он сначала двигает обидчику в глаз, а потом думает, стоило ли это делать (если вообще думает).
Конечно, Дима не ангел.
Но между ним и убийством – пропасть.
Обычно парень писал статьи про тех, кто находится по ту сторону решетки.
Вот ведь, от сумы и тюрьмы – оказывается, чистая правда…
– Наталия, не молчи, – муж осторожно коснулся теплыми пальцами ее колена, и она слабо улыбнулась. – О чем ты думаешь?
– О Димке, конечно. Да, он не святой. Но эти обвинения нелепы!
– Мы со всем разберемся. Какое убийство? Дима не может иметь к этому никакого отношения!
Наталия треснула ладонью по рулю. Темно-серый «Хендай Тускан», любовно называемый в семье «тушканом», обиженно пикнул.
– Лень, надо было тебе вести машину. Сейчас меня особенно бесят эти чайники за рулем!
Проторчав в пробке час, они наконец добрались до следственного отдела.
Заглушив двигатель, Наталия пулей вылетела из машины и помчалась в здание.
– Вы к кому? – прокричал вслед сидевший у входа полицейский.
– Муж объяснится, – она махнула рукой и исчезла в проеме, за которым начиналась лестница.
Следователь Алексей Георгиевич Семенов, если судить по табличке, прикрепленной к двери, был счастливым обладателем отдельного кабинета.
Наталия для проформы стукнула в дверь костяшками пальцев и в ту же секунду распахнула ее.
– Гражданка, выйдите! – нервно взвизгнул сидевший за столом полный мужчина. Он прикрыл рукой телефонную трубку и постарался придать своему красному одутловатому лицу строгое выражение. – У меня важный разговор.
– Гражданка выйти даже не подумает. – Наталия уселась на стул, расстегнула пиджак. Заложив ногу за ногу, она открыла сумочку и достала оттуда свое служебное удостоверение.
– Дорогая, я перезвоню! Да понял я – куплю окорочков вечером! – недовольно буркнул следователь, швыряя трубку старенького аппарата. – Я просто счастлив, что вы – судмедэксперт. Мне ваш начальник уже весь телефон оборвал. Но это все равно не дает вам права нагло ко мне врываться. Будете просить за своего сыночка?
Наталия нервно улыбнулась, прислушиваясь к своим ощущениям.
Первый порыв – вскочить и залепить в упитанные щечки Алексея Георгиевича пару звонких пощечин.
За что?
Да он же мудак, типичный представитель мерзкой следовательской породы!
Треплется в рабочее время явно с женой по телефону – и при этом на понтах весь, изображает из себя жутко занятого человека.
Судебные медики знают, чем эти следователи занимаются. Не раскрытием преступлений, нет. Это только в книжках и фильмах честные следователи напрягают извилины, пытаясь вычислить преступника. А в реальной жизни вся их энергия на другое направляется – как бы это так эксперту руки выломать, чтобы он дал заключение, позволяющее уголовное дело не возбуждать.
