Czytaj książkę: «Одна Книга»

© Один Человек, 2018

ISBN 978-5-4496-0240-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Утро

и для Тебя, начало может показаться слегка нудным, что ли, трудным и малопонятным, а где-то местами даже и абсурдным. Что ж. Тогда пропусти, перелистни, вырви и подотрись, вырви и сожги, вырви и заверни, высморкайся, скомкай, вышвырни то, что Тебе не нравится. Оставь то, что выдержало Твою суровую критику и Сделай так, как только нравится Тебе. Продолжай. Впиши своё имя в мировую историю Своим красивым почерком. Слева – направо. Справа – налево. Сверху – вниз. Снизу – вверх. Ты можешь изменить её направление. Вектор. Ведь Это уже в Твоих руках. Здесь приготовлено особое место и специально для Тебя. Добавляй от Себя и передавай. Меняйся. Меняясь – собирай. Собирай меняясь. Собирайся. Меняйся с лучшими. Меняйся с достойными. Меняйся – это к лучшему. Ты ведь, как умный Человек, понимаешь, что Это же ведь только начало, это вступление в, прелюдия к, эпиграф для. Ты ведь когда родился, вряд ли был в восторге от картины, которая представилась Твоим маленьким глазенкам после мягкого, теплого и уютного розового полумрака материнского чрева: окровавленная промежность, люди в белых халатах, ослепляющий свет софитов, роженица без сознания, оглушающий шум незнакомых голосов, блеск акушерского металла. Мало что понятного, согласись. Жуть! Как тут не занервничать!? Как тут не закричать!? А ведь это Твой дебют, вступление в, прелюдия к, эпиграф для. Ведь это же Твой первый выход. А ведь Это все только для Тебя. Внимательно изучи эти слова и вдумайся в них. Продолжай. Очень хорошо. Так и думай. Так и делай. Так и живи, и переживай, пережевывай, перемежевывай, подвывай, не унывай, правильное выбирай. Да, да, да именно так и никак иначе. Однако время. Время течет, изменяя Тебе, меняя Тебя к, превращая в пару строк и две даты, превращая в…

«Сколько?»

«Всего!?»

«Беру!»

«А нужно ли думать об этом?». Зачем тревожишь себя раз от раза, этими проигрываниями ситуаций, которые гармонично вплелись в пеструю картину твоей мелкомещанской жизни. По кирпичику выстраиваешь свое здание, называя маленькие, порой секундные кадры, разными красивыми словами, которые уже давным-давно придуманы: жизнь, любовь, деньги, успех, страх, предательство, ненависть, радость, жизнь, жажда, смерть. Неужели это Конец? Размышляешь Ты, лежа на диване (в кроватке, в гамаке, за рулем, в кресле, на стуле, на корточках), глядя пустыми глазами в горизонт (в монитор, в книгу, в экран), потягивая сигаретку (сигару, трубку, папироску), попивая вино (водку, пиво, воду, чай, кофе) из бокала (банки, кружки, полторашки), держа в руках Книгу (журнал, газету, телефон): «Интересно: а что было „до“ меня и что будет „после“ и что останется: ворохом пепла да горсть земли. Да и останется ли? А? Алло!? Да это Я». Зачем изводишь себя, мучая отхлестанную пощечинами жизни душу сомнениями/рассуждениями: правильно или неправильно, нужно или не нужно, даст – не даст, пойти – не пойти, красное или черное, проскочишь – не проскочишь, попадешь – не попадешь, прокатит – не прокатит? Тише. Тише. Еще тише. Остановись. Постой чуток. Зачем усложняешь, дружище? Дыши. Вдохни. Выдохни. Вдохни. Выдохни. Дыхание ровное спокойное. Уже лучше. Еще лучше. Все намного лучше, чем тебе кажется, чем ты думаешь, чем ты чувствуешь. Чувствуешь? Чувствуешь красоту. Свою красоту. Красота процесса. Простота. Звонок. Будь он неладен. Будь он бен ладен. А какие шикарные сны! А какие ландшафты! А какие люди! А какие буквы! А цифры! Посмотри на ценник. Ну и? Ну и разве ЭТО деньги!? Деньги на красивую кофточку на недельку или помадку с приятным оттенком и ароматом, притягивающим обеспеченных и перспективно-респектабельных мужчин. Да Эти деньги Ты просвистишь в первом же кабаке с красивой Ж, после чего просрёшься из-за несвежего шницеля (это в лучшем случае) и/или проблюёшься, а может и, то и другое, и, причём сразу. И что? И где эффект? В дерьме!? И в чём кайф? В тошноте!? И в чем позитив? В блевотине!? В выливающейся из тебя в виде мутной мочи, четвертой банке крепкого пива!? Сделай Свою ставку сейчас. Пока держишь удачу в Своих руках. Пока есть Шанс. Делай. Правильно. Смело. Тебя ждет успех и удача, если ставка сделана. Ставка сделана. Твоя ставка принята. Получи Свою Книгу сдачу и Добро пожаловать в

Сцену номер 1. В которой Мы погрузимся в чайную церемонию с элементами садомазохизма

 
Дрррррррррррррррррррррррррррр
Звонок
8,05
Ё-мое!
 

Проснулся.

Утро.

Глаза закрыты, но звуки уже проникают в Твое сознание и мысли раскручивают свой маховик.

И с легким хрустом верхнего, шейного, отдела хрупкого позвоночника, повернув свою голову на восток, ты можешь видеть слегка оранжевый диск звезды по имени солнце. Сразу вспоминается Цой. Прекрасно! И ты можешь слышать сварливую птичью дребедень. Птицы, мать их! Гранатку им в скворечник. Перья в стороны, щепки. Отлично! Открылся второй глаз. Ура! Нога. Еще одна.

Ты можешь пройти в храм для утренних церемоний – кухню, не забыв при этом посетить комнату для раздумий. Утреннее раздумье обычное недолгое, хотя это, в основном, зависит от вчерашнего. С неким безразличием ты наблюдаешь, как из тебя исходит накопившиеся за ночь остаточные продукты жизнедеятельности. И вот, еще немного сонный, только что вырвавшийся из сладкого плена Морфея, с его мириадами снов, которые он тебе посылает, и в которых ты играешь второстепенные, а чаще главные роли, ты продолжаешь свое первое в этот день путешествие. О, одинокий утренний пилигрим. Человек зари. Зри!

Ты идешь. Левая. Правая. Левой, левой, раз-два-три! Левой, левой, раз-два-три! Раз! Раз! Раз-два-три. Левой! Левой! Запе-вай!

 
Над родной страною, голубое небо
И бедою не грозят нам облака,
На посту стоят надежно и умело
Наши противовоздушные войска!
 

Строевая песня

Приятный отзвук со страницы 11 А ВВС и ПВО. Там нам выдавали по нормам довольствия папиросы. Получали просто: насыпали в шапку. У меня был 60-тый размер. Многие просили для получения именно мой головной убор. Шапка потом долго источала пряный, слегка сладковатый аромат табака. Что и говорить, приятный размер. А в некоторых частях выдавали тоже папиросы, только не резаные, т.е. не шапками, а на метраж и ты там уже сам, сколько нужно нарезаешь. Получил, скажем, пять метров на месяц. Неудобно. Армия. Строевым! «Мастерство не пропьешь» – как говорил товарищ Быков. Замечательно!

И вот. Ты уже жадно втягиваешь через плохо дышащую правую ноздрю, пораженную в далеком детстве морозным сибирским воздухом и, как следствие, – аденоидами, воздух, и утренняя свежесть наполняет твой, еще немного вялый как старый коричневый огурец организм, чистым, еще не уставшим, от отдохнувших за ночь машин, воздухом. Аденоиды. Слово-то, какое, с приставкой «ад». А я то и не знал, что есть такое явление в организме. Спать приходилось с открытым ртом, от этого, на первом этапе, слюна мирно сочилась на подушку, а на втором, просыпаешься от того, что язык прилипал к верхнему небу, т.к. во рту из-за циркуляции воздушных масс становилось сухо. Да что там сухо, сухо – это сухо сказано. Безжизненная пустыня Такламакан. Выносливые верблюды не протянули бы и суток в таких условиях. Мать привела меня за руку в белый кабинет. Мужчина, крепкий, в большом белом колпаке и с толстыми волосатыми пальцами, живо распорядился после беглого осмотра носовой полости посредством круглого зеркала с дыркой в центре, ловко закрепленное на лбу эскулапа: «Маша! Закапай раствор!», – прогремел ЛОР. Маша, медсестра, отвела меня в маленькую и тоже светлую комнату и, усадив на круглый металлический табурет, жестким, расчетливым движением что-то ловко капнула в ноздри. Захотелось чихнуть. «Сиди смирно», – сказала она и вышла. В носу щекотало. Взору моему, тем временем, предстали шкафы с прозрачными дверцами и всевозможным хоз. инвентарем: пинцеты, ланцеты, гигантские шприцы и прочая нержавеющая, леденящая детскую психику медицинская утварь. Фантазия тут же унесла меня и в голове развернулись сцены применения этих приспособлений: в меня впивались щипцы, скальпель безжалостно резал мою детскую плоть, шприцы вонзались своими стальными жалами под ногти, пилы пилили мои коленные и локтевые суставы, и все это без анестезии. По телу пробежал холодок. В глазах потемнело. От фантазий меня оторвал большой белый колпак: «Так, – сказал он, пристально осматривая мои ноздри, – согни большой палец». Я последовал. «Ага, четверочка», – сказал он, повернувшись к Маше, которая уже катила маленький металлический столик на колесиках, покрытый белой тканью. Оба в масках. Только глаза. Толстопальцый, откинув занавес со столика, суетливо загремел металлом. Колпак повернулся ко мне. В руке у него блеснула холодная, безкомпромиссная сталь: восьмиугольник из тонкой, крепкой проволоки на длинной ручке. «Открой рот», – скомандовал колпак. «Не надо», – тихо попросил я, неуверенно последовав указанию. Стремительно он проник в носоглотку сим инструментом и, прижав его где-внутри, сильно дернул на себя. Я вздрогнул. Он извлек инструмент. На нем бессильно свисала часть моего тела. Мясо. Так вот они какие! Аденоиды. Колпак небрежно бросил инструмент в маленькое корытце и быстро вышел, снимая на ходу повязку. Маша, дав мне в руке другое корытце, сухо сказала, глядя черным блеском врачьих глаз из-за марли: «Плюй!». Я последовал. Кровь. Не, ну ладно, кровь, тут-то хоть болевые ощущения минимизировали препаратами. Было, как говориться, с чем сравнивать. А то ведь вот, проходили в первом классе осмотр стоматолога. Так, там, две крупные женщины, посверлив мои молочные зубки, пошушукавшись, подошли ко мне и одна и говорит: «Открой-ка ротик пошире». Я открыл. «Ну, вроде все у тебя теперь хорошо, всё полечили». «Вот и хорошо», – думаю. А то не так-то уж это и приятно, когда у тебя во рту орудуют хоть и маленькой, но дрелью. «Молодец», – продолжали женщины, блуждая глазами во рту. «А ну-ка, еще пошире», – успокаивающе настаивали они. Пожалуйста, милые женщины, сколь угодно широко. Вдруг, одна из, ловким движением, проникла в область коренных зубов. Щипцы мелькнули у нее в одной руке, другой она зафиксировала мою нижнюю челюсть, перекрыв возможность закрыть ее. Её коллега, подлетев сзади кресла, на котором проводилсь экзекуция, блокировала мою голову и руки. Навалившись своими рыхлыми, терпкопахнущими женскими организмами, стоматологи блокировали и обездвижили меня. Я почувствовал, как моего коренного зуба коснулись щипцы, крепко обхватили его. Ужас объял меня. Что было силы, женщина совершила расшатывающее движение. Влево. Вправо. Иглой меня прошила боль. Хотел закричать. Собравшись в комок и показав гримасу удовольствия, она дернула щипцы на себя. В голову ударил молот, загудело. Женщины ослабили свои объятия. Я обмяк. Режущая боль пульсировала. Сердце бешено колотилось. Руки дрожали. Никакого намека на обезболивание и не было. А зачем? Ведь можно съэкономить, и сделав раствор, введя его в себя, за чашечкой чая, после тяжелой смены, приятно вспоминать крики первоклашек. С улыбкой, садистка выбросила часть меня в грязное ведро. Вот так вот уже с детства приходилось через кровь избавляться от ненужного. Палачи. «Положи ватку на зубик», – сказала сотрапша. Тебе бы, сука, эту ватку в жопу, и поглубже, поглубже. Скотина. Дыши глубже. Легкие начинают работать исправно, перерабатывая поступающий в них кислород в углекислый газ. Поэтому, наверное, ты – не растение.

Добравшись, и оперевшись руками об уже изрядно послужившую, старую потрескавшуюся раковину цвета несбывшейся детской мечты смотришь на свое отражение в зеркале. Мда, уж…

Проводишь рукой по овалу. Оттягиваешь веко. Показываешь язык. Необходима реанимация это красивого, некогда одухотворенного молодого, полного надежд молодого лица. Поворачиваешь кран, и на твои руки льется свежесть. Она касается твоих рук, а руки твоего лица. Холодная, зараза. Это бодрит. Она готовит тебя к наступающему дню как пионера к подвигу. Возможно, вот так же, Марат Казей, проснувшись морозным январским утром 1942 года, умылся, выпил стакан горячего чаю без сахара, взял запасенные с вечера три противотанковых гранаты, по трое обвязанные старой бечевкой. Надел висевшую, в углу вырытой промозглой осенью в скользкой суглинистой земле Брянского леса саперной лопаткой землянки, старую потрепанную дедовскую (Царство Ему небесное!) заплатанную фуфайку с выбивающейся местами ватой. И совершил подвиг, вошедший в анналы средней общеобразовательной школы СССР: подорвавшись вместе с утренними гранатами на ненавистных ему вражеских танках «Тигр». И вошел-таки в историю: красивый, молодой, дерзкий. Герой! Вот сколько воли и смелости может быть в одном хрупком пионерском организме. Ну, конечно, ж не 42 год. Да, и не землянка (Восславим Господа бога нашего!). Ванна – теплая. Зеркало – чистое. Лицо – три раза через левое плечо. По дереву, по дереву. Совсем другое дело. Красив сукин сын! Хорош! Обычный приступ утреннего мужского эгоизма. Лишь бы не было войны.

Спасибо тебе: стальной красавец смеситель! Из него проистекает то, чем ты сможешь утолить свою посленочную жажду, и тебе поможет в этом маленькая деревянная подруга из волшебной коробочки.

О, эта волшебная коробочка кудесников из Балабаново! Посредством которой человек становится немного счастливее. А сосуд уже полон. И что остается тебе? Соединить воедино несколько стихий, чтобы получить эликсир бодрости. Обычное для тебя волшебство. Волшебство.

Ты подходишь и привычным движением тянешь на себя уже знакомую тебе дверцу с потертой, когда-то благородно чуть позолоченной ручкой, за которой находится недостающий элемент твоего обычного ритуала. Черные его листья источают пьянящий аромат, помогая вспомнить приятные моменты, в которых он был главным участником. Его хвалили. Он нравился. Им восхищались. Быть может, он даже чувствовал в себе гордость, как и его хозяин. Жертвенный эгоизм.

Но как прекрасна эта жертва! Отдать себя всего для других, чтобы тобою насладились, выжали без остатка все что можно, а потом легким движением вернули тебя на землю, смешали с грязью, на ужин червям, сделав частью чернозема, из которого ты вышел и в который, по обычаю, вернешься, в сырую прямоугольную в 1.5 м. Глубину, чтобы отдать последнее, что у тебя есть и обрести вновь ту силу, которая тебе предначертана, и которая даст тебе новую жизнь.

О! Мой великий, черный байховый друг – чай.

Чай.

Тот, который читает вместе со мною книги, и помогает окунуться в самую их глубину, доставая жемчужины человеческой мысли. Каждый глоток, которого, несет внутрь тепло и покой, и растекается по телу приятной истомой пронизывающей каждую клеточку твоего естества и заставляет чувствовать жизнь полнее и шире. Вот он, этот момент: спичка с легким нажимом стремительно пробегает по боку короба и, зашипев от раздражения, взрывается столбом огня и сизым облачком дыма. Это ее спичечная душа отлетает прочь. Она умирает, она тоже отдается мне сполна и сгорает дотла. Такова ее судьба. Ее держит моя правая рука. Я могу держать в руках огонь, я чувствую себя факиром. Просьба не путать с факером, тем более с маза факером. Огненное представление. Феерия. Левая рука поворачивает затвор, и из глубины земли из самого ее сердца, по стальным сосудам-трубам, мощными насосами-сердцами, через компрессорные станции Он летит на встречу со мной и навстречу с ней. Ему не терпится вырваться из этих оков, и, обнявшись со своей подругой спичкой быстро и ярко умирать, отдавая себя без остатка этой безумной страсти, простая, казалось бы физика, а сколько эстетики.

Газ!

Самоотверженный голубой энергоноситель! Он играет своим синими языками, с шумом, требуя. Я выполняю.

Стальной. Блестящий. Красавец. Чайник. В его брюхе плещется уже вода. Холодная. Сырая, как погода в ноябре. Пока еще полуфабрикат. Он сдерживает ее, не дает вырваться. Он спокоен.

Я предаю его огню. Синим своим языком, облизывает упругую сталь, возбуждает. И начинается чудесный процесс превращения. Он начинает ворчать, предвещая начало кульминационного момента. Вода не может безучастно относится к фатальной игре огня. Это ее завораживает. Воду переполняют чувства, которые вложил в нее огонь. Она ищет выход своим эмоциям. Но чайник сдерживает ее порывы. И она в отчаянии начинает бурлить, клокотать, выплескивать накопившееся в ней желание и не в силах сдерживать натиск ненасытного огня. Высшая точка. Апогей. Экстатика! Чайник сходит на милость и дает финальный свисток.

Рука. Кран. Поворот. Огонь укрощен. Затих чайник. Успокоилась вода. Спокойствие, только спокойствие.

На арене появляется новое действующее лицо во всей своей красе с еврейской фамилией Заварочный. Такой гордый! Такой благородный! Белая фаянсовая кровь. Бледное лицо кухонной буржуазии.

Его нужно подготовить. И порция кипятка придаст ему чувств.

Теперь чай. Вода. Часы беспристрастно отсчитали необходимую паузу. Еще воды.

Утренние эксперименты в моей лаборатории в полном разгаре.

Вот ОН. Терпкий напиток. Готов.

Каждый сыграл свою роль на этой утренней сцене под чутким режиссерским руководством одного человека. Красота импровизации. Сыграли отменно. Один раз. И как! Ярко. Без остатка. Погибли ради искусства. Бросились в жерло страстей. Отдав всего себя. Смерть во благо. Спасибо за прекрасную игру. Фатальную утреннюю игру.

Вы сделали мое утро прекрасным. Единственным. Незабываемым. Все это было для Тебя.

Спасибо вам, мои маленькие кухонные друзья.

Всем спасибо.

Сцена номер 2. В ней Ты с удивлением узнаешь, что такое физика твердых тел

Действующие лица и исполнители:

 
Торт «Прага»;
Нож;
Блюдце;
Чашка чая;
Ложка чайная;
Кресло;
Книга;
Табакерка;
Папироска;
Зажигалка;
Пепельница.
 

Под ногами вертится дикое, но уже давно одомашненное когда-то и кем-то животное из семейства кошачьих. Без имени. Если погибнет, похороню как неизвестного солдата, но, как говорится, до кремлевской стены далеко, так, где-нибудь, под фруктовым деревом, на любезно предоставленном мне нашим щедрым государством участке в 0,06 га. Тебе часто приходилось хоронить домашних, иногда животных. Хочет тоже позавтракать пока живое. Жизнь – это голод. Жертвую краковской сочинского мясокомбината. Пусть. Тащу в летний коридор свое любимое кресло, в котором любил сидеть мой дед и с диоптрическими очками, после 150—200, сосредоточено смотрел черно-белый телевизор «Таурас 207», переключить который, не вставая с места, можно было, только если отдать команду горячо любимому внуку. Позже, когда ручка переключателя отвалилась, использовал плоскогубцы. Советские технологии. Чудо прибалтийских приборостроителей. Позже, когда оно чуть подизносилось, мы с отцом (больше конечно он), отремонтировали его: вспоров ему брюхо, и выпотрошив его истлевшее содержимое, заменили его новым. Папа, в процессе, ругался. Относя свое негодование то на кресло, то на меня, аргументировано утверждая, что ни я, ни оно не доставляют ему особого удовлетворения. Кресло – потому что оно ему не помогает, я – потому что помогаю, но не правильно. Ремонт проходил очень эмоционально. В эпитетах папа себя не сдерживал. Не те привычки. Эхо бригадирства. В ход шли довольно интересные, я бы даже сказал, смелые идиоматические комбинации из великого русского могучего. Лилось как песня. Но получилось красиво. Ведь песня нам строить и жить, как говорится. Справа от кресла я ставлю великолепной красоты авторскую работу неизвестного мастера – кухонную табуретку, с четырьмя откручивающимися против часовой стрелки ножками и ламинированным верхом. На нее водружаю любимый подарок любимой: пепельницу в виде хорошо загоревшей девушки с размером №3 и глубоко декольтированным легким верхним одеянием цвета листа молодого хрена, весьма изящно подчеркивающим значение глубины этой цифры. Выражение лица томное. Глаза полузакрыты. Рот полуоткрыт. Скорее всего, по причине производимого ею действия: в правой ее глиняной руке тлеющая папироска.

Зажигалка какого-то малоизвестного производителя из густонаселенной провинции на севере Китайской народной республики. Импортная. Трофейная, стало быть.

Из гулко работающего на высоких оборотах и исправно гоняющего по медным трубкам, уже не первый год фреон, холодильника «Свияга» на свет извлекается торт «Прага».

О! Этот торт! Торт-мечта. Нож мне, скорее нож, нужно резать! Я в роли хирурга, профессора Пирогова. Аккуратно раздвигаю мягкие ткани, и взору моему предстает сочные слоеные шоколадно ванильные внутренности пациента Кондитерского. 2 по 1\12 аккуратно ложатся в мое блюдце. Одного было бы мало. Спасибо – не мне! Спасибо – ножу! Блюдце занимает свое место на импровизированном столе рядом с мулаткой. Туда же книга. Туда же чашка с горячим ароматным черным крепким чаем, с однокоренной ложкой. Из второго отделения навесного шкафа, слева от прямоугольного кухонного стола, предназначенного для бакалейных товаров, типа рис, достается заранее приготовленная, уже початая, купленная по случаю пачка «Беломорканал». И, наконец, табакерка. «Хэшбанка», – как говорит сестра.

Можно начинать.

Обычно, очень хорошо – это осеннее утро октября. Но, в принципе, в каждом времени года в наших местах есть какая-то своя прелесть. Мне – осень, а кому-то – лето. Хотя летом тоже хорошо, только как-то по-своему, по-летнему.

В армии это называется форма одежды №4. Так, легкая куртка цвета хаки поверх основных аксессуаров.

Садясь в кресло, бери минутную паузу. Просто сиди. Просто смотри. Слушай. Мысли покидают голову. Чистота. Пустота. Такая редкая. Обычно, в нее лезет всякая всячина, отвлекает, заворачивает, закручивает, не дает сосредоточиться на красоте, а ведь она – есть! Да еще и какая. «Красота по-американски» кстати, хороший фильм, рекомендую настоятельно: при малейшей возможности не упустите удовольствие насладиться одновременной красотой и грустью простоты.

Пачка «Беломора» (штакетник) вскрывается интересным образом, если обращал внимание: отрывается только квадратик верхней части площадью в четыре папиросы, но не до конца, а делается некое подобие крышки из той же части уголка. Советское ноу-хау. Легким постукиванием пальца по донышку, на свет появляется папироса. Проводишь указательным и большим пальцами по всей ее длине, при этом слегка покручивая. Потом слегка разминаешь ее табачную голову, аккуратно, чтобы твердые части не порвали бумаги. Иногда, и даже чаще, встречается целые бревна, поленья, сучки и задоринки. Табачный лесосплав. «А из чего же вы «Беломор делаете, – спрашивают члены комиссии, – Так мы ж еще не подметали, – отвечают рабочие!». Я думаю, что папиросоделы не особо задумываются над фракцией табака, потому как вероятнее всего догадываются: для каких целей он приобретается, и кто отдает предпочтение данной торговой марке. Табак, тем временем, размят. Мощный выдох освобождает папиросу от неправильного содержимого. Как подзорная труба. Пустота. Такая редкая. В ней уже нет всякой всячины, которая отвлекает, заворачивает, затуманивает, не дает сосредоточиться на красоте, а ведь она – есть.

Элегантный мизинец с белым, ровно обрезанным маникюрными ножницами и обработанным пилочкой ногтем, изящно совершает загиб на конце твердого основания и делает пятку. Зубы впиваются в другой конец, в самый край. В самый-пресамый и, не выпуская, стягивается тонкая, как первый ледок на лужицах, папиросная бумага. Стягивается на столько, на сколько хочется: кто-то тянет практически до края пятки, а кто-то и до середины не дотягивает. Может там по состоянию здоровья или по морально-этическим соображениям, не знаю. Остановился на середине. Достаточно. Вполне достаточно. Хотя, кому-то и лето нравится больше чем осень.

Баночка. Под ее крышкой лежит настоящий табак. Дорогой табак. Правильный табак. Редкий табак. Ароматный табак. Хорошей фракции. «Помол номер ноль», – сказали бы соледобытчики стахановцы, вытирая пот с широкого лба рукавом серой спецовки, выбираясь из глубокого забоя, набежавшим на них корреспондентам газеты «Гудок». «Пять звезд», – сказали бы бутлегеры-дегустаторы, облизывая губы и слегка прищурив глаз, поигрывая на свету широким бокалом с темной жидкостью откинувшись в кожаное кресло, и, чуть помедлив, ставя оценку в дегустационную карту под вспышки, аккредитованной на выставке прессы. Долой крышку! Вот он! Благородный цвет. Ноздри жадно втягивают амбре. Хорошо. Папироска выравнивается и слегка подсушивается огоньком до легкого вафельного хруста, при необходимости. И ты начинаешь заполнять ее содержимое. В баночке – убывает, в папироске – пребывает, а в целом все остается в балансе. Сообщающиеся сосуды. Чистой воды физика. По физики, если честно признаться, у меня была тройка. Нетвердая. Ближе конечно к двойке. Жутко не понимал этот школьный предмет. Учительница была молодая выпускница Карачаевского государственного педагогического университета, Зурида Мухамедовна. На уроках было больше смешного, нежели поучительного. Но отличникам это не мешало. Каждому – свое. А теперь я занимаюсь другой физикой: физикой превращения твердых тел в газообразные посредством физико-химических реакций. По химии, было не лучше чем по физике. Николай Дмитриевич. Он был из той обычной школьной компании, куда входили, кроме него, еще физрук Юрий Викторович и трудовик (эти менялись чаще, чем физруки, поэтому имя не вспомню). Николай Дмитриевич любил рассказывать, как он, будучи студентом одного из многочисленных советских ВУЗов, проходил практику на Одесском заводе шампанских вин. Особенно живописно он повествовал об этом после небольшой паузы, которую брал, удаляясь за дверь с надписью «Лаборатория». Заманив туда одного из учеников, отсчитывая купюры, он в вежливой форме выражал просьбу о вояже в близлежащий магазинчик за бутылочкой. Ученик тихо кивал, пряча шуршащую сумму в карман школьных синих брюк, и с радостью покидал урок. Со временем рассказы Николя Дмитриевича становились все чаще, а паузы для визита в лабораторию все длиннее. Оно и понятно: какой интерес в рассказах о химических основаниях и солях калия группе подростков подверженных дикой гормональной атаке. «Какие к черту соли калия!» – думал Николай Дмитриевич выдыхая дымок в лабораторскую форточку и ставя мензурку в шкафчик.

Неспеша, используя обратную тягу, продолжаешь уменьшать объем содержимого баночки, до момента полного наполнения папиросы.

Дай папиросочку!

У Тебя брюки в полосочку!

П. П. Шариков

Слегка утрамбовываешь, постукивая о ноготь большого пальца. Немного оседает. Еще немного тяги в себя. Еще постучать. Еще осело. Достаточно? Достаточно плотно.

Конец папироски заворачивается конвертом и натягивается, параллельно его при этом покручивая и разминая пальцами придавая нужную твердость. Готово.

Говорят, что делать сигары – это целое искусство. Это как писать картину. Ваять. Маленький утренний шедевр. Заколоченная папироска. При одном только виде которой, чувствуешь уже легкое возбуждение от предвкушения вкушения запретного плода. Все готово к следующей сцене.