Czytaj książkę: «Пятницкий»

Глава 1

5 января 1877 года. Воронеж.

Кутаясь в потёртый тулуп, надзиратель духовного училища Стенька Таиров вышел из своего флигеля и широкими шагами пересёк заснеженный двор бурсы.

Стенька спешил донести начальству новость: сегодня, под самое Рождество, затеяла баловство нечистая сила.

Колокола часовни Трёх святителей, сбивчиво зазвонили о конце вечерней службы. Привычно перекрестившись одним широким взмахом, он отметил, что новый дьяк вновь звонит невпопад.

Придержав малахай, задрал голову и посмотрел, как бесноватый ветер треплет скрипучий флюгер на крыше. Опустив взгляд пробубнил:

− Будет на завтра работы. Сам чёрт, прости Господи, буран зачинает под светлый праздник!

Метель, народившаяся в сером, словно застиранный утерник, небе, сулила к утру завалить Воронеж по самые ставни.

Ступеньки крыльца уже присыпаны снегом на палец. Прежде чем толкнуть дверь, пошевелил губами, произнеся короткую молитву.

Скрюченные от лютого холода ветви клёна царапали окно, в котором сквозь намёрзший лёд желтел огонёк свечи.

Стенька аккуратно обмёл валенки. Мягко ступая, прошёл по тёмному коридору к учительской.

Инспектор училища, Иван Иванович Путилин, неловко примостился на краешке табурета, словно проходя мимо, присел на секунду. От неожиданного появления надзирателя вздрогнул. Поспешно захлопнул тетрадь, в которой старательно что-то записывал.

− Чего вам, Таиров? – он нервно пробежал пальцами по столу, стесняясь мальчишеского замешательства.

Надзиратель вытащил из кармана тулупа вдвое сложенную бумажку.

− Иван Иванович, извольте прочесть. Вот, сунули мне под дверь, покуда ходил ворота запирать. Тут до вашего интереса.

Стенька протянул записку.

Будучи много старше инспектора, закончившего семинарию лишь год назад, за глаза, величал его щенком желтопузым.

Но пехотный полк, в своё время, дал хорошую школу: инспектор есть инспектор, а его дело на службе знать звания и обращаться по чину.

Иван развернул листок, криво вырванный из ученической тетради. По почерку отметил, что писал кто-то из отстающих. Печатные буквы, прыгающие как воробьи на пасху, сообщали:

«Сей ночью, заблудший отрок возжелал ворожбой и дьявольскими молитвами вызвать чёрта на поклон. Список заклинаний будет при нём. Спаси нас Господь»!

Таиров заметил, что щеки у инспектора пошли красными пятнами, пальцы пробежали по краю стола.

Путилин, перечитал ещё раз. Задумался: «Дело не шуточное, даже если бурсаки надумали посмеяться над ним. А если вправду чёрта вызывать будут?»…

Иван Иванович попал на эту должность исключительно волей Господа. Оценками не блистал. Задолго до конца учения обозначилась его дорога не далее, как в дьяки. Но Господь, в лице старого отцовского приятеля, служившего в епархиальном управлении, определил его на весьма приличную для скромных лет должность.

«Если накануне Рождества удастся выловить чернокнижника в стенах божьего заведения, смотритель непременно отметит старание, − думал он. − А если и шутка − разница не велика. Главное изловить кого, и показательно дать пример: при Путилине таких забав в училище не потерпят! Проявить себя тут решительно негде. И вот случай!»

Пальцы инспектора запрыгали по краю стола ещё быстрее.

Повернулся к надзирателю застывшему по стойке «смирно».

В училище выправка была необязательна, но Стенька, не изменяя привычке, держался по уставу.

− Таиров, через час будь наготове. Такие дела пресечь в корне. Жди у входа в классы.

− Как прикажете Иван Иванович. Буду как штык!

Ближе к полуночи Таиров стоял в сенях, в одной руке держа фонарь, а в другой хворостину, более походящую на палку.

В учебных заведениях давно запретили розги, но надзиратель, по старой памяти, держал запас, и иной раз грозил особо шкодливым бурсакам показать «с пылу горячих»

В приоткрытую дверь увидел, как Путилин, прислушавшись к происходящему в классе, махнул призывно рукой.

Стенька осторожно приблизился. Валенки оставляли влажные следы на выскобленному полу. Скрип досок под грузной фигурой, тонул в свисте метели горстями кидающей в окна снег.

В эту минуту оба услышали странные звуки. Слов не разобрать. Невнятное бормотание быстро перешло в завывание.

− Вот оно! − прошептал инспектор, − Если кто и вызывает чёрта, то должно так!

Осенив себя крестным знамением, он рывком распахнул дверь в класс…

Глава 2

1 января 1877 года.

В воскресенье, за неделю до Рождества, бурсаки, не замеченные в лени и шалостях, имели право выходить в город.

Митрофан Пятницкий и его приятель Васька Горький, ученики первого класса Воронежского духовного училища, по окончанию воскресной службы размеренно, на сколько хватало выдержки, спустились с паперти Покровского собора. Перекрестились и, не теряя благочинности, завернули на Большую Дворянскую.

Через секунду Митрофан толкнул приятеля в сугроб и, зачерпнув горсть мягкого, рассыпчатого снега швырнул вслед.

Видя, как Васька барахтается в искрящейся снежной муке, пытаясь лепить снежок, Митрофан закашлялся от смеха и колючего морозного воздуха.

Не дожидаясь мести, бросился бежать.

Зимнее студёное солнце, морозный воздух, сияющее небо – всё иное, чем во дворе училища.

Смотришь на белый свет через заиндевелое, мутное оконце в классе − скукота. Но тёплой ладонью прислоняешься к нему, и оттаял мир снаружи, где всё ярче, красочнее, веселее.

Мальчишки, вырвавшись в город, неслись вперёд, скользя, толкая друг друга в снег. Смеясь, увернулись от ямщика, норовившего протянуть кнутом, когда попробовали зацепиться за сани. Насбивали сосулек с низких крыш в переулке, где жались стареньки избы служивых людей. Чуть не поймали зазевавшегося в сугробах рыжего кота.

Швыдко проталкиваясь меж господских шуб и засаленных кафтанов мастеровых, Митрофан не ведал, что судьба именно сегодня развернёт его со столбового пути начертанного отцом, видевшим сына в духовном звании.

Добежав до угла Средне-Московской, остановились на миг. Осмотрелись. Ярмарка у постоялых дворов широка и полна.

Хоть до рождества говеть ещё неделю − прилавки ломятся, а народ роится по всей площади. Облачка пара из сотен ртов появляются и тут же тают в морозном воздухе. Лошади фырча, трясут мордами, стряхивая искры инея с лохматых ушей.

Собачонки, не ведающие поста, снуют у мясных рядов. На лету хватают кости, что кидают им сердобольные торговки.

Народ загодя закупается к Рождественскому столу.

Не скоромным яствам: шматам сала, свиным ножкам и жирным гусям − придёт черёд через несколько дней. А пока они замороженными чурбачками развешены на перекладинах у лавок, чтобы хозяйки издали видели товар.

− Кипит! Кипит! Лей кубышка, не жалей добришка! − кричат продавцы сбитня, разливая горячий, дымящийся напиток из чана, к которому подкидывают уголья тлеющего рядом костерка.

Меж рядов прохаживаются бабы с большущими лотками. Лотки накрыты толстыми шалями. От них, на несколько шагов впереди, идёт густой, сытный запах горячего хлеба.

− Пи-ироги с ка-артошечкой! Черепенники с по-остным маслицем!.. Только из печи!

Ребята, проголодавшиеся во время длинной воскресной службы, взяли черепенник − гречневый оладушек. Под шалью они вправду ещё не успели остыть. Разломив пополам стали аккуратно отщипывать тёплые кусочки и клали в рот, стараясь не уронить ни крошки.

Подбежавшей в надежде на поживу лохматой шавке, Митрофан серьёзно сообщил:

− Пост. Мяса сами не едим!

Та тявкнула пару раз, обращаясь теперь к Сашке. Но тот тянул шею уже совсем в другую сторону. Туда где начинались ряды с новогодними игрушками, бенгальскими огнями и леденцами на палочках.

Там сновали компании городской ребятни, среди которой попадались товарищи из училища. Перед праздниками, те, кто ехал на каникулы домой, старались купить подарки близким. Скудные сбережения, хранимые с самого лета, тратились под рождество на конфеты, хлопушки, маски. На всё то, что в далёких сёлах губернии, почиталось их младшими братьями и сёстрами как редкие, невиданные сокровища. На расписные игрушки приходили смотреть соседские ребятишки, угощались конфетами, и радовались блестящим обёрткам. Разглаживали их на коленях, рассматривали незамысловатые рисунки, смакуя в беззубых ртах мармеладки и карамель.

− Айда к Петрову в лавку, − предложил Васька. − У него, ребята гутарили, переводные картинки новые.

Заскочили в лавку. У купца Петрова, по моде, стоит ёлка. На ветках, покачиваются фарфоровые игрушки и стеклянные шары с позолотой, бог знает сколько стоящие.

Ребята остановились рассмотреть украшения. Ставить ёлки к празднику затеяли недавно. Раньше украшенные деревья появлялись только в лавках у немцев. Сейчас новый год стал отмечаться и воронежскими купцами оценившими, что чем боле праздников, тем охотнее до покупок народ.

Рассматривая ёлку, Митрофан размышлял вслух:

− Чудно у городских! Ведь ясно писано, лета зачинаются от Рождества Христова. Значит и новый год числится в день как Христос родился. Нихай бы хоть с 1 марта Новый год. Весной солнышко как заиграет, земля оснулась, всё в цвет идёт.

− В январе дюже чудно, − согласился Васька.

Разговору не дал хода приказчик, не любивший бездельно шатающихся по лавке.

− У нас правило простое: кто зашёл, тому рады – говори, что надо. Ничего не надо − глянь кратким сроком, да иди с Богом! Чего желают молодые люди? − приказчик вытащил из стола пухлый конверт. − Ваши товарищи сегодня имели интерес к переводным картинкам. Новая партия из Петербурга. Есть дамы, цветы как обычно, и былинные богатыри. Богатырей осталось мало. Быстро разбирают. По 11 копеек за штуку.

Ребята переглянулись. Цена не малая, но новинка того стоит. Богатыри как живые, с мечами, в кольчугах и алых плащах.

Приобрели по картинке и, схоронив за пазуху, выскочили из лавки на морозный воздух.

В лавке у Федотова купили конфет, сахарных петухов на палочках, и оставалось ещё на бенгальские огни.

Ребята бежали дальше. Мимо бакалеи, трактира, булочной…

Глухой хруст примятого снега, и дух хлебной лавки колыхнули в памяти Митрофана вкус сухарей, которые он с братьями желубал дома на печи.

Захотелось, дунуть ветром над зябкими, пустынными степями, и в минуту оказаться дома, на тёплой печи. Хрустеть горячими, ломкими корками, которые мать собирала в мешочек, лежащий за грубкой. Гладить мягкого, мурлыкающего кота… Но каникул ждать ещё неделю. Когда дом, в котором не был полгода, так близко, неделя равна бесконечности.

Наконец нашли лавку с бенгальскими огнями. Начали рассчитывать в уме, сколько искристых минут радости можно позволить на оставшиеся монетки.

И тут, из чистого морозного воздуха, Митрофан ухватил ладный звенящий голос, плавными волнами скользящий меж торговых рядов.

Ещё не разбирая слов начал пробираться вперёд. Васька сразу понял, что повлекло друга. Все в бурсе знали о словах отца Ильи, предрекавших Пятницкому будущее «златого» голоса среди певчих кафедрального собора.

Любые песни давались ему легко. Как новорожденный телёнок, еле встав на ноги уже находит молоко матери, так и он, с первого раза верно брал мотив услышанный лишь намёком.

Ваське больше прочего нравилось, когда друг пел пасхальную «Да воскреснет Бог». Особенно место, где радостно вступают ангелы после жён мироносиц.

Уличный певец притулился между бакалейной лавкой и трактиром. Место щедрое. Народ снуёт живо, многие останавливаясь на минуту послушать, кидают медяки в раскрытый фанерный чемоданчик, лежащий на снегу.

Ребята стали рядом с притопывающим в такт песне краснолицым мужиком. Полы распахнутой волчьей шубы тяжело колыхались, подметая снег. Из приоткрытой двери кабака его напрасно окликали горластые приятели.

Кутаясь в серые пуховые платки, осыпанные блёсткими снежинками, остановились послушать несколько баб шедших со службы. Делая вид, что притопывают лишь из-за холода, косились в сторону. Стеснялись соседства хмельного мужика, не чтущего пост.

Заячий малахай певца покрылся инеем от выходящего изо рта пара. Похлопывая руками в шерстяных варежках по полам полушубка, он закончил развесёлую плясовую и начал неслыханную, грустную песню про рябину.

Митрофан сразу понял: песня очень хороша. Слушал неотрывно, забыв про мороз и бенгальские огни.

Песни лились дальше всё интереснее, ни одной из них не завозили ещё в Воронеж. Певец увидев, что народу прибавилось, снял варежки и достал со дна чемоданчика несколько тонких книжечек.

Привычно, на распев продекламировал:

Еду из Москвы в Одессу с необычным интересом.

Песни разные пою и слова их продаю.

Налетай, почти задаром

Можно петь за самоваром, можно в свадьбу, именины

В сватовство и на родины!

А всего-то четвертак, это чуть ли не за так!

− Ничего себе за так! − пробурчал Васька. − За четвертак можно щи с мясом неделю хлебать!

− Ещё послухаем, − решил Митрофан, несмотря на холод, резво лезущий под его кафтанчик.

Васька не стал спорить, рассудительно подумав: «Певец, поди, не дубовый. Должно пойдёт скоро в кабак греться. Не грех послушать ещё немного».

А Митрофан ловил каждое слово. Он никогда не слышал таких песен и уже представлял, как споёт их дома, в Александровке!

Всё время Митрофан мысленно подлаживался под мотив. Иногда подпевал тихонько, никому не слышно шевеля только губами, иногда просто напрягал связки в местах переката голоса.

Одно он сейчас знал точно − ему нужна эта книжка с песнями.

Митрофан, невыносимо стесняясь, подошёл к певцу чуть с боку.

Когда тот перестал петь, неловко, не зная с чего начать, дотронулся до его руки.

Тот обернулся, поправляя малахай и спросил:

− Чем могу служить, сударь?

Митрофана никогда ещё так не величали. Он растерялся окончательно. Во рту пересохло. Чуть собравшись, вытащил руку из кармана и протянул к певцу открытую ладонь. На ней лежали монетки.

− Сударь желает купить Песенник? Это всегда пожалуйста! Только тут шестнадцать копеек, а надобно двадцать пять.

Митрофан опустил голову.

− Да ты, похоже, немой! Может, тебе песенник не нужен вовсе?

Несколько человек, что не успели отойти, рассмеялись.

− Брешешь, ничего он не немой, сам ты с глушью! − выкрикнул Васька и тут же, на всякий случай отодвинулся назад, примеряясь дать дёру.

− Нашёлся заступник! Я тебе уши то сейчас надеру, − притворно рассердился певец и вновь обратился к Митрофану: − Ну, чего заробел? За шестнадцать копеек не продаётся!

− Что стоишь качаясь

Тонкая рябина…

В первое мгновение никто не понял, откуда идёт этот чистый голос. Мальчик стоял, наклонив голову, но с каждым пропетым словом поднимал её выше, и песня полетела, растворяясь вместе с облачками пара в наполненном жизнью воздухе воскресного утра.

Когда Митрофан закончил запомнившийся куплет то невольно зажмурился.

Гомон торговых рядов показался далёким и незначительным. Явственно, словно в тишине, услышал скрип саней, россыпь девичьего смеха в переулке и стук сердца. Открыл глаза… Показалось что редкие снежинки, медленно кочующие в безветренном воздухе, совсем остановились, то ли на долю секунды, то ли на целую вечность.

Возвращая положенный ход времени, вдалеке ударил колокол Покровской церкви. И тут же, совсем рядом, кто-то часто захлопал в ладоши. Митрофан догадался, что пока он пел, за его спиной остановились несколько человек. Обернуться не решился. Боязно.

В раскрытую ладонь, которую, забывшись, так и держал перед собой, упали несколько монет. Меценатом оказался господин, в пальто с бобровым воротником. Натягивая перчатку, обратился к своей даме:

− Мальчик весьма талантлив.

− Просто чудо какое-то, − оживлённо закивала дама и оглянувшись улыбнулась Митрофану. Он, смутившись, опустил голову.

Певец не растерялся. Быстро пересыпав монеты с ладони в свой карман, сунул мальчику медяк и весело сказал:

− Будьте добры сдачу, и вот ваш песенник! А голос у тебя отличный… Пой на счастье себе и людям!

Заправив ремешки замка на чемоданчике, он улыбнулся ребятам. Радуясь удачному дню, направился к трактиру.

Глава 3

Оставшуюся неделю перед Рождеством в городе лютовал холод.

Днём декабрьское стылое солнце, не давая тепла светило в заиндевевшие окна. Ночами было слышно, как скрипуче ступая по слежавшемуся снегу ходит мороз. Зло, до трещин, схватывал деревянные наличники, и сухие старые брёвна в стенах изб. Глухо дышал, леденя воду в чёрных зевах колодцев. Искал щели в сенях, надувая снежные дорожки к утру.

Учение тоже шло с прохладцей, а то и вовсе застывало у доски недвижными «статуями» учеников, не знающих урока.

Зубрить латынь, когда с лета не был в родном доме, а до праздников можно считать часы, для многих не представлялось возможным.

Ничего из нужного не задерживалось в голове. Мысли скакали зигзагами, как зайцы по снежной степи: от арифметики к тёплой печи, с которой не надо вставать по звонку надзирателя, от печи к праздничному сытному столу в родном доме, от стола до ледяной горки с санками.

Пока прискачет мысль обратно, короткий зимний день выхолостит ветер принёсший ночь.

Для Митрофана ожидание каникул скрашивали новые песни. Поначалу он никому не показывал книжку. Прятал её под армяком. Это было не сложно, в классах стоял холод. Печь топили с утра. Спасала она лишь до обеденной молитвы. На весь день положенного запаса дров не хватало, и потому разрешалось сидеть в верхней одежде.

Долго учить песни украдкой не получилось. Митрофан, переписал большую часть книжки в отдельную тетрадку, которую решил подарить брату на Рождество. На титульном листе красным карандашом написал пару строк виданных на открытках в лавке Петрова: «Кого люблю − тому дарю. Люблю вечно − дарю сердечно».

Кто заметил его за переписью неведомо, но всё общежитие бурсы быстро прознало о тайном Песеннике. Вечером к нему подошёл Васька и сообщил:

− Митрош, ребята просят тебя песни попеть.

Когда надзиратель ушёл, для верности выждали час, и он впервые, во весь голос исполнил несколько новых песен.

Петь пришлось не по одному разу. Многие ребята подстраивались, запоминая слова, и скоро уже всё походило на небольшой хор.

Спать легли за полночь.

Глава 4

С утра, перед арифметикой, Митрофан с Васькой сидел на подоконнике перед классом.

− Дроби сегодня задавали. Учил? − спросил Митрофан, догадываясь об ответе.

− Нет, дюже добре, ещё и дроби. Батюшка наш говорит: Ангелы господни серчают, ежель кто в пост через меру думками полнится, да за работой гонится. Через это рука отсохнет, или могёшь умом тронуться, как Сенька-пастушок.

− Ну, тогда поджидай пескарика, − улыбнулся Митрофан.

Отец Илья, особо нерадивым ученикам, иной раз, шлёпал деревянной линейкой по загривку. Это у бурсаков называлось «выписать пескаря».

− Кубыть впервой. А может и пронесёт, − неуверенно ответил Васька.

Открыли книгу, пытаясь хоть немного уразуметь до начала урока, что за дроби такие рассыпаны по заданным страницам и не заметили, как тихонько к ним подошёл Никитка Прозоров.

− Митрош, я по делу. Дашь песни списать? Дюже охота попеть.

Митрофан, зная его страсть к песне, не удивился просьбе, но всё равно улыбнулся. Господь обделил Никитку и голосом, и слухом, но петь он любил с неутолимым желанием.

− На что, Никит? Тебе сам надзиратель запрещал петь, а то домовой пужается!

− А мне ещё дюжее хочется. Хочешь, я заместо этого тебе пряник дам? Не погребуй, Митрош. Хороший пряник.

− Вот это дело, − оживился Васька. − Покажи!

Пряник явился на свет из кармана Никиткиной поддёвки. Он хранился там с прошлой недели, когда его отпускали домой.

Васька взял, пощупал и громко постучал им по подоконнику.

− Экий калдабан! Митрош, берём?

Митрофану сделалось жалко Никитку. Так здоровому человеку становится жаль немощного, который не может познать радостей жизни.

− Да ладно, бери так. Только никому не показывай. Слово дай!

− Даю, истинный крест! − Прозоров с воодушевлением перекрестился три раза.

Но тут всполошился Васька

− Это как «бери так»? Человек своей волей дал! Всё, пряник типеря в сохранении у новых хозяевов, − выпалил он и спешно сунул добычу в карман.

Митрофан опасался, что песенник может быть замечен фискалами или кем-то из преподавателей. Он слышал, как в прошлом году выгнали из училища лучшего певчего, Сашку Попова. Точно никто не знал в чем причина, но поговаривали, что пел в трактире за деньги. Училищный смотритель сказал тогда речь, из которой поняли, что слухи имели под собой почву.

Во гневе, он именовал все песни, кроме церковных, дьявольскими виршами, кои играются лишь в кабаках. Исполняют же их непременно черти, которые пляшут в головах пропойцев. Ребята потом долго обсуждали эту теорию.

Антон Кузнецов, из старших учеников, уверял что всё истинная правда. Батя его, через неделю запоя, орал, что черти его мутузят смертным боем. Алешка сам видел, как он их стряхивал с плечей и спины.

Ребята живо любопытствовали, как выглядят черти, но как на грех оказалось, что бесы были мелкие, и в тёмной хате трудно распознать их обличье.

Нашёлся и тот, кто видел, как из кабака, под вечер, выходил чёрт. Но этому уже не верили и подняли брехуна на смех. Все знали, что в кабак иной раз заворачивает Стенька Таиров, а он туда, где черти бывают, не ступил бы нипочем.

− Так гляди же Никитка, − еще раз упредил Митрофан отдавая тетрадку. − Схорони подале. В ночь спиши. Меня после классов заберёт брат, а завтра выедем домой. Я зайду утром − вернёшь.

На том и порешили. Только не заметили, как Петька из второго класса, проходя мимо углядел, что Митрофан передал тетрадку с песнями Никитке.

Спустя несколько минут после начала урока на «камчатке» произошло совещание. Петька рассказывал приятелям:

− Точно видал, дал Никитке списать. До утра велел управиться.

− Ну всё, теперь начнёт горлопанить! – Андрюха тихонько хохотнул. − И так от него спасу нету. Теперь вовсе сведёт в гроб вытьём, пока напоётся новых песен.

− Нихай бы Митроша пел, у него, отец Илья гутарит, голос − кубыть мёды из ангельских кущ текут. А этот…

− Никитке, поди, три ведмедя на ухах поплясали, да весь медок слизали! − продолжил Андрюха.

− А давай, − предложил второгодник Певнев, − сделаем вещ! Путилина на смех выставим и заодно Никитке не дадим списать!

Инспектора, который ушёл годами не так далеко от своих подопечных, обитатели «камчатки» ненавидели. Чувствовали наверняка, что не отмени указ розги, тот пользовал бы их без продыху. Бывало Путилин, втихаря, бил метровой линейкой самых докучливых из старших классов по голове, чтоб синяков видно не было. Жаловаться никто не пытался, потому как получали всё больше за дело, а возьмись разбираться, то дойдёт до исключения. Но и ненависть к нему росла с каждым подобным случаем.

Певнев изложил план. На минуту приятели задумались.

− Никитке такое боком может выйти, − выразил общее сомнение Петька.

− Ничего не будет. У него отец купчина. Жертвует на училище щедро, со смотрителем дружбу водит, − ответил Певнев.

− А накой он тогда в училище пошёл, ежели из купцов?

− У него брат старший, должон за отцом дело взять. Правда он больше в кабаке на гармонике наяривает. Вот мать и говорит: «Вдруг и второй непутёвый будет? Отец, отдадим Никитушку по духовной линии. Придём в храм, а там сынок служит, хоть порадуемся на старости лет» Это он сам сказывал.

− Ну, тогда так.

Записку написали печатными буквами. Певнев сам вызвался подкинуть её во флигель надзирателя.