Czytaj książkę: «Морячка с Кавказа», strona 2

 Дочь незадачливого придворного, по имени Прелестный Цветок, услышав, что смертная грозит ее отцу, немедленно отправилась за помощью к знаменитому астрологу. Мудрец сказал, что чары злых демонов, не дающих металлам соединиться, погибнут только в том случае, если в кипящий металл бросить живую невинную девушку.

Девушка ничего не рассказала об этом отцу. Но когда мастера в третий раз приготовились отливать колокол, юная дочь чиновника прыгнула в бурлящий сплав. Металл, как по волшебству застыл, и все увидели чудный цельный колокол. А когда его установили на башне, то звон колокола поразил всех чистотой звучания и нежностью. Но только вот явно слышались в нем грустные и тоскливые нотки. «Это плачет душа Прелестного Цветка», – сказали придворные императора.

– Вот такая грустная история, сынок, – с улыбкой смотрю на Игоря.

– Ну, мать, ты даешь. Никогда не думал, что ты знаешь какие-то легенды, – он явно удивлен моим познаниям.

– Я много чего знаю. Вот только не до легенд мне было в последние годы. Пойдем, наш автобус подошел.

Взяв чемоданы, мы пошли на остановку. Родственники нас с сыном встретили очень гостеприимно. И я, окрыленная теплой встречей, очень быстро, буквально на следующий же день нахожу себе работу. Мне даже пообещали в течение двух лет дать квартиру. Это для меня самое главное – своя крыша над головой. Игоря приняли в местный медицинский колледж, правда, снова на тот же курс. Но это такая мелочь. Главное, что его взяли. Жизнь начинает налаживаться. А через два месяца я подыскала для нас съемную квартиру, потому что сидеть на шее у родных мне не позволяет совесть.

– Дорогие мои, спасибо, что приютили нас на время. Я нашла жилье – съемную квартиру. Мы теперь будем жить отдельно, – радостно сообщаю тете Ане новость.

– Что? Чем же мы тебе, доченька, не угодили? – она обиженно поджала губы. Тетя Аня меня любит и называет доченкой.

– Угодили, еще как угодили, – нежно обнимаю эту прекрасную женщину. – Я просто хочу жить самостоятельно. Понимаете, привыкла жить сама. Спасибо вам, мои хорошие, за все-все, что вы для нас сделали.

Из далекой теперь Чечни наконец-то пришел наш контейнер. Когда открыли его возле подъезда дома, я ахнула – он полупустой. Вернее, пришли только дрова, то есть остатки от мебели. А одежды нет. Вообще нет. Посуды тоже нет. Покрывала, одеяла, ковры – все украдено. Даже это нужно будет покупать. Вот напасть. Накопленное мной годами добро пропало. Мало того, что мы с сыном без крыши над головой, а теперь еще и без вещей. Ну что теперь делать?

Я пришла к единственным родным мне людям. Обида душат меня:

– Тетя Аня, может у вас есть какая-то ненужная одежда? Нас полностью обворовали. У меня даже кофточки нет на смену.

– Конечно, Виолочка, и тебе, и Игоречку что-нибудь подберем, – она начинает вытряхивать вещи своей семьи из шкафов. – В этих шкафах столько добра скопилось, что давно пора половину раздать. Очень даже хорошо, что ты без вещей осталась, – «утешает» меня тетя.

– Шутите?

– Шучу, конечно. Но ты же понимаешь, что женщина, которая говорит, что ей нечего надеть – просто в шкафах давно ревизию не проводила.

Я смеюсь от такого подхода к делу. А ведь она абсолютно права!

– Понимаешь, – продолжает она философские рассуждения, – когда я была молодой и красивой, то одевалась, как королева. И если три месяца ничего не покупала, просто заболевала. А женщине болеть от такого ужаса, как отсутствие новых покупок категорически противопоказано!

Тетя Аня развивает бурную деятельность, опустошая свой гардероб и не забывая обзванивать подружек. В результате ее энергичных действий к вечеру у меня уже упакованы две огромные сумки. Все, что было лишнего у друзей и знакомых моей тети, перекочевует ко мне. Людская доброта не знает границ. Вещи, конечно, не новые, но добротные. Низкий поклон им за это. Первое время перебьемся, а потом я заработаю, и все сама куплю. Иду домой, тащу неподъемные сумки, и улыбаюсь, вспоминая слова тети. Мы с сыном живы, здоровы и меня окружают добрые люди. Выживем. Я же сильная женщина.

Каждый вечер, ложась спать, молюсь за спасение своих родителей: таких стареньких и беззащитных. Телефонные переговоры с ними не приносят облегчения, ведь там, в родной Чечне, что-то назревает. А я пока ничем не могу помочь. Быстрее бы дали на работе жилье. Не привезу же я их на съемную квартиру. От этой неопределенности ноет душа. И я снова корю себя за то, что смалодушничала, уехала, ведь там, за тридевять земель отсюда, остались родители. От этих мыслей я беззвучно плачу, понимая, что им пока помочь не могу. И от этого бессилия перед обстоятельствами хочется не плакать, а выть волчицей.

3

Два года пролетели, как один день. Подходит к концу 1994 год. В далекой и родной Чеченской республике началась война. Сразу же прервалась связь с родителями. Каждый вечер после работы бегу на почту, пытаясь им дозвониться. Мне почему-то кажется, что так надежнее: когда с почты звонишь, а не по домашнему телефону. Но связи нет. Телефонистки, увидев меня вновь, лишь отрицательно качают головой. И я уже не задаю им глупых вопросов. Письма не доходят уже давным-давно. Перед самой войной я отправила маме посылочку с инсулином. Ведь там такие, как она, больные диабетом остались брошенными на произвол судьбы. В посылку кроме инсулина положила конфеты, печенье, сушки. Затем, немного подумав, сверху положила тетрадный лист, на котором фломастером крупными буквами написала: «Люди добрые, берите отсюда, что хотите. Только лекарство, пожалуйста, передайте моей больной мамочке. Спасибо». Но мама посылку до войны получить не успела. Да теперь, наверное, и не получит. Как же она там без лекарства?

Днем на работе я загружена делами и как-то все проблемы и тревоги отодвигаются на задний план, а вот вечером начинается кошмар. Ведь по телевидению новости одни страшнее других. И я не могу себе простить, что оставила стареньких и беззащитных родителей одних. Ведь для них эта война вторая в жизни. Сынок успокаивает меня:

– Мам, ты же знаешь характер деда: они обязательно выживут. Если он в Отечественную войну выжил, то сейчас точно все будет хорошо. Вот скоро война прекратиться, связь наладят, и поговорим с ними. А потом мы их сюда привезем, и будем снова жить вместе. Мам, а когда меня в армию призывают, можно я в Чечню попрошусь?

– Нет! – вскрикнула я от испуга. Но быстро взяв себя в руки, нежно обняла сына. – Нет, я этого не перенесу. Сыночек, прошу тебя: служи здесь. Пожалей меня.

– Все, все, мамуля, я просто спросить хотел. Думал, поеду в Чечню и бабулю с дедом найду.

– Нет, мальчик мой, не оставляй меня одну.

Он стал гладить по спине:

– Ну, ты совсем старушка стала, сейчас еще заплачешь. Да за меня в военкомате «покупатели» чуть не передрались. У меня же теперь диплом фельдшера, в наш госпиталь зовут служить. Мне самому такое предложение интересно. Я люблю медицину. И обещаю, что буду служить в нашем госпитале. Никуда я от тебя не уеду, не бойся.

Как я понимаю Игоря! Он, конечно, переживает и за деда с бабулей, и за друзей, которые остались там, где свистят пули и рвутся снаряды. Выжили ли они? От этой неизвестности ему хочется бежать в Грозный, защитить всех от войны. Да только бежать далеко. В «Новостях» показывают разрушенные улицы, дома, толпы беженцев. Эти несчастные люди похожи на тени. Я, вглядываясь в их лица, измученные войной, ищу знакомых. В глазах у беженцев такой жуткий страх! И когда же это все прекратится? И вообще, кто мне объяснит, – кому нужна эта война?!

Мне вспомнилась история жизни отца, бесстрашно сражавшегося в самом пекле Великой Отечественной войны. Его трижды считали погибшим, и матери отправляли скорбные похоронки. Но он выжил и дошел до Берлина. Чтобы попасть на фронт, он приписал себе недостающий год. И летом 1942 года высокий крепкий семнадцатилетний парень, работавший молотобойцем в кузнице станицы Вознесеновской, пошел добровольцем в армию. Новобранца отправили в учебный пулеметный батальон. Немцы стремительно рвались на Кавказ к нефтеносным районам. И курсанты, не успев доучиться, в сентябре месяце приняли первый бой у своей же станицы. Они сражались за родную землю так отчаянно, что вражеские войска не смогли пройти через их позиции.

В январе 1943 года учебный батальон был переброшен к станице Крымской в помощь полку, попавшему в окружение, храбро отбивавшемуся от наседавших немцев и румын. Когда прибывшие курсанты увидели поле боя, то застыли от ужаса: не было видно ни клочка земли. Только трупы… Эта небольшая лощина получила скорбное название «долина смерти». Едва курсанты успели окопаться, как началось немецкое наступление. Окруженные дрались насмерть. И когда поступил приказ прорываться, то через вражеское кольцо прорвались лишь единицы. Папа был контужен, но смог вынести на себе из огня тяжелораненого командира взвода бронебойщиков. А в штабе посчитали, что все погибли и поспешили оправить матери моего папы похоронку.

После госпиталя его направили служить в 318-ю стрелковую дивизию, занимавшую оборону под Новороссийском. Фашисты превратили город и окрестные высоты в крупный узел обороны. Немецкие торпедные катера ходили у побережья, срывая снабжение советских частей, и нашим солдатам из-за этого приходилось часто голодать. Поэтому пролетающие над окопами самолеты У-2 сбрасывали им мешки с сухарями. Красноармейцы знали, что в этих легких самолетиках сидят девушки. И наблюдая, как они улетают за горизонт к вражеским позициям, желали им удачи.

Но, к сожалению, если в сторону врага летело по семь-восемь самолетов, то возвращались обычно не больше двух. Однажды прямо в окоп, в котором сидел отец, упал мешок с сухарями. От него шел такой душистый хлебный запах, что он не выдержал и вскрыл его. Солдаты не ели уже шестые сутки, и все, кто был рядом, протянули руки за лакомством. Но тут внезапно появился замполит, и, приставив ко лбу папы пистолет, стал угрожать ему расстрелом. Но взводный вступился за пулеметчика и сказал, что за проявленное мужество и героизм солдата представили к ордену Ленина. Взбешенный замполит убрал пистолет, и, сбегав в штабной блиндаж, разорвал представление на награду. Так из-за одного сухаря отца лишили награды и едва не расстреляли.

Ночью десятого сентября, когда началось освобождение Новороссийска, корабли Черноморского флота  ворвались в порт и высадили десантные отряды. Пренебрегая смертью, морпехи били врага не щадя сил так отчаянно дрались за родной город, за крупнейшую морскую базу, что когда рассвело, оставшиеся в живых увидели, что густо пропитанная кровью земля усеяна многочисленными трупами немецких солдат и морских пехотинцев. Даже мертвые морпехи так крепко держали в своих руках ножи, что невозможно было их забрать. Они и после смерти продолжали сражаться врукопашную, Не зря фашисты так боялись их и звали «черной смертью». К утру шестнадцатого сентября город был освобожден от немцев.

Воинскому подразделению, в котором служил отец, после освобождения Кубани суждено было первым начать освобождение Крыма. Перед самым началом операции в дивизию приехали генерал-майор Брежнев – начальник политотдела армии и военный корреспондент Сергей Борзенко. Журналист решил написать статью о моем отце – командире расчета станкового пулемета, о смелости и бесстрашии которого ходили легенды. Он даже сфотографировал отважного пулеметчика с Леонидом Ильичом.

В ночь на первое ноября 1943 года началось форсирование Керченского пролива. Ослепительные лучи прожекторов бороздили море, под шквалистым огнем противника тонули десантные мотоботы, сейнеры, катера. В щепки разлетались плоты, и десантники в ледяной воде вплавь добирались до смертоносных берегов, «вгрызаясь» там в землю. В результате, был отвоеван поселок Эльтиген (этот кусочек земли впоследствии назовут «огненной землей»).

Но фашисты блокировали плацдарм с моря, и десантники оказались в окружении. Враг надеялся на легкую победу, но наши солдаты храбро отбивали атаку за атакой. На тридцать шестые сутки боев в поселке не осталось ни одного целого дома. Все было изрыто снарядами и бомбами. Командование дивизии решило пойти на крайние меры: в темноте ночи прорвать оборону врага, с боями захватить заснеженную гору Митридат и выйти на соединение с основными силами фронта. Отход должны были прикрыть добровольцы.

Командир роты сообщил о решении командира пробиваться к своим, но чтобы прикрыть отход нужны добровольцы. Все понимали, что остаться здесь – неминуемая смерть. Кто добровольно пойдет на такое? Ротный тягостно посмотрел на солдат. Бойцы стояли, понурив головы. Но тут вышел из строя первый доброволец – мой папа и сказал: «Я ранен в обе ноги, поэтому остаюсь в заслоне». Затем вышел второй… Раненых героев, идущих на верную смерть, чтобы прикрыть отход товарищей вышло тридцать человек. С ними также остались десять медсестер и санитарок. Командир, вытирая скупые слезы, произнес: «Спасибо, ребята. Живые о вас никогда не забудут».

Морозной декабрьской ночью остатки дивизии прорвали оборону, и ушли в сторону Керчи. А оставшиеся тридцать добровольцев, на каждого из которых пришлось по пять пулеметов, прикрывая отход товарищей, начали бешеную стрельбу. Они, истекающие кровью, полуживые, переползали от пулемета к пулемету, создавая видимость большого количества солдат. В ответ взвыли фашистские минометы, после появились немецкие танки и пехота. Затем над крошечным плацдармом нависли «юнкерсы», началась бомбежка. Папочка, истекающий кровью, потерял сознание. Когда очнулся, услышал лай собак. Повернул голову, а там… В луже крови барахтается морячок, а его рвут на части две немецкие овчарки. Отец навел автомат, нажал спуск, а стрелять уже нечем. Оставшихся в живых пятерых бойцов пленили румыны. Но появившийся на плацдарме эсэсовец велел не брать пленных, а всех расстрелять. Первыми повели к морю девочек-медиков. Вскоре оттуда послышались автоматные очереди. Все, конец. Но тут внезапно в небе показались наши самолеты из Тамани. Началась такая кутерьма, что раненых красноармейцев после авианалета погнали не на расстрел, а в плен. А моей будущей бабушке из части была отправлена вторая похоронка на сына.

Едва живых бойцов посадили в сырые холодные вагоны для перевозки скота, где находилось уже много пленных и куда-то повезли. Охраняли их такие озверевшие фашисты, что даже выглянуть в окошечко под самой крышей вагона пленникам нельзя было. Однажды, когда долго стояли в каком-то тупике, отец не выдержал, и посмотрел в окно на белый свет. Это заметил офицер, прогуливающийся вдоль состава, и со змеиной улыбкой подошел к нему. Спокойно достал пистолет, приставил его к уху отца и так же – с улыбкой, выстрелил. Из двух сторон шеи тугой струей хлынула кровь. Папа упал.

Восемь дней он был между небом и землей. Но молодой организм не хотел умирать и отец на девятые сутки пришел в себя. Тезка папы, только намного старше (ему было сорок шесть лет), подал ему восемь крошечных черных сухариков размером со спичечный коробок и сказал: «Это твой паек за восемь дней. Я не мог его съесть, у тебя сердце билось». Как оказалось, после того, как папочка упал, тезка засыпал ему входное и выходное отверстие от пули вагонной пылью. И зажав голову между своими коленями, остановил кровотечение. Это спасло Федору – младшему жизнь.

А уже через месяц, после того, как пришел в себя, отец начал уговаривать заключенных к побегу:  «Фашисты всех убивают. Убьют и нас с вами или в печах концлагеря сожгут. Нужно бежать, пока мы на советской территории». Но солдаты очень боялись, что без документов их обязательно расстреляют свои же сотрудники НКВД. Поэтому из всего вагона согласились бежать с папой только десять заключенных, среди них и спаситель отца Федор – старший. И, когда поезд шел среди густых белорусских лесов, они взломали в полу гнилые доски и на ходу стали прыгать под поезд. Один все-таки погиб под колесами, а оставшиеся в живых десять человек убежали в лес. Там, питаясь корой деревьев, скрывались несколько дней, наблюдая за дорогой. По ней шли то советские войска, то немецкие.

И однажды, когда показалась колонна советских войск, отец рискнул и вышел на дорогу. Ехавший впереди на коне офицер, на секунду замешкавшись, вдруг вскрикнул: «Федя! Это ты – отчаянный пулеметчик?!». Оказалось, что всадник – это спецкор военной газеты, который, как ни странно, узнал в исхудавшем и заросшем щетиной солдате героя из своего очерка. Папа же, все еще не веря своему счастью, ответил, что он не один, и ни у кого из них нет документов. Журналист помог бежавшим военнопленным, и в НКВД, несмотря на то, что три месяца всех проверяли, все-таки им поверили. И снова отец пошел на фронт, теперь он служил уже в разведывательной роте.

Однажды, когда он не смог в назначенное время вернуться в свою часть, его вновь посчитали погибшим и матери оправили похоронку. Третью по счету. Но старшина все-таки вернулся домой после победы. За мужество и героизм папуля награжден орденами «Красной Звезды», «Отечественной войны» I и II степени. И двадцатью восьмью медалями, среди которых – «За отвагу», «За оборону Кавказа».

С такими родителями разве я имею право быть слабой? Да никогда!

4

– Виолетта Федоровна, у меня друг работает в пароходстве. У них там освободилось место главного инженера-строителя. Он и попросил найти ему достойного и грамотного специалиста на это место. Я порекомендовал вас, – такими неожиданными словами утром меня встречает начальник. Зная мою сложную бытовую проблему, он решил мне помочь. – В пароходстве строится многоквартирный дом, и если вы туда перейдете, то вам в нем дадут квартиру. Строительство уже началось, а строят они намного быстрее, чем мы. Это очень богатая организация. А у нас видите, какие нестабильные времена настали. Финансирование просто отвратительное, никогда не знаешь, развалится наша фирма, или удержится на плаву. А вам ведь рисковать нельзя. В пароходстве же все стабильно. Да, и зарплата там вдвое больше. Вам, как главе семьи нужны жилье, деньги. И учитывая, что помощи у вас нет никакой со стороны – это немаловажно. Честно говоря, не хочется терять такую хорошую сотрудницу, но я ведь живой человек, и представляю, как тяжело здесь одной без поддержки. Пойдете?

– Конечно, пойду. Даже раздумывать не буду. Мне же еще родителей нужно обязательно забрать из Грозного. Николай Алексеевич, большое вам спасибо за хорошее отношение ко мне. Вы не представляете, как это страшно – начинать все с нуля на новом месте. А вы мне всегда оказывали поддержку. Сколько жить буду, буду вам за это благодарна.

– Удачи вам, Виолетта Федоровна. Хороший вы человек. Поэтому и отношение к вам хорошее. Я думаю, что там вам будет еще лучше.

– Спасибо.

От этих простых человеческих слов хочется смеяться и быстро лететь на новую работу. Это же надо! Совершенно посторонний человек протянул мне руку помощи. Нет, хороших людей на свете определенно больше! Бегу оформлять документы. На улице яркий морозный солнечный день. От волнения не смотрю под ноги и, поскользнувшись на остановке, подворачиваю ногу. Но упасть не успеваю: меня тут же подхватывает за руки какой-то высокий худой мужчина.

– Девушка, осторожнее! Под ноги нужно более внимательно смотреть. А то ведь так и голову свернуть можно. Не спешите и здоровее будете.

Я резко выдергиваю свою руку. Воспитанная в Чечне никак не могу привыкнуть к чужому мужскому вниманию. Для меня до сих пор так странно, когда мужчина берет женщину за руку. Тем более совершенно незнакомый мужчина. А в первое время, когда я приехала сюда: во Владивосток, я вскакивала со стула, когда в комнату входил мужчина. Тетя из меня эту привычку выжгла каленым железом. Когда я в очередной раз попыталась встать, она на меня так грозно посмотрела, словно гвоздем прибила взглядом к стулу. С тех пор я уже не встаю.

– Не нужно, я сама. – Потихонечку, хромая, подхожу к скамейке на остановке. Боль в ноге сильная, но я терплю. Осторожно сажусь. Вот незадача! Я ведь так спешу. Мужчина не отстает. Садится рядом. Вот липучка, привязался на мою голову.

– Девушка, а что вы такая напряженная? Я же вам помочь хочу. Вам ведь теперь не обойтись без посторонней помощи. Не бойтесь меня, я не какой-то там босяк. Я – доктор наук, работаю преподавателем в университете. Меня зовут Георгий Александрович. А вас как?

– Виолетта Федоровна.

– О-о-о, – иронично произносит он, – Виолетта Федоровна. Как официально! Какая же вы не по годам серьезная. Давайте-ка, я вам помогу войти в троллейбус.

Я лишь утвердительно киваю головой, понимая, что сама не справлюсь. Ладно, пусть провожает. А мне теперь нужно срочно домой, чтобы приложить холодный компресс на ногу. Одет мужчина прилично, на вид гораздо старше меня. На маньяка он вроде бы не похож, надеюсь, не обидит. Так я познакомилась с Георгием Александровичем.

Наверное, высшие небесные силы, посовещавшись там, наверху, решили дать мне шанс изменить жизнь к лучшему. Во-первых, моя новая работа принесет мне хорошие деньги, а затем и квартиру. А во – вторых, впервые за много лет за мной начал ухаживать мужчина. Причем, это настолько отличалось от тех, прежних гадких намеков одинокой женщине, что я даже немного растерялась. Все так галантно, ненавязчиво. Может, мое сердечко со временем оттает, и я вновь почувствую себя женщиной?

Итак, сменив работу, я теперь принимаю участие в строительстве двадцатисемиэтажного экспериментального дома. Правда, для этого мне пришлось основательно вспомнить все, чему научили в строительном институте. Потому что я теперь не в конторе работаю, а главным инженером на стройке. Дом настолько необычный, что мне профессионально интересно все. В этом доме уникальный фундамент, он спроектирован по принципу «неваляшки», как игрушка Ванька-встанька. Это сделано с учетом сейсмоопасной зоны. И никакое, даже девятибалльное землетрясение, не нанесет ему вреда и не сможет разрушить этот великолепный дом. Он просто начнет раскачиваться из стороны в сторону.

На его строительстве работают рабочие из Северной Кореи. Люди они очень скромные, трудолюбивые, порядочные. Живут корейцы отдельно от всех в своем городке, в котором идеальный порядок. Территория городка чистая, на клумбах благоухают цветы. Ни о каком пьянстве или драках даже речь не идет. И это несмотря на то, что живут здесь только мужчины. В моем подчинении шестьсот человек. У них есть и свое руководство: директор, парторг. Когда директору исполнилось шестьдесят лет, мы подарили ему полувер. Он с большой благодарностью взял подарок. Но через несколько дней, я увидела, что он его не носит. Может, не понравился? Не удержавшись от женского любопытства, спрашиваю его:

– Товарищ Ким Бон Сик, а почему вы не надеваете наш подарок? Не понравился или не подошел?

– Подошел, Виолетта Федоровна, и очень понравился. Но носить я его пока не могу.

– Почему? – не понимаю такого странного ответа.

– Я его буду надевать в Пхеньяне. А здесь, в России, не имею права, так как у моих товарищей такого полувера нет.

Понимаете, какая психология: у моих подчиненных нет такого свитера, значит, и я не буду его носить. Этот ответ характеризует порядочность директора.

Еще один год пролетел, как один день. Приехал мой шеф посмотреть, как идет стройка. Я с гордостью показываю ему все, что успели построить. Дом получается просто сказочный. Это не просто коробка для проживания людей, а целый комплекс. Здесь есть своя насосная для подкачки воды с двенадцатого этажа до двадцать седьмого. И личная бойлерная для подачи горячей воды. Даже дизельная для аварийного отключения света есть, так как в доме три пассажирских лифта, и два грузовых. Дом получается просто красавцем: в центре расположены лифты, а сам дом отходит от центра на четыре стороны света. Сверху он смотрится крестом. В нем будут офисы, кафе, магазин, детский сад, парикмахерская, аптека. А сверху, на двадцать седьмом этаже крутящийся ресторан, как «Седьмое небо» в Москве, покрытый специальным прозрачным покрытием в форме полусферы. Мне есть чем гордиться. Потому что я причастна к этой красоте. Но самое главное – в этом доме будет моя собственная квартира!

– Виолетта Федоровна, у нас временные неувязки с банками. Они почему-то притормозили финансирование, – говорит шеф, – поэтому мы на зиму стройку законсервируем. А вы найдите себе пока временную работу до апреля месяца. А вот когда дом сдадим, вы согласны быть у нас председателем кондоминиума? Мы тогда заключим с вами контракт на десять лет. Согласны?

– Конечно!

– А квартиру вы для себя на каком этаже выбрали?

– На двадцать четвертом. На этом этаже самые удобные двухкомнатные квартиры. И что очень важно для меня – там есть две очень большие лоджии. Я их утеплю. Одна, та, что на южную сторону окнами выходит, будет дополнительной комнатой. А вторую лоджию приспособлю под зимний сад. Буду розы, лимоны и мандарины выращивать. Это моя мечта.

– Молодец. Какая же вы оптимистка. Со временем все сделаете, как хотите, и будет у вас не квартира – а оранжерея. Но только сейчас временно устройтесь куда-нибудь. А в апреле возвращайтесь, будем вместе дом сдавать. Да, еще: трудовую книжку я вам не отдам, чтобы не потерять такую ценную сотрудницу. До встречи весной.

– До встречи!

Я выхожу на улицу с превосходным настроением, совершенно не тревожась о том, что временно без работы. Мало того, что у меня скоро будет огромная квартира, так я еще и работой буду обеспечена на целых десять лет вперед. Для этих неспокойных лет стабильная работа – это просто царский подарок, потому что мы с Игорем будем сыты, одеты и обуты. И самое главное – у нас меньше, чем через полгода будет своя квартира, в которую я заберу родителей. Какое счастье! Господи, спасибо тебе за эти подарки.

Спустившись по ступенькам во двор, делаю шаг вперед, и вдруг по моему лицу что-то больно так, как ножом ударило. Вернее, не ударило, а как-то по касательной проехалось. Я удивленно смотрю на это «что-то». Батюшки! В шаге от меня лежит огромный крюк от башенного крана. Глянув вверх, увидела, что на кране крюка нет. В недоумении перевожу свой взгляд на него, лежащего у моих ног. Ничего не понимаю. И вдруг чувствую, что по моему лицу потекло что-то горячее. Вытираю рукой эту липкую жидкость, и с ужасом вижу на своей руке кровь. Тут же слышу откуда-то истошный крик: «Убили!». Под этот визг все поплыло перед глазами, и я погружаюсь в бесконечную липкую темноту.

Сколько была без сознания, не знаю. Но очнулась в белой-белой палате, набитой какой-то пищащей аппаратурой. Вокруг меня суетятся люди в белах халатах.

– Пришла в себя? Ну и умница. Теперь сто лет жить будешь, – красивая врач в хрустящем белом халате сидит у моей постели, и тревожно смотрит в лицо. – Посмотри вот сюда, – показывает шариковую ручку, – а теперь вот сюда. – Женщина водит ручкой перед моим лицом вправо-влево. Я машинально слежу за ней глазами. – Умница.

– Что со мной? – почему-то шепотом спрашиваю я. – Почему я здесь?

– Ничего страшного, – шок. Ты, Виолочка, когда кровь свою увидела, сознание потеряла.

– Я? Как? Какую кровь?

– На вашей стройке крюк от башенного крана оторвался и упал прямо перед тобой. Правда, лицо твое он по касательной все-таки задел. Но это не страшно, он только кожу расцарапал. А у тебя нет ни переломов, ни сотрясения. Не твоя это смерть. Ты теперь будешь еще сто лет жить. Отдыхай, моя хорошая. Если завтра все будет в норме, выпишу домой, – она ласково погладила меня по руке, и, стуча каблучками, деловито выбежала из палаты.

– Ой, девонька, видно сильный у тебя ангел-хранитель. Это же надо такое: тяжеленный крюк упал в сантиметре от нее, а у нее только царапины, – пожилая полная женщина с добрым лицом сидит на стуле у стены. Судя по всему, она санитарочка. – Он же мог тебя в землю вколотить. Мокрого бы места не осталось.

– Не пугайте пациентку, – просит молоденькая девочка в голубом костюмчике, похожем на пижамку. Она что-то делает с моей рукой. – Ну, вот, капельницу поставили, можете поспать.

Я поворачиваю влево голову, и вижу, что в моей руке торчит иголочка, а сверху в нее что-то течет из прозрачных бутылочек. Мне очень хочется спать, сильно кружится голова, и я вспоминаю поговорку «С тихим шорохом шурша, крыша едет не спеша». Моя «крыша» тоже едет тихо-тихо так, без шума. Сквозь дремоту слышу журчащий голос санитарки:

– Это тебе свыше знак был. Я уж не знаю, лапочка моя, к худу, или к добру. Но это точно был знак. Я так думаю, что к добру. Видишь, небесные силы в живых тебя оставили.

– К добру, – шепчу я, соглашаясь с ней и медленно засыпая, – худо я уже видела. У меня теперь все будет хорошо.

На следующий день ко мне выстроилась очередь из врачей. Они деловито входят палату, и прямиком идут к моей постели. Задают мне какие-то дурацкие вопросы, удивленно ощупывают. От этого у меня сложилось такое впечатление, что доктора пришли не осмотреть пациентку, а поглазеть на редкое животное в зоопарке. Эскулапы между собой говорят на непонятном мне языке. Взяли у меня кучу разных анализов, сделали рентген, УЗИ всех органов. Я так поняла из их разговоров, что меня можно в космос запускать как Стрелку и Белку, не пропаду и там. Из космоса вернусь точно, ползком, но вернусь.

Смешные люди. Они же не знают главной тайны моей жизни – я обязана жить ради сына и родителей. Без меня, сильной женщины, они пропадут. Поэтому никакие крюки мне не нанесут вреда. Подумаешь, крюк от башенного крана! Это же такая мелочь по сравнению с теми событиями, что я перенесла раньше. Мой характер лишь только закалился от ударов судьбы. И через три дня меня все-таки выписали, так и не найдя никаких ужасных последствий в моем организме. Ну, что ж, это радует. Были бы мозги, было бы сто процентов сотрясение. А так ничего – пронесло, царапиной отделалась.

Выписавшись из больницы, иду на свидание с Георгием Александровичем. О своем необычном приключении ничего ему рассказывать не буду, не хочу лишних расспросов. Да и вообще, какой здравомыслящий человек поверит всему произошедшему? А полосочку содранной кожи на лице я замазала тональным кремом. Благо, вечером на улице темно, он ничего не заметит. А вот насчет работы на зимнее время нужно с ним посоветоваться. Он старше меня на двенадцать лет, мудрее. Может, с работой поможет. Все-таки он местный, у него здесь корни. Честно говоря, мне на приличную работу не в чем даже ходить. У меня ведь и сейчас практически вся одежда та, что отдают даром. На стройке, даже в конторе, никто не смотрит на твой внешний вид. Но по городу ходят барышни в таких сногсшибательных нарядах, что о-го-го. Владивосток – город портовый, у многих мужья ходят за границу. Я же чувствую себя некомфортно из-за невозможности модно одеваться. Из-за этого у меня страшный комплекс. Вот и хожу в том, что есть, гордо подняв голову, как королева, чтобы никто ни о чем не догадался. А вообще я вся в комплексах: до сих пор не могу даже поцеловаться с моим поклонником. Мне все кажется, что я его недостойна, что он думает обо мне, как о простушке. Причем, не очень умной. С такими «радужными» мыслями я буквально налетела на своего поклонника. Мужчина стоит под ярко горящим фонарем.