Czytaj książkę: «Сокрытые»

Czcionka:

Истинное призвание каждого состоит только в одном – прийти к самому себе. Кем бы он под конец ни стал, поэтом, безумцем или пророком, – это не его дело и в конечном счете не важно.
Герман Гессе. Демиан

Редактор Ирина Ивонина

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Мария Ведищева

ISBN 978-5-0060-6790-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Она бежала босиком. На серый, истоптанный снег Центрального бульвара ложились отпечатки маленьких ступней и капли крови. Фонари хлестали желтыми лучами по тонкой шее и измученному лицу. Ветер трепал волосы, раздувал длинное платье, норовил сорвать его с худенького тела, будто всегда мечтал носить шелка и случай наконец подвернулся.

Никто не понял, откуда она взялась. Не иначе как выпрыгнула из стены ближайшего здания или упала с неба. Увидев ее, прохожие вздрагивали, в недоумении провожали взглядами удаляющуюся фигурку. Не сговариваясь, они поднимали выше отороченные мехом воротники, натягивали глубже капюшоны. Дрожь пробирала от мысли, что кому-то вздумалось дурачиться в такой холод. Один даже заявил об этом вслух, но другой сделал предположение вернее: стряслась беда. Совсем неподалеку.

В тот же миг пугливые благоразумно решили не вмешиваться, любопытным наоборот захотелось узнать, в чем же дело. Мальчик с тяжелым ранцем на плечах первым бросился вдогонку.

Женщина едва ли сознавала, сколько внимания привлекает, не отвечала на удивленные восклицания, двигалась неловко, сбиваясь с ритма и поскальзываясь на льду.

Ей крикнули:

– Ты осторожнее, убьешься ведь!

Услышала, остановилась и согнулась, уперлась ладонями в колени, пытаясь перевести дыхание. Мимо пролетел автомобиль, за ним – следующий. Светофор на пешеходном переходе горел красным.

Кто-то спросил:

– Помощь нужна?

Тряхнув головой, она откашлялась и распрямилась. Слабая улыбка появилась на замерзших губах и удивила собравшихся посильнее слов.

– Да, я должна успеть к нему… в последний раз…

Стали отговаривать:

– С ума сошла? Простудишься в лучшем случае. А обморожение вообще не шутка!

Взмахнув руками, она кинулась наперерез машинам и только чудом не попала под колеса. Остальные дождались зеленого сигнала, вышли на широкую проезжую часть.

– Этот поступок романтичнее, чем в кино, хоть и бесполезен, знаете ли, – рассуждал во весь голос закутанный в пальто весельчак.

– Неправда, – с жаром возразили ему, – это прекрасно, а у вас сердца нет!

– Что происходит? – поинтересовались встречные.

– Любовь, банальная любовь тут происходит! Расходитесь, мешаете проехать транспорту…

Парнишка с ранцем не узнал, чем закончился спор, помчался вперед. К тому времени босая вымоталась, зацепилась одной утратившей чувствительность стопой за другую, рухнула ничком. Очередные доброжелатели поспешили к ней, но, заметив странный для зимы наряд, трогать не посмели. Отовсюду стекались зеваки; они таращились, ахали, но не догадались согреть ту, что лежала на тротуаре.

Продрогшая, со свежей ссадиной на подбородке, она неуклюже встала на колени, зачерпнула снега, хорошенько потерла им глаза, а затем обернулась. Под ее безумным взглядом люди отступили на шаг. Многие запомнили искривившийся в ужасе рот и хрипловатый стон:

– О-о, только не сейчас! Пожалуйста, не надо!

Толпа зашевелилась, посыпались предложения:

– Давайте позвоним в полицию, на женщину напали, очевидно же.

– Вызовем скорую, врач лишним не бывает…

У каждого в душе рос страх, а взоры приковали к себе грязные, израненные ноги.

Шатаясь от усталости и холода, неизвестная поднялась, прижала ладони к лицу и поплелась дальше. Внезапно в воздухе образовалась дымка. С каждой секундой видимость ухудшалась, но, сощурившись, еще можно было разглядеть тонкий силуэт. Беглянка снова прибавила скорость, но теперь ее мотало из стороны в сторону, будто ослепшую. Вдруг ее схватили, повалили наземь. Густое марево накрыло бульвар, а через мгновение почти рассеялось. Лишь там, где упала женщина, туман стоял плотной стеной. В привычный городской гул ворвался душераздирающий вопль.

Точно зачарованные, десятки свидетелей нырнули в белое облако, окружили место происшествия. Человек в первом ряду пожирал глазами того, кто находился рядом с бездыханным телом. Но едва вдалеке завыли сирены, он очнулся, схватил за шиворот мальчишку с ранцем и вытащил того за пределы круга. Вернувшись, человек рявкнул:

– Уберите отсюда детей! Здесь опасно! Это Туманный!

Часть первая.
Сомнение

Глава первая

Раньше мне нравилось представлять себе огромный, залитый светом зал с длинными рядами кресел. Для удобства они были расставлены группами, словно в театральном партере, точно так же обиты красным бархатом и плавно изгибались в спинках. Но их занимали не зрители, готовые внимать высокому искусству, а те, кто любит записывать сны. Люди по очереди заходили в мой зал, неторопливо рассаживались, а когда свободные места заканчивались, я поднималась на сцену и задавала главный вопрос: зачем мы это делаем? Все, конечно, тут же отвечали мне, и у каждого находился особый повод, убедительное оправдание бесполезной в общем-то привычке; они спорили между собой, пытаясь выяснить, кто лучше понимает ее смысл, в чем-то даже соглашались, а встретив полного единомышленника, горячо обнимали его, родного теперь человека. Я твердо верила, что жизнь потеряет добрую часть очарования, если из нее исчезнут сны и сама память о них, поэтому по вечерам клала на тумбочку около кровати раскрытый блокнот. Раз в несколько месяцев его страницы расцветали четкими, подробными образами, но в большинстве случаев жестокое утро забирало все ценное, оставляя мне скупые обрывки фраз, не связанные между собой детали событий да отголоски идей, невесомо затаившихся на краю сознания.

Помню, в день, когда начались видения, я сидела в постели, снова и снова перечитывая последнюю запись в блокноте. «Уходи отсюда, не трогай меня!» – визжали слова, нацарапанные остро заточенным карандашом пару минут назад, а в ушах неприятно звенело. И откуда взялся этот звон, если я не кричала? Вздохнув, я рухнула обратно на подушку и крепко задумалась. Кажется, то существо снилось мне прежде, но не настолько ярко: в памяти засели очертания высокой фигуры и ощущение ужаса от пронзительного взгляда. Я даже не понимала, мужчина передо мной или женщина, человек или зверь, но существо смотрело мне прямо в глаза, а я стояла съежившись – маленькая, слабая, беззащитная – и почти сразу перестала сопротивляться, просто сдалась. Все равно вокруг нас стеклянные стены без дверей: от него мне не сбежать и ничего не утаить.

Сегодняшний сон чем-то напоминал старую легенду о тех, кого в прошлом называли Живущими в тумане. Впервые я услышала о них, едва мне исполнилось шесть. В тот год родители занимались важным исследованием, часто задерживались на работе допоздна и просили знакомых присмотреть за мной. Кто-то соглашался охотно, и тогда мы весело играли, пели песни, смотрели мультфильмы; кто-то считал достаточным разогреть ужин и вовремя отправить ребенка в постель. Больше всего мне нравилось проводить вечера с нашей соседкой. У нее были добрые ясные глаза и седые волосы, уложенные в пышную прическу. Жаль, ее имя вылетело из головы. Та женщина знала уйму интересных историй, а однажды поведала страшную тайну. «Запомни, милая, – сказала она, – порой можно встретить человека, который способен сделать чуть больше, чем остальные. Ты учти, речь сейчас идет не о простых талантах, их-то природа раздает щедро, бери да пользуйся, коли сумеешь. Нет, детка, тут штука посложнее: среди нас живут люди сродни волшебникам из твоих книжек. Они предсказывают будущее, мысленно передают сообщения через тысячи километров и делают еще многое-многое другое! Конечно, верят им далеко не все, над ними даже насмехаются, называют обманщиками или безумцами, но я видела их возможности своими глазами, ближе, чем тебя сейчас!»

Это взволновало меня. Стоило родителям вернуться домой, я бросилась к ним с расспросами, но они, сердито глянув на соседку, ответили, что им ничего не известно, а подобные разговоры – обычные суеверия и глупости, и обсуждать их – значит тратить жизнь попусту. Пару дней спустя мама объявила радостную новость: исследование окончено и теперь она будет возвращаться домой вовремя. Еще меня настоятельно попросили не беспокоить никого своими россказнями об особенных людях. Соседку с тех пор я изредка встречала на улице, она держалась подчеркнуто холодно: вежливо кивала в ответ на приветствие и проходила мимо. Лишь раз она задержалась на несколько секунд, упрекнула меня за болтливость и шепнула, что Живущие в тумане, благодаря своим способностям, могут оставаться неузнанными до тех пор, пока сами не захотят раскрыть себя. Больше женщина не сказала мне ни единого слова, а через три месяца скончалась от пневмонии. В ее дом тут же въехали дальние родственники, довольно неприятная супружеская пара; они жили замкнуто и почти не выходили на улицу, предпочитая общество друг друга. Время от времени разлетались слухи о странных событиях, происходивших в окрестностях. Наверное, те истории были откровенными выдумками, но я верила в них и связывала с теми, кого так желала найти. Я представляла Живущих в тумане настоящими героями – с благородными лицами в красивых, развевающихся одеждах, мечтала когда-нибудь познакомиться с ними, а еще лучше – стать одной из них. Теперь-то смешно вспоминать об этом, но детство, проведенное в Калмси, маленьком городке на краю леса, где главное развлечение мужчин – охота на птиц, а удел женщин – ожидание счастья, немало поспособствовало буйству фантазии. Уж очень колоритно выглядела местная природа.

Все изменила реальность, которая рано или поздно вмешивается в беззаботную жизнь, вычеркивая из нее волшебство. Мама с папой хотели дать мне лучшее образование, поэтому выбрали престижную школу в часе езды от дома. Там преподавали отличные учителя, но нагрузка была слишком высокой, и в восемь лет я тяжело заболела. «Нервный срыв, – пожимая плечами, говорили родители в ответ на расспросы знакомых. – Она у нас оказалась такой слабенькой, даже удивительно». Тот год запомнился мне плохо, следующий – еще хуже, но именно тогда сны и грезы перестали иметь значение, потускнели, смазались, и я надолго забросила свой блокнот. Наивная красота детства ушла безвозвратно, а вместе с ней пришлось распрощаться с мечтами об избранности, о будущем, полном приключений и невероятных свершений. Потом я выросла, и, хоть снова записывала сны, в двадцать восемь лет мне было очевидно: Марта Кержес – самый обыкновенный человек.

Я закрыла глаза, устроилась поудобнее и снова попыталась восстановить подробности ночного кошмара, но ничего не шло на ум. Хорошо хоть основную идею удалось ухватить, вдруг получится как-нибудь использовать ее. Лучи солнца пробрались в щель между плохо задернутыми шторами и упали мне на лицо, заставив поморщиться. Ненавижу рано просыпаться. Меня ждут сегодня в ресторане к восьми часам вечера, а впереди целый день. Можно еще немного поспать, а потом вдоволь нагуляться, пообедать в каком-нибудь уютном кафе на другом конце города, вернуться к себе и закончить статью для газеты. Или лучше поработать сегодня подольше? Задремать не вышло, я опять зевнула, потянулась и решительно спустила ноги с кровати: пора вставать.

Утро всегда начиналось с большой чашки кофе на завтрак. Возясь на кухне, я взглянула на календарь и тут же обвела красным фломастером дату в кружок: ровно семь лет назад Лардберг стал моим домом. Я закончила университет, устроилась работать в газету «Мнение» и искала недорогое жилье поближе к редакции. Мне понравилось несколько вариантов, но решающим аргументом в пользу квартиры на четвертом этаже дома номер двенадцать по Подвижной улице оказался вид из окна: двор с небольшим садом. Сейчас-то сад был заброшен и успел зарасти сорной травой, пожухлой и безвольно распростертой на земле, но раньше там цвели чудесные цветы, укрытые мазками тени от деревьев, а чьи-то руки ухаживали за ними, оберегали от непогоды и любителей бесплатных букетов. В городе частенько обрывали клумбы, разбитые на самом виду, но наш сад никогда не трогали, а теперь он лежал внизу – забытый, ненужный клочок земли, пятно живой природы среди засилья кирпичных стен. Я распахнула настежь окно и залюбовалась тонкими липами, заслушалась шелестом их желтых листьев на ветру. Стояло мое любимое время года – золотая осень, самая романтичная и вдохновляющая пора для писателей, художников, музыкантов и всех тех, в ком есть хотя бы капля творчества.

Такие дни придавали сил и уверенности, ведь именно в середине прошлой осени я закончила свой главный труд – психологический роман о трех поколениях одной семьи, в которой все, даже самые младшие, портили друг другу жизнь с улыбкой на губах, привычно повторяя фразу утешения, фамильный девиз, скрепляющий людей надежнее любви: «Я рядом, я желаю тебе блага». У читателей книга имела успех, а пара известных критиков окрестили меня литературным открытием и молодым дарованием. Это приятно щекотало самолюбие, однако без отрицательных отзывов тоже не обошлось, и в некоторых из них со мной расправились сурово, обозвав роман ужасающе бесчеловечным, а вместе с ним заклеймив позором и автора. Суматоха продлилась недолго, и сейчас я тщетно пыталась найти тему для новой книги, а пока искала – работала на газету, публикуясь под псевдонимом. Свое настоящее имя я оставила литературе, самонадеянно мечтая стать знаменитой. Но как же часто, сидя в тишине маленькой квартиры, я предавалась унынию и думала, что все самое лучшее я уже создала и тот единственный роман – предел моих возможностей! Я ненавидела себя за эти мысли и знала: стоит окончательно им поддаться, они тут же пустят в голове ядовитые корешки, стремительно разрастутся, а любая дальнейшая деятельность будет отравлена ощущением собственной никчемности. Но чем больше я мучила себя, стараясь написать хоть что-то действительно стоящее, тем хуже получалось: смысл ускользал, размазываясь по банальному сюжету, и тонул в пустой болтовне героев. Я проводила вечера, просматривая критические обзоры на чужие произведения, и очень скоро даже разгромные рецензии начали вызывать во мне тянущее чувство зависти, поскольку неудачливый автор все равно считался талантливее меня: он-то закончил свою книгу, а я, по-хорошему, не начала.

Кофе сварился, покрывшись нежной коричневой пенкой; я аккуратно перелила его в чашку, вышла в гостиную и, подойдя к библиотеке, – большому дубовому шкафу, доставшемуся мне от предыдущих жильцов, – совершила ежедневный ритуал: медленно провела пальцем по рядам книг, упрашивая авторов поделиться со мной мастерством сочинять шедевры. Они никогда не отзывались сразу – мои любимые, гениальные, давно умершие люди, – а давали подсказки на страницах томов, испещренных словами. Стоило открыть один, и я забывала о времени, пробегая глазами по знакомым абзацам, находя в них новые оттенки, отмечая наиболее удачные речевые обороты и неизменно поражаясь силе искусства рассказывать истории. Я им недостаточно владела и от этого часто злилась, расстраивалась, но в душе лелеяла надежду, что со временем и у меня получится написать великий роман. Я не собиралась сдаваться, но пока в самом углу верхней полки скромно стояла единственная книга, на твердой красной обложке которой золотыми буквами было выбито мое имя и символичное заглавие: «Темнота». Именно в нее я погружалась каждый день все глубже и глубже, в бездонную темноту творческого кризиса и простого человеческого отчаяния.

– Ладно, хватит страдать, – сказала я вслух. – Беккер ждет статью к семи часам, а у тебя пока нет ничего, кроме набросков.

Рив Беккер – мой друг и начальник, главный редактор газеты «Мнение». Мы познакомились, когда я пришла на собеседование, держа в руках папку со своими публикациями в студенческом журнале и маленьком новостном издании города Калмси. Высокий, подтянутый, с постоянно взлохмаченными, чуть вьющимися темными волосами и внимательным взглядом зеленых глаз, Рив оказался старше меня всего на десять лет. Он успел хорошо зарекомендовать себя в профессиональном сообществе, но занял ответственную должность сравнительно недавно, поставив цель любой ценой сделать газету лучше. Он жестко и методично вносил изменения в работу редакции: безжалостно увольнял репортеров, халатно относящихся к обязанностям и не оправдывающих ожиданий, самостоятельно нанимал новых сотрудников и уделял особенное внимание их обучению, расширял тематику статей, искал новые формы подачи материала. Он убрал со страниц все рисунки, шаржи, карикатуры, оставив только строгие, но качественные фотографии и много текста. «В моей газете нет места для кривляний!» – сказал он, закрывая юмористический раздел, и «Мнение» превратилось в издание для серьезных людей. Но превыше имиджа, известности или заработка Рив заботился о правдивости и обоснованности публикаций. Все знали, что у него пунктик на эту тему и что он вытрясет всю душу из своих подчиненных, если будут сомнения в достоверности сведений. «Вы обращаетесь к людям напрямую, – внушал он нам на планерках, – ваши слова запоминают, обсуждают с соседями и пересказывают в очередях. Это накладывает на вас огромную ответственность! Каждый раз, прежде чем начать писать, подумайте, какую информацию вы хотите принести в этот мир!» Я думала, писала и хотела быть похожей на Беккера. Казалось, он не знает усталости, живет исключительно своим делом, частенько ночуя в редакции прямо за рабочим столом, но с ним газета без труда переросла формат простого источника новостей, вдвое увеличилась в объеме, стала самой читаемой в Лардберге и его окрестностях, а постепенно захватила и другие города. С каждым годом телевидение и новостные порталы в сети приобретали все большую популярность, но мы крепко держались на плаву. Я искренне считала, что только благодаря стараниям Рива Беккера и подобных ему трудоголиков печатная пресса продолжает интересовать людей, но в глубине души знала: немалая заслуга в нынешнем успехе газеты принадлежит мне.

Беккеру понравилась моя манера изложения материала, поэтому, не откладывая в долгий ящик, он перезвонил и предложил место, но предупредил: работать на него сложно, и если я не желаю развиваться как журналист, то попрощаемся мы еще быстрее. Я рассмеялась и охотно согласилась на его условия. Энергии было хоть отбавляй: прежде всего, я жаждала признания, а кроме того, безумно влюбилась в своего шефа с первого взгляда. Я порхала по редакции, словно у меня выросли крылья, представляя будущее, полное романтики и славы, однако неделю спустя парочка репортеров поделилась слухами о насыщенной личной жизни главного редактора да посоветовала не слишком надрываться, ведь безотказных Рив моментально по уши заваливает поручениями. В тот день я узнала, что любить начальника – дурная затея, а мой энтузиазм заметно поутих. Остальное довершил вспыльчивый характер Рива Беккера, который настойчиво помогал умирать неуместным чувствам. Когда Рив бывал недоволен результатом, то критиковал жестко, не стесняясь в выражениях, и не раз я покидала его кабинет со слезами на глазах. «Опять разобиделась? – спрашивал он потом вместо извинений за свою грубость. – Но иначе ты не научишься! Поверь, никто не будет работать хорошо, если его гладить по голове да уговаривать постараться. Вот, посмотри сама, текст получился в разы лучше, чем та ерунда из твоего черновика. Видишь разницу? Колоссальная! А ты всего-то приложила чуть больше усилий и разобралась в проблеме. Разве это трудно сделать без моих напоминаний?» Да, поначалу трудности преследовали меня, желание уволиться из газеты возникало от одной сердитой команды Беккера: «Переделать немедленно!», но успокоившись, я наблюдала за ним, пыталась понять ход рассуждений, предугадать замечания. С этим человеком я могла получить бесценный опыт, поэтому, стиснув зубы, выслушивала язвительные комментарии, молча кивала, громко соглашалась, когда он того требовал, и убеждалась в очевидном: мне до него расти и расти.

Рив действительно нагружал меня все больше, но он же выступал в роли последовательного, пусть и не всегда терпеливого, учителя. Через три года именно он предложил мне попробовать писать еще и под псевдонимом. Точнее, не предложил – приказал. «Я не хочу постоянно печатать Марту Кержес, – объяснил главный редактор, возбужденно барабаня пальцами по столу. – Безусловно, ты добилась некоторого успеха и читателям нравишься, они узнают твой стиль, но как автор ты застряла в одной точке, строчишь по шаблону. Хватит, пора идти вперед. Представь себя совсем другим человеком, с другим характером, внешностью, привычками. У тебя другой образ жизни, другие задачи и цели. Представила? Тогда покажи мне, кто ты! Давай-ка, шевелись, начинай прямо сейчас! Вот мы с тобой встретились, я тоже не знаю тебя, впервые вижу, и у меня уже есть Кержес! Ну и чем ты лучше нее или лучше всех тех журналистов, которые хотят попасть к нам? Удиви меня, заставь снова нанять именно тебя!»

Если Рива захватывала идея, он отдавался ей целиком и начинал кричать, не заботясь о том, что сотрудники редакции слышат каждое слово через тонкие стены кабинета. Мне не оставалось ничего иного, кроме как под сочувственные шуточки коллег сесть за рабочий стол и создать себе новую личность. После долгих размышлений появился Марк Риверс, суровый интеллектуал, критически настроенный ко всему; его имя, сложенное из букв наших с Беккером имен, сначала выглядело обычной шуткой, попыткой уколоть шефа за дурацкое задание, но уже через три недели я подписала так свою статью. Эксперимент удался, читатели Риверса приняли, и вскоре он окончательно заменил на страницах газеты молодую журналистку Марту Кержес. Мне так работать было даже проще.

По выходным я любила запираться в квартире, сочиняя рассказы, но это пришлось бросить, едва в голове зародился сюжет для полноценного романа. Я стала одержимо писать днями и ночами, будто кто-то того и гляди отнимет все мысли, жалела каждую минуту, потраченную впустую на обед, дорогу или сон, а когда упомянула об этом в разговоре с Ривом, он с каким-то неожиданным облегчением хлопнул себя по лбу и захохотал, но, отсмеявшись, горячо поддержал мою идею. Скорее всего, именно тогда он окончательно понял, что я чего-то да стою, начал вести себя тактичнее, сдержаннее выражать эмоции, а потом и вовсе взял меня под опеку. «Нужно беречь юный талант!» – провозглашал он, если я допоздна засиживалась за компьютером в редакции, и отвозил меня домой отсыпаться. Доброта не пропадала даром: я выкладывалась на все сто процентов, выполняя долг перед газетой. Так мы с Беккером преодолели основные разногласия, прониклись уважением друг к другу и даже сумели подружиться. Нас объединял страшный недуг: мы оба безнадежно помешались на печатном слове. Это было наше божество и проклятие; к нему мы взывали, его осуждали, но жить без него не могли.

Даже сейчас, работая по очередному заданию редакции, я улыбалась, вспоминая праздник в честь выхода моего романа. Беккер взял всю организацию в свои руки, а мне поручил веселиться и ни о чем не беспокоиться. Не знаю, чувствовала ли я себя хоть раз счастливее, чем в тот день, когда подписывала незнакомым людям экземпляры книги, принимала поздравления, отвечала на вопросы читателей. Кто-то постоянно обнимал и фотографировал меня, а еще мы пили шампанское, так много шампанского, что ближе к ночи Риву пришлось крепко взять меня под локоть и в очередной раз доставить домой. Когда я очнулась, уже перевалило за полдень; на тумбочке около кровати я нашла стакан воды и таблетку от головной боли, заботливо оставленные моим вчерашним рыцарем, а на подушке лежал листок бумаги, исписанный его размашистым почерком: «Ты мой любимый автор, Марта, и достойна быть знаменитой! Если снова начнешь сомневаться, знай, я всегда буду в тебя верить. Без вариантов».

У меня не было ни малейшего представления о том, что я успела разболтать ему под действием алкоголя. Кажется, назвала его чем-то вроде родной занозы в заднице, а он долго над этим смеялся, сочтя упрек за комплимент. Да и записка говорила сама за себя: дотошный Рив Беккер признал мой успех!

Я снова улыбнулась, но на этот раз от внезапно нахлынувшей грусти. Годы работы в газете не прошли впустую: я хорошо уяснила, как нужно подать материал, чтобы он понравился и читателям, и главному редактору «Мнения», поэтому слова в черновик статьи, который мне предстояло сдать через несколько часов, подбирались легко. Скучая перед ноутбуком, я взяла телефон и зачем-то обзвонила шестерых специалистов, попросила дать комментарии, задала кучу вопросов, уточнила детали. Беседы вышли интересные, но веселее не стало: именно загруженность в газете мешала взяться за новый роман. Мысли расползались по хрустящим страницам периодического издания, наотрез отказываясь складываться в серьезное произведение. «Вздор!» – оборвала я себя, но тут же уткнулась в экран, выискивая в тексте несуществующие противоречия, снова отодвигая мечту о книге на задний план. Почему-то выдумывать оправдания неудачам всегда гораздо проще, чем устранять причину.

С Беккером мы договорились встретиться на вечеринке, которую редакция устраивала для сотрудников и партнеров. «Потрудился – отдохни» – так звучал девиз мероприятия. А уж развлекаться мы умели: все сопровождалось оглушительной музыкой, танцами до упаду, фейерверками, изысканной едой и напитками. Многие в городе осуждали нас за расточительность, называли тунеядцами, нагло приказывали пожертвовать деньги в благотворительные фонды, а не проматывать в угоду собственным желудкам – редакция вообще часто получала письма с требованиями разного сорта – но были и те, кто упрашивал выдать им приглашения, ведь начинающие журналисты видели в этом шанс заполучить нужные контакты. Сегодня нас ждали в «Вернисаже», самом помпезном ресторане Лардберга. Отправив файл на печать, я взглянула на часы и обомлела: день пролетел, времени на сборы оставалось мало.

Я вызвала такси и побежала одеваться. Новое платье цвета зимней ночи, тонкие чулки, туфли на шпильках и яркий макияж – что может быть лучше? Непослушные волосы я заколола в высокий хвост, открыв шею и выпустив несколько волнистых прядей около лица. Платье выгодно контрастировало с белизной кожи, украшенный пайетками лиф сверкал при каждом движении. И почему блондинкам не рекомендуют носить темное? При правильном выборе оттенка мы выглядим не усталыми или болезненными, чего обычно боятся женщины, а наоборот, загадочными и утонченными. Я надела сапфировые серьги, доставшиеся в наследство от бабушки, оглядела себя в зеркало и подмигнула отражению. Вот бы всегда так ходить, даже в магазин. Жаль, в Лардберге перестали ценить шелк, тафту и органзу, променяв их на скучные ткани деловых и спортивных костюмов.

Невесть откуда появившиеся тучи начали стремительно затягивать горизонт, и очень скоро все кругом посерело, не оставив и следа от нежности желтой осени. Когда я добралась до «Вернисажа», на улице стало еще темнее. Около ресторана курила шумная пьяная компания. Мужчины веселились, пытались вальсировать со своими дамами, отводя подальше руки с дымящимися сигаретами, и казалось, их пляски, как в древние времена, способны вызвать дождь. Я поздоровалась с Генри Уордом, нашим лучшим корреспондентом, и поспешила ко входу по дорожке, огороженной низенькими фонариками. Внутри ресторана было жарко и душно: здесь явно собралось гораздо больше народу, чем обычно, и вентиляция не справлялась. Хрустальные люстры – гордость владельца и мечта антиквара – впервые со дня открытия никого не интересовали. Они жались к потолку гигантскими гроздьями, уступив свои обязанности гирляндам. Паутина скромных лампочек закрывала стены, оплетала окна, но света не хватало, и вместе с людьми в зале плясали огромные тени, создавая эффект торжества при свечах. Оркестр на сцене играл джаз, по периметру стояли фуршетные столы, официанты шустро перемещались среди гостей, разнося бокалы с вином. Можно долго упрекать тех, кто стремился сюда попасть, но нам всем порой нужна типичная сказка о красивой и беспечной жизни.

Пока я высматривала в толпе знакомые лица, ко мне подлетела Лили, помощница главного редактора, она же организатор всего этого действа. Невысокий рост, черные, коротко остриженные волосы и множество цветных татуировок на руках делали ее похожей на бунтующего подростка, несмотря на элегантное черное платье. Но внешность обманывала: Лили заслуженно считалась настоящим профессионалом в своем деле, а кроме того, умела обезоружить оптимизмом даже самого последнего скептика.

– Марта, ну наконец-то ты появилась, – обвиняюще затараторила девушка, целуя меня в обе щеки, – мы тебя заждались!

– Шеф сказал приезжать не раньше восьми. – Я обняла Лили за плечи. – Все претензии к нему.

Я успела понять, что вечеринка в самом разгаре, но придумать, почему Беккер пригласил меня позже других, не могла.

– А-а, понятно, – протянула Лили и засмеялась. – Он опять напутал, хотя я раз десять напоминала. Пойдем скорее, Рив хочет представить тебя нашему гостю. Кажется, это потенциальный инвестор.

– У нас появился новый инвестор? – я вытаращила глаза в удивлении.

Странно, что я об этом ничего не слышала. Сплетни по редакции обычно распространялись со скоростью света, но сейчас либо все держали в строгой секретности, либо я окончательно перестала обращать внимание на болтовню коллег у кофеварки и пропустила мимо ушей обсуждение очередного бизнесмена, одержимого мечтой управлять новостями.

– Да ты с луны свалилась, что ли? – миниатюрная девушка засмеялась еще громче. И как ей удавалось делать это так мелодично, нежно, будто колокольчик позвякивает? – Все давно на ушах стоят. Один богач подумывает вложиться в нас, ну или вообще выкупить газету у издательства. Информация гуляет разная. Издатель молчит, слухи не опровергает.

– Помощников его спрашивала?

– Первым делом позвонила. Говорят, Рив постоянно торчит у них на этаже. Зачем – никто не знает. А теперь, вот, этот Макс появился. Ох, Марта, – Лили закатила глаза, мечтательно вздохнула и потянула меня за собой сквозь толпу гостей, – наверно, он самый красивый мужчина в мире!

– Если выкупят газету, Рив останется? – поинтересовалась я, не слишком беспокоясь об ответе. Беккер вряд ли без боя отдаст кому-то свое место: он любит работу, хотя и высоко ценит независимость.