Czytaj książkę: «Операция «Трест». Расследование по вновь открывшимся обстоятельствам»

Книга приурочена к 100-летнему юбилею со дня создания «Русского общевоинского союза» (РОВС) 1 сентября 1924 года

© Ракитянский О.В., 2025

© ООО «Издательство Родина», 2025

Книга 1

Чтобы добраться до источника,

необходимо плыть против течения

Среди широкого спектра человеческой деятельности трудно подыскать что-либо похожее, окутанное ореолом тайного интеллектуального противоборства, воображаемой интриги, захватывающих приключений и иного, а подчас и отличного от принятого, восприятия событий, ставших классикой истории. Всегда ли оправданы надежды исследователя специальных служб¹ встретиться с этими сопутствующими признаками при очередном знакомстве с некой публикацией, книгой, архивным материалом? Всегда ли оправдано их чаяние познать что-то неведомое о конкретной истории тайной войны, страницы которой якобы уже хорошо изучены «специалистами» по профилю? Ими же вынесены тяжеловесные, безапелляционные вердикты, сформированные непререкаемые постулаты, готовые к преподнесению исторической аудитории, руководству и оперативному составу специальных служб.

Ответ не может быть однозначным по простой причине – история как область знаний, как метод изыскательско-исследовательского познания деятельности человека в прошлом находится в перманентном процессе развития в большинстве своём за счёт открытия новых исторических документальных материалов в государственных или частных архивах, в тех же дневниках, мемуарах или устных повествованиях участников событий, народных былинах, песнях, преданиях и т. д.

Историю, которая, давайте признаем честно, обращена в прошлое, изменить невозможно, но её можно пере- или дописать. И тем самым её можно обогатить новыми рациональными знаниями (но не фундаментальными законами бытия, коих она не продуцирует, почему и не является наукой), в силу того что по своей сущности она является осмыслением и своего рода «подсказкой» из прошлого, столь недостающих нашему современнику знаний и мудрости. Она позволяет, с определённой условностью, заглянуть в футуристическое будущее. Иногда подобного рода осмысления, и как следствие – открытия, происходят за счёт новых исследований, раннее введённых в исторический оборот документов. Однако в свете использования подобного рода подходов к их изучению они приобретают новое, а подчас и, что не менее важно, иное историческое «звучание», иной исторический «фон», который оттеняет или заглушает ранее «установленные» догмы.

И тогда это влечёт за собой корреляцию вошедших в привычный обиход исторических фактов, понятий или по крайней мере их интерпретацию.

Зададимся вопросом. А откуда появляются эти исторические факты? Откуда мы знаем прошлое? Откуда историю знают историки? Ответ очевиден. Они читают книги об истории. Книги пишут историки, и историкам доверяют. Но тогда возникает вопрос: а откуда, собственно говоря, историки знают историю? Трудно себе представить, что где-то есть некий исторический эгрегор и из него историки черпают необходимые профильные знания о прошлом, после чего излагают их в своих монографиях для просвещения публики, и таким образом все остальные познают события далёкого прошлого. К сожалению, это не так. Историки знают историю тоже из книг и документов. Как правило, это книги, написанные коллегами, которым доверяют или не доверяют (в зависимости от вхождения в тот или иной научный «исторический клан»), полемизируют, спорят, пытаясь познать истину.

Но главным образом историк – это человек, который читает свидетельства о прошлом и путём их исследования и переосмысления приходит к определённым выводам. У него есть такая возможность, в отличие от других, работать со свидетельствами – архивными материалами. Их ещё называют: источники. Поэтому, читая источники, анализируя, синтезируя и интерпретируя их, историк приходит к каким-то обоснованным гипотезам, версиям или обобщениям, удостоверяет своё знание, которое потом представляет для ознакомления экспертам, специалистам и читателям.

Но откуда источники знают историю?!

Как правило, это источники прошлого, а для нашего последующего повествования секретные документальные источники в виде оперативных материалов, то есть документов разведки и контрразведки. Хорошо, если они написаны очевидцами или участниками событий либо людьми, близко стоявшими к этим событиям. Но это роскошь для немногих историй из деятельности разведки и контрразведки в силу своей конфиденциальности. Поэтому для историка спецслужб прежде всего это источники документальные, архивные. Так приблизительно и появляется наше знание о прошлой реальности, переосмысленной в процессе исследования. То есть некий рассказ об этой реальности. Запись об этой реальности и называется история.

Места хранения источников многообразны: архивы, частные коллекции, фонды, библиотеки, музеи и т. д. Имеются и специализированные хранилища источников, в частности секретных, содержащих государственную, служебную или ведомственную тайну. В нашем случае это секретные источники разведки и контрразведки Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК)² и её наследницы Объединённого главного политического управления (ОГПУ) Советской Республики (нынешние: Федеральная служба безопасности РФ и Служба внешней разведки РФ). Хранящиеся в уважаемых заведениях, архивные документальные свидетельства прошлой реальности выражены в форме оперативных справок по делам оперативного учёта, сообщений агентов и резидентов, переписки между оперативными подразделениями ВЧК-ОГПУ, а также в переписке с государственными структурами и т. д. Но доступ к этим архивным источникам имеют лишь немногие «избранные»…

Что нельзя сказать об источниках, относящихся к исследуемой теме, но хранящихся в открытых для ознакомления архивах России. Да, имеется разница. В архивах ФСБ и СВР находятся документы (материалы), которые «герои» нашей истории в большинстве своём адресовали друг другу. Но здесь необходимо принять во внимание, что между «героями» всегда присутствовал «посредник» (в нашей случае – 2-й отдел Генерального штаба Министерства военных дел. Сокращённо – «двуйка»³. Oddział II Sztabu Generalnego Ministerstwa Spraw Wojskowych. Здесь и далее перевод автора. – О.Р.). «Двуйка» располагала меньшим объёмом оперативных материалов, но они вполне представляют интерес для исследования, а иногда позволяют восстановить многие «пробелы» историков, специализирующихся по теме «Операция “Трестˮ», с использованием материалов архивов ФСБ РФ и СВР РФ.

При этом не будем забывать, что функция «посредника» позволяла «двуйке» быть не только в курсе всей эпопеи под названием «МОЦР-МОР-Трест», но и на определённых этапах оказывать влияние на ходе её проведения и результаты тайного противоборства между ВЧК-ОГПУ и «Белой эмиграцией». Вот об этом участии и влиянии польской разведки на весь ход проведения данной операции ВЧК-ОГПУ в период 1921–1927 годов и пойдёт речь в нашем повествовании. Можно сказать, что по причине вновь открывшихся обстоятельств автор предлагает свою версию этой культовой операции советской контрразведки на основе по большей части архивных свидетельств польской разведки.

Необходимо также принять во внимание, что изыскания историков должны быть обращены не в прошлое, но в будущее. Почему и надеюсь, что в новой оптике документов польской разведки 20-х годов материалы, анализ и оценки этой «классической» истории спецслужб привнесут новый смысл и пользу в её изучении. К тому же человечество уже давно пришло к выводу, что «…от времени до времени очень полезно подвергать пересмотру наши привычные исторические понятия, для того чтобы при пользовании ими не впадать в заблуждения, порождаемые склонностью нашего ума приписывать своим понятиям абсолютные значения». И этот пересмотр необходим нашей памяти, чтобы она не стала зарастать «травой» патриотического забвения.

Министерство военных дел. Генеральный штаб. Отдел 2. Отделение 3

Вся изложенная фактура (материал повествования) основана в своей исключительности на базе архивных (официально засвидетельствованных) материалов. Для большей объективности в аргументации тех или иных исторических фактов по делу МОЦР-Трест в работе будут использованы воспоминания непосредственных участников тех событий, офицеров польской разведки и деятелей «Белой эмиграции»⁴. В конечном итоге автор не претендует на «истину в последней инстанции» хотя бы по той причине, что архивные дела и материалы операции «Трест», хранящиеся в ФСБ РФ и СВР РФ, ему не доступны. (Выделено О.Р.)

Чтобы моё повествование не было «научно-занудным», но доступным к пониманию и восприятию читателем, ни разу не входившим в «дом № 2 на Лубянке»; а также далёкому от «тайных войн» рыцарей «в плаще» и «с кинжалом», но истинным поклонником истории Отечества, автор позволил себе иногда оперативно-агентурно-исследовательский нарратив разбавлять мизерной иронией, юмором как противоядием от уныния, «зевания» или тяги к поп-корну…

Европа в канун 20-х годов прошлого столетия

Закончилась Гражданская война. Большевики с сатанинским усилием сохранили за собой власть на территории бывшей Российской империи, за исключением Прибалтийских государств, Польши и новорождённых республик Закавказья. Три года мировой войны, четыре года гражданского взаимоуничтожения, интервенция иностранных государств, война с Польшей не только нанесли ущерб стране и населению, отбросив экономику в XIX век, но и довели до кризиса большевицкую⁵ партию, тогда ещё не совсем уверенную в собственных силах и всё более ненавидимую российским народом. Подавление революций в Германии и Венгрии, утрата иллюзий на мировую революцию и на помощь западного пролетариата стали революционным шоком. К 1921 году Советская Россия оказалась в кольце недружественных государств, «опустивших» антибольшевицкий «занавес» с огромной надписью: «Мировой изгой».

Измождённая вóйнами, страна лежала в руинах, не имея финансово-экономического, но прежде всего духовного потенциала к возрождению. Известный революционный вопрос «Что делать?» стучался в двери «кремлёвских хозяев» страны, как приклады винтовок миллионов крестьян, вернувшихся с полей сражений. И «хозяева», оказавшись у разбитого корыта мировой революции, с зажатыми в руках и ставшими безполезными⁶ брошюрами-агитками Маркса и Энгельса, только теперь стали осознавать, что кроме революции существует ещё и русский народ, готовый поднять их на штыки и вилы. Собственно, это и происходило по всей земле Русской, покрывшейся антибольшевицкими восстаниями на местах, которые удалось «утопить в крови» лишь к концу 20-х годов. Мечтать и думать о революции было не вредно. Вредно – не думать о русском народе. А Ленин и Ко думали о нём не больше, чем жаба о звёздах. И если раньше большевики защищали революцию, то теперь вынуждены были защищать себя от «революционного» гнева народа. «Пожирать своих героев и детей» революция начнёт с середины 30-х годов.

Страх народного бунта и очередного «Кронштадтского»⁷ мятежа вынудил расколотую большевицкую верхушку свернуть призрачный социалистический проект и вернуться к хорошо знакомому капиталистическому. В стране была введена Новая экономическая политика (НЭП) и возрождена частная собственность. Иностранные капиталы под флагом концессий стали робко проникать в советскую промышленность, реанимация которой затянулась на многие годы. Наметившиеся кардинальные преобразования, призванные стабилизировать и укрепить политическую основу Советской России, обусловили значительные изменения как в организации, так и в основных направлениях деятельности государственных органов безопасности ВЧК-ОГПУ. Назревала реформа революционного, карательного аппарата.

Гражданская и внешняя войны были окончены. «Белые» и иностранная контрреволюция – истреблены массовым и индивидуальным террором или же бежали за границу. Но «гидра контрреволюции» могла возродиться в любое время. И степень её угрозы превосходил градус ненависти к большевикам со стороны народностей бывшей империи, постыдно обманутых словами Ленина «о праве наций на самоопределение» (впрочем, как и могильщик его детища СССР – Ельцин: «берите суверенитета сколько сможете»). Новая интервенция, ренессанс Императорской России составляли главную проблему дальнейшего существования советской власти. Перед ВЧК была поставлена задача пресечь попытку европейских государств организовать очередную агрессию и не допустить воцарения прежней династии Романовых. Аналогичное указание было вменено и советской дипломатии; опереться на такую же страну-изгоя – Германию (обида на мировое сообщество их сближала), вбить клин раздора между бывшими союзниками и ввергнуть их в политические интриги, посулив «лакомые» куски бизнеса в СССР. К тому же потерявший свой рынок добычи и сбыта международный капитал не оставлял надежд на возвращение. Существовала, наконец, конкретная сила, которая, по мнению большевиков, не только была способна сыграть значительную роль в призыве иностранных сил к «интервенции», но и сама могла стать грозным оружием, как политическим, так и военным. Этой конкретной силой были беженцы из бывшей Российской империи, заполонившие европейские страны, и в первую очередь насчитывавшие свыше полутора миллиона человек – русские.

Её основная масса была в политическом и в социальном отношении глубоко разделена и противопоставлена. В политическом смысле главную организационную и антибольшевицкую силу беженцев составляла в ту пору именно её правая часть: монархисты – сторонники абсолютного самодержавия и монархисты конституционные, ратовавшие за ограничение самодержавия Конституцией. Огромное большинство военачальников и офицеров были также монархистами. Значительная часть левой «Русской заграницы» (республиканцы) не потеряла ещё и в то время надежды на соглашение с большевиками или на собственный приход к власти путём государственного переворота снизу или в результате эволюции большевизма. Левые неохотно покидали страну, но за границей организовывались медленно, не проявляли склонность к блокировке даже между собой. Не говоря уже о блоке с правыми партиями. Причина в том, что часть наших соотечественников оказалась за границей из-за страха перед ужасами Гражданской войны или неприятия советской власти. Но при этом они не собирались с этой властью бороться. Другие эмигранты, большинство которых составляли те, кто с оружием сражался против большевиков, не собирались сидеть сложа руки. Они создавали организации, главной целью которых был реванш за поражение и свержение советской власти.

Главнокомандующий Русской армией генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель

Последние имели в руках армию, обладали широкими международными связями, пользовались помощью крупного международного капитала, имели и собственные, и притом далеко не малые, финансовые возможности. Последний русский Главнокомандующий, генерал барон П. Врангель, обладал значительным военным и политическим капиталом и находился в своём штабе в г. Сремские Карловцы в Югославии. Во Франции находился великий князь (далее – В.К.) Николай Николаевич, дядя убитого большевиками последнего императора России, бывший в глазах большинства монархистов и прежде всего армии представителем законной монархической власти. В Великобритании, а затем в Бельгии проживал генерал А.И. Деникин. В Париже и в Лондоне возникли русские комитеты, объединившие военных, промышленников, финансистов и бывших царских сановников. В Берлине нашли своё пристанище более десяти политических и парламентских деятелей с небезызвестным Н.Е. Марковым 2-м во главе (далее – Н. Марков).

Командующий 1-й Армией Вооруженных Сил Юга России генерал от инфантерии Кутепов.

Похищен и пропал без вести 13 января 1930 года в г. Париж

Большая часть армии генерала П.Н. Врангеля, а общая численность приближалась к 50 000 человек, жила надеждой нового освободительного похода и на ещё более быстрое падение большевизма. В тайне от гражданских соотечественников верстались мобилизационные планы, на территорию Советской России направлялись разведчики, восстанавливались подпольные связи с бывшими участниками «Белого движения». Изучались элементы советской действительности, положение в партии большевиков, состояние Красной армии, розыск бывших сослуживцев в её рядах и многое другое, чем обязана заниматься разведка и контрразведка. В Сремских Карловцах чины русского штаба работали в мундирах и при орденах, а на территории нескольких европейских государств генерал П.Н. Врангель и его заместитель, генерал Александр Павлович Кутепов, располагали возможностью проводить военные смотры с оркестрами и знамёнами. Почти в каждой столице Европы в политических и военных кругах вращались представители «Русской заграницы», которые либо старались обеспечить себе благосклонность бывших союзников и новых друзей, либо (иногда и то, и другое) снабжали их конфиденциальной информацией, чаще всего военного характера, получаемой из страны Советов рабочих и солдатских депутатов (далее – Совдепия). Наряду с ней полнился поток ценных сведений о распрях между вождями большевиков и планах Коминтерна⁸ на очередную революцию, где-то в Европе.

На рубеже 20-х годов «Русская заграница» вошла в моду в Европе, а затем и по всему миру. Русские принесли в принявшие их страны артистизм, культуру, культ прекрасного, чего не смогли вытравить ни трагическое прошлое, ни убогое настоящее. В европейских столицах возникли, как грибы после дождя, русские рестораны. В Париже вскоре самыми модными стали русские заведения: «Chez Korniloff», «Cloches de Moscou», «Poisson d’Or»; в Берлине – «Медведь». Европейская публика, уставшая от войны, изнемогая от ностальгии по забытой светской жизни, рукоплескала русскому балету Дягилева, постановкам театров миниатюр «Летучая мышь» и «Синяя птица», казачьим хорам, не говоря уже о выступлениях Ф. Шаляпина, М. Побер, А. Вертинского, Ю. Морфесси, которые «делали кассу» в любом городе на обоих полушариях. А романс Н. Плевицкой «Замело тебя снегом, Россия» стал своего рода гимном «Русской заграницы». Книга последнего атамана Войска Донского генерала П. Краснова «От Двуглавого Орла к красному знамени» достигла в течение нескольких лет рекорда по числу переводов и размеров тиража. Русский стиль «Стеклярюс» (расшивка платьев русским узором из стеклянного бисера) в европейской моде стала задавать великая княжна Мария Павловна младшая и её дом моделей «RITMIR». Под впечатлением русской моды, а также нового избранника – великого князя Дмитрия Павловича (родной брат В.К. Марии Павловны младшей) известный и признанный кутюрье Коко Шанель открыла новый эпатажный сезон своих коллекций «А-ля рюс».

Великая княжна Мария Павловна младшая и принц шведский Вильгельм 1908 г.

И всё же судьба русских (бывших подданных Российской империи) в изгнании всё более явственно приобретала трагической исход. И хотя в подавляющем большинстве это были представители некогда обеспеченных сословий, аристократии и царствующего дома, неоднократно бывавших в Европе, в новых условиях они не могли себя чувствовать там как дома. Их терпели, но этим вся благотворительность и милосердие ограничивались. Например, Франция потеряла в Первой мировой войне 1 300 000 мужчин, сотни тысяч инвалидов. Было разрушено 54 000 промышленных предприятий. И в то же время фабриканты боялись конкуренции со стороны немногочисленных русских, способных на квалифицированный труд, почему их увольняли первыми с рабочих мест, которое они заполучили с невероятным трудом.

Да. Это были не рабочие Путиловского или Мотовилихинского заводов и не железнодорожники-путейцы или металлурги. Устроиться же работниками умственного труда мешало отсутствие необходимого диплома. Но всё это не шло ни в какое сравнение с вопросом – как дать образование детям. Помнившие лучшие времена Императорской России, они не могли смириться с мыслью, что дети растут неучами, лишёнными возможности лучше обеспечить своё будущее. Иностранные учебные заведения, прежде всего в Праге и в Вене, по мере возможностей оказывали посильную помощь, и русской молодёжи было кого благодарить⁹.

И выход отчасти был найден благодаря бывшему хозяину бакинских нефтепромыслов, основателю нефтяного гиганта «Роял Датч Шелл», ярого врага большевиков – Генри Детердингу. Вообще-то, не столько ему, сколько его жене Лидии Павловне Детердинг (княжне Кудеяровой-Багратуни), потомственной донской казачке (когда молодая Лидия выступала на сцене, её, по воспоминаниям современников, и объявляли как «донская казачка»)¹⁰.

Время неумолимо гнало всё новые волны подданных бывшей империи подальше от вошедшего на её обломках кровавого режима большевиков. Париж обильно наводняли русские беженцы. Не всем было дано найти свою жизненную нишу в преклонном возрасте в чужой стране. Многие десятки тысяч соотечественников нуждались в элементарной моральной и материальной поддержке, особого внимания требовали старики и больные. На спонсорские деньги ещё не разорённых соотечественников создавались различные благотворительные организации, в которых работали такие же русские, из тех, кому средства или горячее участие в чужих судьбах позволяли отправлять свои обязанности безвозмездно.

Наступивший 1922 года подвёл некую романтическую черту европейцев от нахлынувших союзников по Антанте. Первоначальный интерес к ним стал угасать, и вскоре российские беженцы воспринимались как заурядное явление. Сами они ещё не осознавали этого, но жизнь заявляла свои права и стучалась к каждому ежедневными вопросами: как выжить?

Свойственная для русских социально обезпеченных и аристократических кругов разобщённость в чуждой и чужой обстановке усиливала кастовое размежевание, сектантство. Усилилось враждебное противостояние между «прогрессивной интеллигенцией», аристократией и представителями Императорской династии «дома Романовых». Доведённая предрассудками и предубеждениями воспалённая предвзятость и ненависть, со взаимными обвинениями в постигшем всеобщем крахе, делала почти невозможной совместное сосуществование в первые годы жизни за границей. Что характерно, этот процесс расколол и Русскую армию генерала П. Врангеля, которая в 1920–1922 годах «охладела» к монархическим кругам. Единственное, что их стало объединять, – нежелание иметь что-либо общее со страной пребывания и её населением. Все бредили надеждой на скорое возвращение в «прошлое». Все старались смириться с нынешним, ужасным положением, и сами жизненные обстоятельства, выпавшие на долю русских беженцев, переживались легче, поскольку уравнивали всех.

Как писала великая княгиня Мария Павловна младшая: «…Психологически мы были интересны, зато в интеллектуальном отношении ровно ничего собою не представляли. Все наши разговоры сводились к одному: прошлое. Прошлое было подобно запылившемуся бриллианту, сквозь который смотришь на свет, надеясь увидеть игру солнечных лучей. Мы говорили о прошлом, оглядывались на прошлое. Из прошлого мы не извлекали уроков, мы без конца пережёвывали старое, доискиваясь виноватых. Собственного будущего мы себе никак не представляли, и возвращение в Россию – в нем мы тогда были уверены – виделось только при весьма определенных обстоятельствах. Жизнь шла рядом, и мы боялись соприкоснуться с ней; плывя по течению, мы старались не задумываться о причинах и смысле происходящего, страшась убедиться в собственной никчемности. Жизнь ставила новые вопросы и предъявляла новые требования, и все это проходило мимо нас. Податливые, мы легко приспосабливались к меняющейся обстановке, но редко были способны укорениться в новом времени…»¹¹.

Главной особенностью послереволюционной «Русской заграницы» был её политический характер, что сказалось на менталитете диаспор независимо от мест их локализации. Чувство этнического родства, связывавшее слои русских беженцев (далее – Русская заграница), подкреплялось общей политической позицией – неприятием советской власти и установленной ею общественно-политической системы.

Многочисленные полковые, общественно-политические, ветеранские общества, союзы, объединения, возникавшие в Европе, хотя и выполняли задачи сохранения социокультурной среды Русского зарубежья, но препятствовали достижению военно-политического единства в политической программе «Белого движения». С начала 1920-х гг. о «Русской загранице» можно было говорить как о цельном социокультурном феномене, но в политическом отношении различия в позициях многочисленных структур делали их весьма разносторонней, раздробленной, многовекторной и внешне управляемой. Эта была данность, столь присущая любому, вновь образованной, послевоенной диаспоре, коей Русская не стала исключением.

В начале 1920-х годов большинство европейских государств не имели определённых взглядов на дальнейшую политику Совдепии и намерения большевиков, не ориентировались в большевицких планах мировой революции и потенциальных возможностях предать весь мир «очистительному огню». Как говорил в те годы один из идеологов большевизма Н. Бухарин: «Необходимо создание (…) великого единого фронта между революционным пролетариатом мирового «города» и крестьянством мировой «деревни»…»¹²

Разведки европейских держав работали лихорадочно, но их оценки были противоречивы по причине отсутствия заслуживающих доверия инсайдерских источников в советских структурах власти и управления. Однако господствовало общее предубеждение, что большевики перестраивают свои силы и что, несмотря на НЭП, они не отказываются ни от мировой революции, ни от милитаризации собственного государства. Поэтому мысль о превентивной войне с ними то и дело возникала то в одном, то в другом военном штабе Европы. Угроза войны использовалась как форма политического давления на СССР, а для «Русской заграницы» возвращение в царскую Россию связывалось всецело с очередной интервенцией. Внешняя экспансия в тех условиях становилась безальтернативным решением.

В мае 1921 года на так называемом Рейхенгальском съезде¹³ (Бавария) приверженцы монархии предприняли попытку объединить свои силы и избрали руководящий орган – Высший Монархический Совет (ВМС) во главе с одним из бывших черносотенных лидеров Н.Е. Марковым (бывший депутат Госдумы). Надежды ВМС на союз с армией барона П. Врангеля оказались иллюзорными. Стремясь сохранить единство вооружённых сил, генерал П.Н. Врангель продолжал удерживать армию вне политики и готовить к очередной интервенции в Россию. Большевицкие лидеры явно опасались возможного объединения монархистов с армией барона, всё ещё представлявшей собой серьёзную боевую силу. А потому раскол «Русской заграницы» вообще и монархической в частности был в прямых интересах Москвы. Принимался во внимание и тот факт, что главная задача П. Врангеля на тот период времени состояла в том, чтобы сохранить определенную часть русских беженцев, которая бы считала его носителем власти Российского государства, законным преемником адмирала Колчака, именовавшего себя Верховным правителем.

Н.Е. Марков 2-й

Вождизм и бонапартизм барона окончательно раскрылся в Крымский период. В советах государственных людей и своих ближайших подчинённых он не слишком нуждался. Известна его фраза того времени: «Мне не нужны умные люди, а нужны те, которые меня будут слушаться»¹⁴. Надо признать, что Пётр Николаевич с трудом переносил около себя мало-мальски ярких, самостоятельных личностей. С момента вступления в должность командующего ВСЮР, а потом и Русской армии (10 мая 1920 г.) он всячески пытался избавиться от генералов А. Кутепова и А. Слащёва. С последним дело обстояло проще. Трудно управляемый, своевольный характер, увлечение кутежами, наркотики, а также показательные казни коммунистов настроили против него не только П. Врангеля, но и многотысячное чиновничество бывшей империи, оказавшееся в Крыму. Генерал А. Кутепов заслуженно снискал воинскую славу среди «добровольцев», начиная с ледяного похода и до наступления на Москву. По этой причине он был вынужден проявлять особую бдительность в сношениях с бароном и его свитой, и близко стоящие к нему лица знали, насколько тяжело было его положение в армии и какие интриги затевались против него генералом П. Врангелем, безумно боявшимся его популярности. К тому же с момента эвакуации из Крыма начинается главным образом политическая деятельность П. Врангеля, терявшего значение как главнокомандующий. Армией занимались А. Кутепов, А. Витковский. Любопытная деталь: французы барона в Галлиполи не пускали…

Окончательную точку в их отношениях поставила попытка большевицкого переворота в Болгарии весной 1923 года. За два месяца до этого восстания генерал А. Кутепов доносил барону о его неизбежности и просил директив относительно позиции русских воинских частей. Пять курьеров возвращались с одной и той же фразой: «Директивы последуют». Наконец, в первый день революции, когда восставшие рабочие развязали вооружённый террор против властей страны, А. Кутепов привёл вверенные ему части в боевую готовность оказать помощь правительству, чем в немалой степени способствовал подавлению уличных беспорядков и ликвидации восстания. Однако через большевицкую агентуру был инициирован процесс о якобы вмешательстве А. Кутепова в суверенные дела страны, что привело его и ещё несколько чинов армии к высылке из Болгарии. Ко всему генерал А. Кутепов получает выговор за невмешательство в события и отрешается от должности. В то же время всем находившимся в Сербии чинам армии барон заявил, что вмешательства в болгарские дела он не допустит. Лишь возмущение большинства руководства ОРА (Объединённая русская армия. Бывшая Русская армия барона П. Врангеля)¹⁵, открыто заявивших, что отрешение А. Кутепова развалит армию, заставило П. Врангеля назначить его своим помощником. Но как потом оказалось, его должность больше никакого прямого отношения к армии не имела.

Помимо чисто служебных «баталий» в командовании «русской берлогой», между П. Врангелем и А. Кутеповым образовалась весьма болезненная антипатия, связанная с вопросом восстановления монархии из числа представителей «дома Романовых». Барон, уверовавший в свою бонапартистскую звезду, и в мыслях не допускал её восстановления. Ещё во время Рейхенгальского съезда представители монархических кругов просили Врангеля обратиться к В.К. Николаю Николаевичу с предложением возглавить национально-освободительное движение. На что генерал П. Врангель в категорической форме отказался на такую миссию, сославшись на то, что, во-первых, В.К. Николай Николаевич стар и негоден править державой, во-вторых, что Россия не желает его и вообще Романовых, а ждёт национального героя-освободителя, под коим понимал исключительно свою персону. О его ненависти к монархии говорит хотя бы такой факт. В Белграде 1 марта 1922 г. на вокзале перед многотысячной толпой барон заявил, что у него есть только два врага: большевики слева и монархисты справа. С этого дня его штаб и представители по всей Европе приступили к мероприятиям по дискредитации кругов монархистов.