Czytaj książkę: «Черные розы для снайпера»
Рае Именитовой и Александру Бородыне в память о нашей первой встрече
Охотники делятся на любителей, профессионалов и Белых охотников. Белый охотник изучает повадки животных до степени полного взаимопонимания, а потом ловит животное очень осторожно, чтобы не причинить ему вреда. Он не видит смысла в убийстве и поедании мертвечины. Он не любит запаха крови, он ловит на продажу или на вывоз в те места, где таких животных истребили. Женщины охотятся лучше и удачней мужчин, но и они не могут сравниться с ребенком, потому что ребенок не понимает, в какой момент он становится охотником. Бог никогда не бывает Белым охотником.
Ангел Кумус, магистр. «Книга о женщинах, мужчинах, детях, животных и богах»
Часть I
Пять дней из жизни Евы Кургановой, или Смертельный парфюм плюс специфика психологического образа как залог успеха секретного агента
Среда
Мужчина на перекрестке у светофора открыл переднюю дверцу тупорылого джипа и кивнул, приглашая маленькую рыжую женщину, мокнущую под дождем у автобусной остановки. Женщина неуверенно оглянулась, подошла к машине и осмотрела мужчину. Мужчина ждал, барабаня пальцами по рулю. Женщина приоткрыла рот, облизала нижнюю губу и засосала ее, задумчиво потупив глаза.
– Садись, пока зеленый, – устало сказал мужчина.
– Я хочу сказать, я хочу предупредить… – голос у женщины неуверенный и тонкий. Словно у ребенка.
Мужчина удовлетворенно кивнул. Женщина-ребенок, как он и хотел.
– По дороге предупредишь.
И женщина села в машину.
Она ехала молча четыре минуты, а это был для нее почти рекорд.
– Предупреждай, – разрешил мужчина, оценив ее молчание.
– Я очень опасна, – пролепетала женщина.
– Я тоже, – кивнул мужчина.
– Вы не понимаете…
– Ты маленькая и очень сексуальная. Это я к тому, что всякий понимает опасность по-своему.
– А вы… Подвезите меня, пожалуйста, к метро.
– Я еду кушать, просто кушать, понимаешь? В хорошее и дорогое место.
– Я не хочу кушать, я хочу в метро.
– Сколько тебе лет? – Мужчина достал из открытого пакетика леденец, засунул его в рот и катал, постукивая о зубы.
– Двадцать, – честно ответила женщина.
Мужчина кивнул, достал изо рта леденец и протянул его женщине, напряженно глядя на дорогу. Леденец светился – влажный и прозрачный продолговатый кристалл, зажатый тремя пальцами. Женщина взяла леденец.
– Мне столько не дают, я недоразвитая. – Она высунула длинный язык и кончиком чуть коснулась леденца на ладони. – Высадите меня у метро, а то у вас будут страшные неприятности.
– Например?
– Ну… В прошлый четверг меня подвозил один мужчина. Так неудачно получилось. Гаишник ему приказал остановиться, он стал тормозить, прошиб ограждение, и труба от этого ограждения прошла сквозь машину. Сзади у окна стояла клетка с канарейкой. Эта труба пробила переднее стекло, потом заднее, разбила клетку, и канарейка улетела.
Мужчина достал пищащий телефон, внимательно оглядел женщину, поднес трубку к уху. Он стал говорить, а женщина продолжала, жестикулируя, описывать медленный полет канарейки. Договорив, мужчина убрал трубку, затормозил, а когда машина остановилась, закрыл своей ладонью ей рот. Другую ладонь он положил на острую коленку, гладил эту коленку, что-то обдумывая, потом кивнул, словно решившись, и завел мотор.
– Мой сосед по лестничной клетке поехал со мной в лифте, – женщина никак не отреагировала на его поглаживания, – он рассказывал смешной анекдот. Про гомосексуалиста, которого уговорили прийти в церковь на службу, знаете? Лифт застрял между пятым и шестым этажами, свет погас, мы нажимали на все кнопки, потом кричали и стучали, потом пели песни, а когда лифт наконец тронулся и свет зажегся, оказалось, что сосед умер. Сидит на полу синий такой, глаза выпучены.
– Сердечный приступ? – попробовал угадать мужчина.
– Нет. Подавился жвачкой. Когда лифт дернулся, он пел песню, ну и… Я и не заметила ничего. Мы приехали, вон метро.
– Я все-таки думаю, что ты хочешь со мной покушать.
– Я один раз была в ресторане с двоюродным братом, он захлебнулся в унитазе. Нам было по пятнадцать. Мы выпили, его стало тошнить, он пошел в туалет, ну и… Потерял сознание, упал головой в унитаз.
Мужчина остановил машину. Он достал пачку сигарет и зажигалку. Напряженно всматриваясь в вечерние огни, словно решая трудную задачку, он прихватил зубами сигарету и устраивал поудобней в большой пухлой ладони золотое тельце зажигалки. Он вспомнил, где у него лежит рулончик лейкопластыря, и удовлетворенно кивнул. Ничего не поделаешь, женщина очень хороша и в его вкусе – маленькая и хрупкая. Нет в мире совершенства. Придется просто залепить ей рот. Закурив, он собрался двинуться с места, но от сильного удара сзади в бампер машины дернулся и выронил сигарету. Она упала, прожигая дымящуюся дырочку на брюках. В ложбинке между ногой и складкой опустившегося живота. Чертыхаясь, он бил себя по ноге, отстегивая ремень безопасности, и только собрался выйти из машины и выяснить отношения, как сильный удар повторился. Мужчина упал на руль лицом и выбил передние верхние зубы.
Женщина отстегнула свой ремень, открыла дверцу и вышла из машины. Она осмотрела улицу, влепившиеся сзади в джип старенькие «Жигули» и выпученные от страха глаза водителя, потом влепившийся в «Жигули» «Мерседес», его водителя, с тупым недоумением осматривающего передок своей машины. Из джипа вышел подвозивший ее мужчина, рот его был окровавлен, женщина неуверенно помахала ему рукой и чуть-чуть улыбнулась. С ладони упал желтый леденец. Подоспевший милиционер поинтересовался ее именем. Женщина сказала, что ее зовут Фаина и она совершенно ничего не видела. Она ушла на огонек метро не оглядываясь. На Москву куполом налегло темное ночное небо. Часы в метро показывали двадцать три тридцать.
Двадцать три сорок. Ева Николаевна проходит последний инструктаж. Она любовно поглаживает ствол великолепной винтовки с оптическим прицелом и повторяет, кивая головой, за начальником спецгруппы. Начальник от переутомления заикается и смотрит на женщину воспаленными глазами.
– В случае отсутствия освещения в окнах включить прибор ночного видения.
– Включить прибор ночного…
– Вы подчиняетесь непосредственно мне, вопросов не задавать.
– Вопросов не задавать. – Ева не смотрит на офицера, она почувствовала его напряжение и недовольство, как только вошла в комнату. Вероятно, его не предупредили, что снайпер – женщина.
– Устроиться на крыше и выбрать хороший прицел.
– Устроиться на крыше…
– В течение сорока минут отслеживать террориста. В случае неудачи в ноль тридцать ровно спуститься сюда и получить дальнейшие указания по проведению операции «Освобождение заложника».
– Чтобы спуститься сюда в ноль тридцать ровно, я должна уйти с крыши в ноль двадцать четыре.
– Это вопрос? – повышает голос старший офицер.
– Никак нет, товарищ майор.
– Действуйте!
Ева бежит по лестнице шесть пролетов, двумя руками прижимая к себе винтовку. За ней едва поспевает розовощекий лейтенант.
– Это он только когда нервничает такой… грубый, – лейтенант запыхался. – Он знаешь какой! Он, ну… – лейтенант отстал на три пролета, и Ева так и не узнала, какой хороший у него начальник.
На крыше ее ждут. Пробежками, пригнувшись, проводят к месту. Ева становится на колени, все еще прижимая к себе винтовку, и смотрит на освещенные окна «сталинского» дома напротив. Шестнадцатый этаж. Два окна. Сквозь занавески в одной комнате просматривается красное пятно абажура. Рядом с Евой сдерживают дыхание спецназовцы. Ева кладет винтовку и медленно ложится на живот. Двое огромных мужиков тут же укладываются рядом с двух сторон.
– Тут видишь какое дело, – шепчет один, Ева отворачивается от запаха табака, – заложник наш, похоже, на последнем издыхании. У нас надежда, что он лежит связанный в уголке…
– Ты чего шепчешь? – спрашивает Ева.
– Что?
– Не шепчи, – она пристраивает приклад поудобнее к плечу. – Он тебя не слышит. Мне доложили обстановку.
– Главное, этот гад шторки не открывает ни днем, ни ночью! Придется стрелять по пятну сквозь занавеску. Если не убьешь сразу, сама понимаешь…
– Я понимаю, – говорит Ева, поймав оптическим прицелом тонкую щелочку между занавесками. Она видит фактуру тяжелой портьерной ткани, выпуклый рисунок на ней и просветы тусклого абажурного света там, где портьеры чуть-чуть расходятся.
Второй спецназовец спокоен, лежит на боку, подперев голову рукой, и грызет спичку, разглядывая Еву. Ева раздувает ноздри, вдыхая запах хорошего одеколона и мокрой одежды. Она слышит, как дыхание мужчины учащается.
– Внимание… – треск в рации и напряженный голос майора. – В квартире замечено передвижение.
Ева всматривается почти не дыша. Тонкая полоска занавесок раздвигается, Ева ловит оптическим прицелом голову объекта и вдруг вздрагивает: в разрезе маски-шапочки, закрывающей лицо, на нее смотрят раскосые черные глаза.
– Женщина, – шепчет Ева. – Террорист – женщина! – Указательный палец осторожно и почти ласково поглаживает спусковой крючок. – Черт!
Черный силуэт в окне медленно опускается вниз и пропадает.
Ева моргает, судорожно сжимая веки, и сгоняет по виску вниз каплю пота. Над подоконником, в прорези чуть раздвинутых занавесок, поднимается голова в черной шапочке, пальцы в перчатке раздвигают занавеску пошире, в прицел не видно раскосых глаз – только затянутый трикотажем лоб, а рука кладет на подоконник гранату.
– Ну же! – почти кричит дублер Евы, он не лежит, он стоит на одном колене и смотрит через свой прицел в то же окно, у него приказ – стрелять только вторым. – Ну!.. Твою…
Ева нажимает на спуск. Голова в окне исчезает. Сквозь увеличитель прицела ребристый бок гранаты на подоконнике близок и почти осязаем – темно-серый, панцирно-черепаший.
– Точно в лоб! – говорит, не отрываясь от своей винтовки, дублер.
– Если это был лоб, – вздыхает Ева.
С крыши дома напротив по веревкам спускаются черные фигурки с автоматами, слышен звон вышибаемого стекла, вот первый акробат становится на подоконник и машет рукой, занавески раздвигают.
– Порядок! – Мужчины встают. Ева отводит руку одного из них и сама несет винтовку вниз. За ней спускаются молча – шесть человек из группы на крыше очень устали за два дня постоянного напряжения. Дверь квартиры на двенадцатом этаже открыта, на Еву вылетает майор с выпученными глазами.
– Отдай оружие! За мной, на место!
Что-то случилось. Спрятанная взрывчатка, заминированный заложник, бронированный лоб террориста – больше ничего в голову Еве не приходит.
Они пробегают по мокрому двору. Темно.
В подъезде шестнадцатиэтажки в угол с кадками и стойками с цветочными горшками забилась перепуганная консьержка. Застывшими истуканами стоят у дверей два крепыша в пятнистой форме. Майор, запыхавшись, жмет кнопку лифта. Ева, ничего не говоря, перескакивает через ступеньки. На задании она не ездит в лифтах. Пока мелькают серыми ребрами цементные клавиши, Ева старается правильно дышать и ни о чем не думать.
Дверь в квартиру на шестнадцатом этаже открыта. Мужчины, столпившись, стоят у распростертого под окном на полу тела. Довольно упитанная женщина в ярком халате, мягких домашних тапочках, на каждом по два выпученных глаза – тапочки носами изображают морды каких-то животных, самая нелепая деталь ее одежды – черная трикотажная шапка-маска с прорезями для глаз и рта. Майор делает жест рукой, как будто предлагает сдернуть очки. С женщины на полу снимают шапочку. Ева, прищурившись, осматривает посиневшее лицо с выпученными глазами, растекшуюся косметику на скулах и аккуратную дырочку ровно посередине лба.
– Дерьмо, – говорит она, закрывает лицо руками и оседает на пол, привалившись спиной к стене.
– Я не понял, а где заложник? – Удивленный спецназовец снимает с головы шлем. Он спускался с крыши и разбивал окно. Ева убирает руки от лица и вскакивает на ноги.
Она пробегает по комнатам, распахивает двери в ванную и туалет, в кухне от отлетевшей двери содрогнулся высокий шкаф-пенал, и на пол упал, разлетаясь осколками, глиняный горшок.
– Так ведь это самое, – не отстает от нее лейтенант, – осмотрели уже все, ничего не понимаем!
– Она ушла, – Ева подходит к майору. – Разрешите доложить, она ушла!
– Кто – она? Заложница?
– Нет. Террористка. А заложница – вот она. В халате и тапочках.
– Вы убили заложницу? – спрашивает майор шепотом.
– Я так не думаю. Я могла попасть ей в лоб, но удушить ее выстрелом – это навряд ли. Она где-то рядом. Она находилась в квартире, ведь выйти было невозможно, пока не разбили окно и не вышибли дверь. Потом вы сняли людей, она была здесь и ушла.
– Молчать! – это тоже шепотом. – Почему вы стреляли в эту женщину?
Ева не отвечает, проходит в комнату и опускается перед мертвой женщиной на колени. Она нюхает ее рот.
– Ничего не трогать! – перед ней предупредительно выставляют ногу в огромном ботинке со шнуровкой.
– Тело трогали? – Ева не смотрит на хозяина ботинка.
– Ничего не трогали и тебе нельзя. Ты попала в заложницу. Уж расследование как минимум назначат. Так что не крутись здесь.
Ева заглядывает в прорезь халата и встает.
– Разрешите доложить, – она вытянулась перед майором. – Когда я в нее стреляла, заложница была мертва. На мертвую женщину надели маску и приподняли ее над подоконником. После выстрела террористка, если она была одна, дождалась, когда все бросятся в квартиру спасать заложницу, и в суматохе ускользнула.
– Как тебя зовут? – Майор тер глаза. – Е – это Елена?
– Ева Николаевна Курганова.
– Значит, Ева. Перечисли признаки, по которым ты решила, что стреляла в мертвую заложницу.
– Отсутствие крови, синюшный цвет лица, запах кожи и губ, а также запах экскрементов и пятна на внутренней поверхности ног умершей.
Майор трясет головой, подходит к лежащей женщине, наклоняется и рассматривает раскинутые полные ноги.
– И что же эти пятна и запах экскрементов подтверждают?.. – Он подыскивает слова, потом оглядывается, ему приносят стул. Майор тяжело садится и с удивлением смотрит снизу на стоящую перед ним Еву.
– Когда женщина умерла, у нее произошло расслабление кишечника. Те, кто был с ней в квартире, вытерли заложницу как смогли. В ванной лежат грязные простыни. Уже тогда они хотели как-то использовать мертвое тело, чтобы уйти из квартиры. Узнай вы, что заложница мертва, вы бы сразу пошли на штурм.
– Подожди, почему «они»? По всем данным, террорист был один.
– Это была женщина. Я видела ее глаза в прицеле, это женщина или очень молоденький паренек. А мертвая женщина весьма в теле. Такую трудно переносить, приподнимать. Но вы правы. Вдвоем уйти трудно. Она была одна, она сильная, и она ушла при ваших людях.
Майор вскакивает, оглядывается, словно только что заметил суету – принесли носилки, фотограф убирает аппаратуру, доктор кричит на служивых, в кухне звенят посудой – обыск и тщетная надежда найти хоть какие-нибудь отпечатки.
– Ушла, значит, – говорит майор в раздумье. – За дверью – мои люди, с крыши на веревках – в окно – мои люди. Покажи, каким образом она ушла!
Ева вздыхает и смотрит на часы.
– Есть показать, – она идет в соседнюю комнату, осматривает кровать и шкаф, маленький столик и старинное трюмо. На трюмо – выставка коробочек и пузырьков. – Окно открыто! – Ева оборачивается к двери и видит, что с майором вошли за ней в комнату еще трое и смотрят, застыв лицами, словно в ожидании фокуса. Ева высовывается в окно. – Ладно, ухожу.
Она влезает на подоконник, и мужчины задерживают дыхание, потому что Ева делает все медленно, движения ее плавные и осторожные – черная ящерица с панцирем бронежилета.
– Время засекли? – Женщина оглядывается, ставя ногу на выступ снаружи, трое мужчин дергаются и одновременно смотрят на часы. Ева делает один шаг по выступу на стене, влипая в кирпичную кладку. Этого шага ей хватает, чтобы дотянуться до веревки, по ней спускались с крыши спецназовцы. – Я ушла.
Отталкиваясь ногами от стены, Ева поднимается на крышу. Луна бледным отекшим лицом проглядывает сквозь быстро плывущие облака. Ева пробегает по крыше, выхватывая взглядом свежие окурки, – здесь, наверное, ребята ждали сигнала спускаться, тускло светится горлышко пустой бутылки от пепси. Короткоствольный автомат лежал за выступом воздуховода, в голубиной пачкотне, ничем не прикрытый, одинокий и даже какой-то беззащитный.
– Эй! – Неугомонный лейтенант по приказу командира взобрался за ней по веревке на крышу и кричал издалека. – Нашла чего? Ты смотри поосторожней, не трогай! – Он подбежал, увидел оружие и восхищенно присвистнул. – А то в прошлом месяце в подвале милиционер поднял найденный автомат, его в клочья разнесло. Заминировали. И куда ты, допустим, отсюда денешься потом?
– Можно спуститься на металлическом захвате по проводу вон на ту крышу внизу. А можно по пожарной лестнице до ближайшего окна в другом подъезде. А может, она сидит рядом. Подладилась под луну и спрятала свою тень.
Лейтенант расстегнул кобуру и огляделся.
– Навряд ли. Сбежала небось. Чего ей сидеть здесь?
– Что она потребовала, когда захватила заложницу?
– Да мы, пока ты не сказала с крыши, что это женщина, и не знали – она вообще или он! А насчет требований… Это очень закрытая информация. – Лейтенант важно кивнул, нахмурив брови, Ева поняла, что он ничего не знает. Она почувствовала, что устала, но нашла пожарную лестницу, опробовала ногой тонкую металлическую перекладину-ступеньку и стала спускаться. На уровне двенадцатого этажа в летнюю мокрую ночь было распахнуто окно, Ева шагнула на карниз, держась одной рукой за лестницу, и почти свалилась на целующуюся на подоконнике парочку.
Ее ждали на улице. Человек пять тихо переговаривались и курили. Ева подошла к самому высокому.
– Пожарная лестница. На двенадцатом этаже открыто окно в подъезде. Следов никаких. – Ева показала рукой вверх.
– И у нас с отпечатками ничего. А вот автомат с крыши пахнет духами, так что наш майор тебя жутко зауважал! Может, понюхаешь и по запаху определишь возраст и сексуальную ориентацию? – Ева не видела лица говорившего, в темном дворе света не было, только фары служебных машин разрезали ночь, выхватывая кое-где тяжелую мокрую зелень кустов сирени, да светились одинокие окна. Пробегали служивые, снимая оцепление.
– Не хохми, все это очень грустно. – Еве не хотелось ругаться.
– И почему это грустно? Это же конкретно – улика!
– Это не улика. Это говорит о том, что работал не профессионал. Вот и найди теперь террориста-любителя, хохмач.
– Да ладно! От тебя тоже пахнет, скажешь, нет?! А нам столько наговорили! Уж похлеще тебя, наверное, профессионала не найти! Ты же полезла на крышу стрелять при полной раскраске на лице и с «Шанелью» какой-нибудь! Баба – она и есть баба!
Ева отвела голову в сторону и посмотрела в осветившееся слабым светом лицо перед ней. В возрасте и челюсти стискивает, значит – злится.
– Да меня с праздника выдернули. Из-за стола почти.
Мужчина перед ней затоптал окурок и сплюнул.
– Подвезти? – спросил он уже другим тоном.
– Нет, спасибо. Я отчитаюсь и еще успею в метро. Мне на метро удобней. А духи у меня «Юсико», а не «какая-нибудь Шанель». И знаешь что, я, пожалуй, понюхаю этот автомат. Прощай! – Ева стаскивает бронежилет и идет к подъезду.
– Столкнемся!
В ноль часов сорок семь минут Ева вбежала на станцию «Октябрьская»-кольцевая. Она любила ночные станции метро – тишина и перспектива длинных пустых проходов, ощущение параллельности пространства, как в детстве, когда первый раз читаешь Стругацких. Подъехавшая электричка была почти пуста. Вереница освещенных вагонов с застывшими кое-где фигурками одиноких пассажиров. В вагоне, куда зашла Ева, сидели две женщины. В разных углах, одинаково закинув ногу на ногу и отвернувшись в разные стороны, словно и одна и другая напряженно высматривали кого-то в соседних вагонах. Ева села, расслабила спину и глубоко-глубоко вздохнула. Она закрыла глаза и попробовала представить себя на месте террористки, захватившей в квартире на шестнадцатом этаже пожилую женщину, явно сердечницу, в халате и мягких тапочках. Допустим, женщина умирает от сердечного приступа, террористке деваться некуда. В дверь не выйти. Пожалуй, то, что она проделала, было оптимальным.
Двери открылись, в вагон вошли трое мужчин. Они нарочито громко два раза пересчитали количество женщин в вагоне и сказали, что им как раз столько и надо. Ева посмотрела внимательно в лицо того, который подошел к ней. Совсем молоденький, щетина на щеках пушистая, а взгляд наглый, глаза почти черные от расширенных зрачков. Двое других разошлись в разные концы вагона и громкими возгласами обсуждали «своих куколок».
– Мужики, у меня совсем цыпка, небось еще в школу ходит!
Ева повернулась на голос и посмотрела на «цыпку». Черт, действительно, совсем девочка сидит, рыжая, глаза в пол-лица и испугана до оцепенения.
– А у меня фотомодель! – крикнул другой.
С другого конца вагона на Еву спокойно посмотрели чуть раскосые глаза. Женщина была хороша, с длинными ногами и большими узкими ладонями, – она обхватила коленку пальцами в кольцах, черные прямые волосы гладким шелком лежали на плечах и груди. Ева вздохнула, хоть эта спокойна!
– Не, вы тока гляньте на мою! – закричал стоящий рядом с Евой пушистенький молодец. – Это вообще! Это, я вам скажу!
Ева внимательно осмотрела двух других мужчин. Один в возрасте и изрядно пьян. Он, пошатываясь, стоял возле девочки. Другой, коротконогий и какой-то хищный, быстро бегал глазками и не вынимал правую руку из кармана.
Электричка остановилась. Двери открылись.
– Сидеть! – крикнул пьяный девочке, которая судорожно дернулась, пытаясь убежать.
В вагон зашел мужчина, но Ева с первого взгляда поняла, что помощи от него не будет. Он огляделся, неуверенно улыбнулся на громкий мат, которым пожилой одаривал девочку, отвернулся лицом к двери и, вероятно, молил бога, чтобы быстрей открылась дверь и он успел выскочить.
– Не трогайте меня, – плаксиво и громко заверещала девочка. – Не надо, вам будет очень плохо, понимаете!
Ева посмотрела в другой конец. Коротконогий небольшим ножичком разрезал на красавице с длинными волосами блузку, медленно двигая его снизу вверх. Женщина смотрела перед собой с таким спокойствием, что Ева заподозрила у нее слабоумие.
– Вы не понимаете, в седьмом классе ко мне пристал один мужик возле подъезда, это было ужасно! – Рыженькая кричала странно, как будто играла сценку. – Не надо меня трогать! С балкона со второго этажа на него упал огромный горшок с кактусами! Он стал убегать с окровавленным лицом… Убери руки, кретин, ты умрешь, это точно! Его переехала машина, он ее как-то не заметил, потому что выковыривал из своей морды колючки! Пополам! Ну все!
Она завизжала, упала на спину и стала болтать в воздухе ногами, пожилому пришлось упасть на эти ноги, он заполз на нее и ударил кулаком в лицо.
Ева подняла голову и посмотрела в глаза стоящего напротив нее мужчины.
– И не думай! – покачал он головой, и в его ладони из невидимой ручки, щелкнув, выскочило короткое широкое лезвие. – Порежу твою фейсу красивую на ленточки.
Электричка стала тормозить перед станцией, Ева подгадала, когда крупное тело перед ней качнется, стараясь удержаться на ногах, подпрыгнула, схватившись руками за поручень вверху, а ноги закинула на плечи вытаращившего глаза мужчины. Она с силой сжала бедрами его голову и ударила пятками в поясницу. Мужчина прогнулся назад, они стали падать, Ева удачно приземлилась коленками на сиденье напротив, встала на ноги и резким ударом обеих ладоней по ушам прекратила его вопли. Она отошла от обмякшего тела. Из вагона в панике убегала вошедшая туда на остановке парочка. Пока Ева раздумывала, в какую сторону ей пойти, «фотомодель» коленкой ударила между ног мужчину, разрезающего на ней одежду, медленно и даже лениво завела его руку с ножичком назад, обхватила своей ногой в туфле на шпильке его ноги и опрокинула мычащего мужика на пол. Постояла задумчиво и вдруг резко и сильно подпрыгнула вверх – взметнулись крылом блестящие волосы. Она с хрустом приземлилась на его грудь, и ей пришлось приложить усилия, чтобы вытащить тонкие металлические каблуки. Мужчина страшно закричал, у Евы пробежал по спине холодок. Рыжая в другом углу что-то рассказывала, визгливо и безостановочно. Ударивший ее мужчина встал и, дергаясь побледневшим лицом, достал пистолет.
– Вы что, девчонки… Я же пошутил! – Он быстрым взглядом прикинул расстояние до двери.
Ева, по-обезьяньи подтягиваясь руками на поручнях, в два перехвата оказалась рядом с ним, глядя в черное дуло в трясущейся руке. Газовый. Она висела пару секунд, примериваясь, как безопасней для себя ударить ногой в лицо, и тут прогремел выстрел. Рыжая завизжала и закрыла голову руками, Ева удивленно смотрела на падающего перед ней мужчину. Она спрыгнула на пол, наклонилась, отбросив ногой его пистолет, и внимательно рассмотрела красное пятно на голубой рубашке чуть пониже плеча. Медленно обернулась. «Фотомодель» застегивала маленькую сумочку.
– Переделан в боевой, – она кивнула на пистолет на полу. Ева удивилась ее голосу – низкому и густому, еще раз внимательно посмотрела на пистолет на полу.
Эта странная невозмутимая женщина с дальнего расстояния определила, что газовый пистолет переделан в боевой.
– А у тебя? – На Еву нашло какое-то оцепенение.
– А что у меня? – Женщина смотрела насмешливо, кривя в улыбке ярко-вишневый рот. Ева разглядела на ее лице россыпь веснушек, крошечный вздернутый нос и шикарные скулы. Блузка, разрезанная до пояса, маленькие, удивительно круглые груди с темными выступами сосков.
– У тебя есть разрешение на ношение оружия? – Ева не могла отвести глаз от черных зрачков.
– Какого оружия? – Глаза округлились.
– Еще был пэтэушник, он жил напротив, мерзкий прыщавый гад, все время приставал, поджидал меня возле дома! – Рыжая подтянула к себе ноги, обхватила их руками и говорила безостановочно. – За ним погналась собака, он упал возле трамвайного пути, его голова ударилась об рельсу! Она раскололась, я вам точно говорю!
– Полина! – Женщина протянула длинную узкую ладонь.
Ева удивленно взяла ее в свою, и они сжали руки так сильно, как только обе смогли вытерпеть.
– Ева. А ты хороша! – Ева потрясла занывшей рукой.
– Ты тоже ничего. Заткни ее, а мне здесь выходить.
Ева, не двигаясь, смотрела в спину уходящей женщине.
– Знаешь, какого цвета мозги? – не унималась женщина в углу, икая, крича и плача одновременно.
– Знаю, успокойся.
– А вот и нет! У мозгов нет цвета!
– Если ты не заткнешься, придется тебя ударить. – Ева подошла к ней и увидела, что это не девочка. Это маленькая женщина с распухшим мокрым лицом, на котором заплывал один глаз.
– Умная, да? Ми…милицию вызвали? Они умерли? Я предупреждала!
Ева села рядом с ней, проклиная все на свете. Она совсем забыла про милицию. Праздник пропал.
В час двадцать ночи Климентию Фаберу была оказана срочная стоматологическая помощь, кровотечение остановили, под верхнюю губу была заправлена эластичная пластинка, холодившая десну. Это стоило ему почти сотню долларов, Фабер страшно удивился, что зубы нельзя сделать сразу же, предлагал любые деньги, но врач мягко и настойчиво, с упорством заевшей пластинки, объяснял, какого именно цвета должны быть выделения из ротовой полости – слюна то есть, – чтобы проводить любого рода протезирование. Наличие красного и розового цвета эту процедуру исключало полностью.
В вестибюле Фабер внимательно осмотрел себя в зеркале. Верхняя губа опухла и не закрывалась, под ней молочно-белым цветом светилась пластиковая пластинка, закрепленная на боковых резцах.
– Ерьмо хобасье, – медленно произнес Фабер, потренировался еще, слово «дерьмо» с третьего раза стало получаться, но прилагательное не давалось.
Опустившись в некотором оцепенении в мягкое кресло, Фабер окончательно понял, что завтрашняя встреча невозможна, что поесть ему сегодня тоже не удастся, что ночь пропала, что никогда еще он не желал так сильно убить кого-либо, как сейчас эту…
Климентий Фабер, мужчина в расцвете сил, весьма в теле, уверенный в себе, не потерявший к сорока шести годам густую волнистую шевелюру, ухоженный и немногословный любитель женщин определенного сорта, решил просто напиться как следует, отменить на завтра все встречи, не искать проклятую шлюшку, чтобы удавить ее на месте, а проваляться в постели, дать возможность своей слюне обрести нормальный цвет, и это мудрое решение говорило о том, что, ко всем прочим достоинствам, Климентий был оптимистом и умницей.
Всего лишь через тридцать пять минут после ее сообщения машинистам по селектору отделение милиции станции «Баррикадная» Московского метрополитена предстало перед разъяренной Евой Николаевной в полном составе: две стройные свеженькие девушки – младшие лейтенанты и явно нетрезвый пожилой капитан.
Ева сидела рядом с рыжеволосой, прижав ее к себе и закрыв ей рот рукой.
– Ранена? – поинтересовался капитан, показав на женщину.
– Спит. – Ева старалась успокоиться.
– А это зачем? – Капитан с размаху залепил себе рот рукой и вытаращил глаза, покачнувшись.
– У нее была истерика, она говорила безостановочно, я заткнула ей рот, она сразу успокоилась и заснула.
– Та-а-ак. А эти?
– Двое ранены, один перепуган.
– Сейчас. Сейчас мы составим с вами рапорт. Да! Ее придется разбудить. Вы видели, кто это сделал?
Девушки прошли по вагону, достали рации.
У Евы вдруг мелькнула безумная мысль, что неплохо бы ей вдруг потерять память и сказать, что они с рыжей вошли в вагон, когда все это здесь уже лежало.
– Запишем данные. Данные. Ваше имя, пожалуйста!
Рыжая пошевелилась, отодрала руку Евы от своего рта, распахнула глаза и сообщила:
– Филомена. Филомена Талисманова. Я их предупреждала, я им сразу сказала, что если только меня тронут!.. Я думаю, они не выживут.
– Гражданочка, вы это… Вы присутствовали?
Одна из девушек отрапортовала, что «Скорая» и отдел по разбойным нападениям предупреждены, капитан тер ладонью щеку, стараясь вникнуть в то, что говорила Филомена, в особенно трудных для объяснения местах она вскакивала и показывала наглядно, как все было. Наименее пострадавший бандит пришел в себя, открыл глаза и смотрел в оцепенении на рыжую женщину, повисшую одной рукой на поручне и болтающую ногами, при этом она изображала пострадавшим лицом то ужас, то удивление и беспрерывно говорила.
Ева сидела молча, ее словно укачало, она не могла отвести глаз от дергающейся перед ней Филомены. Четверо бравых и веселых мужиков в форме вошли в вагон, осмотрелись и убрали оружие. Капитан встал и отрапортовал:
– Разбойное нападение с применением оружия. Двое раненых, один описавшийся от страха, одна нападавшая и одна ненормальная.
