Czytaj książkę: «Друнь»

© Олег Лёвин, 2023

ISBN 978-5-0060-3853-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Друнь

Все дни, предшествующие исходу из столицы и крупного города, каковым был Минск, Кастусю Карновскому снился один и тот же сон, настойчиво и бесповоротно, который он видел будто сквозь дымку настоящей реальности. А видел Кастусь, что явно находится в окрестностях города Друни, у дома под дубом. Видел также девушку в черном платье, совершенно ему не знакомую в его прежней, друньской, жизни. Лица ее он не мог различить, но ему казалось, что она улыбается и манит его к себе, показывая рукой на что-то позади себя. Он следует за ней, в точности повторяя ее собственные движения, но попытки догнать ее остаются тщетными: всякий раз, почти приблизившись к ней и уже готовясь схватить незнакомку за руку, он обнаруживает, что она снова далеко от него, но в то же время ближе к лесу. Лес не обозначается в его собственном поле зрения, но он чувствует его осязаемую плоть как явление в персональном сознании ума.

И тут Кастусю становится ясно, что не девушка манит его, в этот не осязаемый и первоначально никак не обозначившийся лес. А сам лес. И, когда нужно сделать последний шаг, девушка вдруг растворяется в воздухе, а лес затягивает его внутрь. В этот момент он обычно просыпался. В холодном поту, с дрожью в коленках. Пугало не то, что снилось, а ужасающая повторяемость из ночи в ночь одного и того же сюжета. Настораживало также то, что этот сон был слишком реалистичен, как будто Кастусь переносился в другое место и во всем присутствовал как бы со стороны, не участвуя, но понимая, что там, в лесу, исчезает именно он. Обычно Кастусь больше заснуть не мог. За окном вставало солнце, отблески его холодных лучей проникали сквозь жалюзи штор в комнату, и предметы отбрасывали уродливые тени, усиливая и без того тревожное настроение Кастуся. В полутьме он ощупывал постель, думая, что жена его, Люся, еще здесь, но потом вспоминал, что с ней они уже как три года развелись, и теперь ее ласкает и спит с ней совсем другой мужчина, а ему остается лишь бесполезная сила его собственной потенции. Уход Люси потряс его до глубины души, оставив неизгладимый отпечаток на всем его облике: он исхудал, осунулся, глаза его померкли, а главное, он перестал писать книги. Теперь он перебивался мелкими заработками в разных «желтых» газетах, составляя для них кроссворды и репортажи с конференций толстушек или съездов близнецов. С того времени как он написал свой первый и последний роман, принесший ему славу и признание, удача покинула его, а вместе с ней и Люся. Впрочем, с годами боль утраты притупилась, он смирился со своим положением, душа как будто успокоилась, и Кастусь тихо жил. Однако сны вывели его из равновесия. Кастусь шел в ванну, включал кран, омывал лицо холодной водой, смотрел в зеркало, всякий раз повторяя одну и ту же фразу: «Я Кастусь Карновский». Это взбадривало его, как будто он называл кому-то невидимому идентификационный код, обозначающий присутствие его личности в этом мире. Он одевался, завтракал и отправлялся на работу в редакцию небольшой газеты, расположенной за три квартала от его дома. Всегда пешком, полагая, что так будет лучше для здоровья. По дороге Кастусь вспоминал Друнь – город, в котором он вырос, где закончил школу и про который написал роман. Друнь расположена на северо-западе страны, в небольшой котловине, окруженной лесом, чуть в стороне от основной трассы, ведущей в Европу. Небольшой, тихий городишка, основанный в XVI веке Радзивиллами. Центр его – торговая площадь, обрамленная старыми одноэтажными домами. В восточной части площади, за сквером, огромный костел и маленькая церковь, расположенные друг против друга и разделенные, как границей, дорогой. Эта черта-дорога от костела спускалась вниз и мимо пруда, образованного запруженной в этом месте небольшой речушкой Турьянкой, вела к дворцу князей Соколовских. Дворец, великолепное двухэтажное здание, построенное в XVIII веке, был окружен вековыми тополями, а дубовая аллея от центрального входа уходила в глубь старинного парка.

Образы старой Друни вставали перед мысленным взором Кастуся на всем протяжении его пути от дома до редакции. Мысленно он устремлялся в те места, которые ему были особенно дороги. Через старый парк можно было выйти на дорогу, выводящую всякого путника к шоссе, но Кастусь никогда не следовал по ней, а, свернув недалеко от деревни Пляты, переходил по мосту ручей Турьянка и вступал на старинный мощенный камнем шлях, проложенный по косогору вдоль ручья примерно в полукилометре от него.

Поверхность полей в окрестностях Друни почти девственна, плуг пахаря никогда не касался ее, казалось, никакое семя не прорастет в этой желтоватой земле, покрытой коростой жесткой травы. Грань, отделяющая суровую девственность этих мест от радости оплодотворенной жизни, проходила на севере по реке Турьянке. Мир Друни был замкнут лесом, пространством полей, валунами. Сама Друнь – центр этого мира или загнанный в угол монстр, с опаской поглядывающий в сторону леса, который хранил тайну его происхождения и знал его судьбу. Деревушки, попадавшие в круг влияния города, были немногочисленны и очень малы. Как правило, их населяли потомки пришельцев с запада, – смиренные, запуганные, отчасти знавшие тайны леса и ненавидящие Друнь. У них не было выбора: предки не оставили им его, поселившись в круге Друни много веков назад. Они как будто попали в паутину, из которой им не суждено было выбраться.

Кастусь медленно шел по дороге, неотвратимо приближаясь к Лесу Ночной Стражи, и, оказавшись там, он с опаской пробирался сквозь него, прислушиваясь к тревожной тишине и ощущая приторный запах разлагающейся плоти трав и опавших листьев. Он останавливался на просеке и явственно чувствовал все запахи леса, ощущал мельчайшие, самые тонкие оттенки его и слышал голос, нежный и ласковый, обращенный именно к нему. Он не мог разобрать сказанного и, желая вникнуть, все дальше заходил в лес, постепенно погружаясь в еловый мрак и теряя связь с окружающим миром.

Всегда его мысль останавливалась именно на этом моменте. Он не мог вспомнить этих событий в реальной своей жизни, когда он еще был жителем Друни и входил в сферу ее интересов. Но мысленный этот экскурс, начиная от пробуждения, повторялся всякий раз, в течение последних нескольких недель, на его пути от дома до работы. Ему ничего не стоило поехать туда, в Друнь. И наконец Кастусь решился на это: в одно утро, резко изменив свой маршрут и не доходя одного квартала до редакции, повернул в сторону автовокзала, где сел на автобус, следующий до Гродно. Спустя два часа он был на остановке «Друнь – 1». Отсюда уже начинался лес, широким клином уходящий на восток. Кастусь какое-то время шел по дороге, отыскивая начало тропы через лес, которая выводила прямо в Долину Семи Дев, и, найдя ее, осторожно вступил на узкую дорожку, с каждым шагом ощущая, как прежние мысли и чувства снова завладевали им.

Взору предстала Долина. Заветный дом все также стоял под дубом, лучи заходящего солнца отражались в стеклах его окон. Солнце уже опускалось за горизонт. Длинные тени, отбрасываемые соснами, указывали ту границу, которая отделяет день от ночи. Кастусь вдруг подумал о том, как будет выбираться из Долины в темноте, это на время заняло его ум, овладело сердцем, и где-то в душе зародилось чувство страха. Он решился остаться в доме переночевать. Дверь дома была заперта, но так, что легко было открыть ее: всего лишь выдернув из скобы вставленный туда сучек. Кастусь взошел на порог откуда был виден широкий коридор, часть гостиной и спальни. На всем лежал толстый слой пыли. Сумеречный свет отражался на поверхности столов, дверей, шкафов и буфетов, падал на паркетный пол. Звук скрипящих под тяжестью карновских шагов паркетных досок эхом отражался от толстых каменных стен и угасал где-то на втором этаже. Кастусь снял белый чехол с кресла, стоящего напротив окна, сел в него. Из окна открывался вид на лесной пролесок. Сидя в кресле можно было наблюдать закат, смотреть, как затухают последние лучи солнца, как кроваво полыхают над кронами деревьев отсветы заходящего светила. Кастусь закрыл глаза и представил свое прошлое, проведенное в этих местах: «Атмосфера Друни всегда была наполнена ароматом легенд и кровавых преданий. Сам воздух города, казалось, пронизан отзвуками давних событий. Кривые узкие улочки, маленькие дома с тупиковыми и проходными дворами, арками, стреловидными окнами, мрачный силуэт костела св. Терезы, возвышавшийся над городом, бесконечно длинный корпус из серого камня, некогда принадлежащий монахам-пиарам, – все это настраивало на созерцательность и даже несколько пугало.

Само название города происходило от имени древней литовской богини Друникене, культ которой имел место только в самой Друни и ее окрестностях. Никто теперь толком не мог объяснить суть этого культа и перечислить основные функции богини, но друняни с некоей затаенной гордостью всегда говорили, что одними из последних приняли христианство. Так ли это? Кто знает. Однако бесспорным фактом является то, что первый правитель города из рода князей Соколовских, назначенный сюда королем отличался завидным рвением в деле христианского просвещения Друни. Он строил церкви, фундавал монастырю пиаров, открывал школы. Так утверждали официальные хроники, а сами горожане всегда упорно держались своей собственной версии, по которой князь просто казнил всех, кто противился его воле, за что и был наказан Друникене, поразившей его смертельным недугом. Друняне также держались мнения, что богиня не исчезла с приходом христиан – она просто переселилась в лес, окружающий Друнь, и там ей служил самый верный ее сторонник, колдун, по прозванию Ярун, и семь его дочерей-дев. Говорили, что слуги князя много времени потратили, чтобы найти логово Яруна, но тщетно. Много легенд ходило о красоте дочерей Яруна, которые, как утверждали, никогда не старели. И вот семь отважных рыцарей из Германии и Франции поклялись, что обязательно найдут дочерей Яруна и сделают их своими наложницами. Много дней и ночей провели они в лесу, испытывая всякие страхи, искушения, опасности, и однажды выследили Яруна. Темной ночью у ельника, который назывался Лес Ночной Стражи, они устроили засаду, где поджидали Яруна и семь его дочерей. Они знали, что ровно в полночь этой дорогой Ярун возвращается от жертвенника, совершив жертвоприношение богине. Рыцари напали на него в тот момент, когда он вместе с дочерями проходили через долину мимо леса. Каково же было их удивление, когда в лице девиц они обнаружили храбрых и умелых воительниц! Всю ночь длилась битва, и в ней лишились жизни пять рыцарей, но и все девы погибли. Сам Ярун, израненный и едва живой, был повешен на старом вязе, росшем посреди поля. Утром жители соседней с долиной деревни Данилишки нашли трупы девиц, но было их не семь, а шесть. Тело самой младшей из них, Адели, бесследно исчезло, а долину с тех пор стали называть Долиной Семи Дев». Ночь разбудила Кастуся, или просто он очнулся от забытья, в которое на время впал. Ему казалось, что мозг его все это время бодрствовал, проецируя перед мысленным взором все, что знал он раньше. Сюжет о семи девах был положен в основу его романа. Он дополнил его массой подробностей, где-то придуманных, а где-то услышанных от разных людей. Рассказывали, что раз в десять лет, в июне, Долина расцвечивается красными цветами, распускающими все свои бутоны вдруг, сразу, все вместе и отцветающими в несколько дней. Долина в эти дни приобретала алый цвет, как будто огромная лужа крови разливалась по ней. И вот однажды Кастусь увидел, как цветут эти растения. Как-то вечером он как всегда покидал Долину и ничего примечательного не заметил, а утром посетив ее снова, замер на месте, созерцая перед собой огромное поле заполненное красными цветами. То был клевер, но никогда прежде Кастусь Карновский не видел, чтобы бутончики этого цветка приобретали такой необычный цвет.

Ночь продолжала свой бег. Сменялась одна ее фаза другой: скрылась луна за горизонтом, исчезли тени, спустился туман, тут же растворившийся в корнях деревьев, ночная птица филин совершила стремительный бесшумный бросок и схватила свою очередную жертву. В тот момент, когда забрезжил рассвет, новое видение посетило воспаленный ум Кастуся. Ему привиделась школа.

«О ней у Карновского сохранились самые гадкие воспоминания. В школе ни с кем из учителей, кроме Марии Петровны, у него отношения не сложились. Все учителя считали его хитрым и пронырливым подлюгой. Не сложились отношения и с одноклассниками. Он существовал в классе на положении парии, хотя всеми силами всегда отстаивал свою независимость, и его в некотором роде опасались, считая, что он псих. Кирилл в классе дружил только с Лявоном Смуткевичем, да и то, сложно было назвать это дружбой, так как Лявон при всяком удобном случае предавал его, переходя на сторону карновских недоброжелателей. Единственной отдушиной в той прошлой беспросветной школьной жизни были уроки русской литературы, которая вела обожаемая им Мария Петровна Столярчук. Она появилась в школе, когда Кирилл учился в 9-м классе, и преподавала у них два года. Мария Петровна только что окончила институт, приехала в Друнь вместе со своим мужем, военным летчиком. Уроки ее проходили необычно, она обращала внимание на то, что не принято было обсуждать с шестнадцатилетними подростками, будила в них странные желания и будоражила их фантазию. Ее уважали, но по-настоящему любил, пожалуй, только Кирилл. Он сам этого не осознавал, но Мария Петровна это остро чувствовала и почему-то выделяла его среди других учеников. Он не раз бывал у нее дома, иногда заставал ее мрачного неприветливого мужа и всякий раз жалел, что он не на его месте. Она давала читать ему Набокова и Пастернака, Шадеро де Локло и маркиза де Сада, Даниила Андреева и преподобного Исаака Сирина, а потом они вместе обсуждали то, что казалось им важным. Кирилл всегда с недетским любопытством рассматривал ее вблизи, как бы пытаясь для чего-то навеки запечатлеть ее образ в своем сердце, а она, краснея под его взглядом, терпеливо объясняла ему, почему его чувства не должны переходить определенных границ. Кастусь не понимал тогда, что зреет в нем, и что переполняет его, и почему такой трепет вызывает одно созерцание ее рук, шеи, груди. Много позже, уже будучи зрелым человеком, он осознал, что Мария Петровна для чего-то специально подогревала в нем это чувство, но при этом всегда держала его на расстоянии не дозволяя переступить ту черту, которая отделяла отношения учительницы и ученика от отношений любовников. Она действительно была его учительницей, подлинной, вводившей его в мир желаний и грез, где так сложно различить где добро и зло, но она пыталась учить его различать это, как будто готовя к чему-то».

Забрезжило утро. Медленно, из-за горизонта, над лесом вставало солнце. Его лучи уже проникали в комнаты дома, а лес все также оставался темной сплошной массой, как-будто все еще пребывая во власти ночи. Скрипнула дверь и в комнату вошел мужичек, один из данилишкинских жителей. Он был сед и худ, растерянно мял картуз в руке, но в нем не было и капли подобострастия или лакейства.

– Чего-нибудь изволите, хозяин? – Спросил он. Кастусь не удивился такому обращению, но все же уточнил:

– Почему ты называешь меня хозяином?

– Потому что вы вошли в этот дом и провели в нем ночь.

– Разве это что-то значит?

– Для вас или для нас быть может и нет. Но мир полон неразгаданных знаков и для кого-то этот знак важен. А я просто выполняю то, что делали все в нашем роду – служу хозяевам этого дома. Кастусь встал, молча посмотрел на мужичка, разглядывая с интересом его одежду, замысловатую вышивку на рубахе, широкий пояс. Он снова подивился тому, что, наверное, только в Друни и ее окрестностях, даже несмотря на начало XXI в., все еще почему-то упорно держаться за какие-то народные элементы в одежде, быте, разговоре, манере поведения.

– Что же я не прочь и позавтракать. – Решил Карновский и слуга покорно склонив голову удалился.

Вскоре Кастусь, сидя за большим круглым столом, завтракал. Тем что было обычно для крестьян этих мест: шмат сала, кулеш, такой густой и смачный, что казалось он таял во рту, крынка молока с большой краюхой печеного хлеба. Такого хлеба как в Друни Кастусь никогда и нигде не ел. Мужичек прислуживал ему, подавая блюда, одно за другим и каждый раз повторяя одну и ту же фразу на местном наречии: «Друникене, патрабуе ахвяры».

Трапеза была завершена и Кастусь, поблагодарив слугу, отправился в город. Он шел по грунтовой дороге вдоль леса. Таинственная чернота его манила Карновского, прохлада веяла из глубины и Кастусь, не преодолев соблазна, ступил на узкую лесную тропинку. Он сразу был захвачен атмосферой лесной жизни, как будто услышал разговор деревьев и зверей. Воздух сделался пряным и густым, так сладостно ощущались все его запахи. Листва шуршала под ногами, маленькие зелененькие листочки кислицы, ковром устилали землю и щебетанье птиц наполняло все окружающее музыкой. Но с каждым шагом, приближающим его к центру леса, Кастусь все яснее и яснее слышал один, такой знакомый голос, давно забытый в городе, но здесь, снова овладевающие его разумом. Ноги вели сами, находя дорогу, теряющуюся в зарослях крушины. Кастусь не сопротивлялся, тому, что вдруг овладело им, он вновь ощутил сладость желаний, когда умом ты понимаешь что нужно противиться им, но ничего не делаешь, потому что неведомое, таинственное, что может открыться тебе, как некое откровение, кажется таким прекрасным, даже если в итоге оно окажется ужасным, но это будет священный, сладостный ужас. Голос, который он слышал, был тих, но он понимал каждое слово. Кастусь в своем далеком прошлом, как он часто говорил «до книги», часто слышал этот голос, в особенности если он оказывался в этих лесах или сидел в одиночестве под деревом в поле. Он никому не рассказывал об этом, хотя почти все записывал в толстую черную тетрадь. Ему казалось все это так необычно, что он воображал себя проповедником нового учения и хотел потом рассказать о записанном всем, чтобы преобразить мир, сделать его чище, лучше. Однажды проходя мимо маленькой церкви, по какому-то наитию или движимый внезапным порывам он переступил порог храма и, оказавшись внутри, оробел. Блеск золоченого иконостаса ослепил, запах, царящий в церкви, не был похож ни на что, и Кастусю, даже не с чем было его сравнить. Впрочем, Карновский недолго стоял растерянно озираясь, его заметил немолодой священник, некоторое время безмолвно его созерцавший, будто решаясь на что-то или пытаясь узнать в нем самые сокровенные мысли.

– Вы пришли в храм? – Наконец спросил он.

– А разве это запрещено. – С некоторым вызовом ответил Кастусь, думая, что в интонации священника было нечто осуждающее его. Едва ли это было правдой, просто пастырь был несколько утомлен и от этого выглядел раздраженным. Священник сошел к Кастусю, взял его под руку и подвел к Голгофе, где с двумя печальными фигурами Марий по обе стороны был распят Христос. Казалось, что две эти женские фигуры не просто стояли рядом, а были сораспяты.

– Ему вы можете рассказать все. – Объяснил священник.

– Я слышу голоса. – Вдруг стал откровенным Кастусь.

– Голоса или голос? – Уточнил священник.

– Голоса.

– Это нормально. Важно разобраться в том, от кого они.

Священник оставил Карновского одного, наедине с Христом, а в церкви воцарилась тишина. И в тот момент Кастусь решил, что отдаст предпочтение самому ясному голосу, тому который хотя и тихо, но звучит в самом сердце. И отдавшись ему он испытал невероятное блаженство, как будто растворившись в стихиях мира и вобрав в себя все что его окружало: поля, леса, деревья, травы, камни. Все вдруг ожило и стало одухотворенным, приобрело некий высший смысл и предназначение. Теперь он слышал только один голос, твердый, ясный, в самом сердце и ничто не могло заглушить его. Тогда он отдался новому чувству без оглядки, не разбираясь ни в чем и особенно ни о чем не задумываясь. Тем более что в тот момент на него снизошло вдохновение, и он начал писать роман о прошлом Друни. И все так складно выходило, как будто кто-то, кого он принял в свое сердце, водил его рукой. Эта книга принесла ему славу и успех, эта книга сделала ему имя, но оказавшись вне Друни, Кастусь перестал слышать голос и сам стал чахнуть, теряя все то, что приобрел ранее. Ему представлялось, что какая-то пуповина связывает его с Друнью и вот теперь она отрезана и он медленно умирает. Тогда-то и стал сниться один и тот же сон. Утратив ощущения сопричастности миру Друни Карновский инстинктивно чувствовал, что она все же помнит его и теперь настойчиво зовет назад, обрубая безжалостно все его связи с внешним миром.

Другие чувства и ощущения охватили его, и они усиливались по мере того, как он все дальше продвигался по Долине к тому месту, где она выходила к самому гребню холма, названного им Гребнем Дракона. Отсюда Кастусь видел вспаханное поле и темные, смутные тени данилишкинских домов. Все было окутано мраком и ему казалось, что слышны стоны, доносившиеся со стороны Леса, но то просто завывал ветер в ветвях деревьев. Наконец, Кастусь приблизился к мосту через Турьянку и вступил на него. Яркий луч света рассеял тьму и Кастусь на мгновение очутился в Друни, своего детства. Он стоял посреди тополиной аллеи, светило солнце, радостные люди спешили куда-то, малыши играли в песочнице, а их умиротворенные мамы сидели на лавках и о чем-то беседовали. Это было как видение прежней Друни исчезнувшей в его детских снах или то что было некогда его настоящей жизнью, но почему-то ушло. Все это было только на краткий миг. Потом снова наступила ночь, и Кастусь оказался посреди аллеи из старых дубов, ведущей к дворцу графов Соколовских. Громада двухэтажного здания, выстроенного в стиле барокко, белела в конце аллеи. Только в одном угловом окошке с правой стороны дворца горел свет. Кастусь поднялся по заросшим мхом ступеням к входу во дворец и вошел, приоткрыв тяжелую железную дверь. Пройдя через анфиладу комнат, Кастусь оказался в бальном зале и отсюда свернул в проход между колоннами к лестнице ведущей на второй этаж.

Поскрипывал старый паркет под ногами, метались чьи-то тени по стенам, в большие окна были видны огни спящего города. Кастусь знал, что в конце коридора в угловой комнате располагался кабинет графа. Невероятно, но ему представилось, что граф и сейчас там, хотя в графском дворце давным давно был Дом офицеров, а в кабинете графа находилась комната для всякого хлама. Но что-то говорило ему: теперь многое изменилось. Комнату графа освещал старый ночник. Фитиль неярко горел, отбрасывая на стены чудовищные тени. По стенам комнаты тянулись полки с книгами, золотые корешки старинных фолиантов неярко поблескивали во тьме, как-будто были наполнены светом изнутри.

Стол графа, заваленный всякими чертежами и схемами, стоял посреди на возвышении и сам граф восседал за ним. Граф выглядел не так как его описал Кастусь в своей книге. Не было долгополого сюртука, гордой осанки, роскошной шевелюры, широких плеч, т. е. всего того, что было на тех портретах, которые видел Карновский. Вместо этого за столом восседал маленьких старикашка, лохматый, горбатый и худой как сама смерть. Очки каким-то чудом державшиеся на кривом носу, увеличивая до невероятных размеров и без того огромные глаза.

Увидев Карновского граф вежливо предложил ему присесть. Кастусь погрузился в глубокое кресло, чтобы услышать историю почему-то неизвестную ему по прежним его штудиям той поры, когда он писал книгу.