Czytaj książkę: «Тужься, Нина, тужься!»

1.

Белые стены и трещина на потолке. И хочется спрятаться от этой разрывающей боли внутри. Боже, почему так больно? Капля пота на лбу, щекочет ухо. Боже, я умираю.

Страшный крик с соседнего кресла. И сразу злое в ответ:

– Чего орешь, дура? Тужься! Ну! Как будто какаешь.

Нина вся сжалась от боли и стыда. Только бы не кричать и не злить эту тетку. Но боль накатывает снова.

– Помогите! Очень больно, – кричит Нина.

– А трахаться не больно? – раздается голос над ухом. – Здесь все такие овечки, а как в подоле принести – так первые. Проститутки!

Тяжелая рука на коленке. Злое лицо в белом проплыло и зависло между ногами.

– О, девонька, ты совсем не работаешь. А ну, как какаешь! Тужься! Помогай ребеночку.

Крики на соседнем кресле перешли в вой.

– Им лишь бы покричать. Принес же Бог на ночь и бегай тут между ними, как будто своих дел мало. Врачи уже, поди, дрыхнут, а ты вкалывай, как проклятая.

Бесформенный белый чепец потащился к воющей.

– Давай, залетная! Мамочка, поднажми!

Несмотря на злость, с бабулей было спокойнее. И было странно, что такой важный момент – рождение человека, она сравнивают с туалетными делами. Нина была согласна, чтобы ее обзывали «проституткой» или «шлюхой», но чтобы старушка была рядом. А она почему-то уходит. Не успела Нина позвать, как белая фигура скрылась в дверном проеме.

И тут внутренности начало резать и жечь по новой. Из глаз потекли слезы, пальцы сжали гладкий бортик кровати под клеенкой. Почему эти страшные койки с металлическими подколенниками именовались кресла, Нина не понимала. И тужиться, когда ноги болтаются в воздухе, было не удобно.

Раньше роженицы часто умирали, но сейчас, когда люди летают в космос, а комсомольцы едут строить БАМ, она не умрет! Нина попробовала отвлечься от боли, внимательно разглядывая трещину в штукатурке. В ней было что-то космическое. Кое-где она вспучилась и лопнула, образуя геометрически правильные вулканы и кратеры. Между ними Нина увидела дерево с трещинками-ветвями и вспомнила свой дуб, дубочек. А потом и два самых сильных воспоминания лета. Вернее, двух последних лет в школе.

2. Четыре года назад

– И ты каждый день этой дорогой ходишь в школу? – Ласковые глаза Андрея смотрели удивленно, а от улыбки показались ямочки на щеках, почти такие же, как ее собственные.

Нина улыбнулась, машинально оглядывая тропинку.

– Хожу. Смотри, еще гриб! Обычно, я пока до дома дохожу, у меня уже целая панамка набирается.

Нина, чтобы избавиться от смущения, поскорее нагнулась и кинула упругий серый гриб в свою шляпу.

– Панамка, чепчик, да ты у меня совсем маленькая.

Андрей переложил Нинин портфель в другую руку и прикоснулся к ее щеке, она вздрогнула. Он потянул ее к себе.

– Постой же ты! – его карие глаза под широкими бровями лукаво прищурились.

Нине показалось, что на секунду в лесу все стихло – пропал вечный шум ветра и гомон птиц. От его руки шло тепло. Она была сухой и упругой, как хороший гриб в жаркую пору. Андрей весь был крепкий. Его хотелось обнять, чтобы еще раз убедиться, что самый красивый парень школы стоит перед ней.

Нина улыбнулась, вспомнив кислую физиономию Елены Ивановны – их классной руководительницы.

– Шатунова, ну почему ты так нравишься мальчикам, ума не приложу? Ты же не красотка, к тому же полненькая.

Нина никогда не была в ее любимчиках, в отличие от Андрея Макарова – комсомольца и лучшего члена Совета дружины 1969-1970 годов. Когда сделали один девятый класс из двадцати семи человек, что для сельской школы было очень хорошо, Андрей вдруг разглядел Нину. Пышненькая хохотушка с кудрявыми волосами словно парила по коридорам. Только ленты школьного фартука, завязанные сзади бантом, подпрыгивали в такт шагам. Все парни в классе замирали, когда она, чуть-чуть покачивая бедрами, выходила к доске и нежным, певучим голосом читала: «Черный вечер. / Белый снег. / Ветер, ветер! / На ногах не стоит человек». И Елена Ивановна, вздыхая, ставила Нине четверку.

Нина с трудом высвободила руку, ей очень хотелось идти так всю дорогу, а еще лучше – всю жизнь, не думая, ни о вечно недовольной маме, крутящейся между свиньями, колхозными коровами, полем и огородом, ни о пьяном отце, ругающем мать, ни о старшей сестре, сбежавшей в Москву, ни о закадычной подруге Гале. Правда, ей единственной она рассказала, что теперь гуляет с тем самым Андреем, который ей нравился с шестого класса. Галка училась на класс ниже и была влюблена в рыжего Васю Гаврилова – своего одноклассника. Но Васька кроме мотоциклов и всяких железок, которые ему приносили чинить, ничего не видел.

Настойчиво и громко за спиной затренькал звонок. Нина оглянулась и прижала к животу почти полную грибов панамку. Навстречу им, подскакивая на корнях деревьев, ехал на велосипеде Васька.

– Привет! – равнодушно бросил он Нине, останавливаясь напротив Андрея и основательно, по-мужски, пожимая ему руку. – Передай бате, что коляску припаяли, теперь будет как новая.

– Спасибо, давай! – Андрей хлопнул Ваську по плечу и протянул руку Нине. – Пошли?

Сделав вид, что не заметила руку, Нина проскользнула между мальчиками и, не оборачиваясь, пошла по тропинке. В ушах стучало, лицо горело. Ей почему-то стало стыдно, что Васька видел ее с Андреем. Если он расскажет об этом своим родителям, а те ее матери, то она снова будет обзывать ее «Шлюхой» ни за что… И ведь самое обидное было то, что Нина ни разу даже ни с кем не поцеловалась.

– Постой! – От ласкового голоса Нина еще прибавила шагу. – Нина, стой!

Нина услышала за спиной топот и тоже бросилась бежать. Домой? Нет, там может быть отец. Лучше к дубу. Там и спрячется.

Нина летела знакомой тропинкой, легко перепрыгивая корни и кочки. Андрей сопел следом. Неожиданно рядом задребезжал велосипед.

– Садись, прокачу!

Нина бросила быстрый взгляд.

– Отстань! – И свернула с тропинки. Здесь в лесу ее не догонят.

3.

Снова боль разрывает, заставляя дышать вполсилы. Нина стала считать секунды между схватками. Ноги, болтающиеся в воздухе, мерзли, лицо горело. Соседка-роженица отчаянно закричала. Живот скрутило страхом. К своей боли она уже привыкла, но рядом орали так, что хотелось сбежать.

Кряхтя и сопя, в зал вошла бабуля.

– Боже мой! Режут тебя, что ли? Что там у нас?

Нина скосила глаза в сторону. Крики не прекращались. Болтающиеся в воздухе ноги в белых чехлах, таких же, как у нее, вызывали ужас и отвращение. Как и сама их хозяйка, своим криком вонзающаяся в уши. Нина лишь тихонько стонала, когда боль становилось трудно терпеть.

– Не ори! – прикрикнула старуха, завязывая сползающий чепец. – Впустую силы не трать! Тужься, давай! Вот же свалилась на мою голову. Работаем, мамочка! После смерти отдохнешь, а сейчас тужься!

Старуха в белом чепце и болтающемся халате сама походила на смерть. Она что-то бубнила, ругалась на ленивую роженицу и гремела тазом. Но, слыша весь этот шум, Нина успокаивалась. Значит, и ее не бросят умирать здесь одну. Для нее это было самое страшное. Даже страшнее того, что она увидела одажды летом.

4.

– Нинка, ты где шляешься? Чего из школы так поздно? – Мать, чистящая картошку над помойным ведром, бросила осуждающий взгляд.

На нагретой солнцем террасе гудели мухи и пахло кислятиной. Мама в белой косынке, ситцевом платьице и фартуке и загорелыми к концу мая руками, срезала тонкий серпантин с картошки. Крепкие пальцы сновали быстро и ловко. У Нины так никогда не получалось. Да и работать столько, сколько домовитая мама.

– Я гуляла, – решила не врать Нина.

– Гуляла она. Лучше бы свиней покормила. Они опять жрать хотят.

– Так мы же их позже кормим?

– Вечером отец твой притащится пьяный и мне не до свиней будет. Ох, сколько можно пить? Хоть бы она ему поперек горла встала эта водка. Куда пошла? Ведро захвати!

– Мне переодеться надо, – Нина высыпала собранные грибы в тазик и повесила панамку на гвоздь.

Через минуту, сменив коричневое школьное платье и фартук на собственноручно сшитый цветной сарафан, Нина ухватила тяжелое ведро и, старясь не расплескать мутную жижу с плавающими очистками, пошла к сараю. Два толстых борова, заслышав ее шаги, радостно заверещали. Через секунду Нина уже вылила «вкусняшку» Нуф-нуфу и Наф-нафу в корыто и шлепала их по щетинистым загривкам. Поросята смешно чавкали и похрюкивали друг на друга. Более толстый Наф-наф старался вытолкнуть морду брата из кормушки, выхватывая у него из-под носа самое вкусное. Нина смеялась и толкала его обратно. Более худой Нуф-нуф, похожий на пятнистую сардельку, отчаянно визжал.

Неожиданно в пасти у Наф-нафа сверкнуло что-то желтое. Нина не поняла, что это было, и потянула борова за ухо. Тот дернулся, и в его челюстях что-то хрустнуло. Выплюнув круглую стекляшку, Наф-наф продолжил чавкать. Нина перегнулась к корыту и, отпихивая наглую морду, вытащила из грязи стекло. С ужасом осознавая, что держит все, что осталось от очков отца, она услышала крик.

5.

– Ай-ай-яй-яй-яй! – выла роженица. – Ну, помогите же мне! Я не могу больше!

– Можешь, дева, можешь! Все рожают, и ты родишь! Тужься еще! То же мне, цаца! Комсомолка, небось, вот и давай работай по-комсомольски. Еще немного! Давай!

– Ой! Не могу! А! Больно! Ай!

– Ну, вот и головка прошла. Теперь еще немного! Давай, родимая! Уже немного осталось.

Нина возбужденно слушала, что там происходит, и жутко завидовала, что там уже скоро все закончится, а у нее и не кончится никогда. Ей казалось, что прошел чуть ли не месяц с тех пор, как ее сгрузили со скорой в холодной приемной и мучили обследованиями и вопросами. До того, как взгромоздиться на это чудо-кресло, ей пришлось почти в раскоряку топать из одного кабинета в другой, потом в туалет с клизмой. Тогда она мечтала, чтобы ее оставили в покое и дали спокойно родить своего первого малыша. Теперь она страстно желала, чтобы эта крикливая девица поскорее родила и вредная старуха освободилась и пришла наконец-то к ней.

Но старуха как будто забыла о ее существовании, она то кудахтала, то ругала ленивую мамашу. А Нина постанывала, пытаясь приспособиться к боли. Слезы текли из-под закрытых ресниц, что-то теплое текло изнутри.

«Вот вытечет вся кровь, и я умру», – думала Нина, а потом не выдержала и крикнула:

– Позовите врача! Я умираю!

И возможно, оттого, что это было совершенно неожиданно и резко, старуха забеспокоилась.

– Да где ж я тебе средь ночи врача возьму? Сами как-нибудь справимся. Ты только подожди чуть-чуть. Сейчас ребятенка вытащим и тобой займемся. Тужься там! Давай! – кричала она уже воющей девице. – Раз! И в таз!

В неожиданной тишине, слышались шорохи и бренчанье железа. Нина почему-то представила огромные щипцы, которыми тянут младенца. И вдруг резко и недовольно заклокотал ребенок. Крик стал громче.

– Мальчонка! – радостно объявила старуха. – Вылитый Владимир Ильич в молодости!

Дурында-мамаша заплакала. Крик постепенно стих.

6.

Нина с опаской приблизилась к дому и заглянула в открытую дверь веранды. Мама, скорчившись, лежала на полу. У Нины заныло сердце. Она в два прыжка заскочила на террасу.