Czytaj książkę: «Осенний сон», strona 3
Как ни странно, дед даже обрадовался, хоть и пытался это скрыть за кряхтеньем и упреками. Поворчав немного для формы, он сказал, что оснастку для лечебной кровати можно сделать самим, и приниматься надо немедля. Бабушка с дочерьми были посланы во двор.
Уже самый подбор досок обернулся делом долгим и канительным. Приносимые ими оказывались то заготовками для ульев, которые нельзя трогать, то слишком длинными, то короткими, то узкими, то нестругаными…
Наконец подобрали. Началось мученье со сколачиванием. Никто из женщин не умел толком держать молоток, и это бесило больного, раздирало противоречием: он порывался вскочить с кровати и вмиг обтяпать пустячное дело, но порывы кончались стоном досады, боли и ругательствами в адрес бабьей неумелости, что повергало новоявленных столяров в столбняк и затягивало решение задачи.
Когда сбили громоздкий, тяжеленный щит, появилось новое препятствие: как подсунуть его под больного? Крики, стенания, проклятия вперемежку с поучениями заполнили дом.
Одолели и это препятствие – деда водрузили на щит, который, по его совету, был приподнят в изголовье «посредством толстого полена».
Примерно четверть часа он наслаждался покоем, на все лады расхваливал чудо-ложе, возносил хвалу его изобретателю и даже высказал поощрительные слова своим столярам, чем очень их растрогал. Все ликовали.
Но вот он примолк, задумался. В наступившей тишине почудилось недоброе. Дед поерзал по доскам, повздыхал и опять закряхтел, заохал, приказал опустить щит в изголовье, приподнять в ногах…
Был поздний вечер. Бабушка вконец умучилась, изнемогла возле больного и не сдержала горьких слов:
– Ну что ты над нами измываисси? Вон Митька вовсе помирал, а никого не гонял за кольями да за досками…
Дед насупился, со свистом вобрал воздух, поперхнулся, закашлялся и яростно крикнул:
– Митьку мне в пример не ставь! Я его вылечил, знаете да! А меня кто вылечит? Он? Кто меня вылечит, спрашиваю? – Опять закашлялся, застонал, почти заплакал – и едва прожевал сквозь зубы: – Запомни, мать, следующее: у Митьки вовсе другая болезнь. Я же тяжело и безнадежно болен. – Помял губами бороду, помычал и добавил: – У меня возможен полный паралич. – Замолк, обвел глазами горницу. – Неподвижность на многие годы, знаете да…
Бабушка засуетилась, запричитала. Дарья тут же вызвалась сбегать за врачом (она уже заручилась согласием самого заведующего больницей прийти в любое время).
В ответ раздался стон:
– Никаких, понимаете ли, врачей… Если позовете без мово согласия – выгоню к чертовой матри… Медицина – обман… Организьм сам должон бороться. – Голос набирал силу, от стона перешел почти на крик: – И не мешайте мому организьму! Не мешайте!.. – Сил не хватило, голос опять сбился на шепот: – Прошу немногого: создать условия для нормального течения болезни… Только условия, чтоб не ухудшать и без того тяжелого состояния… И уж эту малость вы почли за бремя, – послышались слезы. – Три здоровых лошади не хотят помочь немощному старику отцу. – Он всхлипнул и тут же вырвался на высокий тон: – Не помогайте! Не надо! Найму сиделку, заплачу ей, сколь спросит! Пусть чужая баба ухаживает, а вы чешите языки, спите, жирейте от безделья, знаете да… – Примолк, отдышался и закончил обессиленно: – Утром же зовите Марью Петрову с Выселок. Она дело знает, в больнице подрабатывает сиделкой.
Бабушка плакала, дочери кусали губы.
Кончив говорить, дед застонал, стал корчиться на дощатом ложе.
– Ой, все кости повыворачивало… Что за пытка… Не могу на этой дыбе! Это ж дыба, а не кровать! Застенок Малюты Скуратова! А-а-а… – И закричал во все горло: – По-мо-гите!! Избавьте! Суставы ломает… Сейчас помру… – И едва слышным шепотом: – Тащите отсель эти доски…
Бабушка и тут не стерпела:
– Сам же придумал, идол.
Его подкинуло на кровати.
– Тащите вон! Выбрасывайте к чертовой матери! Не могу боле! А-а-а-а!
Бабушка с дочерьми кинулись к кровати. Каждая вынутая доска давалась так, будто ребра выдирали из больного тела.
Обессилевшие, умученные вконец женщины понесли доски назад во двор.
Когда они вернулись, дед спокойно похрапывал, отвернувшись к стене…
На другой день, словно почувствовав болезнь родителя, приехал младший сын Прохор (он работал в ближнем городке). Прохор оказался слегка под мухой, поэтому сердце его было распахнуто. Увидев лежащего отца, он, как был в шубе и заснеженных валенках, бросился обнять и погоревать вместе, но в ответ услышал истошный крик:
– Прошка, отойди! Не дотрагивайся!
Сграбаставший было отца в объятия, Прохор отпрянул и остался на коленях перед кроватью.
– …У меня ревматизьм, знаете да, в тяжелейшей форме, – прохрипел дед, отдувая в сторону всклоченную бороду. – Все болит невозможно… Помираю… Бабка и девки вовсеотказались от меня. Квохчут над Митькой. Воды не хотят подать… Ну, хоть ты приехал… Подай, сынок, мне ковш воды… Помираю от жажды… Не пил никак цельные сутки…
Услышав такое, Прохор сочувственно выругался и заплакал, уткнувшись в край одеяла, потом, не снимая шубы, не обметя валенок, бросился за водой. Изругав женщин, сидевших в кухне (те пытались что-то объяснять, но Прохор лишь зло отмахнулся), набрал корец воды со льдинками и кинулся в горницу.
– Пей, отец.
Тот застонал в ответ:
– Как же я попью?.. Шея сведенная… Голова не ворочается… руки-ноги, знаете да, отказали…
Прохор попытался подсунуть ладонь ему под голову, но раздался такой крик, что он отскочил, расплескав воду, и очумело встал посреди избы – хмель мигом вышибло.
– Сейчас, отец, я врачей позову. Чего ж они, сволочи, своего заслуженного работника забыли? – Поднял шапку, в сердцах брошенную давеча на пол. – Да они без порток бегали, когда ты эту больницу подымал! И теперь помочь не хотят! Я наркому здравоохранения правительственную телеграмму! Сейчас же! Погоди, только до почты добегу! Такой тарарам устрою – чертям тошно станет! Надо лечиться, отец, а не лежать сложа руки!
