Преображение Смысла

© Николай Зайцев, 2020

ISBN 978-5-4498-2246-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НИКОЛАЙ ЗАЙЦЕВ
ПРЕОБРАЖЕНИЕ СМЫСЛА
РАССКАЗЫ

Это пятый сборник рассказов Николая Зайцева. Повзрослевшая душа автора требует откровения перед Богом и читателем. В этом сборнике собраны рассказы, написанные автором в разное время жизни, нравственное содержание которых является основной целью их написания – во славу Господа. Читатель сам определит отношение повествований к своей долгой или только начинающейся жизни. Там, где звучат мотивы вселенской Любви, не всегда надобно искать важность предметов, о которых говорится в строках рассказов, ибо слова, вырвавшиеся в трепетное мгновение пробуждения души, лишь усиливают многозвучие красоты Божьего мира и, отлетая в Космос, завораживают своим лёгким прикосновением сущность некоторых вещей, иногда совершенно незримых взгляду суетного человеческого бытия. Но автор уверен, что мир, озвученный и осиянный Любовью, станет видим и слышим всеми, кто жаждет осмысления своего образа и подобия в сознании бессмертия человеческой души.

ПИСЬМА – ОТЗЫВЫ

Доброго времени суток, уважаемый Николай Петрович!

Я высылаю Вам работы, выполненные учащимися из других регионов, по мотивам Вашего рассказа «Голуби». Судя по детским работам, Ваш рассказ понравился. Он вызвал серьёзные размышления. Учащиеся подметили связь Вашего рассказа с рассказами писателей-классиков; отметили важную тему, поднятую на страницах произведения – тему «Чудиков». Именно «Чудики», которые живут и в наше время, являются во все времена мерилом нравственности, совести.

Эта тема древняя и вечная, доколе жив человек. И не погибнет земля, пока есть такие «Чудики», как Толян. Я считаю. что детям нужна такая литература, которая «цепляет» за живое, не даёт совести «засохнуть», заставляет видеть истинные ценности, мимо которых проходят чёрствые и бездушные люди, которые спохватываются только лишь тогда, когда ничего уже вернуть нельзя… Так, до обидно грустного, устроен человек…

Как ни парадоксально, но это имеет свою положительную сторону: заставляет человека опомниться, пусть хоть поздно, и взглянуть на себя, свою жизнь по-другому, по-человечески… Своими творческими работами дети показали, что они неравнодушные, а отзывчивые, понимающие зачастую лучше, чем взрослые.

Ваш рассказ, Николай Петрович, – светлый, добрый, действует очищающе на чуткие детские души. Учит сопереживать (слово-то какое, наполовину забытое).

Я уверена, что такая литература (как Ваши рассказы) должна жить, воспитывая не одно поколение. Ведь Ваши рассказы «без ограничения возраста»…

Желаю Вам творческих успехов. Ждём Ваших новых произведений.

Куратор проекта «Добрая Лира» – Смородкина Татьяна Ивановна.

СПб, лицей №590, Санкт-Петербург.

МБОУ «Гимназия г. Болхова» Орловской области

Номинация: Oткрытое письмо автору рассказа «Голуби»

Здравствуйте, уважаемый Николай Петрович!

Меня зовут Аня. Я учусь в восьмом классе гимназии. Живу в небольшом городке, уютном и красивом, с живописными окрестностями, старинными церквями и храмами.

Я с большим интересом прочитала ваш замечательный рассказ и, конечно, не могла остаться равнодушной, представив героев и всё, что произошло с ними. «Голуби» заставили меня о многом задуматься. Позвольте обратиться к Вам, поделиться мыслями, задать вопросы, спросить совета. Хочется сказать Вам большое спасибо за главного героя рассказа, такого светлого и доброго. Я не могла не полюбить его за чистоту, за крылатость души. Уверена, что многие мои сверстники, которые прочитают ваш рассказ, будут завидовать мальчишкам, знавшим Анатолия Ивановича, питавшимся его душевной щедростью. Наверное, Вы подсмотрели этот образ в жизни. Ведь есть на самом деле такие люди, которые украшают наше существование. Любовь ко всему живому, к миру является источником их творчества. Они создают вокруг себя особое «светлое пространство души, распростёртое до самых Небес», куда пускают всех тех, кто нуждается в красоте, кому не хватает творческого порыва. Я думаю, что люди, похожие на вашего героя, – голуби. Эти чудесные «птицы Божьи» – воплощение прекрасного, того, чего так жаждут души «Толянов». Читая ваше произведение, уже с первых страниц я почему-то стала ощущать пока необъяснимую тревогу и страх за Анатолия Ивановича, поскольку [я уже это поняла такие люди очень уязвимы, беззащитны перед силами зла. Почему Вы выбрали своему герою именно такую судьбу? Может, Вы хотели следовать правде жизни? Но как же жестока эта правда…

В некоторых частях рассказа Вы причинили нам боль. Но боль возвышающую, исцеляющую, которую должен испытать каждый. Ваше повествование о судьбе праведников помогает нам самосовершенствоваться, душам нашим – возвыситься. Истинная литература всегда содержит боль. Думаю, это проверка читателя на способность сострадания, сопереживания.

Я считаю, что Вы, уважаемый Николай Петрович, действительно достойны премии «Педагогическое признание». Вы внесли огромный вклад в духовно-нравственное воспитание подрастающего поколения. Мы, подростки, тоже признательны Вам за вашу чуткость, за способность понять мир души ребёнка.

В рассказе Вы говорите о том, что в детстве все преисполнены намерениями вступить на дорогу добра. Но с годами они начинают встречать «активное сопротивление знаковых примеров других поступков, не ответствующих помыслам юности о тайной доброте познаваемого мира». Многие мои сверстники, может быть, уже столкнулись с этим. Я считаю, что нас нужно подготовить к тому, что однажды произойдёт событие, которое может опрокинуть наше представление о господстве справедливости в мире (для мальчишек из вашего рассказа это – смерть Анатолия Ивановича).

Жизнь не сказка со счастливым концом. Нас, подростков, ждёт встреча, как с добром, так и со злом. Я долго размышляла над последними абзацами вашего произведения. Ещё и ещё раз перечитывала Ваш внутренний монолог. Позвольте высказать моё толкование. Вы даёте пессимистический прогноз на будущее. Вроде бы гармоничный мир вытесняется жадностью, корыстью, жестокостью. Но всё-таки Вы верите в то, что никогда не наступит время торжества зла! Права я или нет? Ключ к разгадке я увидела в грамматической форме глагола, который вы использовали в последнем предложении. «Наступало» (несовершенный вид), но не «наступило» (совершенный вид). А это значит, что названное действие ещё не совершилось!

Позвольте уверить Вас, уважаемый Николай Петрович, что все мои сверстники, и все взрослые, прочитавшие ваш замечательный рассказ, постараются жить так, чтобы в мире всегда было место прекрасным, чистым и крылатым душам.

С искренним уважением к Вам, Аня Солощенко.

г. Болхов, Орловская область

23.12.13

Творческая работа по мотивам рассказа

Н. Зайцева «Голуби»

Эссе «Зорко одно лишь сердце…» ученицы 8-Б класса лицея №344

И мир опустел… Сейчас здесь нет места «голубям, собакам, деревьям – простой человеческой радости». А раньше у каждого было всё: труд, родители, отчий дом, потребность в красоте, полёте души, общении с животными и друзьями. Что же могло произойти с нами?

Прочитан рассказ Николая Зайцева «Голуби».

Что я почувствовала, перевернув последний лист?

Обиду. Не детский каприз из-за очередной глупости, но жгучую боль за уже ставших близкими Толяна, ребят, собак и голубей, в несколько дней лишившихся своего мира и счастья вместе с ним.

Злость. Не застилающую глаза злобу, убивающую в нас всё человеческое и побуждающую на ужасные поступки, тем самым превращая нас в подобие наших же врагов. Злость, дающую силы бороться за своих друзей.

И, как ни странно, надежду: раз появился такой рассказ, не всё потеряно.

Жил Толян. И непонятно было, сколько ему лет. Вне времени жил: ярко, весело, среди взрослых и детей. Этакий современный платоновский герой, сумевший сохранить себя в течение почти 100 лет. Или шукшинский Чудик… Особенный человек. И общество не могло принять факт, что кто-то может жить по-другому и при этом быть счастливее окружающих.

Люди всегда стараются подогнать таких под определённый шаблон, подсознательно высмеивая, ведь намного проще сломать чью-то жизнь, чем самому стать лучше. Эта мысль подчеркивается на протяжении всего рассказа: «Многие считали его блаженным, посмеивались над его дружбойс пацанами», «бабы судачили, что мужик остепенился и бросил несерьёзные занятия, должен служить всем примером», «придурок (так называли его за бескорыстие и отзывчивость)».

Я не виню взрослых. На их долю выпадает немало горя, и не у всех после подобных испытаний остаётся воля к жизни, не говоря уже о блаженстве беззаботности. Именно поэтому детям не понятны были ответы родителей: «Нешто можно так убиваться из-за голубей-то. Ну, понятно, если корова пропала бы, или там поросёнок.

А то была лишняя обуза и нет. Радоваться надо.» Женщины держат огромное хозяйство: готовят еду, следят за чистотой в доме, воспитывают детей… Понятно, что из-за множества проблем они уже и думать ни о чём другом не могут. У мужчин тоже много забот, но иного рода: «Ну, если он так думает, оно и лучше. Улетели сами, Бог с ними. Прозреет, таких дров наломает, что и подумать страшно.»

Они тоже забыли о детских забавах, ведь, хоть и отвечают в унисон, каждый думает по-своему. Никто из взрослых так и не понял, насколько светлым был Толян до той роковой встречи, как не понял причины своих слёз на похоронах. Только дети знали о «последнем человеке» в городе, да и то, со временем, дым повседневности постепенно затуманит их взор, и вскоре Толян из кумира превратится в «придурка». Серые очки передаются людьми из поколения в поколение, и лишь немногим удаётся оставить свой взор чистым и ясным. Толян был другой, но пока всё было хорошо, его это не особо волновало. Жил он в согласии с душой, соблюдал традиции предков, «верил, что так надобно». Жил благостно, ведь любовь к миру пришла к Толяну от отца, которого он повторял как обличием, так и чертами характера. Всё светлое, как и многие другие люди, он взял из детства, но, в отличие от других, смог сохранить это в себе, потому что занимался любимым делом и не переставал удивляться и радоваться новому. А еще дома, за роскошным садом, оберегая «добро» и «довольство», охраняла его любовь мамина. Но ее не стало, и не только дома, в душе мужчины «поселилась неизбывная тоска одиночества». Нет, у Толяна были женщины. Но воспринимал он их как-то несерьезно, последними в ряду очарований. Зайцев не зря подчеркивает ряд любви героя: «голуби», «собаки», «люди тоже». И среди людей – соседи, мужики и детвора, его десяток рабочих и только потом ОНА, скорее, они. Той, единственной, он так пока и не нашёл. Если не считать Зинаиды.

И вот тут начинается самое страшное – та, что должна нести любовь – жизнь, принесла смерть. И эта смерть осязаема с первого движения «чужой женщиныu». Чужой – не умеющей любить, оглядывающей все хозяйским взглядом, не видящей естественного (зеленое яблоко – не спелое, а зимнее. И зимнее не растет на снегу). А еще она «пришла в гости и будет родней». И стала хозяйничать: «ввела новые порядки», не пускала никого во двор, а с мальчишки, гонявшего голубей, не спускала глаз – блюла, чтобы чего не украл. И все вывозила на продажу… Жизнь из дома, сада, с голубятни ушла, осталась в прошлом.

Говорят, вечная красота и женственность спасут мир. С одним условием. Если за ними, нет – над ними, с ними – стоит любовь. Вот, вероятно, в чем проблема: она «пришла деловито…» с новыми материальными ценностями – и одним махом убила все вокруг: сад, обнесенный штакетинами, в котором можно было просто так полакомиться ягодами и плодами, осиротила дом, лишив его души, продав все, что можно. Даже голубей.… И не понять вовек Толяну, что они не улетели – их заперли и увезли… продали, потому что ни сердцем, ни умом такого не понять нормальному человеку. Человеку, живущему по слову – завету Божескому.

Столкнулись два мира – непримиримых и никогда не понимающих друг друга: мир духовный, чистый, голубиный, с неотделимой сутью царства Небесного, и – материального, не признающего «бескорыстной радости к жизни, добра, света, любви, совести». А голуби, выпущенные на кладбище, сбились в стаю и улетели. Люди осиротели. А земля… Землю, точнее, усадьбу, превратили в тюрьму с толстенными решетками на окнах и колючей проволокой поверх забора… Несмотря на последние зловещие слова автора: «Наступало другое время на Земле и здесь не находилось места голубям, собакам, деревьям – простой человеческой радости», я верю, что когда-нибудь все люди станут жить по образу и подобию Господа, и воцарится царство Небесное на земле!

ЭПИЛОГ

С самого начала прочтения рассказа никак не могла понять, что же так смущает меня в имени главного героя. Поняла: Толян – не кличка, что-то свойское, рубленое, какое-то недоделанное, что ли… Озарило: а жил-то беспечно. Не прилагая сердечных усилий, не испытав всеобъемлющей любви. Жил как бы по инерции, в довольствии всеми и собой. А душевных сил рассмотреть фальшь, не-любовь не хватило. Вывод? Не будем работать над зоркостью своего сердца – погибнем так же.

 
Камкова Екатерина.
Контактный телефон 8 981 74 59 334
Учитель Печелийская О. А.
Контактный телефон 8 911 120 79 19
 

ПРЕОБРАЖЕНИЕ СМЫСЛА

РАССКАЗЫ

Николай Зайцев, родился в 1950 году в г. Талгаре, Алма-Атинской области Казахстана, в 1968 окончил среднюю школу №1, работал в топографической экспедиции, закройщиком, радиомехаником, мастером по изготовлению очковой оптики, корреспондентом.

Публиковался в республиканских журналах «Простор», «Нива», альманахе «Литературная Алма-Ата», российских «Наш современник», «Литера», «Молодая гвардия», «Север» – Петрозаводск, сетевых «Камертон» и «Великоросс», «Лексикон» – Чикаго, издал несколько книг поэзии и прозы, участник многих коллективных сборников Лауреат фестивалей «Славянские традиции» – 2009 г. – 2017 г., «Верность родному слову» – 2011 г., «Литературная Вена» – 2011 г., «Русский Гофман» – 2018 г.

Лауреат премий им. В. И. Белова – 2009 г., им. В. М. Шукшина – 2013 г.

Руководитель творческого объединения «Вершины Талгара», г.

Талгар, член Союза писателей России, билет №8674.

КНЯЖИЙ ВОИН

Аще сказать ли те, старец, повесть? Блазновато, кажется, да было так…

Аввакум

Нынче здесь редко кого можно увидеть. Только дядя Вася не забывает это святое для него место своим присутствием. Он тоже теперь нечастый посетитель, но более памятливый из всех приходящих сюда. Хотя можно ли назвать привлекательным для паломничества кусок заброшенной земли, где между двумя тысячелетними дубами врос позеленевший от пробившегося по нему мха, то ли просто камень, а, может, останок какой-то вехи, отметины, оставленной людьми, жившими в этих краях.

Скорее всего, это был памятник, его поверхности касались руки каменотёса, но когда это было, так никто и не распознал. Хотели узнать, нашли на тёсаном лице камня буквенные знаки, больше похожие на руны, чем на славянское письмо, даже прочли о каком-то великом князе, то ли побывавшем в этих местах, а может, почившим под этим древним надгробием.

Время ушло, любознательные к своему прошлому люди канули в небытие, а красных комиссаров, захвативших власть, не интересовала история этой страны по причине своего чужеродства ей, они были увлечены построением светлого будущего для своего народа. Но ближняя к камню деревня звалась – Князево. Отчего-то такое произошло? Чего не дают на Руси просто так – это названия. Дают его один раз и надолго. Навсегда. Потом переименовывают, но имя возвращается из своего времени через год, через век.

Живуча Русь. Один камень такой, замшелый, на её земле останется памятливой, и от него снова начнётся Волга, Москва – Родина. Русь – она от Господа людям дадена, и потому конца ей не будет. Живуч и дядя Вася, он от родного простора – русский. Он тоже, без всякой посторонней помощи, уже начал врастать в свою землю, как тот Князев камень, боясь, видно, что похоронить его вскоре будет некому. Стоя перед древностью, он становился похож на неё – на вековечные дубы, на землю под ногами, в своём неизменном, затёртом армяке и стоптанных, до вида опорок, сапогах.

Жил он в сторожке на деревенском кладбище вроде при деле, хотя ни о какой службе речь не шла – кормился от добрых людей, да и только. Кладбище давно заросло вековой дубравой, кустами сирени, похороны здесь случались нечасто – люди в деревне стали совсем редки. Народ родился, но куда-то потом исчезал, растворялся в городах, а если кто и заглядывал в родные места, то умирать здесь не собирался, не задерживался долго, уезжал восвояси, а чаще никто ни слухом, ни духом о своём дальнем житье-бытье не заявлял. Кое-кто из заблудших на чужбине по прибытию на свою малую Родину приходил к Князеву камню, отвешивал поклон своему и общему прошлому, выпивал с дядей Васей кружку горького вина, поминая при этом князя невиданного, родных своих, свою понятную былую жизнь. Потом обретший память земляк шёл к могилам своих родителей, родичей. Здесь без помощи сторожа никто не мог обойтись: нелегко холмики, поросшие травою, в лесу отыскать, пусть и родные они. Но дядя Вася знал места упокоения каждого односельчанина, мог рассказать о его жизни и смерти, служил проводником в прошлое своей деревни.

Мог поведать историю Князева камня и сказать слово о самом князе. Этих сказов со временем становилось всё больше, сочинял их сам дядя Вася, но никто его в этих фантазиях не упрекал: прошлое минуло, и мало кого тревожили выдумки о нём. Легенда, рассказываемая дядей Васей, становилась всё витиеватей и длинней, а слушателей всё меньше и меньше. Время поощряло сказительный талант кладбищенского сторожа, увеличиваясь непомерно между посещениями любопытных и совсем неинтересных гостей и редких, ещё не обделённых памятью земляков.

Сказ начинался в лучших традициях русской былины: «Когда-то давно жил в этих краях достославный князь. И был он разумом светел и телом могуч…». Окончание же повествования зависело от внимания слушателя. Если оный был не охоч до рассказов и баек, то у середины своей повесть начинала комкаться, укорачиваться (чего зря красноречие изводить, дураку что просо, что брильянт – всё едино) и заканчивалась в двух словах: «И почил князь от дел своих под этим камнем». Но находился настоящий слушатель, и сказ расцветал неслыханными при жизни князя и после неё историями его подвигов и других благих дел. Когда кто-нибудь из особо памятливых гостей, начинал перечить словам рассказа (мол, в прошлый раз было другое), дядя Вася и вовсе прерывался на половине своего повествования и начинал сердито курить самосад, всем своим видом давая понять, что право на повесть принадлежит рассказчику, и как должен жить великий князь, ему – потомку его, лучше знать. А причина к тому была – в деревне, да и вокруг по земле, его звали не иначе, как потомком князя. Так нарекли, а попросту в деревне до такого звания никого не возвысят. Имя человечье, что при крещении дают, то для Господа, к престолу звать, после земного гостевания, а прозвище для людей, пока среди них во грехе живёшь – вроде ты, а может, и нет. Бог даст, не заметят твоих пакостей, творимых при жизни, но надежды на такое прощение мало, Отец Небесный всё и всех видит, тем более потомков князей. Любое человеческое звание обязывает достойно на земле жить, а княжеское особенно.

Невзрачный собою, по правде говоря, достался поселянам потомок княжеский, но и деревня или то, что от неё осталось, была под стать. Домов тридцать скособоченных осталось стоять по улицам, из них большая половина заколочены, покинуты. «Куда народ подевался? – дивился остатний потомок могучего владетельного князя, покуривая самосад. – Чего людям надо? Такое раздолье кругом, живи – не хочу. И не хотят. В каморке вонючей в городе ютятся, а в деревне дом-пятистенок в тоске одиночества валится на бок. Последний заморыш городской приедет, отъестся на молоке да на масле настоящем, а сам свысока поглядывает на кормящих его: лапти вы, мол, недоплетённые. Вон, Митька Бывалых, возьми, парень как парень – пахал, сеял – человеком был. Урыл в город, грузчиком работает, будто подменили его там. Мысли у него безродные стали, неприкаянные, обрывки от прошлого. От стакана до рюмки живёт. Теряется народ в городе, ветшает. Чужим становится и в первую голову – себе».

«Однажды», – так начинается множество повествований, сложенных людьми, живущими на земле. Рассказов хороших и не очень, хотя суждения, как и осуждения, всегда относительны, как и все человеческие слова. Однажды, единожды, именно так определяется срок жизни человека на земле. Об этом мгновении и хочется поведать современникам, а удастся, и потомкам. Однажды, так начинается всякая жизнь и единожды проходит. Из этих мгновений и сложена Вечность. Она и сложена для того, чтобы однажды продолжиться ещё одним повествованием, а потом остаться в нашей памяти этим росчерком пера. Не каждому дано вылиться радостным сказанием своей пробегающей жизни или уже почти минувшей. Не каждый умеет заметить время своего рождения и промежуток того же времени движения к смерти. Чаще замечают чужую, чем-то выдающуюся жизнь, забывая о своём единственном присутствии в мире, столь же нужном, как и рождение кумира, в котором растворилось время твоей жизни. И часто совершенно бесследно. Но одна напевная сага может прожить на устах потомков тысячи лет, чтобы оформиться в великолепие исторических событий, хотя через тысячу лет очень сложно судить о действительности событий, переданных красноречивостью человеческого языка. Но если сказание живо, прошедши через века, значит, оно имеет право жить и не нам судить о том. И слава Творцу, что живы народы в своих преданиях, потому что однажды кто-то сказал слово о своей жизни или описал чужую, более яркую, не заметив в этом свете своей. Пусть будет славен и тот, и другой, как и всякий отважившийся сказать слово. И дядя Вася в их числе славен, невзирая на незаметность своего присутствия во времени. Пусть единожды, мельком, но он велик, остановив время княжеского жития, разбросав этот сказ по умам слушателей, городам и весям родной земли. Вспомнить – значит узнать себя в прошедшем, может быть, в том князе, который будет жив до той поры пока, однажды, не народится другой достославный князь и не объединит прошлое с настоящим.

О новой жизни и людях в ней, пробивающих себе дорогу куда-то, а то и просто живущих, как кроты, боясь света разумного, абы день до вечера провести, а ночь скроет и грехи и святость – расскажут много и многие. Разным земным событиям и человеческим деяниям, произошедшим на его веку, был свидетелем княжеский потомок. Немного людей на его глазах выросло из своего детства, очень мало из юности, и уж совсем редкостны стали человеки, что выходят из разумения молодости и становятся взрослыми. По обличью они добропочтенные старцы, а присмотришься пристальнее – балбесы малолетние. Прожил долго, а спросить нечего, он про своё прошлое толком не помнит, а уж о корнях и памяти вековой и говорить нечего. Своих кумиров в телевизоре разглядывает и их радостью богомерзкой живёт. Радость должна быть тихой, покойной и светлой в Любви, Христом завещанной, а не лахудрой с голыми сиськами, что ими по экрану во все стороны размахивает, не для того же это дано, а детей вскармливать. В такой груди и молоко горькое, отравленное чужими взглядами завистливыми, оттого и дети маются у таких матерей – то разумом, то телесным недугом. Коли в голове недород, то и всюду одни сорняки. И полоть их уже некому.

Спросите, отчего дядя Вася сказителем стал? Такое не вдруг случается и не со всеми. Давно жил в деревне паренёк Василий. Неказист уродился внешним видом, но вырос удал и дерзок и в работе неуёмный. Рано остался без родителей, воспитывался у бабки своей и был очень самостоятелен в желании жить. Рано начал работать, поставил хороший дом и к двадцати годам решил жениться. Девку выбрал самую рослую и красивую – никак ему не в пару. Но упорен Вася и в любви оказался, добился-таки согласия красавицы; чем уж он её, голубушку, полонил (на полголовы ростом ниже невесты), одному Богу известно, но стали готовиться к свадьбе.

Вася тогда ещё не назывался потомком князя, но праздник готовил по-царски. С тройками, лентами, музыкой, скачками. На лошадях, расфранчённых яркою мишурой, двинулись в районный загс, а после, уже в качестве законных мужа и жены, с радостью этой вселенской, помчались на рысях в деревню, где народ ждал, томился у накрытых свадебных столов. Зима только началась, снег не шибко лёг. Мчали резво, с удалым куражом, молодым задором. Уже перед самой деревней шаркнули сани полозьями о голую землю, пошли боком, невеста вылетела и расшиблась о придорожную корягу.

Два года потом лежала недвижная, без памяти и без слов. Так и померла невестой, а Васю оставила навсегда женихом. После похорон её заметно стало, что угас в неслучившемся муже огонь желания жить. Нет, он оставался на земле, но уже как-то больше по привычке, без радости. Погоревала вместе с внуком и отправилась на Божий суд бабушка, и остался Вася один среди людей. Помыкался ещё пару лет на колхозных работах, потом выпросился кладбищенским сторожем служить, рядом хотел с любимой быть, а тут, в аккурат, преставился старик, охранявший погост деревенский, и место стало вакантным. Но старик стариком, а вот как молодого на кладбище списать, тут надобно разрешение от власти. Но отпустили, чего парня в неволе держать, коли у него всё из рук валится. Там, на кладбище, и работа не видна, по старости подходит, а молодой гражданин должен государству пользу приносить. А какая польза от усопших, вечная им память. Оформили пастухом, грех на душу забрали, но то мирской обман, не тяжкий. Ну, как назвать кладбищенскую службу, когда кругом безбожники? Чего, мол, их охранять, души нет, Бога нет, а кости никому не нужны. А подумать хорошо, так Вася навроде апостола Петра у ворот погоста – встречает усопшего и покой его хранит. Но нет таких должностей в советских работах. Не нашлось, будто народ в безверии бессмертие телесное обрёл. И стал Вася пастухом по ведомости бухгалтерской и пастырем у могил упокоившихся навечно. Где ограду поправить, где цветы полить, да мало ли заботы в местах упокоения, души умерших тоже радуются, когда о них волнуются и не забывают поминанием, приходом на место последнего их пребывания земного. Но только поначалу приплачивали в колхозе жалованье, а потом забыли. Сторож есть у кладбища деревенского, а у колхоза без него забот хватает и денег нет всегда. И стал Вася вольным художником – сказителем, сам себе своё пропитание выговаривал.

Много ли человеку надобно? Доброе слово да хлеба кусок. Всяк по-своему живёт, у кого закрома ломятся от добра, другой и похлёбке рад, а кто из них счастливее, поди, дознайся. О своём счастье Вася ни с кем не заговаривал и ни на что не жаловался, ему хватало и светлого дня и тёмной ночи, и люди к нему шли, своих проведовали и его не обижали. Так и стал Вася покой усопших своих земляков охранять, не найдя своей душе отдохновения. Позднее отыскалась княжеская могила и началась легенда, и никто уже не мог вспомнить, жила эта сказка раньше или появилась с началом Васиного отшельничества на кладбище. Да никто об этом и не думал, слушали и всё тут. Сперва сомневались, после привыкли, изменить прошедшее пытаются только дураки, а таковые на огонёк к сторожу не заходили. К такому событию готовились долго, в одиночку, копили обиды, грехи, а уж потом шли высказаться и послушать. Послушать и сказать. Часто случалось, что приходил человек поговорить о своём наболевшем, томившем мысли, но, послушав, о чём идёт разговор между другими людьми, и в этом случайном собрании слов узнавал себя и о себе и уходил, не сказав ничего – все поняв, и тем успокоив боль своих невзгод. На кладбище лучше понимается мелкость своих несчастий. За кладбищенскими воротами и звуки другие. Понятней. Смысл слова огромен, когда вокруг не суетятся, а слушают и понимают. Когда Вечность впечатана в землю крестами. Вехами бессмертия. Ушёл один – пришёл другой. Пока помянуть, осмыслить, а потом и совсем. Но придёт следующий живой, и помянёт, скажет доброе слово об усопшем, и откусит кусочек хлеба, свою часть от Вечности. Причастится к ней.

Так легенда вросла в родную землю и стала душевной нуждой, за которой идут люди к дяде Васе узнать, какую ещё великую доблесть обрёл в себе их земляк – князь. Тем и жива легенда, что всегда нова на свежих устах. Выдумка – не обман, это заслуга рассказчика, свет его разума, льющийся в души слушателей, окрыляющий верой, что всё было именно так и дальше будет ещё лучше и красивее. Даже на кладбище. Умер, но жил, чтобы стало лучше. Только поэтому стоит жить. Жить рабом, но верить, что жива воля, за которую бьётся и борется князь и надо помочь ему своими делами, чтобы обрести эту даль и ширь своей земли. Она, эта вера, и есть – свобода. Мысли о свободе – крамола души. Свобода от чего? Это когда беды нет. Но чаще свободу в беде находят. В разбое. Сказы сказывают о благородных служителях ножа и топора, о вольных, лихих людях. Говорят с завистью и томлением духа, забыв, что пред Господом никто не волен. Волен только Господь. В крови и злобе свободы не бывает. Потому и неясно, где жертва, где палач. И судить никто не волен. Земные судьи на службе у власти кормятся. А Господь сам судит, и присяжные его суда тоже не на земле живут. Не купишь. Земной суд это так, для потехи тщеславия, всё настоящее людей после кончины ожидает. И казни лютые, и награды высокие. На кладбище идут, кто наград не ищет, а душу растерянную объединить желают. Пока сам у дяди Васи чаёк попиваешь да беседуешь, душа твоя с душами родных и земляков встречается, узнаёт многое, лечится от суеты, злобы в той суете. Красивей становится, добрее. Но ты об этом не знаешь, и, только выйдя на дорогу, ведущую в село, ощутишь в себе покой и веру, возносящую твою душу к Господним высям. И князь светлым облаком оживает в тебе, и верится, что славные дела его умножать – долг твой.

Уважали мужики дядю Васю. За слово доброе, за всегдашнее ожидание, полуденное и полунощное, несчастий человеческих, что приносят ему из-за забора кладбищенского и хоронят с его помощью, в тишине вековых дубрав, наросших здесь с самого начала белого света. А пуще всего возвышала Васю в нехлипких мужских душах его нерастраченная любовь, схороненная за оградой кладбища у могилы любимой. Величают люди глубокие чувства, что через землю прорастают, не пылкостью юной, а через страдания, Господней любовью, ко всему живущему на Земле. Со всеми людьми Вася ровен был в отношениях. Провожал на могилку родственников, ежли таковая имелась, или просто привечал в своей избушке. И никто не уходил от него, не излив в беседе душу свою и не выслушав легенду. Один дотошный газетчик, приехавший с какой-то оказией собирать деревенский фольклор, измучил дядю Васю вопросами. Сначала слушал, потом записывал, а вопросы стал задавать, когда понял, что записать легенду невозможно, у неё нет окончательного варианта. А на все выдумки рассказчика бумаги не хватит.