Czytaj książkę: «Русский Серафим»

Czcionka:

«Ночь наступает под вкрадчивый хруст позвонков…»

Ночь наступает под вкрадчивый хруст позвонков,
Поздний прохожий, как мышь, забивается в угол,
Длинное тёмное время дешёвых звонков:
Трупы часами способны общаться друг с другом.

Солнечный день – лишь пустой архаический миф.
Сквозь перламутр проступают чернильные пятна.
Перехожу на доступный полярный тариф —
Он позволяет молчать совершенно бесплатно.

Сусанин

Иван Сусанин вёл поляков,
Висела жизнь на волоске —
Но позади остался Краков,
Не говоря уж о Москве.

Уж Польша Гитлером взята,
Уж пала польская столица,
И позади Ивана лица
Как с глазуновского холста:

Идут удмурты, вепсы, ненцы,
Татары топают, чеченцы,
Великороссы, меря, чудь,
И не волнуются ничуть.

Всё по проселочной дороге,
Всё дальше, дальше от метро.
Чернеет снег, как серебро,
Медведи возятся в берлоге.

Сквозь мрак и блеск, сквозь жар и стужу
Ведёт Сусанин свой народ,
И выпирает кость наружу
От перегрузок и частот.

Во мглу тараща страшный глаз,
Сквозь смерть, и нефть, и жидкий газ,
Который в ад течет по трубам,
Ведёт, ведёт Сусанин нас
И скалит розовые зубы.

Подземный Иерусалим

Посередине меж Белым и Чёрным морем,
На полпути из Когалыма в Крым,
Крысы сумели царство свое построить —
Столицу назвали Подземный Иерусалим.

Я там бывал проездом неоднократно:
Хорошие цены, сервис, умные лица.
Зимою тепло, летом довольно прохладно,
Темнота напрягает первые минут тридцать.

Потом привыкаешь, становишься на четвереньки,
Тебе улыбаются девочки в шубках серых,
Вскоре перестают саднить ладони, коленки,
Легко находишь дорогу в любых пещерах,

Роешься влажным носом в архейском грунте,
Длинные острые зубы точишь о камни —
Корни травы, нефтяной сладковатый студень,
Кости кротов, остатки мышечной ткани.

Время от времени с угольно-чёрного свода,
Скрипнув во тьме, деревянный спускается ящик.
Снаружи больше света и кислорода,
Но лишь под землёй всё становится настоящим.

Я там до отвала иным наедался хлебом.
Кто там побывал, никогда не вернётся прежним.
Над Градом подземным висит земляное небо —
Плотное, прочное, вселяющее надежду.

Веретено

Мы за беседой праздною скучаем,
Но пряжей слов живёт веретено.
Бывает, нить потеряна случайно —
И вот уже не вертится оно.

Всё замирает, гаснут мира краски,
И снова мы спешим заговорить,
И так всю жизнь – как будто из опаски
Порвать, испортить тоненькую нить.

Охота

Позвал я друга на охоту —
Приятно побродить с ружьём.
И рано утречком в субботу
Мы вышли к городу вдвоём.

В тени деревьев покурили,
Мешки и ружья сняли с плеч.
Не торопясь, определили,
Где будет правильней залечь.

Эх, предрассветное затишье,
Сырой травы спокойный сон.
Бей точно в цель, моё ружьишко!
Не подведи меня, патрон!

В засаде ждать пришлось недолго:
Глядим – шагает фраерок.
Негромко хлопнула двустволка,
Поднялся облачком дымок.

Из-за кустов вспорхнули птицы,
Метнулись в тающую тьму…
А фраер наземь повалился —
Полголовы снесло ему.

Часы, штиблеты поснимали,
Спустили фраера в овраг.
Пиджак и галстук брать не стали —
На что нам галстук и пиджак?

Присели, выпили по двести
И скрылись в утреннем лесу.
Дружок был счастлив – мол, невесте
Часы сегодня принесу.

Мёртвый Ленин

Мёртвый Ленин встаёт и выходит на площадь —
Он холодный, как лёд, но походка легка.
Свежий ветер весны деловито полощет
Отсыревшие полы его пиджака.

Он идёт, и опять отрастают ресницы,
И от новых зубов привкус крови во рту,
А вокруг тишина, только чёрные птицы
Поднимаются с крыш и летят в пустоту.

Мёртвый Ленин идёт, оскорбительно весел,
В каждой клетке шипит, испаряется яд,
Высыхает на солнце зелёная плесень,
Расправляются плечи и рёбра трещат,

Розовеет щека под столетней щетиной,
Всё внимательней глаз, всё уверенней шаг.
Будто в страхе, дрожат зеркала и витрины,
И с машин во дворах осыпается лак.

Выгибаются круто линялые брови,
Красный бант расцветает на впалой груди.
Он идёт, и ничто его не остановит,
И февраль за спиной, и октябрь впереди.