Очень больная тема – художник и власть. Искусство и пропаганда. Где заканчивается одно и начинается другое? Что можно назвать искусством, а что таковым не является? Ничего себе вопросы…

Судьба Лени Рифеншталь ужасно несправедлива. Не должна она была воспевать нацизм. Но – воспевала. Не должна была нести ответственность за преступления Гитлера и его приспешников. И – понесла. Не должна была половину жизни оставаться вне профессии и, по сути, в одиночестве. Но – оставалась. Не жизнь, а сплошной парадокс.

Но все не так просто, как может показаться на первый взгляд. И если покопаться в нашей истории, то отыщется множество странных параллелей. Не будем указывать пальцем, дабы не разжигать напрасных дискуссий. И так понятно, о чем идет речь.

Лени досталось больше, чем кому бы то ни было. Наверное, из-за того, что она была безмерно одарена от бога. За то, что видела дальше и больше, чем видели другие. За то, что умела снимать настоящее кино, а не плоские любовные комедии на тему фальшивого изобилия. Примеров полно – и у них, и, к сожалению, у нас.

А вот своей Рифеншталь не было. И в этом тоже великая несправедливость. Хотя, разобраться бы для начала – у кого это «у нас».

Нет, художник и власть – фигуры несовместные. Им самой жизнью положено вращаться на разных орбитах. Самый яркое тому доказательство – жизнь Лени Рифеншталь.

1. День рождения будущей звезды

Это случилось 22 августа 1902 года. В этот день в семье владельца небольшого магазина и мастерской по установке сантехнического оборудования Альфреда Рифеншталя и его супруги Берты на свет появилась девочка, которой дали длинное имя Берта Хелена Амалия. Но домашние звали девочку просто Лени. Так это имя за ней и закрепилось на всю жизнь – Лени Рифеншталь.

Девочка была очень хороша собой, здоровенькая и подвижная. А папаша Альфред был недоволен. Он всегда был чем-то недоволен. Едкий, желчный и временами даже неприятный человек. В этот раз он был недоволен тем, что родилась девочка, а не мальчик, которого он ждал. Впрочем, когда через два с половиной года матушка Берта родила мальчика, Альфред снова был недоволен, заявив, что с девочками гораздо меньше проблем.

На самом деле это была не злость. Это такой способ выражения любви. Покопаться глубже в мыслях Альфреда Рифеншталя, и очень могло статься, что на самом деле он без ума и от своей Берты, и от маленькой красавицы Лени, и даже от малыша Хайнца. От Хайнца прежде всего, поскольку Альфред очень хотел наследника. А почему ворчал? Да, как не ворчать, если все всё делают неправильно? А если не ворчать, то распустятся вконец и начнут вытворять такое…

Ну вот, пожалуйста, Берта снова пересолила капусту. Да куда же она смотрела? Да какая же она после этого хозяйка? Нет, все надо делать самому. И полагаться на этих женщин нельзя никак.

2. Домохозяйка и мастеровой

Чего бы не хотела для себя Лени (когда подросла бы и стала взрослой, конечно), так это повторить судьбу матери. Чтобы жить с таким человеком, как папаша Альфред, нужно иметь стальные нервы…

А Альфред Рифеншталь был великим тружеником. Он все заработал собственными руками. Начинал слесаренком у опытного мастера – подносил инструмент, бегал за пивом, отмывал захламленную мастерскую. Потом набрался ума и стал работать самостоятельно. Потом случился бум на современную сантехнику – все хотели водопровод и полный набор удобств. А мастеров по этой части не хватало. И отправился Альфред по домам берлинских буржуа устанавливать раковины, ванны и унитазы. И за десять лет наскреб денег на собственную мастерскую, в которой молоденькие слесаренки работали уже на него. А потом образовался магазин американской сантехники – при той же мастерской. И началась благополучная безбедная жизнь, в которой по-прежнему все держалось только на нем – на Альфреде Рифенштале.

У Берты Иды Шербах (девичья фамилия матушки Берты) была своя история. Когда Лени немножко подросла, матушка рассказала ей, как была хороша в молодости (словно успела состариться – Берте тогда не было еще и тридцати). Как хорошо пела, играла на фортепьяно и как замечательно танцевала. А за Альфреда вышла замуж лишь потому, что понимала – лицей, какой бы он ни был, родословной не выправит. И уж лучше выйти за купца, чем остаться одной на веки вечные. И, вообще, случается с людьми любовь…

Лени, конечно, ошибалась. Ее родители жили так, как умели. Но при этом друг друга любили.

3. Брат Хайнц

Лени многое поняла о жизни позже – когда ей самой стукнуло за сорок. В последние дни войны, до ареста американцами, Лени жила вместе с матушкой в Праге. И Берта Ида много рассказывала ей об отце, который к тому времени уже был на небесах. Сожалела, плакала, вспоминала. И только тогда Лени осознала, что же связывало хрупкую кроткую женщину со здоровяком с дурными манерами. Только тогда ей пришло в голову, что объясняться в любви можно разными словами. И что папаша Альфред частенько ругался… от избытка чувств…

В первые пять лет жизни Лени позволялось все. В немецких семьях, где обычно царит строгий порядок, детишкам до определенного возраста прощаются любые шалости. И лишь годам к пяти-шести их начинают приучать к обязанностям и дисциплине. Но в случае Лени все было чуточку иначе. Она сама была еще совсем малышкой, как на свет появился братец Хайнц. И внимание родителей тут же переключилось на малыша. А Лени могла бегать во дворе, играть с мальчишками, лазить по деревьям и вытворять всякие штуки, от которых ее коленки были всегда в синяках и ссадинах.

К счастью, она не приревновала брата к матушке. Этого не случилось. Наоборот, подражая матушке, Лени стала опекать Хайнца. С тех пор так и повелось – Лени старшая, Хайнц младший. Она для него – пример для подражания, он для нее – маленький беззащитный мальчишка, которого надо уберечь от неприятностей…

Они были на удивление дружны. И более того, Хайнц всегда был рядом с Лени, став ее верным помощником и даже тенью.

4. Клуб «Русалка»

Когда Лени исполнилось пять лет, матушка Берта встревожилась. Девочка росла быстро и выглядела чуть старше своих лет. Берте пришло в голову, что она опоздала с обучением дочки. Что за фортепьяно надо садиться именно в пять лет. Потом будет поздно. Поздно учиться музыке, танцам. Поздно вставать на лыжи или, скажем… плавать…

Музыке Берта учила дочь сама. А вот научить плавать не могла – негде, да и сама толком не умела. И Берта, с согласия супруга, конечно, отдала Лени в детский спортивный клуб «Русалка». Тогда же Берта услышала от детского тренера:

– Фрау Рифеншталь, а ваша девочка – просто золото. У Лени великолепные данные. Ей бы не только плаванием заняться…

И поехало. Берта отдала дочь в гимнастическую секцию. Потом в группу обучения конькобежному спорту. Потом наняла профессионального учителя музыки, который в течение пяти лет два раза в неделю приходил в дом Рифеншталей и учил Лени премудростям игры на фортепьяно. Удивительно, но малышка везде успевала!

Недоволен был лишь папаша Альфред. Он каждый вечер наблюдал, как смертельно уставшая после спортивных занятий (в пять-то лет!) Лени разучивает гаммы. Потом презрительно бросал: «Пигалица!» И уходил из дома… Как узнала Лени в сорок четвертом от матери, папаша шел в пивную, где до хрипоты доказывал сотоварищам (слесарями и другим мастеровым людом), что его дочь «самая-самая». И однажды смертельно рассорился с другом, который не поверил его рассказам и поднял на смех.

5. Лицей

А потом пришло время, и Лени отдали в школу. Это был самый что ни на есть обычный берлинский лицей, в котором учились дети зажиточных граждан Германии. Чуть выше уровень преподавания, чуть больше внимания гуманитарным предметам. А в целом – хорошая добротная школа, способная научить ребенка главному – не бездельничать и не болтаться по жизни неприкаянным, а искать, искать свое главное дело. И – трудиться.

Каким-то неведомым образом Лени удалось проскочить трудный подростковый период. Она так и не успела толком побыть «гадким утенком». И из очаровательной девочки вдруг превратилась в очаровательную барышню… Да нет же! В красавицу. В небесной красоты фею. В одну из самых красивых девушек Берлина или даже всей Германии.

В годы, когда Лени училась в старших классах, она частенько слышала, как отец за ее спиной бормочет грязные солдатские ругательства. Лени принимала их на свой счет и недоумевала – в чем она провинилась. А Альфред не ругался, он тревожился. Если бы умел плакать – заплакал бы. Он до умопомрачения боялся за свою девочку. С таким лицом, с такой фигуркой – ох, как несладко ей придется в жизни. Копия матери… А что, разве она с ним счастлива? Разве сантехник нужен Берте? Эх, жизнь…

Как Лени училась? Очень хорошо. Была непоседой, но все схватывала на лету. За десять лет учебы в лицее у нее не было плохих отметок. Сразу было видно – одаренная девчушка. Очень.

6. Уроки танцев

В 1918 году шестнадцати лет от роду Лени закончила лицей и получила аттестат зрелости. Тут же встал вопрос – куда идти дальше. Она была не против продолжить учебу, но… что скажет отец, если она откроет ему свои планы?

Папаша Альфред – ходячая совесть и неисправимый ворчун закатил бы скандал, если бы Лени призналась ему, что мечтает о сцене. Что хочет танцевать балет. Что уже танцевала немножко – в лицее. И что это было чудесно.

Хорошо, что ее во всем поддерживала матушка Берта. Летом 1918 года она устроила Лени к частному хореографу. А в августе, накануне своего дня рождения, Лени впервые вышла на сцену…

Это был любительский спектакль. Рафинированная публика. Классический танец. Лени, которая два месяца не отходила от балетного станка и от усердия даже похудела, вызвала у зрителей восторг. О, это были сладкие минуты. Слезы, блистающие на глазах незнакомых людей (она видела, видела сама!), потом шквал аплодисментов.

Когда Альфред Рифеншталь услышал от кого-то из знакомых, что его дочь танцевала на публике, он, не обладая развитой фантазией, решил, что она танцевала… голой и на столе. Другого он просто не мог себе представить. И устроил такой грандиозный скандал, что Лени едва ни умерла от обиды.

Не помогло матушкино заступничество. Не помогли увещевания друзей семьи, которые видели это выступление Лени. Отец рвал и метал. И приговор его был суров – в интернат! В закрытый интернат для девушек. Для Лени это было все равно, что в монастырь.

7. Художественное училище

Альфред Рифеншталь вовсе не был зверем. Он даже готов был понять дочь – хочешь скакать голой по столам, черт с тобой, скачи. Но и она должна понять отца. Он трудился не покладая рук – для кого? Для нее и Хайнца. Что было – маленькая мастерская, заваленная унитазами? Пожалуйста, теперь у них большой магазин и большой штат наемных работников. Теперь уже не папаша Альфред работает на кого-то, теперь кто-то работает на папашу Альфреда… И на них – на его непутевую семью! Раньше они жили в скромных съемных квартирах – за детство Лени сменили шесть квартир. А теперь, пожалуйста, живут в своем собственном доме в хорошем районе Берлина… Так чего же ты хочешь, дочка? Опозорить отца?

И Лени ответила:

– Ладно… Я поступлю в художественную школу.

И отец тут же успокоился.

Лени с детства неплохо рисовала. А в Берлине, недалеко от дома, где жили Рифенштали, была отличная художественная школа. Почему бы и нет? Во всяком случае, лучше закрытого интерната…

В берлинском художественном училище Лени проучилась всего несколько месяцев. Уроки живописи ей быстро наскучили. А когда девушка вынуждена заниматься чем-то из-под палки, через силу, хорошего не жди. Завалила один зачет на другой просто не пошла. Педагоги направили отцу студентки письмо – благо герра Рифеншталя знала половина Берлина.

И снова разразился скандал. И на этот раз Лени отвертеться не удалось. Волей отца девушка была «сослана» в пансион Тале, в крошечный провинциальный городишко в Саксонии. Господи, какая тоска…

8. Пансион в Тале

Городишко и в самом деле очень небольшой. Даже, пожалуй, «деревня городского типа». Несколько тысяч жителей, пансион, куда и была отправлена строптивая Лени. Но зато «зеленый театр», сценическая площадка под открытым небом, где регулярно ставились театральные спектакли и давались концерты.

Приехав в Тале Лени рассказала преподавателям – сплошь пожилым почтенным дамам о сути конфликта с папашей Альфредом. И неожиданно для себя получила полную поддержку. На это она точно не рассчитывала. Но классная наставница, старая дева лет шестидесяти, была ярой мужененавистницей. Мешать девочке идти к своей судьбе? Как бы не так! Она сама найдет для Лени хорошего хореографа.

Так и случилось. Всю осень и зиму 1919 года Лени посещала уроки танцев. А весной 1920 уже выступала на сцене театрика в Тале, срывая зрительские аплодисменты и все больше убеждаясь в том, что идет верной дорогой.

Собственно, уроками танцев и драматического мастерства, которые Лени давал режиссер самодеятельного театра провинциального городка, ее обучение и ограничилось. Когда Альфред Рифеншталь запросил у преподавателей пансиона характеристику дочери – мол, как ее успехи, насколько хорошо она занимается – то в ответ услышал лишь восторги. Девочка чудо, очень талантлива. Что и укрепило папашу Альфреда в собственном убеждении – в том, что его строгости принесли свои плоды… Как же он заблуждался!

9. Секретарша собственного отца

К лету 1920 года довольно бессмысленное обучение Лени в пансионе Тале закончилось. И отец разрешил девушке вернуться в Берлин…

Она уже знала, в чем ее главная проблема. В нерешительности. Она не могла пойти против воли отца, хотя сопротивлялась отчаянно. Не помогало и заступничество матушки – им влетало от отца обоим. Но для себя Лени решила – дотерплю до совершеннолетия и поставлю вопрос ребром. Будучи взрослым человеком, я могу решать свою судьбу сама. Тем до поры и успокоилась.

А папаша Альфред увидел притихшую Лени и возрадовался. Наконец-то девочка взялась за ум. И он устроил ее к себе на фирму секретарем в приемной. Подсунул гору учебников по делопроизводству и бухгалтерии. Пусть занимается – дело-то общее, семейное.

И Лени, в самом деле, взялась штудировать бухгалтерию, попутно освоив машинопись и «китайскую грамоту» стенографии. Печатала она довольно бойко – стучала приказы и распоряжения, ведомости и счета, словно заправская машинистка. Уж что-что, а этот навык машинописи ей очень скоро пригодится. Двадцатый век на дворе. Если хочешь добиться успеха – учись печатать.

Ее послушание длилось ровно до 22 августа 1920 года. В этот день, прямо с утра, приняв от родителей поздравления с днем рождения и подарки, она заявила отцу, что больше не намерена жить по его указке. Что она отныне совершеннолетняя, что имеет право заниматься тем, чем хочет.

– Уж не танцами ли? – ехидно спросил отец.

– Вот именно! – гордо заявила дочь.

10. Балет

В этот день папаша Альфред узнал о дочери много такого, что не могло присниться и в кошмарном сне. Оказалось, что Лени и не думала бросать свои танцульки. И что в пансионе Тале занималась именно танцами (ох, уж он покажет этим… серым мышкам!). Более того, эта малолетняя чертовка еще и… курит! Последнее папашу Альфреда сразило просто наповал. Он выдержал томительную паузу и сказал:

– Вон из моего дома!

Лени побледнела, внимательно посмотрела отцу в глаза и… Альфред Рифеншталь смутился. И вдруг произнес дрогнувшим голосом:

– Как же ты не понимаешь, дочка, я же о тебе беспокоюсь…

Она ушла из дома в тот же день. Перебралась к подруге, которая жила здесь же, в Берлине. Скандал был, конечно, чудовищный, но совершенно неизбежный. Сколько Лени могла терпеть этот абсурдный диктат папаши Альфреда? Всему же есть предел.

А потом, спустя несколько дней, к ней зашла матушка Берта. Вся в слезах и в расстройстве. Сообщила, что отец больше не противиться ее воле. И что дает свое благословение на эти танцы. При этом матушка скрыла, какими эпитетами Альфред Рифеншталь украсил слово «танцы». В данной ситуации это было совершенно ни к чему.

В родительский дом Лени не вернулась. А вскоре нашла то, что искала – хорошую балетную студию Ютты Кламт. А потом – отличного преподавателя классического танца Евгению Эдуардову, бывшую петербургскую приму. И для Лени начался период настоящей профессиональной учебы.

To koniec darmowego fragmentu. Czy chcesz czytać dalej?