Czytaj książkę: «Сююмбика»

© Татарское книжное издательство, 2020

© Иванова О. Е., 2020

Часть I
Ногайская степь

Глава 1

В белёсом небе, выгоревшем от яркого солнца, парил бурый коршун. Его расправленные крылья с длинными маховыми перьями чётко выделялись на небесном просторе. Птица неторопливо поворачивала маленькую голову, нацеливая изогнутый клюв на пересечённую холмами степь. Зоркий взгляд выхватывал отдельными картинками и юркого тушканчика, торчавшего столбиком среди иссыхающих трав, и белевший костьми остов давно павшего верблюда, и одинокую всадницу на лошади. Но внимание крылатого хищника привлёк не мелкий грызун, не пустые кости, а серая утка, которая вышагивала следом за лошадиными копытами. Утка хромала и казалась лёгкой добычей, коршуна беспокоило лишь присутствие человека, но голод подталкивал вперёд. Он опустился ниже, круг сузился, крылья рассекали воздух с едва слышным шелестом.

Всадница – такая же приземистая и неказистая, как и её кобыла с длинной, спутанной гривой, – вскинула голову. Полёт хищной птицы завораживал, и кочевница залюбовалась извечной степной картиной. Что виделось ей в этом коршуне: свобода, которой она не знала с рождения, или нечто иное, сокрытое в тайных думах? Может, она предвидела скорый пир хищника, когда сомкнутся когти на трепещущейся жертве, и крепкий клюв начнёт рвать её на куски, пока не останется один скелет с обрывками перьев или шкуры, – и завершится чей-то круг бытия. Такое неизбежно случается не только с немощными животными, но и с огромными империями. Некогда могущественные и прекрасные, не превращаются ли они, разодранные на части победителем, в останки прежнего величия? Едва ли простая жительница степи могла предвидеть падение великого государства, соединив в незатейливых мыслях охоту бурой птицы и будущее своей маленькой госпожи. А ведь в этот жаркий день в Ногайской степи ожидалось событие, яркой нитью вплетавшееся в последние десятилетия существования Казанского ханства.

Женщина продолжала наблюдать за коршуном, солнце било в смуглое лицо, слезились глаза, не спасала и ладонь, приставленная ко лбу. Кочевница вздохнула, опуская голову, обтёрла рукавом выступившие слёзы, ладони привычно оправили поношенное покрывало, одёрнули суконный камзол. Она вновь оглядела пустынную, томящуюся под полуденным солнцем степь, на её круглом лице отражалось недоумение, даже редкие брови приподнялись вопросительно. Казалось, женщина что-то искала и никак не могла найти среди привычных, поросших травой холмов.

– Где же скрывается эта девчонка, скажи-ка, Хромоножка? – проворчала она, оборачиваясь к следовавшей за ней утке.

Та крякнула в ответ, с готовностью заковыляла вперёд, словно указывая дорогу. Утка и не замечала опасности, нависшей над ней, жизнь под человеческой защитой давно притупила природные инстинкты, и за чёрной тенью над головой она не следила. А коршун, наконец, решился и, нацелившись на серую калеку, камнем полетел вниз. Только не пришёл ещё последний час хромоногой утки, стремительная стрела со свистом рассекла воздух и впилась в бок хищника, издавшего страшный клёкот. В один миг ловкая красивая птица превратилась в кроваво-бурый ком, неловко свалившийся на землю. В горячке коршун ещё приподнялся, поволокся по траве, подминая под себя крылья и ломая собственные перья, но это были последние предсмертные усилия. Недолго останки будут сотрясать конвульсии, жизнь быстро затихнет в недавно сильном и здоровом теле, а вот старая хромая утка, которой коршун нёс гибель, продолжит существовать в мире, где только Всевышний знает, чей путь приблизился к концу.

Кочевница испугалась за свою любимицу, схватила Хромоножку и, ворча, сунула её в седельную сумку.

– Сиди здесь, непутёвая, и к чему было увязываться за мной? Не сиделось тебе в стойбище, гулёна!

Лишь пристроив недовольную крякву, женщина обернулась к черноглазой девушке на белоснежном скакуне, чья стрела и сразила хищника. Эту всадницу она искала не один час и потому, позабыв поблагодарить за спасение утки, напустилась на малику¹ с тревожными упрёками:

– Сююмбика, госпожа моя, где вы пропадали?! Я ищу вас всё утро.

Девушка откинула голову и по-детски звонко рассмеялась:

– О няня, говоришь, искала меня, а сама глаз не отрывала от неба, может быть, решила, что я птица и там летаю? А я, смотри, спасла твою любимицу, ещё немного, и от Хромоножки остались бы одни перья!

Озорной смех так и летел, переливаясь, по степной равнине, и было в нём столько живости, что озабоченное лицо няньки разгладилось на мгновенье, но вновь нахмурилось. Теперь ей не понравился вид юной госпожи: ну что это за одежды мужского кроя, а чёрные тугие косы спрятаны под большой шапкой, и сияющее улыбкой лицо загорело под ярким степным солнцем. Невольница покачала головой:

– Взгляните на себя, вы целый день скачете на коне, забыли про еду и сон. С тех пор как мы покинули Сарайчик², я совсем извелась. Там вы были под присмотром высокочтимой бики³, а в стойбище за всё отвечаю я – бедная рабыня. Не допусти, Аллах, что случится, в степи всякое бывает! Даже ваш отец – великий беклярибек⁴ Юсуф – да продлит Всевышний его годы, никогда не отправляется на прогулки без охраны.

– Ай, Оянэ, – перебила речь старшей прислужницы Сююмбика, – ты искала меня только для того, чтобы читать нравоучения? Я устала от напыщенных речей Райхи-бики, а теперь и ты?

– Хорошо, госпожа, – вздохнув, согласилась нянька, – слова больше не произнесу. Но ваш отец, досточтимый беклярибек Юсуф, приказал немедленно найти вас. Прибыли важные вести.

– Важные вести? А что мне до дел улуса? Или готовится облавная охота?!

– Не об охоте речь, вести касаются лично вас, малика, – промолвила Оянэ.

При последних словах слёзы навернулись на глаза бедной женщины, и она упрятала лицо в широкий рукав кулмэка⁵. Юная госпожа озадаченно смотрела на прислужницу. Видеть Оянэ в слезах ей приходилось нечасто, а оттого тревога тронула беззаботное прежде сердце.

– Ты что-то знаешь? Что случилось, Оянэ? – Сююмбика потянула женщину за рукав, приглашая её присесть на выгоревшую и истоптанную бесчисленными табунами траву. Сама устроилась напротив.

– Рассказывай! – бросила она требовательно.

– Наш великий беклярибек не давал указаний, да и смею ли я… – нерешительно забормотала Оянэ.

– Ну, ведь ты что-то знаешь! Откуда? Или за это утро, пока меня не было, в улусе всё перевернулось вверх дном?!. Ну же, Оянэ, – уже мягче, с лисьими нотками в голосе протянула Сююмбика. Она взяла коричневую огрубевшую руку женщины в свои ладони. – Ты до этого дня никогда и ничего не скрывала от меня. Что же ты узнала? Рассказывай!

– Воля ваша, госпожа, – решилась, наконец, нянька, – расскажу всё, как было. Сегодня утром ваш отец вызвал меня. Я поспешила к нему, но у повелителя находился гонец, и я решила переждать. У меня и в мыслях не было подслушивать, уж поверьте, малика, клянусь Аллахом!

– Продолжай же!

– Гонец говорил открыто, и я, когда услышала, о чём идёт речь, пришла в такое волнение, – Оянэ приготовилась плести нить рассказа в обычной, растянутой до бесконечности манере, но вовремя заметила сурово сдвинутые брови госпожи, осеклась и выпалила то основное, что томилось в её сердце всё утро. – Малика моя, беклярибек Юсуф собирается выдать вас замуж!

– Замуж? – Сююмбика беззаботно отмахнулась. – А я уж напугалась. Неужели Ахтям-бек вновь посватался ко мне? Его сватовство для меня давно не новость!

– Нет, госпожа. Ваш отец не расположен к Ахтям-беку, об этом знают все. Видано ли, чтобы повелитель множества кочевий и родов отдал любимую дочь за бека, который не в силах прокормить свой ничтожный улус? Жених к вам сватается другой: знатней, да и могущественней. – Оянэ с трудом перевела дух, уставившись в округлившиеся от напряжённого ожидания глаза девушки. Шёпот няньки был тише шелеста трав, но Сююмбика расслышала его:

– Сам хан Земли Казанской.

Девушка вздрогнула, тень пробежала по лицу. Если до сих пор она не верила ни единому слову прислужницы, принимая её тревоги за пустые кудахтания, то сейчас! Громкий титул жениха огорошил, если к ней посватался сам казанский хан, отец не мог отказать.

Как во сне поднялась малика с земли. На траве остался примятый круг, и она бездумно поворошила высохшие стебельки носком пёстро расшитой обувки, но ни одной травинки не поднялось обратно, так и лежали они, поникшие, на земле. Ей стало жаль их, а заодно и себя, – вот так и она, утром ещё беззаботная и счастливая, превратилась в увядшую траву. Глаза наполнялись непривычными слезами, и девушка вскинула голову, она не желала, чтобы слабость её пролилась на щёки и стала видна кому бы то ни было. Малика созерцала привычную картину: степь расстилалась до горизонта и лишь порой вызвышалась холмом или опадала извилистым оврагом с каймой густого кустарника. Сююмбике хотелось вечно стоять здесь, вдыхать запахи степи, окунаться в буйное разнотравье и не слышать того, что она узнала от верной Оянэ. Заждавшийся жеребец ткнулся в её плечо, пожевал мягкими губами рукав, она обернулась порывисто и уронила голову на густую гриву коня. Рука девушки теребила жёсткий конский волос, а красавец Аксолтан обеспокоенно пофыркивал, чувствуя слёзы.

Оянэ печально вздыхала. Нянька, которая растила Сююмбику с рождения, любила девочку как дочь, ведь мать малики – Айбика, умирая, сама доверила дитя её заботам. Бредовый, горячий шёпот Айбики и сейчас стоял в ушах няньки: «Забери её, Оянэ… расти мою девочку… дайте ей крылья…» Слова застыли на губах покойной, замерли на долгие пятнадцать лет, чтобы сейчас воплотиться и ожить.

– Не хотела ли сказать моя благородная госпожа, – покачиваясь в такт своим слезам и думам, шептала нянька, – что нашу Сююмбику ждёт далёкая страна? Стать казанской ханум, разве не предел мечтаний ногайских малик?

И Оянэ готовилась смириться, но сердце няньки обливалось кровью. Хрупкая нежная госпожа – совсем ребёнок, вся её дерзость и своенравность наносные, а она сама похожа на маленький, беззащитный росток. Пересади его в другую почву, далеко от родной земли, не согнётся ли там ногайский цветок, не завянет ли? Оянэ хотелось запричитать, поплакаться ветру Великой Степи, испросить совета у запретного Тенгри, ведь он один ведает всё о своих детях. Но долгое молчание Сююмбики обеспокоило женщину, и она робко тронула воспитанницу за локоть. Малика взглянула строго, словно и не плакала:

– Оянэ, я поеду вперёд, отец заждался. Тебе на Каурой не угнаться за моим Аксолтаном. Прощай, увидимся в аиле⁶. – И она быстрым гибким движением вскочила на коня.

Аксолтан, которого хлестнули нещадно, молнией сорвался с места, словно по степи закрутился белый вихрь. Оянэ отёрла слёзы и отправилась к кобыле, которая понуро жевала жёсткую траву.

Глава 2

Конь нёсся во весь опор, копыта его едва касались земли, казалось, Аксолтан летит над степью, распластав невидимые крылья. Быстрая езда всегда радует умелого всадника, и Сююмбика на время забыла о мрачных думах. Она упивалась бешеной скачкой, свежим ветром, несущим пленительные запахи родной степи. Но вскоре она и её любимец Аксолтан почувствовали близость стойбища – где-то вдалеке залаяли собаки, запахло дымом. Умный жеребец замедлил бег, незаметно пошёл шагом, он вытянул шею и тихонько заржал, косясь на задумавшуюся хозяйку чёрным блестящим глазом. Конь не желал возвращаться в аил и просился назад в вольную степь.

– Ничего-то ты не понимаешь, глупенький. – Сююмбика прижалась к шее коня, ласково потрепала гриву. – Мы не выиграем эту битву, если вернёмся назад, невзгодам надо лететь навстречу, только тогда можно надеяться на победу. Ну, пошёл! – И она хлопнула Аксолтана ладонью по грациозно изогнутой шее.

У большой юрты отца Сююмбика передала повод коня нукеру и решительно распахнула полог, она оказалась в небольшой комнате, обставленной просто и без излишеств. Караульный приветствовал юную малику, но Сююмбика едва отвечала ему. Сердце девушки тревожно забилось, и ей пришлось сделать усилие, чтобы шагнуть в следующую комнату, отгороженную войлочными стенами. Вся варварская роскошь пристанища мангытского повелителя отразилась в этих стенах. Беклярибек вёл полукочевой образ жизни, потому в своей юрте стремился создать видимость Тронного Зала, который остался в далёком дворце Сарайчика. Здесь, в юрте предводителя ногайцев, по шёлковым стенам летали китайские драконы, пёстрые ковры устилали полы, а оружие, инкрустированное серебром и россыпью драгоценных камней, слепило глаза. Блеск этот отражался в свете бронзового очага. Китайским драконом казался и походный трон господина с вычурной резной спинкой и красными лаковыми подлокотниками. Перед троном растопырился низенький резной столик, на нём – серебряный кувшин и несколько голубых пиал из тончайшего фарфора. Сам беклярибек Юсуф стоял около столика и в задумчивости крутил в ладонях пиалу, только что наполненную прохладным шербетом. Повелитель Ногайской Степи перешагнул черту почтенного возраста, но всё ещё выглядел моложаво и подтянуто. Лицо его с аккуратно подстриженной шелковистой бородкой, обычно строгое и непроницаемое, при виде дочери осветилось улыбкой.

– Сююмбика, доченька, подойди, я обниму тебя.

Волнение, страх и недоверие, которые терзали душу девушки, отхлынули, и Сююмбика укрылась в объятьях отца. Могущественный беклярибек вёл себя сурово со всеми, никто в огромной Степи не смел перечить ему и вставать поперёк дороги, но лишь один человек не опасался вспышек гнева господина. Этим человеком была его дочь Сююмбика. Для грозного Юсуфа, повелителя десятков родов и племён, которые населяли Ногайскую Степь, малика являлась идолом и неиссякаемым источником радости.

Казалось, все развлечения господина устраивались только для дочери – скачки, охоты, бесчисленные празднества. Не замечая того сам, беклярибек воспитывал Сююмбику как мальчика, – с пяти лет она мчалась на коне, в восемь легко пронзала стрелой летящую птицу. Няньки пели знатной воспитаннице длинные песни, учили вышивать шёлком и серебром, читали благочестивые аяты из Корана. Она затыкала уши и сбегала от их назойливых нравоучений. Малика и пяти минут не могла высидеть в покоях своей мачехи Райхибики – от разговоров про наряды, украшения и мужчин у неё начинала болеть голова. Отец показывал, как держать лук, метать аркан, различать следы животных, и девочка со всей страстью отдавалась его науке.

Противоречивое воспитание отразилось в натуре девушки, как день и ночь, она оказывалась то дерзкой и жестокой, то ласковой и чувствительной. Поистине, в ней – дочери степей – слились воедино две здешние стихии: вода и ветер. Будь жива её мать Айбика, всё пошло бы по-другому, ведь зачатки женской прилежности в девочке имелись от рождения. Взрослея, она переменилась бы наверняка, только постоянно подогреваемое отцом пристрастие к мужским занятиям перебивало в малике всё девичье. В свои недавно исполнившиеся пятнадцать лет, в возрасте, когда большинство сверстниц уже укачивали своих детей, Сююмбика больше напоминала мальчика-подростка. Тонкая, натянутая как струнка фигура наездницы ещё не обрела прекрасных женственных форм, а густые чёрные косы прятались от посторонних глаз под большую шапку, чтобы при скачке не мешал даже малый завиток.

Любящий отец не хотел замечать недостатков, он видел лишь необыкновенно привлекательные черты девичьего лица и газельи глаза, пленявшие живым блеском. Только сейчас ему следовало взглянуть на неё глазами ханских сватов, приближавшихся к его улусу. А изнеженным казанским вельможам может не приглянуться медный оттенок кожи Сююмбики, и то, как она хмурит брови, неосмысленно подражая ему. Его дочь в мужском наряде, порывистая и резкая, казалась юным джигитом. Но Юсуф не мог сердиться на любимицу за её вид, однако с лёгкой улыбкой заметил:

– Сююмбика, ты совсем забыла о нарядах, прислужницы жалуются, что ты не хочешь носить туфли, платья, украшения лежат в твоих шкатулках нетронутыми. Ты уже взрослая, доченька, следует одеваться, как подобает девушке твоего положения.

Слова отца пробудили в малике тот воинственный пыл, с каким она явилась к пологу его юрты. Она пришла бороться за свою независимость, за право оставаться первой и единственной в сердце ногайского беклярибека, и теперь, вырвавшись из его объятий, с вызовом спросила:

– Для чего мне украшения и наряды, повелитель? Зачем я должна быть красивой? Красотой не оседлаешь коня и не собьёшь сайгака!

Беклярибек смутился, словно дочь загнала его в тупик.

– Красота нужна, чтобы рассеять мрак вокруг себя, вознестись над всеми подобно звезде! – Ему с трудом давались и назидания, и поэтические сравнения, но дочь следовало убедить в том, о чём другие девушки знали с детства. Это всё-таки его вина, что Сююмбика не крутилась весь день перед зеркалом, не ахала восхищённо при виде бархата и шелков. Теперь он намеревался возродить в ней девичьи манеры и саму женскую суть, которую так долго отрицал.

– Сколько людей будет подчинено тебе по своей воле, имей ты три вещи – могущество, ум и красоту. Одних будет покорять властный голос, недоступная для них высота твоего положения; другие, восхищённые блеском ума, пойдут за тобой повсюду; третьих очарует красота. Она связывает сильнее всех, обладает колдовской силой! Умей пользоваться тем, что даровал тебе Всевышний, доченька, и ты достигнешь всего, чего только можно желать в жизни – власти, любви, преклонения!

Страстный поток его слов прервал телохранитель, который заглянул в комнату. Взволнованный появлением воина, беклярибек Юсуф поманил его ближе. Нукер шепнул несколько слов, и господин удовлетворённо кивнул. Довольный сообщением он улыбнулся и оборотился к Сююмбике:

– Дочь моя, я пригласил тебя, чтобы поговорить о важном деле. Ты уже взрослая, для каждой девушки наступает день, когда она должна расстаться с родным домом. Этот необходимый для тебя и всего Мангытского юрта день настал – завтра в аил прибывает свадебное посольство от хана Великой Земли Казанской Джан-Али. Я и все ногайские мурзабеки⁷ давно ждём дорогих гостей, подойди к своему отцу ближе, малика, я хочу поцеловать будущую казанскую ханум!

Беклярибек протянул руки к дочери, но Сююмбика с искажённым отчаянием лицом отшатнулась от него. До последней минуты она всё ещё надеялась на свою власть над отцом, не хотела верить, что всё решено бесповоротно без её участия и согласия. Она не могла понять, когда из избалованной властительницы, маленького идола этого дома превратилась в простую пешку на шахматной доске. Малика, самолюбие которой получило жестокий удар, не в силах была вынести потрясения. Девушка выставила вперёд ладонь, отгораживаясь от беклярибека.

– Не прикасайтесь ко мне! – вскрикнула она. – Вы меня предали, отец!

И, чуть не сбив с ног дюжего нукера, Сююмбика бежала прочь.

Глава 3

В жилище дочери беклярибека царил переполох. Девушка ворвалась сюда, как ураган, перебила сосуды из драгоценного фарфора, разорвала попавшиеся под руку одежды, изрезала кинжалом ковры. В слепой бессильной ярости она металась из угла в угол, отталкивала от себя служанок и нянек, которые пытались успокоить её. Сююмбика прогнала всех невольниц и забилась за холодный очаг, желая одного: исчезнуть, превратиться в струйку дыма, но не подчиниться воле отца. Она обдумывала план бегства из дома, когда явилась вызванная няньками Райха-бика. Мачеха, звеня бесчисленными украшениями и источая сладкие ароматы, заглянула в юрту. У покинутой всеми малики, как у одинокой совы в тесном дупле, огнём горели чёрные глаза. Жена беклярибека Юсуфа впервые видела падчерицу в таком состоянии, а потому не отважилась переступить порог, дабы не стать жертвой гневной вспышки. Райха-бика покачала головой, захлопнула полог и с важным видом отправилась назад, в своё жилище. Госпожа не скрывала радости, ведь она уже прознала о новости, которая для невольниц пока оставалась тайной: Сююмбика – эта неизменная соперница, отнимавшая у неё любовь и внимание мужа, скоро покинет Ногаи. Райха-бика надеялась наконец обрести достойное место в сердце повелителя. Много лет женщина добивалась этого места, с той поры, как она – дочь знатного хаджитарханского⁸ бека Рахмана переступила порог юрты мурзабека Юсуфа. Она стала второй женой после султанши Михри-хан, если не считать тех, кто оставил мурзабека, отправившись ко Всевышнему, но благосклонная судьба уготовила ей все десять лет быть единственной на ложе супруга.

Старшая жена проживала в Сарайчике в доме, который её муж никогда не посещал. Там Михри-хан растила сына Юсуфа – мурзу Юнуса и опасалась даже на шаг отпускать наследника от себя. По слухам, госпожа удерживала Юнуса в Сарайчике в надежде заманить в столицу своего супруга, но годы шли, повзрослевший сын стал хозяином собственного улуса, а Михри-хан так и продолжала жить в окружении дряхлеющих рабынь, навсегда лишённая внимания господина.

Султанша не всегда бездействовала, однажды попыталась вернуть расположение мужа. Это было в день избрания Юсуфа правителем Мангытского юрта, тогда Михри-хан немедля потребовала прав старшей госпожи гарема. Но беклярибек Юсуф не пожелал увидеть первую супругу рядом с собой, он оставался непреклонен как перед просьбами и слезами османки, так и перед её бессильными угрозами и попрёками. Он отказался поселить Михри-хан и во дворце Сарайчика, который опустел после смерти Шейх-Мамая, впрочем, в этом дворце не пришлось царствовать и Райхе-бике. Избранный степными племенами беклярибек за многие годы кочёвки отвык от проживания в городе, и лишь обязанности правителя время от времени заставляли селиться в столице в зимние месяцы, когда стада и табуны угоняли на незамерзающие пастбища. В остальное время Юсуф кочевал на родовых землях вблизи Яика⁹, покидая неуютный Сарайчик, который к лету становился рассадником смертельных болезней.

От одного из таких недугов прошлым летом скончалась неугодная супруга Михри-хан, и Райха-бика осталась единственной женой ногайского повелителя и старшей госпожой гарема. Она обрела все права и заслуженно надеялась на внимание и любовь мужа, родив господину здорового и крепкого мальчика, названного Али-Акрамом. Но ничего не изменилось в отношениях беклярибека с хаджитарханкой, и из четверых своих детей повелитель ногайцев продолжал привечать и любить только одну Сююмбику. Теперь наступал конец колдовской власти дочери над отцом, и в душе жены Юсуфа не было жалости и слов утешений, слёзы падчерицы лишь радовали её. По дороге к своей юрте Райха-бика всё же остановилась, когда заметила ехавшую на каурой кобыле Оянэ. Стремясь показать перед всеми свою заботу, она обратилась к няньке:

– Бедная Сююмбика, девочка никак не может смириться со своей участью. Ступай к ней, Оянэ, утешь малику.

Нянька едва прослышала про страдания любимой воспитанницы, тут же бросила лошадь, лишь прихватила Хромоножку, сунув её под мышку. Так и вошла в юрту под возмущённое кряканье утки, бросила птицу в плетёную корзину и обняла кинувшуюся к ней девушку, прижав её к пышному телу, излучавшему доброту и ласку. Поистине, любящее сердце может творить чудеса! Едва Оянэ ласково заговорила с юной госпожой, как Сююмбика, к которой прислужницы страшились подступиться, покорная и расслабленная, дала уложить себя в постель. Она послушно выпила травяной отвар и положила голову на грубую тёплую ладонь няньки, заменявшую десяток шёлковых подушечек. Оянэ привычно опустилась около госпожи, её ласковый голос полился в уши малики, принося желанное успокоение. Щёки девушки омыли тихие слёзы, изредка Сююмбика всхлипывала, и дрожь охватывала тело, тогда няня обнимала её и гладила по спине и плечам. Вскоре малика затихла. Буря пронеслась и исчезла, оставив лишь следы разрушений в юрте.

Поздним вечером к дочери зашёл сам беклярибек Юсуф. Служанки, пытавшиеся навести порядок, поспешно удалились прочь, в юрте осталась лишь Оянэ, неотступно охранявшая сон юной воспитанницы.

– Она смирилась? – тихо спросил беклярибек.

Оянэ вздохнула в ответ.

– Оставь нас одних, когда будешь нужна, я позову. – Голос повелителя звучал тихо, но Оянэ не посмела перечить. Неохотно поднялась она с места, переступила с ноги на ногу, всё ещё ожидая, что ей позволят остаться. Взгляд женщины не мог оторваться от любимицы госпожи, но беклярибек был непреклонен, и нянька со вздохом покинула шатёр. Отец с дочерью остались одни.

Сююмбика спала. Она по-детски раскинула руки по сторонам, ровное дыхание и привычный румянец опять вернулись к ней. Беклярибек, опустившись рядом с дочерью, не отрывал от неё любящего взгляда. Как была неправа Сююмбика, когда думала о жестокости отца, бесповоротно определившего судьбу дочери. Это не отец отдавал любимую дочь в далёкие земли, то было решение правителя. Степной повелитель принимал важное для всего юрта решение. Девушки из знатных мангытских родов традиционно соединялись узами брака с ханами соседнего Казанского государства. Так велось сотню лет: две могущественные державы – осколки Великой Золотой Орды связывали брачными узами добрососедские отношения между собой. И малика Сююмбика посылалась Степью на берега могучего Итиля, чтобы стать женой правителя Казани и той связующей нитью, порой прочной, как канат, а порой грозящей разорваться, как перетянутая тетива.

Дочь спала, а Юсуф невидящими глазами уставился в тёмную войлочную стену, он витал в прошлом – близком и далёком. И бросали его воспоминания от дней недавних до берегов детства, которые казались теперь особенно безоблачными.

Он родился пятым сыном могущественного беклярибека Мусы. Но Юсуф – единственный проводил все дни в юрте отца, слушал рассказы о походах и набегах и присутствовал на приёмах послов и советах нойонов¹⁰. Юсуф сам себе казался незаметной тенью в углу роскошного шатра отца. Но когда удалялись знатные воины и убелённые сединами старцы, беклярибек Муса поворачивал к нему строгое, рассечённое багровым шрамом лицо и требовал сказать, что сын думал по поводу услышанного за день. Мальчик выбирался из угла и, волнуясь, начинал говорить. Отец выслушивал, довольно жмурился, похлопывал Юсуфа по плечу жёсткой крепкой ладонью:

– У тебя одного будет побольше ума, чем у всех сыновей этих напыщенных гусынь.

Так отец отзывался о жёнах, которые родили ему к тому времени восемь сыновей. Ни одного из них он не выделял, как Юсуфа, и мальчик очень гордился этим, хотя часто отцовская честь выходила ему боком: старшие братья из ревности тайком поколачивали его. Но мальчик никогда не жаловался, строгий и неприступный вид отца всегда удерживал его на расстоянии. Он видел, как младшие братья плачут у подола матерей, а те, и правда, напоминая задиристых, шипящих гусынь, нападали на обидчиков своих детей и принимались драть их за уши. За тех заступались их матери, и в аиле поднимался визг, плач и вой, пока на порог юрты не являлся отец. Стоило беклярибеку Мусе только взглянуть, как женщины смолкали, разом прекращая склоку, а их сыновья испуганными воробышками разлетались по сторонам.

У Юсуфа не было матери. Она покинула этот мир, едва мальчику исполнилось два года, и потому некому было рассказать об обидах. Маленький мурза уходил в степь, доверяя свои слёзы седому ковылю и ветру, который ласково осушал мокрые щёки. Старый аталык¹¹ как-то раскрыл мальчику тайну необычного расположения отца:

– Знай, Юсуф, твоя мать была самой любимой женщиной господина. Её красота равнялась мудрости, дарованной ей Всевышним, и повелитель всегда советовался с госпожой. И в тебе, Юсуф, возродился ум твоей матери. Не посрами же её имени, не урони доверия отца. Помни, прежде чем сказать, подумай дважды, прежде чем совершить, подумай трижды…

Слова старого аталыка всплыли из далёких воспоминаний, и беклярибек Юсуф грустно усмехнулся. Он следовал словам воспитателя всю жизнь, а может, стоило иногда отступиться и совершить безрассудство? Вот сейчас, почему бы не презреть решение ногайских мурзабеков и собственное согласие? Разве нельзя оставить любимую дочь, а потом отдать её замуж в Ногаях? Будет Сююмбика жить в родной степи, будет навещать старика-отца, а он – нянчить внуков. Беклярибек тяжело вздохнул. Не мог он совершить такого безрассудства, тянули неподъёмным грузом обязательства правителя. Два года ушло на переписку с Казанью и Москвой, сколько посольств ходило меж тремя городами, налаживая мост согласия. И вот, наконец, Москва не стала перечить, позволила казанскому хану Джан-Али сочетаться браком с маликой Сююмбикой. Милостивое разрешение великого князя Василия III пришло в грамоте, писанной казанским бакши Евтеком в Посольском приказе Москвы. В Казани не стали долго тянуть: пока не закончилось быстротечное лето, в Ногайскую степь снарядили свадебное посольство, какое и прибывало сейчас в улус беклярибека Юсуфа в месяце мухаррам 940 года хиджры¹². Цепь событий, которая начиналась два года назад, завершила свой бег, очертив круг, и он, повелитель Мангытского юрта, оказался в капкане свершившегося.