Czytaj książkę: «Там, на Угрюм-реке»

Czcionka:

И тысячи дорог,
И ветер в грудь волной,
И верный мой рюкзак,
Как парус, за спиной.

Художник Макс Олин

От автора

Угрюм-река – такого названия нет ни на одной карте, и всё-таки мне посчастливилось побывать на ней. И не только побывать, увидеть, но и поработать.

Нет единого мнения, какую реку описал Вячеслав Шишков в своём знаменитом романе. По географии больше всего подходит Нижняя Тунгуска: Прохор Громов попадал на неё с Большого Потока (Лены) через перевал в деревню Подволочную и от неё плыл вниз, на север. Сейчас это село Подволошино, и здесь всё сходится. Но на Нижней Тунгуске никогда не было золотых приисков, они были на Витиме, в Бодайбо, и с этой стороны Угрюм-рекой является Витим. Обе реки – и Нижняя Тунгуска, и Витим – суровы и угрюмы, обе достойны такого названия – пробивают себе путь в мрачной глухой тайге, где на сотни километров не встретишь человека.

Ровно полвека тому назад я впервые оказался в этих нетронутых местах, здесь мы работали в геофизической экспедиции, по нашим следам были открыты нефтяные месторождения. Не писали о нас в газетах, мы просто работали. Не было высоких слов, что мы ищем нефть – мы просто работали и зарабатывали деньги. Тяжёлым трудом. О том, как в моей жизни начиналась эта большая нефть, я и хочу рассказать.

1968 год
Потеря «невинности»

– 1 —

Июль 1968 года. Я, демобилизованный солдат, ищу работу. Причём работу не какую-нибудь, а хочу работать в геологической экспедиции и в самых глухих местах – в горах, тайге, чем дальше – тем лучше, где не ступала нога человека. У меня за плечами техникум и диплом технолога в кармане, но завод не для меня, я это понял, ещё учась на последнем курсе. Увлёкся туризмом в шестнадцать лет, это были маршруты вокруг города, в которых почувствовал красоту природы, трудность преодоления расстояний и радость возвращения с победой. Романтика турпоходов зацепила меня всерьёз – на свете столько интересных мест! – мне захотелось их увидеть, и не только увидеть, посмотреть, но и покорить, и я решил, что вольная, полная приключений и опасностей работа геолога – вот занятие, которому следует посвятить жизнь. Мною перечитаны все книги Джека Лондона и Григория Федосеева, Владимира Арсеньева и Олега Куваева, а Василий Зырянов, геолог из романа Фёдора Пудалова «Лоцман Кембрийского моря», для меня живой пример «делать жизнь с кого». Все три года, пока служил, я мечтал, что буду работать только геологом, теперь жизнь начинается всерьёз – пора мечты осуществлять.

И я начал хождение по организациям. Первым было Иркутское геологическое управление. В коридорах тишина, народа не видно. Да это и понятно – на дворе июль, все партии давно разъехались, все в поле (у геологов хоть тайга, хоть пустыня – всё равно «поле», поэтому и сезон называется полевым). Заглянул в отдел кадров, там развели руками:

– Ничем не можем помочь, партии набраны, все работают.

Спросил у кадровика, где ещё есть в Иркутске геологические организации, он дал адреса двух экспедиций:

– Попробуй, узнай, может, повезёт.

Не повезло, везде один ответ – все в поле, все работают. Но зато в Сосновской экспедиции подсказали ещё один адресок, геофизиков, они совсем рядом, соседи. Пошёл туда, надежды пока не теряю. Хожу я специально в солдатской форме, с сержантскими погонами, чтобы видно было сразу, что серьёзный парень хочет устроиться, не какой-нибудь раздолбай. Рост у меня повыше среднего, стройный, не амбал, но и не слабенький, спортом с детства занимался, да и три года в армии не прошли зря – знал, куда пойду работать, поэтому форму поддерживал, тренировался – бегал, в волейбол играл, на турнике крутился. И вот таким я предстал перед начальником отдела кадров Носовым П.И. (на табличке прочёл).

Услышав мою просьбу, Павел Иванович даже обрадовался, он мне поведал, что в одной из партий, что работает на Нижней Тунгуске, после первого же захода разбежалась часть рабочих, не вынесших суровых условий, и вот он получил радиограмму, чтобы набрать и отправить десять сезонных рабочих, иначе план полевых работ под угрозой срыва. Он ищет, а тут я сам заявился. Я слушал и ушам своим не верил – суровые условия, угроза срыва, Нижняя Тунгуска. Его слова звучали, как песня. Ведь Нижняя Тунгуска – это знаменитая Угрюм-река, по ней плавал Прохор Громов, здесь он встретил шаманку Синильгу, и мы у туристских костров пели, как «Синильга берёзовой веточкой машет нам вслед». Сплошная романтика! У меня выросли крылья. Заявление я тут же написал: «Прошу принять меня сезонным рабочим…»

На следующий день, как договорились, в 11 часов я прибыл снова в экспедицию, название у неё серьёзное – Центральная геофизическая экспедиция (ЦГЭ), надо покупать билет на самолёт. Около отдела кадров трутся ещё три «кадра», Павел Иванович нас свёл – полетите вместе. Вручил чековую книжку, и мы поехали в кассу «Аэрофлота» за билетами. Пока ехали в трамвае, познакомились.

Самый выделяющийся из нас – Александр Пушкин, недоучившийся студент. Высокий, чернявый, с завитушками в волосах – он и внешне чем-то напоминает своего знаменитого тёзку. Парень серьёзный, что он бросил свой институт? Непонятно.

Остальные двое – друзья, живут в Рабочем предместье, самом жиганском районе Иркутска, и пришли в экспедицию вместе. Один из них постарше, лет под сорок, фамилия красивая – Светлолобов, зовут Альбертом. Потом он станет для всех просто Алик – невысокий, щупленький, ему это имя очень подходит. Уже потом мы узнаем, что он вор-рецидивист и 17 лет отбыл в местах не столь отдалённых, но это никак не повлияет на наши отношения – в экспедиции кого только нет! Второй, Валерка Крепец, блондинистый крепыш, видно, что хулиганистый, но ещё молодой, до лагерей не дошёл.

Билеты купили до Токмы, тунгусского стойбища в Катангском районе, там находится база партии, в которую мы устроились. Сначала летим до Киренска на большом самолёте, а дальше пересядем на Ан‑2, кукурузник, уже до места. В отделе кадров я посмотрел карту Иркутской области, чтобы представлять, куда мы полетим. Токма стоит на берегу Непы, притока Нижней Тунгуски, и это самый север области, дальше уже Якутия. Ну что ж, чем дальше, тем лучше. Как говорится – чем дальше едешь, тем больше командировочных. А нам начальник отдела кадров сказал условия оплаты: надбавка 50 процентов полевых и 50 процентов северных, то есть каждый заработанный нами рубль удвоится. Это неплохой стимул. Потом-то мы узнаем цену этих надбавок, но это будет потом.

– 2 —

Сборы к отъезду были недолгими: в рюкзак закинул смену белья, немного перекусить в дороге да фотоаппарат, свою зеркалку «Кристалл». Утром расцеловался на прощание с женой и маленьким Сашкой, затем прощально помахал им, прилипшим к окну, с улицы, и всё, скрылся за углом – домашняя жизнь кончилась! Через пару часов двухмоторный поршневой трудяга Ил‑14 понёс нас в небо.

На самолётах я уже летал несколько раз, но на больших, Ту‑104, а на этом 30‑местном – впервые. Летать мне нравится, всегда смотрю в иллюминатор, стараюсь определить, где пролетаем, вспоминаю географию. И на этот раз полёт проходил спокойно, мы летели над облаками под лучами яркого солнца, любовались белоснежными сугробами под нами, пока самолёт не вошёл в сплошную облачность. Как-то сразу потемнело, стало серо и неуютно. А потом за окном сверкнула молния, ещё одна и ещё. По радио ничего не объявляли, но и так стало понятно, что мы зашли в грозу. Самолёт периодически встряхивало, как будто он натыкался на невидимое препятствие, и полёт стал напоминать езду на железных колесах по булыжной мостовой. Продолжалось это довольно долго, мне показалось – около получаса: молнии сверкали, самолёт трясло, но мы продолжали лететь. Страха, что мы можем разбиться, как-то не было, думал – пилоты знают своё дело, им тоже жить хочется, а парашютов у них, как и у нас, нету. Долетим. И долетели.

Выскочили из облаков и пошли на снижение. Под нами широкая река рисует свои петли, по ней кое-где ползут судёнышки с усиками волн от носа. Понятно, что это Лена. А вот и Киренск, приземлились. Взлётная полоса тянется вдоль реки, аэропорт – деревянный дом с полосатой «колбасой» на шесте, которая указывает направление ветра. Самолёт подрулил к самому «зданию аэровокзала», и мы ступили на твёрдую землю. Облегчённо вздохнули.

Пошли узнавать в диспетчерскую насчёт рейса на Токму. Здесь нас ничем обрадовать не смогли, сказали, что может будет завтра, а может – через неделю, как сложится судьба, она от многого зависит. Зависит от наличия самолёта, чтобы он не ушёл «на форму» (то есть на регламентные работы), чтобы у лётчика не кончилась саннорма (предельные часы, которые он может налетать за месяц), чтобы самолёт не застрял с поломкой в какой-нибудь глухой дыре (хотя бы в той же Токме), ну и, наконец, самое главное – погода, её в авиации никто не отменял.

«Успокоенные» этими объяснениями, мы пошли устраиваться на ночлег, дело уже к вечеру. У Альберта в Киренске живёт какая-то дальняя тётка, он её не видел ни разу, но повёл нас к ней, небось, не выгонит. До города недалеко, он стоит на полуострове при впадении в Лену Киренги, тоже немаленькой реки. Киренск – весь бревенчатый, одноэтажный, старинный, строился казаками как крепость, таким и сохранился. По адресу нашли тётку – забор из плах, цепной пёс носится по проволоке, всё солидно и основательно. Тётка приютила нас без проблем: наварила картошки в чугунке, поставила огурцов свежих с грядки, каравай хлеба нарезала большими ломтями – ешьте, ребята. Спать постелила нам в сенях, на полу. Пол чистый, тесовый, выскобленный, она нам накидала старых шуб, пальто, застелила рядном – спите спокойно. Мы посидели покурили на крыльце, вечер после прошедшей грозы тихий, тёплый и влажный – хорошо! А потом лежали в сенях на полу и долго слушали песни: где-то недалеко собрались девчата и пели хорошие русские песни – спокойные, протяжные, задушевные, а голоса такие чистые, что каждое слово, каждая буковка вырисовываются. Так под этот «концерт» мы и уснули.

Утром снова пошли в аэропорт. Ничего утешительного нам не сказали, сказали, что сегодня самолёта на Токму точно не будет. Ну что ж, не будет, так не будет, мы пошли в город убивать время. Пошли втроём, Пушкин остался в аэропорту, какой-то он некомпанейский. А мы взяли бутылочку водки, закусить, расположились на скамейке в сквере и стали приятно проводить время. Свежие люди, новое знакомство – за разговорами время летит незаметно. Одну раздавили – надо добавить, сходили ещё за одной. Мы уже, можно сказать, сроднились, разговоры наши всё оживлённее, рассказываем друг другу что-то смешное, сами смеёмся – жизнь прекрасна!

Недалеко от нас крутится стайка девчонок-подростков, соплюхи лет по 12–14, и нет-нет о чём-то шепчутся, поглядывая в нашу сторону. Потом одна осмелела, подошла и обращается ко мне:

– Извините, я вас в кино видела. Это ведь вы играете роль шпиона в кинофильме «Акваланги на дне»?

Хоть я никакой роли не играл и даже фильма этого не видел, не мог же я обмануть её ожиданий, и я, немного изобразив скромность, сказал:

– Да, я. Мне приятно, что вы меня узнали.

– А как ваша фамилия, я что-то забыла?

Я влёт, не задумываясь, назвал первую подвернувшуюся в голову:

– Титов.

– Ой, да, кажется, так. А зачем вы в Киренск прилетели?

Остальные девчонки тоже осмелели, приблизились к нам, а меня понесло:

– Мы летим на Нижнюю Тунгуску снимать фильм «Урюм-река». Читали такую книгу Вячеслава Шишкова?

Они не читали, я развиваю свою речь дальше:

– Вот это (представляю Алика, он постарше) – кинорежиссёр, а это (в сторону Валерки) – кинооператор. Наша маленькая группа летит пока ознакомиться с местностью, наметить натуру и разные ракурсы, а потом уже сюда прибудет большая киноэкспедиция, понастроят кинопавильонов – жизнь закипит. Приедут знаменитые артисты – Крючков, Тихонов, Быстрицкая – всех увидите. Может, и сами поучаствуете в массовке – весь Советский Союз вас увидит!

Короче, нарисовал девчонкам Нью-Васюки местного разлива, они приняли всё за чистую монету и удалились счастливые переваривать услышанное.

А мы досидели в сквере до вечера, спустили все свои финансы (благо их было немного) и пошли в аэропорт узнать насчёт завтрашнего дня. Девчонки днём были в аэропорту, растрезвонили насчёт артистов, прилетевших в Киренск, и теперь публика тайком посматривает на нас, на «знаменитостей». А знаменитости пришли в хорошем подпитии, мы-то с Аликом ещё держимся на ногах более или менее, а Валерка сразу рухнул в свободное кресло, развалился и захрапел.

Насчёт самолёта нам ничего определённого не сказали, утром будет ясно. Ну что ж, будем ждать завтрашнего утра. Ночевать к тётке не пошли – как бы стыдно, поддатые, пересидим как-нибудь в креслах. Здесь таких бедолаг застрявших немало, обычное дело по нескольку дней торчать в аэропорту – севера́!

Досидели до утра: где-то дремали, где-то выходили покурить, но, слава богу, ночь кончилась. Но утро опять не принесло никакой ясности – самолёт сидит где-то в Ербогачёне, и когда он оттуда вернётся – никто не знает. Ждите!

Пошли мы все вчетвером (и Пушкин с нами) прямо через взлётную полосу на берег Лены, посмотреть, что за великая русская река. Широка, спокойна, берега песчаные – сплошные пляжи. Мы искупались, освежились после вчерашнего – жить можно! После купания и аппетит появился, стали шарить по карманам мелочь, что осталась после вчерашнего. Осталось немного, но по тарелке супа должно хватить, пошли в аэрофлотовский буфет. Взяли по борщу, по стакану чая и хлеба побольше, чтобы посытнее. Каких-то копеек не хватило, Пушкин нам добавил, он так особняком и держится, такой уж человек.

После обеда пошли на лужайку, развалились на траве. День хороший, тёплый, ласковый, так и манит подремать на солнышке. Что мы и сделали. А сами сквозь дрёму прислушиваемся, что объявляют по радио, чтобы не пропустить свой рейс. Рейсов здесь немного, диктор пассажиров тревожит редко, а нас вообще ни разу не потревожил. Мы периодически по одному ходим к окошку справочного бюро, но ничего хорошего нам не говорят, только: «Ждите».

К вечеру опять захотелось есть, пришлось обратиться к Сане Пушкину, но у него тоже денег почти нет (по крайней мере он так говорит), выделил нам на булку хлеба. Ели мы её всё на той же лужайке, запивали водой из-под крана. Воду набрали в бутылку, они здесь везде валяются, их не принимают, а то мы не бедствовали бы, сдали бы – и были при деньгах. Так день и прошёл в ожидании, часов в шесть стало ясно, что мы сегодня опять никуда не полетим, малая авиация летает только до захода солнца, ни минутой позже. Опять мы расположились на ночь в креслах, а народу в аэропорту добавилось, всем кресел даже не хватило.

Переколотились мы ещё одну ночь в аэропорту, наступил новый день. У окошка справочной толчётся народ, всем не терпится улететь. Мы тоже спрашиваем о рейсе на Токму, и – о боже! – наконец-то нам говорят: «Готовьтесь, скоро полетите». А нам что готовиться? Тощие рюкзаки при нас, только объявите посадку. Правда, животы наши подвело от голода, есть сильно хочется, опять пришлось обращаться к Пушкину, он ассигновал ещё на булку хлеба, заморили червячка. А вскоре и посадку объявили, повела нас дежурная к кукурузнику, он недалеко, стоит задрав нос и опустив хвост, это у него угол атаки. На таком аппарате я летал перед армией, мы в аэроклубе прыгали с него с парашютом, у меня три прыжка есть.

По подвешенной лесенке о двух ступеньках мы поднялись в самолёт и расселись вдоль бортов на откидных алюминиевых сиденьях. Это не очень удобно: чтобы посмотреть в иллюминатор, надо оборачиваться назад. Нас в самолёте четырнадцать пассажиров, и не все летят в Токму, самолёт ещё полетит дальше в такие же глухие деревни – Бур, Ику, Непу. Пилоты зашли в самолёт последними, один из них поднял лесенку в самолёт и закрыл дверь, как закрывают дверь в комнату: нажмёшь на ручку – дверь откроется, а чтобы она не открылась, он надел на неё кольцо на резинке, которая тянет ручку вверх. Вот такая ужасная простота.

Пилоты запустили двигатель, прогрели немного, и мы покатили на взлёт. Взлетели, и тут я уже от иллюминатора не отрывался. Летим невысоко, метров 300, погода хорошая, видимость прекрасная, и душа подпевает мотору. Вот оно, о чём мы пели у туристских костров: и «лётчик над тайгою точный курс найдёт», и «под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги». А тайга волнистая, бескрайняя, и тень нашего самолётика скользит по ней недалеко от нас. Изредка пересекаем небольшие ручьи, озерца, на солнце вода бликует и посылает в нас зайчики. Примерно через час долетели до приличной реки и повернули вдоль неё. Здесь я уже влип в иллюминатор капитально, такого я ещё не видел. Река течёт огромными зигзагами, иногда меняя направление на противоположное (это потом я узнаю, что это называется «меандрирует», а зигзаги эти – «меандры»). А самое главное – болото. Вся долина реки, пойма, заболочена, цвет её меняется от светлого жёлтого до тёмного бурого со всеми оттенками между ними. И всё это разводами, широкими мазками – очень красиво! Ясно, что это болотина, как же по ней ходить?

Но не везде пойма заболочена, где-то она сужается, и река течёт среди тайги, видно даже, как деревья отражаются в воде. А мы между тем уже прилетели, заложили вираж над Токмой и сели на другом берегу на луговине между лесом и береговым обрывом. Все вышли из самолёта, мы четверо прилетели, а остальные – покурить, им лететь дальше.

– 3 —

Первое, что я увидел, что бросилось в глаза – недалеко стоит конический чум, покрытый шкурами, около него костёр, и сидит у костра ноги калачиком старая тунгуска – крупная, широколицая и невозмутимая, в зубах тёмная прокопчёная трубка, а узенькие щелки глаз внимательно разглядывают прилетевших – ни дать ни взять живая индианка из романа Фенимора Купера. Да, вот это экзотика! О такой я даже не смел мечтать.

К самолёту пришло много народа, прилёт самолёта в этой глуши – всегда событие. Почтальон забрал мешок с почтой, кому-то прислали велосипед – его сразу забрал хозяин. А мы пошли устраивать свою жизнь на новом месте. Нам подсказали, что база геофизической партии (контора) находится рядом с правлением и даже показали пальцем – вон, видите, новым забором огорожена. Мы, конечно, увидели. Но деревня находится на другом берегу Непы (оказывается, так называется эта река), надо перебираться. К счастью, никаких затруднений это не доставило. На обоих берегах приткнуты несколько лодок, в них вёсла, бери любую – и плыви, так нам сказал местный мужик на берегу, только лодку потом надо привязать, чтобы не унесло течением. Мы и переплыли, река неширокая, метров двадцать пять-тридцать. Поднялись на береговой обрыв по ступенькам, выкопанным в глине, и вот она – Токма, тунгусское стойбище. Один ряд домов вдоль реки, вдоль них устроен деревянный тротуар из плах, некоторые доски оторвались и пружинят, подталкивают ногу, как трамплин.

Прошлись мы по деревянному тротуару (впервые в жизни!) и дошли до забора, кажется, единственного на всю деревню. За забором обычная бревенчатая изба, добротная, с высоким крыльцом. Постучались, зашли. Две комнаты, в первой сидит за столом мужик, невысокий, с животиком и небольшими усами, мне он показался похожим на кладовщика, их такими в кино показывают, но оказалось, что это начальник партии Крисан Виталий Семёнович, наш самый главный шеф. Отдали мы ему направление Отдела кадров, показали свои документы, познакомились. Он нас ввёл в курс дела:

– Все отряды сейчас в поле (то бишь, в тайге), на днях начнут выходить, и тогда вас распределим по отрядам, начнёте работать.

И начал нам рассказывать про работу – сколько отрядов в партии, чем занимаются и т. д. А нам есть хочется, сил никаких нету, но сидим слушаем. Потом Альберт не выдержал, прервал бесцеремонно:

– Начальник, хавать сильно хочется, давай потом побазарим.

Мне неудобно стало от такой грубости, а Виталий Семёнович, видимо, привычен, контингент-то в партии наполовину такой – грубый, лагерный, он сразу прервался:

– Это само собой, сейчас напишу записку кладовщице, Зинаиде Павловне, найдёте её на том берегу, в большой палатке, получите у неё палатку, спальники, продукты, посуду, какая найдётся – и устраивайтесь, а завтра займёмся делами.

Вот как хорошо всё разрешилось. С запиской мы поплыли на другой берег Непы к всемогущей Зинаиде Павловне, предвкушая, что скоро наедимся от пуза, мы ведь с утра только хлеба поели, а время уже за полдень, сосёт под ложечкой.

Палатку кладовщицы мы увидели сразу, она большая – в ней и склад, и её жильё, да других и не видно, – стоит недалеко от леса. Мы подошли, постучать бы, но палатка, тряпка, как постучишь? Позвали:

– Зинаида Павловна!

Никаких ответных звуков и движений. Тогда Альберт уже во всю глотку как гаркнет:

– Зинаида Павловна!

И сразу, как будто она стояла под дверью, из палатки появилась деваха: босиком, в лёгком платье и с ярко накрашенными губами, наверно, губы красила, вот и не выходила сразу. Мы ей сразу протянули записку начальника партии, а она только скользнула по ней глазами и разразилась:

– Тра-та-та, мне уж и пообедать нельзя, тра-та-та, целый день, как проклятая, тра-та-та, и когда всё это кончится, тра-та-та, сидят там сами пузы наели, тра-та-та.

Понятно, что все «тра-та-та» – это сплошной самый отборный мат. Я сам никогда при женщинах не «выражаюсь», с детства не приучен, стыдно, и от женщин слышать такого никогда не приходилось, и вот – пришлось. Познаю жизнь.

– Ничего, обедайте, мы подождём.

Отошли немного, расположились на полянке, сидим курим. Где-то через полчаса появилась из палатки наша благодетельница, уже вполне адекватная, видимо, сытая, взяла нашу записку, стала «отоваривать». Выдала шестиместную палатку, спальные мешки и белые вкладыши к ним (это как простынь в постели), кастрюль нету – дала ведро вместо кастрюли, миски-ложки получили и продуктов на первое время – гречки, тушёнки, макарон, сахара. Всё записала, мы расписались и стали устраиваться.

Расположились недалеко, поближе к лесу, чтобы за дровами поближе ходить. Первым делом наварили макарон с тушёнкой, подзаправились, а потом уже занялись обустройством своего пристанища. Мои туристские навыки здесь пригодились – костёр разжечь, таганок соорудить, палатку поставить – не представило никаких затруднений. Несколько раз обращались к кладовщице – за топором, за солью, познакомились поближе, вечером уже у костра все вместе пили чай. Не такая уж она страшная оказалась, вполне нормальная, только словечки непечатные вставляет для связки слов. Ей лет 27–30, и у неё есть «любовь» в экспедиции, Генка, он сейчас в тайге. Про любовь, я думаю, она специально нам сразу выложила, чтобы мы не клеились, но мы об этом и не помышляем, она для нас, двадцатилетних, старуха, только Альберт постарше.

Вечером залезли в свои спальные мешки, они толстые, тёплые, не то что туристские, тонкие и лёгкие, немного поговорили, поделились впечатлениями – и заснули. Началась наша экспедиционная жизнь.

Утром, позавтракав, пошли снова в контору. Прошлись по деревне, она небольшая, домов двадцать пять, тянется одной улицей вдоль реки: с одной стороны дома, с другой – обрыв к реке. Есть магазин, но в нём почти ничего нету. Продавщица объяснила, что все товары сюда завозят весной по воде, пока половодье, а нынче паводок прошёл быстро, и баржа не успела дойти до Токмы, осталась деревня без товара. И самое главное – водки нету. Самое необходимое подвозят иногда самолётом, а водку таковым не считают, и вот получился в Токме сухой закон. У нас спрашивают – не привезли ли с собой, не продадите ли бутылочку?

– Откуда? – Мы об этом и не думали.

Зашли в контору, там всё по-вчерашнему: за столом восседает начальник партии, во второй комнате – три женщины и мужчина, я сообразил, что это камералка, в книгах читал: в поле геологи собирают материал, а здесь проводится камеральная обработка. На стене увидел карту района работ партии, сразу приник к ней глазами. Отыскал Токму, она почти в центре площади, стоит на реке Непе, а Непа впадает в Нижнюю Тунгуску. Стало маленько ясно, где мы находимся.

Виталий Семёнович пригласил из другой комнаты мужика, представил – главный геодезист партии Анатолий Иванович Зуевский, под его началом мы и будем работать. Посидели все вместе, поговорили. Партия наша называется «Нижне-Тунгусская гравиразведочная партия», но не от слова «гравий», а от слова «гравитация», будем исследовать гравитационное поле Земли. Площадь работ – почти четыре тысячи квадратных километров. Сейчас все отряды заняты рубкой просек. Эти просеки должны покрыть, как сеткой, всю площадь, по ним уже пойдут отряды с приборами, и мы будем работать в этих отрядах. Вот такую перспективу нарисовало нам наше начальство. А пока не вышли из тайги рубщики, надо их подождать, тариф нам уже идёт, зарплата капает.

И начались дни ожидания. Развлечений здесь никаких, клуба нет, да и молодёжи не видно, как подрастут – сваливают из этой глуши. Население наполовину – тунгусы (так их здесь зовут, но вообще-то правильно – эвенки), а наполовину – русские. Все занимаются охотой, этим и живут. Как начинается зима, выпадает снег, шкурки у зверьков становятся «выходными», то есть прочными, нелинючими, охотники уходят на всю зиму в свои угодья добывать пушнину – соболя и белку. Всю зиму живут в зимовьях в одиночку, редко кто охотится с напарником. Охотятся, выделывают шкурки, весной их сдадут, получат денежки и на эти деньги живут до следующего года. Вот такая жизнь.

Забот у нас немного: натаскать дров для костра, сварить поесть, вымыть посуду и завалиться спать. Первый раз я сунулся в тайгу за дровами и через пять минут выскочил, как ошпаренный – туча комаров поднялась из травы, и все набросились на меня. У нас на поляне около речки ветерок их сдувает, не так чувствуется, а в лесу это – просто ужас! Пришлось намазаться диметилфталатом, выдала нам Зинка такую маслянистую бесцветную жидкость от комаров – помогает.

С кладовщицей мы быстро скорешились, палатки наши близко стоят. Она нас по именам, и мы её просто Зиной зовём, а между собой – Зинкой. Нашли себе развлечение – карты, играем в дурака. Саня Пушкин отказался играть, говорит – не умею, ну да бог с ним, мы играем вчетвером, двое на двое: Алик с Валеркой, а я с Зинкой. Играем на интерес: кто проиграет – вытягивает карту, и, сколько она очков (дама – три, семёрка – семь, туз – одиннадцать), столько кругов проигравшие бегут вокруг палатки. Играем весело, с подначиваниями, с прибаутками, друг на друга не обижаемся, все понимают, что всё это не всерьёз, просто убить время. А дни стоят тёплые, погожие, иногда спускаемся к реке искупнуться. Река спокойная, течение слабое, кое-где её можно перейти вброд, но глубина доходит до подбородка.

Вечером пробовал рыбачить, но клевала только мелочь, видимо, около деревни рыбу всю распугали. Зато хорошо посидел на берегу с удочкой – отдохнул, помечтал.

Каждый день переправляемся на лодке в деревню, проходим вдоль неё по тротуару из досок. Токма – деревня небольшая, за 10 минут проходим её из конца в конец. Заборов нету, кроме как у нашей конторы, дома стоят широко друг от друга – места много, хватает. Огородов не видно, лишь кое-где разбита грядка с зеленью, видимо, земледелие здесь не уважают. По улице бегает много собак, но ни одна из них на нас ни разу не гавкнула, они бегают, заняты какими-то своими собачьими делами. Собаки все – лайки, с хвостами колечком, охотничьи, выучены на зверя, на птицу, а на людей не обращают внимания, не лают. А других собак здесь не держат.

Мы заходим в контору узнавать новости, но новостей пока нет, никто из тайги не вышел. Я в конторе остаюсь подольше – рассматриваю карту работ на стене, расспрашиваю, мне всё интересно. В камералке кроме главного геодезиста сидят три женщины, что-то пишут, считают, рисуют, к ним я с расспросами не пристаю. В основном пытаю Зуевского, главного геодезиста. Он мужик уже в годах, лет сорок. Оказывается, это он выполнил карту работ нашей партии, что висит на стене. У него каллиграфический почерк и, видимо, твёрдая рука: карта нарисована чётко, красиво, профессионально. Он мне рассказал: район работ протянулся с востока на запад на 66 километров и с севера на юг – на 56 километров. Вертикальные просеки (с севера на юг) называются магистралями, горизонтальные (с востока на запад) – профилями. На всех профилях через 500 метров наносятся точки наблюдений – пикеты, их почти 2000. Мне всё это ужасно интересно, я вглядываюсь в карту, пытаюсь представить себе, как будем форсировать реки (а просеки их пересекают, и неоднократно), как будем преодолевать болота (их тоже хватает). Скорей бы в тайгу!

– 4 —

Через три дня к нашей палатке пожаловало начальство – Виталий Семёнович Крисан. Мы только позавтракали, собирались в контору, а он сам нас посетил. Оказывается, он договорился с местными насчёт лошадей, промхоз даёт нам в аренду четыре лошади, но эти лошади находятся на выпасах в тайге, надо их пригнать. За ними отправится тунгус Афанасий и ему нужен помощник, то есть кто-то из нас. Есть добровольцы?

Я, конечно, ни минуты не думая, вызвался первым, хотя никогда в жизни не имел дела с лошадьми. Ничего, научимся, самое главное – я попаду в тайгу, мучиться бездельем уже надоело.

Через полчаса я уже был на берегу Непы. Взял продуктов на пару дней, закинул рюкзак на плечо – всё, готов. Мы поплывём на лодке, называется – шитик. Гнутые борта из досок, чёрная, просмоленная, вместительная – мне она понравилась. Хозяин лодки – Василий – спокойный и немногословный, отвезёт нас до зимовья на реке Иришка и вернётся назад. А мы с Афанасием должны поймать лошадей и пригнать их в Токму.

Афанасий – щупленький низкорослый тунгус, реденькая бородка и усы, лет ему где-то под пятьдесят. При знакомстве со мной назвался Афоней, так его все зовут. А мне неудобно такого в годах человека называть просто по имени, я спрашиваю:

– А как по отчеству?

Вижу по его невнятным словам, что он не понимает, о чём его спрашивают, пытаюсь объяснить попонятней:

– Ну, отца твоего как звали?

– Нету отца, медведь его мал-мал задрал.

Вот так: нет отца – нет и отчества, стал он и для меня, как для всех, Афоней.

До Иришки по воде километров сорок, река крутит, петляет, плывём то к солнцу, то от солнца, но ясно, что не заблудимся, река приведёт точно. Василий сидит на корме, держит ручку мотора, а мы с Афоней расположились посередине на банках (скамейках) и любуемся природой. От носа лодки разбегаются два уса и достигают каждый своего берега, река неширокая. Береговые обрывы возвышаются метров на 8, на них тайга – кедры, ели, лиственницы, некоторые подмыты и упали кроной к реке. Тепло, нас обвевает ветерок от движения лодки – красота!