Czytaj książkę: «Девочка, ты где? НЕдетские рассказы – 2. Стихи», strona 2
«Кружевным рисунком на асфальте…»
Кружевным рисунком на асфальте
Солнышко очнулось ото сна…
Дни считаю, загибая пальцы,
Ведь уже не лето, не весна —
Тёплая, улыбчивая осень…
И шепчу: «Не уходи, постой…» —
В ласковую шёлковую просинь
В зелени акации густой.
Получилось!
Осень… Тонкой паутинкой
Бабье лето пролетит…
Померещилась картинка:
Чья-то девочка сидит…
Издалёка… ближе… чётче…
Будто было то вчера:
Пишет палочки, крючочки
Тонким почерком в тетрадь.
Тишина… И вдруг – вскочила!
И – бегом! Бегом сказать:
– Получилось!
Научила
Внучку бабушка писать.
Наука Созидания
Скажите: сколько раз Вы плакали,
корпя над каверзным заданием?
Смешные детские каракули,
они – основа мироздания.
Скажите мне – вот Вы! – что было бы?
Когда б Вы не постигли главного:
и золотую рыбку выловить,
и отпустить – её же – в плаванье
в слезах, соплях, чернилах кляксами
над горе-опусами рваными —
счастливая (хоть и несчастная
порой) Наука Созидания.
Ужас
Галину Сергеевну нельзя назвать писаной красавицей.
Катя в свои шесть лет (на самом деле неполные семь, но всё равно – рано пошла в школу), прекрасно это понимает.
Нет, она не очень красивая и не очень молодая уже, их первая учительница. Так Катя считает. Но… но до чего же она хорошая – их Галина Сергеевна! Добрая! Милая! Как не любить такую?
И Катя готова любить её – всей душой, всем сердцем! Да она – уже, уже её любит! Как же можно?! – свою учительницу! – первую! – единственную, неповторимую и ненаглядную! – не любить. Да Катя её – боготворит!
И она будет помнить и любить её всегда-всегда, всю жизнь, несмотря даже на то, что во втором классе к ним придёт Ольга Ивановна, а Галину Сергеевну Катя больше никогда – никогда-никогда в жизни! – не увидит… Но и Ольгу Ивановну она тоже будет любить – и тоже всей душой и всем сердцем… беззаветно!
А затем, в третьем, придёт Татьяна Витальевна, и её Катя тоже будет не то что любить – обожать! Просто так, ни за что! А также и за то, что однажды Татьяна Витальевна посреди урока бросит весь их класс и бегом отнесёт её, Катю, на руках в кабинет учителя труда, и там трудовик кусачками (!) перекусит и снимет с Катиного опухшего и побагровевшего безымянного пальца маленькое стальное колечко от занавески…
«Вот, полюбуйтесь, обручилась!» – скажет Татьяна Витальевна этому пожилому и жилистому очкастому дядьке в синем войлочном берете и в синем же сатиновом халате – трудовику, которого Катя почему-то побаивается… Скажет и улыбнётся… Отчего трудовик тоже улыбнётся, тут же перестав быть страшным, и окажется, что он тоже, как и Татьяна Витальевна, добрый, только виду не подаёт.
А потом, через много-много лет, Катя даже забудет, с кем это она тогда, в третьем классе, «обручилась»… Кажется, с Венькой Саниным… У них и дни рождения друг за другом, и он был в Катю влюблён, и всё смотрел, смотрел на неё со своей первой парты… так что Катю это стало даже уже немножечко раздражать, а потом стало раздражать очень, и она даже пожалела уже, что с ним обручилась.
У Кати сохранятся все фотографии их «Б» класса тех лет: третьего, второго и, конечно же, первого!
Самая первая фотография сохранится… На ней Галина Сергеевна в небесно-голубом – любимый Катин цвет! – пушистом и нежном… – конечно! ведь только такое и может быть надето на любимой учительнице! – мохеровом свитере… Зимой фотографировали…
Фото чёрно-белое, но для Кати оно всё равно что цветное… Таким навсегда и останется – цветным.
Милая, дорогая Галина Сергеевна… Она чуть наклонила голову… лицо в нежном обрамлении коротких и густых русых волос… – у неё не только имя, у неё даже и причёска какая-то такая… ласковая!.. – смотрит на Катю с крошечного портрета и тихо улыбается…
А вокруг Галины Сергеевны и ниже её – они, её цыплята, ученики первого «Б» класса. Маленькие и смешные. И Катя – смешнее всех – в самом низу.
И хорошо! И правильно! – потому что очень уж плохо она получилась: нелепый коричневый бант на голове (Катя в тот день забыла… или не знала?.. что форму надо было парадную надеть и бант повязать – белый), коротко подрубленная детсадовская чёлочка, прищуренные от яркого света лампы маленькие глазки и дурацкая узкогубая улыбка – чтобы не показывать зубов – там у Кати тёмные пломбы, и она стесняется улыбаться. Её сестра Таня скажет потом, что улыбочка эта Катина – ехидная, и придумает Кате очень обидное прозвище и будет над ней…
Ну и ладно. Главное – что Галина Сергеевна – словно Елена Прекрасная! (ах, даже жалко, что не Еленой зовут её!) – всё равно самая красивая, самая из всех лучшая, самая умная и самая добрая – на самом верху и в самом центре.
Но это всё будет потом, потом… а пока…
А пока – сентябрь. Ясное осеннее солнце освещает и согревает классную комнату. Оно даже слишком тёплое и слишком яркое для этого времени года. Окна – три огромных прямоугольника – абсолютно! – ослепительно белого света! Это там, снаружи, голубое небо и начинающие золотиться деревья… А здесь – только свет, свет, свет… И это тепло… Потом Катя узнает, что такая погода называется «бабье лето»… как-то не очень красиво… Или уже знает?.. уже слышала?.. А сейчас – так хорошо… И от этого хочется зажмуриться и улыбаться… И сидеть так долго-долго…
И слушать… слушать…
В классе тихо. Все что-то пишут…
Мальчики в синих форменных костюмчиках…
Девочки в коричневых платьях и чёрных фартуках… – но сейчас на ярком свету трудно цвета различить… Катя просто их знает… – с белыми воротничками… у кого они из шитья, у кого – кружевные…
Бантики, хвостики, косички…
И у всех-у всех девочек… и даже у вихрастых мальчишек… пушистые и золотые на просвет волосы… Все они склонили головы и пишут что-то в своих тоненьких тетрадках… И она, Катя, тоже что-то должна писать – в своей.
Галина Сергеевна идёт по проходу между партами, от тёмно-зелёной доски вглубь класса… И от этого – от того, что она вот так тихо идёт – высокая, стройная… в таком красивом и модном – в талию – нежно-розовом кримпленовом платье… От того, что оно так идёт ей… – её лицу, мягкой улыбке, добрым карим глазам, тихому голосу… её золотистым волосам – волнистым, аккуратно причёсанным… – всему её облику… И от того, что она вот так вот идёт – просто идёт – так хорошо на душе, так светло и спокойно…
Так же хорошо, как от этого почти летнего тепла, от чистого и яркого солнечного света, от голубого и прозрачного неба, проглядывающего сквозь кружево высоких и тонких плакучих берёз, медленно полощущих в воздухе тонкие длинные ветви с мелкими золотистыми листочками…
Галина Сергеевна доходит до последней парты и, огибая её, перемещается в другой проход между столами. Теперь она идёт обратно – к доске. И Катя видит её уже со спины.
Галина Сергеевна останавливается возле второй парты, как раз перед Катей, чуть наискосок через проход… (Катя сидит как раз за четвёртой) и что-то проверяет в тетради у Искандера Мухамеджанова… или у Димы Кутузова… Или у Риты Морсовой?.. Кажется, всё-таки это был Искандер…
Галина Сергеевна чуть наклоняется, и тут…
И тут Катя видит, что платье у неё поднялось, даже как-то задралось, – ткань, оказывается, слишком плотная, грубая, колом стоит, – и из-под платья… видно что-то белое и кружевное.
Нет, не комбинация, какие есть у мамы. А белые кружевные… панталоны. Они обтягивают Галины-Сергеевнины ноги в самом их верху.
Катя спохватывается и поспешно отводит взгляд от белого и кружевного. Но поздно.
Внезапная догадка, страшная истина осеняет её.
Так значит… Так что же это получается?.. И почему же она раньше?.. Как же так?!.. А раньше-то что же она?!.. Ужас какой…
Собственная логика убивает Катю, что называется, наповал. Не оставляя ни малейшего шанса на выживание.
Ведь раз панталоны надели, значит, их – и снимают!
Но… как же это возможно?! Ведь это же – Галина Сергеевна! – Катина учительница!! Её… идеал. Что-то прекрасное… вроде той необыкновенной куклы, какой у Кати никогда не было и не будет. Только во много раз лучше – ещё восхитительнее, ещё недосягаемее. Принцесса, добрая фея из сказки!
И тут – такое.
А раз панталоны снимают, то значит… и в туалет… х о д я т.
А иначе зачем же тогда снимали?!
Лучше об этом не думать. Не думать совсем. Никогда. Никогда! Навсегда!!
Но уже поздно.
А дальше – больше. И ещё хуже мысли. Ещё ужаснее.
Так значит… значит, и Брежнев… и Брежнев – т о ж е!!..
Катя представила себе Брежнева: вот идёт он, старенький… весь в орденах… по длинному коридору… И Катя почему-то представила себе не школьный коридор – тускло-зелёные стены, коричневый, цвета какао с молоком, «пластилиновый» линолеум, – а коридор их квартиры: светлые стены… янтарный паркет…
Вот идёт, значит, Брежнев – старенький, весь в орденах… И ордена золотятся и позвякивают на светло-сером кителе… Нет, не на кителе, а на светло-сером, как у Катиного дедушки, парадном пиджаке… (Катя знает разницу!) Это Катин дедушка так ходит по коридору, когда приезжает к ним в гости… Дедушка старенький, он воевал и был ранен, он ходит медленно… и его ордена… нет, у дедушки медали в основном… тихонько так, нежно так: звяк-звяк, дзинь-дзинь… – звенят-позвякивают…
И вот проходит дедушка-Брежнев по коридору, доходит до туалета, открывает дверь… Нет, сперва свет включает… Потом открывает дверь… Потом дверь закрывает…
Катя зажмурилась. Но даже и так – с зажмуренными глазами и закрытой дверью – она всё равно – в и д е л а.
Видела, видела!!
Как – Он! – Брежнев!! – сидит!! – весь в сиянии жёлтой электрической лампочки, весь в блеске своих золотых орденов!..
…на их домашнем толчке. Без штаноу (это Катина бабушка так говорит – «без штаноу»). Штаны внизу болтаются. И даже валяются уже. Спущены потому что. И вид у Брежнева при этом очень торжественный и немного глупый. Но сам он Катю не видит, он даже не подозревает о её, Катином, существовании – он как будто спит.
Кате с трудом удаётся отогнать видение-наваждение.
Брежнев, бабушка, дедушка… Дедушка – это другое. Дедушка и в ситцевых семейных трусах с детским рисунком (красно-белые зайчики по апельсиновому полю) по огороду ходит – и ничего – подумаешь! И в заплатанных штанах – Катя каждую цветную латку на них знает, все их наизусть помнит, а они всё прибавляются и прибавляются… – все колени у деда в земле – это он так, ползком, грядки пропалывает… И это ему бабушка говорит «без штаноу»… уж и неважно, по какому поводу.
Но – Брежнев… Как же так?!.. А вот выходит, что так. Такого Катя не ожидала. Никак не ожидала.
От Брежнева? От Галины Сергеевны? От себя? Она и сама теперь не знает.
Ах, лучше бы и не знать, лучше бы и не видеть ей никогда тех белых кружев!!..
Что там они писали в тот день?.. По какому предмету?.. Катя навсегда забыла.
А вот розовое кримпленовое платье, нечаянные белые учительницыны панталоны и Брежнева – в цепенящем сиянии собственных звёзд загадочным золотым божеством восседающего (по непонятной совершенно причине!) на их семейном унитазе – Катя запомнила на всю жизнь.
Ужас.
Близнецы
Мы друг на друга в целом непохожие.
Какие есть! Другого – не дано.
Без стука вхожие, душе пригожие,
Мы – «вышли рожею»: вдвоём – одно.
Мы друг для друга солнечными зайцами
Являемся! – такие молодцы!
И даже ничего, что разно… полые.
Какие есть! Однако, близнецы.
Голая тётенька
Доподлинно не известно, кому из них первой пришла в голову эта мысль:
– А давай голую тётеньку нарисуем!
Но почему-то хочется думать, что всё-таки Соне. Именно ей.
Почему-то хочется верить, что Катя эту идею лишь подхватила:
– Давай!
И они с радостью принялись осуществлять задуманное.
Нет, не дома, не на бумаге. А на улице: во дворе, на асфальте – цветными мелками.
«Это хорошо, – думали обе, – можно будет нарисовать её – большую! В натуральную величину. Или даже ещё больше».
Но не возле самого подъезда, нет, там рисовать нельзя. Там вечно бабушки ругаются, что из-за этих их с Соней рисунков, по которым им, бабушкам, приходится ходить, они, бабушки, мел на подошвах своих тапочек приносят в дом, в свои квартиры.
А жаль, потому что рисунки-то очень уж хороши! Красивые рисунки: огромные – в человеческий рост! – радужные петухи, домики с разноцветными, тоже радужными, заборами, кирпичными трубами и крутыми спиралями поднимающегося из них белого или даже лилового дыма… кудрявые яблоньки с наливными розово-золотыми яблочками… и прочие «цветики-семицветики».
И обязательно какая-нибудь Принцесса, а рядом с ней – какой-нибудь Принц. Желательно попрекраснее. И его конь. И её собачка. И их карета с нарисованной на дверце короной. И кошечка какая-нибудь. С розовым носиком, щёчками-подушечками, огромными – «мультфильмными» – глазами-глазищами и длинными-предлинными усами-усищами. И с бантиком. И с хвостом пышным. Хвостищем. А рядом с ней – зайка. Носик-щёчки-глазки-усики похожи на кошачьи, но, в отличие от кошки, уши у зайки длинные-предлинные. А хвостик, наоборот, коротенький. И в лапках, естественно, морковка.
Однако Принцессы с Принцами в последнее время «попадались» девочкам всё чаще.
И что это за идея такая дурацкая – с тётенькой? Далась она им, тётенька эта…
Но, раз решили, – надо рисовать. Пошли на большую асфальтированную дорогу, что шла в обход берёзовой рощи. Через эту самую рощу, по насыпанной гравием аллейке, напрямик к дому и из дома обычно и ходили все жильцы, все соседи. А тут, по асфальту, мало кто ходил, только мамы с колясками иногда гуляли. А сейчас вообще никого не было.
Первым делом персиковым мелком нарисовали тётеньке контуры её тела: туловища, рук, ног и головы на длинной шее.
Затем, каждый раз подбирая мелок соответствующего цвета, нарисовали красивую высокую, как у принцессы, причёску (жёлтую) и украсили её лентой (голубой).
Большие глаза (тоже, естественно, голубые) с длинными ресницами, дугообразные брови (тоже, естественно, жёлтые), прямой нос (персиковый, разумеется), и наконец – ярко-розовым! – нарисовали тётеньке «фигурные» губы. Не очень естественно, но зато красиво.
К голове пририсовали уши с драгоценными, свисающими, словно две огромные капли, серьгами.
На руках тщательно прорисовали пальцы… и даже ногти «накрасили» – ничего не забыли.
И ноги тётенькины «обули», нарисовали ей туфли: на высоком каблуке и, как у невесты, белые – очень модные и элегантные.
Но почему, спрашивается, с чего это?! – вздумалось им рисовать её – голой! Ну нарисовали бы, действительно, Невесту! В белом платье! С фатой! Или, как и всё время до этого, очередную Принцессу в целомудренном нежно-сиреневом платье колоколом, из-под которого видны лишь острые носы классически-бальных туфель с огромными бантами… Да видно, прошло для Кати с Соней время «колокольных» платьев – отзвенело.
Ну что ж, голую так голую! Ведь голых тётенек в своей жизни уже успели они повидать. И даже навидаться их успели они. Катя, например, видела таких в совхозной бане, куда её водили мыться, когда она гостила у одной из своих бабушек.
Соня решила рисовать тётенькин верх. Двумя полукружьями она изобразила ей полные груди, и в центре каждой – по розовому кружочку. Кружочки эти Соня выводила с особым тщанием, с нажимом – закусив кончик языка и громко сопя. Несколько раз прошлась, не поленилась.
Кате же достался низ. Там она нарисовала-закрасила аккуратный треугольничек.
Они так увлеклись этим своим делом, так самозабвенно ползали с мелками по асфальту, так сосредоточенно пыхтели, рисуя, что совсем не заметили, как к ним подошла какая-то… тётенька.
Нет, не голая – одетая: в тёмно-зелёную юбку и в зелёную же, но только светлую, трикотажную кофту. С какими-то даже розочками по круглому вырезу вышитыми. Почему-то Катя обратила на них внимание.
И обутая – в светлые босоножки. Их-то, эти самые босоножки, и увидели девочки первыми. Но было уже поздно.
Тётенька к тому же была не одна, с нею был какой-то дяденька. Он тоже был вполне одет. Очень даже одет: на нём был тёмно-серый костюм и коричневые сандалии, но не на босу ногу – а на грязно-бежевые носки.
Девочки и опомниться не успели, не успели хоть как-то прикрыть своё творение… – да и чем бы они его прикрыли? в натуральную-то величину!.. – как:
– Что это вы тут рисуете?! – строго раздалось у них над головами.
Это тётенька спросила. Дяденька молчал.
– А… да это мы вот… такую… тётеньку рисуем… – поспешила ответить Катя.
Она старалась говорить как можно спокойнее, как ни в чём не бывало, и как можно невиннее, мол, ничего плохого мы тут не делаем, ничего такого не рисуем… – авось, подумают, что показалось им…
А получилось почему-то, что она не говорит, а не то пищит, не то лопочет – лепечет что-то невразумительное – неуверенным, предательским этим, тонким детским голоском.
– …и у неё вот тут вот… такая… кофточка! – пришла наконец в себя, нашлась и поспешила ей на выручку Соня.
И быстро-быстро, однако не теряя при этом чудесным образом вновь обретённого самообладания, стала она пририсовывать кофточке ворот и рукава «фонариками», а по всему «матерьялу» – скорее, скорее! – крупные розовые кружочки-горошки, дополнявшие те другие два, уже существующие.
– …и такая вот юбочка! – подхватила Катя, мгновенно поняв Сонин замысел и оценив её находчивость.
– А тут у неё такая вышивочка, а это такой вот… цветочек!
И, краснея от стыда, чуть ли не носом уткнувшись в асфальт, Катя стала быстро пририсовывать к треугольничку длинный стебель с листьями – тюльпан! – и срочно рисовать другие такие же тюльпаны по всей юбке.
Да! И контуры самой юбки! – юбку-то впопыхах чуть не забыла она! Такую же – полупрозрачную, как молниеносно и гениально изобретённая Соней кофта. Быстрее, быстрее, быстрее…
Готово! Уф!..
Всё это время тётенька с дяденькой стояли рядом и молча наблюдали за их художествами. Оба были серьёзны, но почему-то Кате показалось, что всё-таки они… совсем чуть-чуть, но улыбаются. И ругать их не станут. Наверное, девочкам всё-таки удалось их обмануть, обхитрить. Наверняка теперь они, эти прохожие и одетые дяденька с тётенькой, думают, что обознались: ведь нарисованная тётенька тоже одета! Теперь-то уж точно. Поди узнай, какой девочки её задумали, поди проверь! Поди докажи, что там раньше было нарисовано!..
…а чего, наоборот, не было.
А теперь и придраться не к чему: кофточка – в горошек, юбочка – в цветочек.
– Хм… Ну ладно, – наконец подала голос тётенька.
Не та, которая нарисованная, а та, которая одетая и с дяденькой. И оба они наконец развернулись и наконец-то ушли.
Ушли! Кажется, пронесло…
Хорошо, что тётенька с дяденькой оказались незнакомые, не из их с Соней подъезда. Вообще не из их дома. А то, возможно, они всё рассказали бы родителям!
Потому что – ну откуда?! – откуда, спрашивается, было им – им всем: Кате, Соне и тщательно одетым и очень бдительным гражданам прохожим, а также находившимся на тот момент дома и ничего не подозревавшим родителям девочек – откуда им всем было знать тогда, в то время, что пройдёт совсем-совсем немного лет, и таких вот голых тётенек (и девочек, кстати! и мальчиков тоже!) будут рисовать в специальных детских книжках. Развивающих.
И в учебниках по «Окружающему миру» для третьего, например, класса – тоже будут. В этом самом окружающем мире – если и не во всём, то уж «в отдельно взятых» его странах точно.
И что в учебниках по анатомии для старших школьников – не здесь и сейчас, а уже там и тогда – у них дома, в той стране и в то время – рисовали и похуже, и похлеще картинки: например, всякие там скелеты…
Скелеты! и страшных, ну просто жутких!.. и даже не «дяденек», а дядек!
И не просто каких-то там «голых» – а с совсем! – а с начисто!! – содранной кожей, выпученными глазами, диким оскалом зубов и адски-невыносимо-красно-бело-полосатыми мышцами.
И в позах — дурацких. Дурацких и глупых.
Вот.
Платье
Я не нарочно! Не хотела!
Да говорю же! – сгоряча!
Мне это подарили тело —
Как шубу! – с барского плеча!
Оно душе не по размеру
И не по сердцу моему!
Сказали мне: «…слепая вера…
…и октябрята-пионеры…
…и снято-принятые меры…
…тебя приучат – ко всему».
А я – как будто заблудилась,
И мне назад дороги нет.
Забыла уж, зачем спустилась,
Но – надобно найти ответ.
Как в этой сказке – грубой, глупой! —
«Найди мне то, не знаю, что!»
А всё вокруг – или тулупы,
Или дурацкие пальто.
Возьми меня – к себе! – обратно!
Я буду доброю душой!
Но из далёкой выси ватной
Мне Голос: «…вырастешь большой…
…износишь каменное платье…
…чугунный посох… сапоги…
…железны… может, и оплатишь…
…свои – забытые – долги».
Тому, кто сызмальства не ропщет
И кто истопчет сто дорог,
Подарит Мудрый Гардеробщик
В конце прогулки… номерок.
