Czytaj książkę: «Ловцы человеков», strona 16
Александр тогда вдруг вспомнил старый-старый рассказ своей тетки о наивных сельских жителях, ездивших окультуриваться в город. Странно, воспоминание это укололо, словно память об эпизоде проявленного им самим малодушия. Но самое страшное – ему вдруг передалось занозистое чувство его друга: он тоже стал цинично замечать вранье. Вернее, не просто замечать – он словно перестал оправдывать любую даже маленькую ложь и недосказанность. Если раньше он считал, что наигранность лжи идет от необходимости сохранить свое лицо в сложный момент, то сейчас понял: все наоборот. Именно попустительство лжи и заставляет людей носить личины, за которыми не видно их настоящего лица.
Он вдруг поймал себя на мысли, что ранее казавшиеся занятными разговоры со многими своими знакомыми вдруг стали противны. Он, хорошо говорящий по-английски, сидел в ресторане с приехавшим в Россию ненадолго известным в мире продюсером, слушал его рассуждения о гуманизме внешней политики его страны, и вдруг высказался:
– Однако, вам удается после каждой драки в мире крови полизать. А потом цивилизация беззубых вампиров рассуждает о ценностях!
Давно знакомый Александру человек из другой страны немного поморщился, потом снисходительно улыбнулся:
– Скажи спасибо, что не зубастых. А общую жестокость мира еще никто не отменял. Как вы, русские, говорите: у воды быть, да не напиться. И вообще, все благие истины, которые столетиями благоговейно нам преподносят в книгах, всего лишь бредовое вранье. Правда всегда слишком неестественна и жестока, поэтому ее и приходится прятать, как уродца.
Он сочувственно покачал головой.
– Да, и вот так мы столетиями врем, что добро порождает добро, а зло порождает зло. Хотя все вроде бы знают, что человек вырастет добрым, только когда научится понимать, что такое зло. Окружи ребенка одной добротой и заботой – он превратится в злобного негодяя. Потакай ему во всем – превратишь в безвольного эгоиста. Сделай для человека или народа тепличные условия – превратишь его в раскисшего нытика, проклинающего все на свете. Не ври ему никогда – и он станет наивным простаком. Дашь кому-то чего-то даром – он посчитает, что ты был ему обязан, и будет на тебя же и обижаться. Ты это все называешь добром? Извини, я лучше добром для человека назову, когда он по шее получит!
Так что Иисус все-таки был прав, когда говорил: не судите… Потому что твоя злость может кого-то сделать добрее, твое мошенничество делает кого-то умнее, ну и так далее. Мир гармоничен, в нем одно, достигнув какого-то количественного предела, всегда начинает переливаться в другое – собственную противоположность… И нам, убогим, как понять, где граница и каково истинное лицо происходящего?
Знакомый похлопал Александра по плечу на прощанье, словно старый учитель споткнувшегося в начале пути ученика.
И это ощущение громоздящейся вокруг лжи стало давить все сильнее от того, что у Александра уже не было никакого азарта противостоять ей, какой был на излете советской эпохи. Куда, на какие благие цели ушел этот азарт, он старался себя не спрашивать. Главное – ты сейчас с деньгами. Так и живи теперь богато, купайся в море, съезди в кругосветку, и ни о чем не думай, – сказал он себе. И вдруг добавил: трус…
Все еще усугубилось, когда он съездил на похороны своей деревенской тетки. С сельского кладбища он отправился пешком до ее дома – и его никто не узнал среди проходивших мимо людей. Он же на лицах встретившихся людей читал одно и то же настороженное и в то же время устало-обреченное выражение. И даже у еле волочащих ноги местных пьяниц было на лицах что-то подобное. Вроде жизнь теплилась в той деревне, но что-то, судя по этим лицам, было не так.
– Это ж называется «печать выживания», – сказал ему один из давних знакомых, когда Александр мельком обмолвился о впечатлениях от поездки в деревню. – Неужели не слыхал? Обычно почти все, кто впервые за границу на отдых съездит, рассказывают, что больше всего их удивило: люди там тоже про кризис толкуют, но вот нет у них на роже этой самой печати и все тут.
– А у наших она откуда?
– Ну, тут множество версий, отчего такая потерянность в людях появляется. Чаще всего говорят, что от потери ориентации: куда плыть – неведомо, поэтому один страх, что вот-вот тебя, китяру, на мель выбросит. Проще говоря, ни во что они не верят из того, что им толкуют, да и верить-то особенно не хотят во что-нибудь. С одной стороны, обманывали много, с другой – сам обманываться рад. Вот как-то так, в общем.
И вдруг Александру позвонил тот старый знакомый – бывший режиссер-документалист, который сразу сказал:
– Ты меня не расспрашивай ни о чем, я тебе просто хочу подарить на день рождения экскурсию. Когда будет день свободный – сразу позвони, приедешь на пристань, и мы на катере на Светлую гору съездим. Я там уже побывал.
– И что там?
– Я поверил, что Бог иногда отправляется погостить в мире людей, посмотреть, как мы распоряжаемся тем, что он даровал каждому из нас. Мне даже кажется, я встретился с ним. И я испытал чудовищный стыд…
***
В оцепенении первых холодов сосны застыли, схватив на лапах своих сгустки не тающего уже снега, и стояли, словно вот именно сейчас ощутив в себе всю мощь противостоять грядущим ненастьям зимы. Еще в предутренней темноте Игорь спустился к реке, постоял перед чуть заснеженной безукоризненной равниной появившегося вчера льда, над которым позванивал скатывавшийся по обледенелым камушкам родник. Что в этих последних звуках перед долгим онемением и испытанием безжизненностью? – попытался он осознать свое ощущение этих минут. – Усталость от суеты или накопленная сила?
Но проявлялось все сильнее ощущение того, что перемены неизбежны и сейчас именно тот момент, когда надо спокойно принять какое-то решение. Игорь поднялся к самому источнику, плеснул в лицо холодной воды, набрал ее еще раз в сомкнутые ладони, поднял их и вылил воду себе на голову, наслаждаясь тем, как чуть обжигающие струйки крадутся вниз по его телу под одеждой. Присев рядом, он долго смотрел на словно загустевшую от холода воду источника. Получив божественное откровение, подумал он, мессии углубляются в себя, чтобы проникнуться этим откровением. Затем – в путь, каждый миг провозглашая это откровение, пока тебя не предадут. Получил ли он, объявленный новым мессией, это откровение?
Он вспомнил, что только один раз где-то далеко на север отсюда попытался помолиться о чем-то для себя – все остальные последние месяцы он словно ловил откуда-то и произносил слова, идущие для других людей. Идущие словно в ответ на таящуюся в глубине этих людей крошечную пульсирующую боль. Может ли он собрать вместе все эти мелкие боли, чтобы обратиться сразу ко всем с единым словом?
– Будем свободными и полюбим жизнь с отчаянием обреченных! – повторил он свои не так давно произнесенные тоже в одиночестве слова. И это все?
Игорь снова плеснул в лицо водой, еще и еще раз. Да коснется меня чаша твоя, господи, да будет твой выбор моим, – прошептал он, поднимаясь в гору к домику, где начнется еще один его день с людьми. Почти поднявшись, он остановился, глядя на купол старого храма.
Но ведь это отец гордится выбором сына, видя в нем свои заслуги, – открылась ему другая мысль.
***
В последние дни в домике ночевал и Владимир, редко не оставляя его и днем, словно опасаясь, что что-то важное может произойти без него. Сегодня, в первый выходной день недели, они с Антоном тоже поднялись рано, из поленницы брали дрова, чтобы развести огонь в очаге на террасе. Хотя на днях еще Владимир говорил, что сейчас, похоже, поток посетителей ослабеет, и будут появляться лишь редкие прихожане. Все-таки приходит зима, да и водный путь к домику закрыт ледоставом. Пожалуй, сказал он, все это даже и к лучшему – надо копить силы к лету.
Но по тропке с противоположной стороны горы, хотя серое небо еще только начинало светлеть, уже поднимались несколько человек (Владимир установил в полукилометре от домика шлагбаум на дороге, чтобы все, кроме него, оставляли там машины и шли пешком). День начинался…
…Вечером этого дня Антон записывал, что когда кто-то из пришедших начал перечислять свои разочарования и в конце концов произнес, что сейчас уже готов покончить с жизнью, Светлый ответил:
– Садясь в лодки и отправляясь вдаль по неизвестной реке, два странника проверили, есть ли в лодке весла. Потоку не было никакого дела до путников, но он легко нес лодки. Один не выпускал весел из рук, другой же, полностью доверившись потоку, оставил весла и забыл о них. Но обе лодки в бурном потоке были разбиты о камни. Первый путник посчитал, что виновен в этом сам своей слабостью. Второй же после крушения поник духом, считая себя пострадавшим безвинно. Скажи мне: виновен ли невиновный?
Все хорошее и плохое в твоей жизни случилось благодаря чему-то. Иди и сделай хоть что-нибудь вопреки происходящему. Потому что каждый считающий себя невиновным всегда виновен.
…Все чаще от него ждали чуда исцеления, причем чуда, совершенного на глазах у всех, спокойно и торжественно, явлением великой стоящей за ним силы. Чуда, сотворенного с провозглашением единой непреложной для всех истины. Но что-то подобное происходило словно незаметно для всех, поэтому ожидание только росло.
…В один из дней Антон с Владимиром сначала лишь немного удивились ничуть не уменьшившемуся количеству подходящих уже с раннего утра людей. Но прошла пара часов, и склонившийся к Игорю Антон напряженно прошептал:
– Люди идут и идут, их много…
Игорь и сам поднял голову: вокруг нарастал людской гул, накатывающийся волнами к домику. Края людской толпы видно не было – люди стояли и между сосен, и вокруг стен старого храма. Гул голосов был тихим прибоем, катящимся к террасе, на которой Игорь еще с минуту назад не замечал происходящего вокруг.
Он повернулся к стоящим в углу террасы Антону с Владимиром. Первый держал в руках видеокамеру и выглядел откровенно напуганным, второй стоял с безучастным лицом, готовый среагировать на любое изменение обстановки. Игорь развернулся, вышел на крыльцо веранды, встав лицом ко всему множеству пришедших сюда людей. Рокот голосов колыхнулся и замер, перехватив дыхание толпы, лишь чуть поскрипывал снег под десятками ног.
Обратно уже не вернуться, не сесть у камина и не наслаждаться ожиданием того, что откроется тебе в следующую минуту в пришедшем к тебе человеке, – понял Игорь. – Или ты говоришь с этим народом, сейчас отправляясь от города к городу и провозглашая свою истину… Какую истину? Или…
С серого неба одна за другой опускались в полном безветрии большие снежинки, настолько редкие, что каждая из них словно летела вниз своим особым путем, по-своему колыхаясь в невидимых волнах воздуха. Игорь молчал. Наконец, кто-то из толпы громко сказал:
– Вот, мы пришли к тебе!
– И каждый из вас спросит: кто я и что есть истина? – произнес в ответ Игорь. Потом он возвысил голос, чтобы быть слышимым.
– Мне был дарован дар слышать отчаяние каждого из приходящих ко мне. Только оно говорит человеку, чем ценна его жизнь, но большинство слышит крик его только в самые страшные минуты. Услышьте и вы отчаяние свое и всех идущих по жизни рядом с вами. Не лгите ни себе, ни другим, и не носите масок. И я говорю вам: станьте истинно свободными, любите жизнь с отчаянием обреченных.
Человеческий гул затих, и в беззвучии хлопья снега валились с неба на лица и плечи собравшихся. Люди ждали, что сейчас то ли начнется какое-то действо, то ли будет сказано что-то самое главное. Сквозь толпу напрямую к крылечку террасы протискивался, напряженно работая локтями, одетый в длинное пальто мужчина с растерянно-напряженным выражением на лице. Игорь остановил взгляд на этом стремительно приближающемся человеке. Стоящий сбоку Антон на дисплее включенной видеокамеры заметил, как ему показалось, промелькнувшее на лице Игоря смятение. Игорь показал руками, чтобы люди расступились перед этим спешащим мужчиной, сам шагнул навстречу ему, как только люди перестали его загораживать.
– И ты свободен, – громко и быстро произнес он. Мужчина остановился, переводя дыхание и держа руку за пазухой.
– Спасибо, – наконец проговорил он, вытаскивая руку из-за пазухи и взглянув уже испуганным, но осмысленным взглядом. Замер, словно сам пытаясь понять, что же произошло, потом взглянул вокруг в ужасе и попятился назад. Игорь шагнул к нему, подошел вплотную и сказал уже не так громко:
– И тому, кто послал тебя, скажи, что я освобождаю его от дара.
Когда мужчина поспешно удалился, Игорь вернулся на крыльцо террасы, с возвышения вновь оглядел сотни собравшихся перед ним людей.
– Простите меня – я пока не могу сказать что-то для всех вас более того, что уже сказано, – сказал он. – Спасибо вам, но не приходите сюда и не ищите меня. Мне надо самому отправиться в мир людей, иначе и мой дар иссякнет, превратившись в ремесло. Прошу вас – оставьте меня.
Игорь сел на ступени крыльца, наклонив голову, чтобы не видеть, как расходится разочарованно переговаривающаяся людская масса. Люди медленно уходили вниз по склону к стоящим вдалеке машинам, а он все смотрел на тающие на руках крупные снежинки. Ни Антон, ни Владимир не подходили с расспросами, пока не скроется последний из всех пришедших.
Наконец, людской гул и звук шагов стали затихать вдалеке. Игорь поднял голову. Перед ним, чуть сдерживая улыбку, с которой обычно преподносят давно тайно подготавливаемый подарок, стояла Ольга.
***
В тот вечер в располагающейся на одной из московских окраин «Церкви Николая Ростовского» было довольно людно. Собрания в ней, именуемые прихожанами между собой «службами Николая-Угодника», проходили теперь только по выходным – и владыка-основатель церкви берег свой драгоценный голос, и в течение рабочей недели здесь шла стройка. Почти готово было нечто напоминающее то ли амфитеатр, то ли стадион. Перед этим вместилищем прихожан стояла не то сцена, не то просто ступенчатый подъем с округлой площадкой посередине. Не только вся эта сцена была крытой, но при необходимости можно было натянуть огромное тентовое покрытие и перед ней с боков и сверху, защищающее Ростовского от ветра. Получалось что-то наподобие тоннеля, по которому люди из темноты вечера стремились к теплому волнисто-радужному свету, льющемуся из-за спины дарующего им чудеса невзрачного на вид пророка. Причем размер всего пространства перед сценой был рассчитан так, что прихожан сюда вмещалось не слишком много – до полутысячи человек, чтобы их шепот не перекрывал крика Ростовского.
Действо службы в этом почти достроенном «храме» было в разгаре – после совместных пений и молитв под музыкальные ритмы пророк вошел уже в силу голоса. Перед ним уже под гул толпы отплясывали в безудержной радости первые испытавшие чудодейственность его голоса, а пророк, делая эффектные паузы, наполненные шаманскими жестами, вновь дарил счастье новым прихожанам, поднявшимся к нему по ступеням.
– Счастья! Счастья именем моим! – кричал он каким-то по-детски восторженным немолодым уже людям, стоящим перед ним и чуть ниже его на ступенях. – Счастья достойным его! Я считаю вас достойными счастья, так будьте же счастливы – каждый день именем моим, каждую минуту по слову моему!
– Каждый день именем твоим, счастья всем по слову твоему! – вторила внизу толпа.
Николай полностью постиг всю таинственную силу своего голоса и знал, что когда он действует таким вот своим криком, полное искреннейшее послушание его приказам находит на человека моментально и остается на срок от нескольких часов до нескольких дней. Но потом человек будет всегда помнить об этом периоде и томительно стремиться сохранить то ощущение, которое им тогда владело. И совершенно не подходящие друг другу пары, сдуру заявившиеся к нему получить благословение на свою любовь, будут всю жизнь с болью пытаться притереться друг к другу, мечтая снова ощутить то чувство дикой влюбленности после зачаровавшего их крика пророка. И те, кто совсем потерялся в жизни, будут после его крика стараться быть счастливыми вместо того, чтобы бросить все и искать счастье.
Редко применяемый им крик иного звучания мог, наоборот, возбудить в человеке протест против всего, чем тот прихожанин был ранее вполне доволен. С детским упрямством человек начинал вдруг что-то искоренять, менять, перенастраивать себя. И в этих беспокойных стараниях еще сильнее привязывался к церкви Николая Ростовского, стараясь услышать хотя бы издалека тот крик, словно постоянно поддерживающий допинг.
…Были открыты Николаем и другие возможности его голоса. Каждый раз он сам со счастливой улыбкой удивлялся тому, что такой обычный инструмент, как голос, может делать совершенно невероятные вещи. Однажды, экспериментируя, он случайно наткнулся на особую возможность своего голоса, которую тот мог проявить в диапазоне вовсе и не слышимого издалека крика, а почти шепота. Оказывается, если быстро приблизиться к человеку и в лицо ему неожиданно с хриплым напряжением выдавить из себя приказ: «Стоять и слушать!» – то человек впадает в гипнотический транс на десяток минут и послушно кивает головой, даже когда ему кто-то другой зачитывает, что тот должен сделать на следующий день. И на следующий день этот подопытный, проснувшись, не будет помнить, каким образом он получил это задание, но пойдет и с упорством маньяка выполнит его. Или приказание оживало стремительной вспышкой, и человек сам не понимал, почему вдруг на трассе поворачивал руль машины в сторону встречного грузовика.
Поначалу Николай даже сам испугался такой открывшейся возможности – сдавленное озлобленное шипение давало совершенно иную форму воздействия, чем обычный звонкий крик. Вместо добровольно получаемого заряда вдохновения человек ничтожным усилием превращался в зомби. И Николай решил даже никому не рассказывать об этом, но случайно не удержался, когда им стала интересоваться какая-то бандитская группировка в лихие годы перворождения нового строя в стране.
Тогда Николай вдруг вспомнил о своем давнем детдомовском товарище, с которым случайно, а может, и нет, встретился не так давно. Товарищ подробно выспросил Николая о всей его жизни, а на встречный вопрос о себе ответил коротко: «Ну, мы некоторого рода организация защиты важных персон. Сразу делаем такие предложения недоброжелателям, от которых те не смогут отказаться». И больше ничего не уточнил.
– Я хочу под вашу защиту, заплатить у меня есть чем! – выпалил Николай, когда отыскал вновь этого товарища.
– Мы защищаем только нужных людей, и я всего лишь мелкий исполнитель, ничего не решающий. Я даже не знаю, кто нами руководит, – шепотом ответил тот.
– Ладно, я тоже могу быть нужным, – решил не отступать Николай и все рассказал и о последней своей открытой возможности. После подтверждения ее на практике, когда подопытный человек исполнил на следующий день совершенно неприличное действие в назначенном ему накануне месте, товарищ согласно кивнул.
– Хорошо, ты можешь быть нужным.
Интересовавшиеся Николаем бандиты словно испарились и впредь он никогда уже не встречал на своем пути ничьего назойливого противодействия. Все, кто мог устроить ему проблемы, предпочитали словно не замечать Ростовского. Нужным же Николаю пришлось побыть всего несколько раз – ему приходилось ловить прямо на улице указанного человека, мгновенно вводить его в состояние восприятия приказа и сразу отходить. Иногда этот человек был даже не один, но дар Николая умел обездвижить и сделать покорными сразу всю эту толпу. Приказ всегда диктовал другой человек, что было дальше с введенным в транс, Николай старался не думать.
Через несколько лет на мобильник позвонил неизвестный – как понял Николай, это был один из тех, кто определяет для него задания.. «Я не буду представляться, просто запомните мой голос, – сказал этот человек. – Я понаблюдал вас в деле и прошу мне сообщать, если вы увидите вдруг человека с такими же незаурядными способностями». Николай так и не узнал, что это за человек обладает таким запоминающимся скрипучим голосом.
И узнал о том, каким может быть отданный с его помощью приказ, Ростовский совершенно неожиданно. Накануне он снова оказался нужным и приготовил для получения приказа застигнутого на выходе из какого-то кафе щуплого мужчину. На следующий же день вечером в его недостроенном храме-стадионе было весьма людно, несмотря на первые холода наступающей зимы. В самый напряженный момент действа, когда толпа, качаясь в такт звучанию мелодии, нараспев читала молитву о силе пророка Николая, в спокойно стоящем в стороне человеке Ростовский узнал того щуплого мужчину. Увидев, что он узнан, мужчина направился прямиком к чудотворцу, достав из-под пальто какой-то большой сверток. Он уже поднимался к нему по ступеням, когда Николай, решив не допускать непредвиденного развития событий, простер над ним руки и прокричал ему приказание спуститься вниз и быть со всеми.
Но крик его вдруг не возымел никакого воздействия. Мужчина подошел почти вплотную и испуганный Николай решился на то, что никогда не делал при скоплении людей – он применил тот самый вводящий в транс сдавленный хрип, звучащий почти как шепот. Но лицо мужчины ничуть не изменилось.
– Я свободен, – сказал мужчина, и чуть притихшая толпа умолкла еще сильнее, чтобы понять происходящее. – Так сказал мне тот, к кому ты послал меня, чтобы я бросил в него вот это.
Мужчина положил на ступени то, что держал завернутым в материю – и толпа разглядела железную банку, судя по всему наполненную чем-то тяжелым. Причем из края банки явственно торчало кольцо от запала гранаты.
– Бомба, что ли… – произнес кто-то из первых рядов тех, кто несколько секунд назад самозабвенно пел молитву. По отхлынувшей толпе пронесся взволнованный шепот.
– И еще он сказал, что освобождает тебя от твоего дара, поскольку ты не сохранил его как дарованное чудо. Значит, ты недостоин этого подарка.
Николай вложил все силы в истошный крик, который должен был оцепенить всех стоящих поблизости и остановить на полминуты и мысли, и движения их. Но разрушивший все мужчина уже и не смотрел в его сторону, а из толпы через секунду послышался даже чей-то смешок. Мужчина начал объяснять, что произошло с ним вчера и сегодня, а Николай стоял ошеломленный тем, что кто-то только что усмехнулся над ним, как над клоуном, которому не удался простенький фокус. Именно фокус, а не чудо… – повторял себе Ростовский. Он заметил краем глаза, что кто-то из стоящих в первых рядах беззастенчиво снимает его на камеру телефона… Случайно найденная когда-то им дверь из убогой комнаты его жизни в мир чудес и превращений вдруг с грохотом захлопнулась.
Вчерашний чудотворец схватил лежащую перед ним банку, прижав ее к себе, вбежал назад в одно из помещений за сценой, выхватил телефон, выбрал нужный номер и, услышав такой знакомый скрипучий голос, кричал и кричал проклятья. Потом схватил переданную ему бомбу, убежал через черный ход, чтобы спрятаться где-то и жить на скопленные деньги тихо и без чуда.
***
Игорь глядел на эту улыбку Ольги, словно она, преобразив все лицо своей владелицы, раскрыла и все тайны ее, которые хозяйка и сама не знает, как рассказать. Словно в улыбке этой отразились каким-то образом накопленные за века лучшие умения женщин мимолетно и неуловимо дать другому человеку ту искру света, ради сохранения которой он будет идти всю свою жизнь сквозь темень и бурелом невзгод. Того света, который и разгоняет сумеречную вязь бытовых неустроиц.
Он смотрел и смотрел на эту улыбку, смутно чувствуя, что впервые ощущает таинства другого человека не из какой-то затаенной в нем боли или скребущегося отчаяния. Нет, все было наоборот. Отчаяние к жизни, которым Ольга и наполняла свои силы все последние полгода, словно само и было этой улыбкой на ее лице. Он встал, подошел к Ольге и, взяв ее за руки, поцеловал. И она ответила – легко и мягко, и это легкое касание словно разлилось теплом по всему телу Игоря.
– Пойдем, – прошептал он, поворачиваясь к домику. На террасе стояли Антон с Владимиром, уже долго молча и неподвижно наблюдавшие за всей вдруг произошедшей переменой в размеренной жизни последних месяцев.
Игорь, так же держа Ольгу за руку, взошел к ним на террасу, сел с ней у огня. Владимир молча опустился на скамью напротив, Антон, разведя рассеянно руками, подбросил в огонь дров, тоже присел. Молчание длилось несколько минут, ожидая чего-то, Антон даже не перекинулся словами с сестрой, которую не видел с момента весеннего отъезда из их провинциального городка.
– Чуть-чуть не случилось что-то очень нехорошее? – произнес, наконец, Владимир.
– Да, – ответил Игорь.
Все снова замолчали на несколько минут, греясь у огня посреди начинающихся порывов холодного ветра, закидывающего сюда хлопья снега.
– И даже не в том дело. Пришествие закончилось. Напиши на сайте, чтобы сюда больше никто не приезжал, – сказал Игорь.
Антон вздохнул даже с облегчением.
– А может, так и надо? Слава богу, мы сейчас с деньгами, зачем, как одержимым, упираться, когда дело пошло с риском? – тихонько, как будто сам с собой, проговорил он. Ольга взглянула на брата, как всегда легко отказавшегося от всего, за что собирался было побороться. Подумала: даже если у тебя есть деньги, брат, ты их просто положишь сейчас на счет, будешь где-то тихо жить на проценты, снова неудачно женишься и будешь всю жизнь говорить себе: так и живи теперь, трус…
– Я не хочу создать вокруг себя новую церковь – обряды, молитвы и так далее… – сказал Игорь. – Все это уже есть, и я не хочу ни с чем спорить. И мне пока нечего сказать такому количеству людей, которое будет ждать единого слова для всех. Все такие слова уже сказаны. Я пойду сам по миру людей.
В наступившем опять молчании голос свой впервые подала Ольга:
– Идемте в дом, холодно…
Все встали, направившись в теплое помещение. Антон хотел было пройти в комнату Игоря вслед за Ольгой, но его остановил Владимир.
– Не надо спорить и убеждать, разойдемся. Не видишь – каждому надо решить сейчас свое.
– Пойдем, поговорим на кухню?
– Потом и вместе с Игорем. Я привык думать один и глядя на огонек. Посижу на террасе.
– Тогда я берусь за поварское послушание. Сестру накормить надо праздничным обедом.
***
– Я, наверное, как-то не вовремя приехала? – робко произнесла Ольга.
– Нет, – улыбнулся Игорь. – Я даже начинаю думать, что все в жизни человека происходит в отведенное этому время. Просто мы не всегда замечаем сущности происходящего, вот и проходим мимо того, что нам даровано.
Ольга тоже улыбнулась в ответ все той же манящей улыбкой: и в чем для тебя сущность моего приезда? Он ответил на ее улыбку снова легким, почти незаметным касанием губ ее своими губами: твой приезд для меня – все, без него в этот момент я бы не смог идти дальше.
Она удивленно моргнула, чуть опустив уголки рта: я могла бы тоже идти с тобой – хоть куда – главное же, что я могу идти. Он снова поцеловал ее: да.
…За окном под почерневшим небом вовсю выла вьюга. Ольга сидела рядом, сложив ладони на плече у Игоря и опустив на них подбородок.
– … А потом стала делать другие упражнения, – тихо говорила Ольга. – Я их называла «танцы лежа». Потом делала «танцы сидя», потом «танцы стоя», за поручни держась. Ну, так все понемногу. Сайт просмотришь ваш, иногда даже что-то вроде молитвы себе сочинишь для начала таких занятий… Ты не смеешься? Я даже подумала тогда, что поняла, для чего нужны молитвы – они нужны, чтобы ты сам понял, чего же больше всего хочешь, из-за чепухи же молиться не стоит? Нет, я смешно объясняю…
Игорь погладил рукой теплые волосы Ольги – конечно, смешно.
– Потом списалась с теми, кто у тебя побывал. С одним таким переписывалась – знаешь, мне за тебя так обидно стало, когда он написал, что нашел для себя живого бога.
– Почему?
– Чего хорошего быть кумиром? Если тебя идеализируют, значит, никаких тебе и слабостей не позволяют. Чуть найдут их – сразу в черта переделают, – засмеялась она.
– А если ты найдешь?
– Да, я бы с радостью их поискала. С учетом, что на каждый минус должен же быть плюс.
– А если…
– Если ты скажешь, что я должна оставить тебя?
– Да.
– В ожидании тоже есть радость. Ты начинаешь чувствовать, что сумеешь оценить то, чего ждешь… Я и буду копить силы для того, чтобы потом как следует оценить, что получу. Знаешь, я как-то подумала: почему многие сойдутся вроде в великой любви, а потом раз и разбежались – жить не получилось. Они, наверное, просто ничего накопить не успели, а тут уже тратить надо? – совсем тихо и грустно проговорила Ольга.
– Тогда идем, уже вечер. Они ждут, надо решить, что будет завтра, – ответил Игорь.
Владимир, зайдя в дом с веранды, сидел в кресле в единственной большой комнате домика, подкидывая поленья в камин и по-прежнему глядя на огонь. Антон устроился в другом кресле, склонившись над ноутбуком.
– Так вот, – резво начал он говорить, увидев Игоря и Ольгу. – Отклик горячий в сердцах я нашел – вал приглашений в гости пришел!
– То есть?
– Стоило мне, многогрешному, возголосить об уходе Светлейшества из теплого домика в не лучший из миров, возголосили и страждущие! Слава богу, говорят, что все-таки не в лучший из миров… – Антон, чувствуя окончание светлого отрезка жизни, был возбужден и набрасывался на последнюю возможность еще что-то сделать на этой стезе. – Кто молит: подвергните его увещеванию и укоренению на одном месте. Кто вообще зовет к полному уходу в мир виртуальный: там, говорит, тоже неплохо можно жить. Я грешным делом даже подумал: может, правда, взять программу, которая вместо твоего лица создает лик небесной святости со взглядом огненным, и сиди ты в тайной резиденции на берегу моря, общайся с народом в таком виде, а? Самый дешевый вариант – вместо включения программы лицемаскировки можно просто бороду Дедморозовскую тебе прилеплять и веник еловый на голову класть… Без заработка бы не остались…
– Что за приглашения?
– Адреса люди шлют свои! Хотят, халявщики, пальцем не двинув, сподобиться твоего захождения в их обители. Ишь, чего возжелали! Может, нам программу еще на телевидении с ними открыть? Сейчас вон на всех каналах идут программки про ремонт на даче и квартирке, а мы соригинальничаем – будем снимать «Ремонт духовный»: мы идем к вам, да покайтеся, раз-два, готово для личности потрясение с очищением. Хотя, ведь это тоже мысль…
– Успокойся, напиши, что я вполне могу и прийти.
– Так тут адресов уже за сотню, напишешь такое – вообще пришлют явок немерено, всех до Камчатки и не обойдешь!
– Пусть, везде можно будет ночевать не в гостиницах. Всегда хорошо иметь место, где тебя ждут.
