Czytaj książkę: «Наследство последнего императора. 1-й том», strona 6

– Они уже готовы, милорд. Осталось подписать, – и он положил перед королем тексты телеграмм.

Правительственную Георг завизировал сразу. Свою прочел внимательнее. «Дорогой Ники! Только что узнал об огромном несчастье – гибели твоих двух замечательных кораблей и мужественных моряков. Это большое горе не только для нас, монархов, которых связывают тесные родственные и государственные отношения, но и для наших стран-союзниц, для которых гибель столь славных, мощных современных кораблей – огромная военная потеря. Прими мои глубокие соболезнования». Подумав, король дописал: «Искренние слезы душат меня, несмотря на то, что задуманное прошло успешно и подвиг твоих героических экипажей внес огромный вклад в будущую победу над общим врагом. Уверен, надо поставить вопрос перед моим правительством об открытии памятника твоим героям в Лондоне или Ливерпуле».

– Вот так, – сказал король и придвинул лист к Ллойд Джорджу.

Тот прочел и покачал головой.

– Полагаю, слова об успешном выполнении задуманного несколько противоречат общему стилю траурной телеграммы. И требованиям секретности.

– Да, – тотчас согласился король, вычеркнул ненужные слова и поставил подпись:

«Всегда твой любящий брат Georg Rex».

5. Бизнес Ельцина

ЕЛЬЦИН ВСПОМНИЛ, что сказал Гольдман, но то было позже, а сначала он не мог отвести глаз молодой женщины потрясающей красоты. Ей было лет тридцать, не больше, она была укутана в полупрозрачную бело-розовую хламиду, вышитую золотой сканью. Приглядевшись, Ельцин без труда рассмотрел ее небольшую, но крепкую грудь, узкую талию и широкие бедра. «Ну, понимаешь, вона какая у них тут мода! Бюстгальтеры не носят! – обалдело осознавал русский президент. – Совсем обнаглели. Будто с порнушного журнала сошла».

Женщина заметила его взгляд и тут же подошла мягким, но решительным шагом. Бокал она взяла с собой.

– Здравствуйте, Борис Николаевич, – сказала она по-русски с едва заметным акцентом, ослепительно улыбаясь и протягивая ему руку. – Как идут ваши дела, как себя чувствуете?

– Ничего, – нисколько не удивившись, буркнул он. – А что, ты меня знаешь?

– Кто же вас не знает. И я знаю. А меня вы не хотите узнать поближе? – спросила красотка, чуть прищурив глаза.

– Нет, – ответил Ельцин. – Б… ство не входит в мои служебные обязанности.

Красотка расхохоталась.

– О, как это сильно и мужественно сказано! – она захлопала в ладошки. – Про вас говорят, что вы такой мужественный. Вы ведь джентльмен, правда? Так говорят о вас все дамы.

– Да, – хмуро подтвердил Ельцин и решил говорить ей «вы». Он огляделся, ощупал взглядом женщин вокруг и спросил:

– А где вы видите здесь дам? Я вижу только одну. Вот эту!

И, подойдя вплотную к красотке, нежно и оттяжкой хлопнул ее по упругой, словно волейбольный мяч, аппетитной попке.

Она даже и бровью не повела. Кровь ударила Ельцину в голову и звоном отозвалась в затылке. «До чего же хороша, чертовка! Что называется – бес в ребро… Нет, надо срочно выпить, иначе погиб», – решил он.

– А Хиллари⁵? – спросила чертовка. – Разве вы не считаете ее дамой?

– Сначала выпьешь со мной, потом скажу, – пообещал Ельцин. Он поманил левой трехпалой рукой официанта и приказал, нимало не заботясь о том, поймет он его или нет:

– Ну-ка гив⁶ мне по-быстрому шампанского… Или, стой! У тебя какой-нибудь бабоукладчик есть? – и, усмехнувшись, искоса глянул на женщину.

Официант удивленно поднял брови.

– Как вы сказали, господин президент? – на сносном русском спросил халдей. – «Бабоуклядчик»? Это вино? Или что-то другое?

– Ну! Не понял, что ль? Ликер давай! Амаретту там или еще чего!

Красотка залилась низким бархатным смехом («У, гадина, до костей пробирает», – подумал Ельцин):

– Я всегда знала, что вы шутник, Борис Николаевич! На таких party⁷ обычно ликеров не бывает, только шампанское, виски и по особому заказу водка или бренди. Я хочу шампанского.

«Щас получишь», – мстительно подумал Ельцин и приказал официанту:

– Шампанского! Но только «Советского», из Питера.

Тот задумался.

– Что – нету? – недовольно протянул Ельцин. – Да откуда же оно у вас тут найдется!.. Уже ничего советского в мире нет… – Он вздохнул, обращаясь к красотке. – Придется пить, какую дрянь нальют.

Официант сказал:

– Есть французское, есть калифорнийское, сэр.

– Ладно, малый, отбой, – передумал президент. – Тащи водки. Хотя нет: водку я пью только после трех часов. Ночи, по московскому, – уточнил он. – Неси шампанского. Вашего.

Тот принес два бокала.

Ельцин пришел на прием, уже будучи немного пьяным. В таком состоянии легкой эйфории, его так и тянуло что-нибудь отколоть, покуражиться над своими фактическими хозяевами, к которым он, как сам понимал, теперь прикован, как раб к галерной скамье.

– Ну, разве можно эту газированную ослиную мочу сравнить с «Советским шампанским»? – через некоторое время спросил он у официанта, осушив бокал одним глотком.

– Невозможно, сэр, – неожиданно согласился официант. – Но ведь вы сами, господин президент, уничтожили СССР, откуда теперь взяться «Советскому шампанскому»? – дерзко ответил он, глядя Ельцину в глаза.

Вообще-то официантам, работающим в Белом доме, запрещено вступать с гостями в контакт – только в случаях крайней необходимости или если прикажет начальство: большинство обслуги было агентами спецслужб. Этот официант уже два десятка лет числился в штате ФБР, считался опытным кадром. Он, по долгу службы и по внутреннему убеждению, ненавидел СССР, но уважал русских как достойных врагов. Они делали плохие автомобили и штаны, но производили замечательные самолеты, ракеты, станки, ядерные реакторы… Писали хорошие книги, сочиняли изумительную музыку. По части науки им тоже равных не было. Теперь людей, собственными руками разгромивших свою страну, уважать было не за что. И их президент в представлении официанта был просто мразью, не достойной не только уважения, но и внимания вообще. Ельцин почувствовал неприязнь белодомовского халдея и повернулся к нему спиной.

– Так что Хиллари? – спросила красотка, принимая бокал. – Вы ее тоже не считаете дамой?

– Комолая телка – вот кто она такая, – рубанул президент, нисколько не заботясь о том, что каждый его чих записывается. Впрочем, от него фэбээровцы и не такое слышали и потому только посмеивались, расшифровывая и переводя на английский его разговоры. – А бодливой корове, понимаешь…

– … Бог рог не дает! – договорила красотка.

– Ну! Моя давно наставила бы мне большие и ветвистые, если б я с этой Монькой Левинской в ванне не имел сексуального контакта, как не имел его мой друг Билл… Я бы эту Моньку…

– За что пьем? – дерзко перебила красотка и подняла бокал.

– Надо хоть познакомиться! – предложил Ельцин.

– С большим удовольствием! – она протянула руку. – Графиня Ксения Ксирис, она же княгиня Юсупова-Сумарокова-Эльстон-Романова⁸.

Он осторожно пожал ее легкую, как пушинка, лапку.

– Можно называть меня Ксенией Павловной, – она слегка присела и прикоснулась своим бокалом к ельцинскому.

– Ельцин Борис Николаевич, – дурашливо в три погибели поклонился он.

– Как, тот самый? – подыграла Ксения.

– Нет. А ты?

– А я та самая. Внучатая племянница государя Николая Александровича, принадлежу Дому Романовых.

– И много вас? – спросил Ельцин. – Таких Романовых?

– Как считать, – ответила Ксирис. – Официально Дом Романовых насчитывает около трехсот человек. На самом деле больше. Князья Юрьевские тоже должны считаться Романовыми – это потомки от второго брака Государя Александра Второго и княгини Екатерины Долгорукой. Но Романовы их не признают своими.

Про Александра II Ельцин когда-то читал. Ещё в школе.

– Козёл он был, твой Государь, и развратник, понимаешь, – возмутился Ельцин. – Ну как можно – в одной хате, хоть и в зимней⁹, под одной крышей держать жену и полюбовницу. И детей от обеих. Какой вы пример показывали трудовому народу! И еще хотели, чтоб народ вас полюбил в семнадцатом году. Я вот всю жизнь только с одной Зойкой! А в наших сибирских краях такие бабы, понимаешь! Ух, едрёна вошь!

– Это ваша любовница?

– Нет. Супружница.

Ксирис широко раскрыла глаза.

– Так ведь вашу жену зовут Наиной! Забыли? – хихикнула она.

– Тут забудешь, – проворчал Ельцин. – Зойка – ее настоящее имя. А ей не нравится. Стала называть себя Наинкой. Теперь только на эту кличку отзывается.

– Ах, вот как! Только странно, почему она такое выбрала? – удивилась Ксирис. – Наина у Пушкина в «Руслане и Людмиле» – старая злая колдунья… А, впрочем, не важно. И вы ни разу не изменили Наине Иосифовне?

– Ни разу! – и в подтверждение своих слов Ельцин с размаху хлопнул бокал об пол.

На звон несколько гостей оглянулись в сторону русского президента и снова отвернулись. Президент Клинтон только усмехнулся: «Boriss – широкая русская душа», – сказал он греческому послу Микису Ставракису. Клинтон как раз убеждал посла, чтобы Греция надавила на греческое правительство Кипра и заставила его не покупать у русских их знаменитые зенитно-ракетные комплексы С-300, которые наводили ужас на летчиков НАТО. От этих зениток вертикального взлета не было спасения даже знаменитой «невидимке» – истребителю-штурмовику F-117а. У русских тоже есть свой «стеллс», еще покруче, но С-300 и своих «невидимок» сбивает на учениях, словно мух.

Ставракис покосился на Ельцина и ничего не сказал.

– Необходимо разъяснить вашим соседям и союзникам, – втолковывал Клинтон, – у кого они собрались покупать С-300. Их делают пьяные русские рабочие. А если президент Ельцин продаст президенту Макариосу такие зенитки, которые без водки работать не смогут? Где Макариос возьмет столько водки? – он хохотнул.

Посол выдержал небольшую паузу.

– Это шутка? – невозмутимо спросил он.

– Нет, – отпарировал Клинтон. – Это не шутка. Мистер Ставракис, вы, безусловно, лучше меня понимаете, что под влиянием русских Кипр может превратиться во вторую Кубу – у вас под боком. Русские туда влезут. Ведь для обслуживания С-300 понадобятся специалисты, потом проблемы эксплуатации, запасных частей, ремонта, обучения персонала. Это таит колоссальную опасность для всей Европы, но, прежде всего – для Греции. Русские будут держать под прицелом самых важных наших союзников по НАТО – вас, Турцию, весь Ближний Восток, Северную Африку. Кто может поручиться, что русские не поставят на Кипр наступательное вооружение, например, ракету «москит», которую наши эксперты прозвали «убийцей авианосцев»? И что Макариос не перепродаст часть С-300 или «москитов» Милошевичу? Очень даже реально. Я знаю, Ельцин согласен дать оружие в кредит кому угодно.

Грек молчал.

– И тогда, – закончил свою мысль Клинтон, – русские будут контролировать Босфор и Дарданеллы. Сбудется тысячелетняя бредовая и крайне опасная идея русских националистов. Потом – Стамбул, освобождение Святой Софии… Потом падет Белград, за ним – Афины, и посыплются костяшки, как в домино. Стоит им только начать. И от Кипра тоже ничего не останется. И от Греции. Будет один сплошной ГУЛАГ. Понимаете, друг мой?

Клинтон говорил вещи очевидные, и Ставракис все понимал. Но, как грек, он ненавидел своего ближайшего соседа по НАТО – Турцию. Эта ненависть у греков была наследственной и передавалась из поколения в поколение уже пятьсот лет. А в настоящую минуту на лужайке Белого дома Ставракис еще больше ненавидел Америку, подмявшую под себя всю планету. И наконец, больше всех на свете он ненавидел этого долговязого наглого саксофониста Клинтона, который распоряжается целыми странами и народами, словно коровами у себя на ферме, а в святая святых Америки – в Белом доме – занимается оральным сексом со смазливой еврейкой, о чем потом злорадно судачит вся планета¹⁰. «Ковбой, – подумал Ставракис, – коровий мальчик – куда уж дальше».

– Я недостаточно ясно высказываюсь? – спросил его Клинтон.

– Нет, не в том дело, – ответил Ставракис, – яснее некуда. Вы всерьез полагаете, что сегодняшняя Россия способна превратить Кипр во вторую Кубу? По-моему, все там очень изменилось. Они предают своих союзников, торгуют своими шпионами, отдают территории. Какой опасности можно ожидать от такой страны – она гниет заживо.

Клинтон от души расхохотался.

– Конечно, конечно, вы правы, мистер Ставракис, – отсмеявшись, заявил Клинтон.– Президент Борис – наш друг. Он скорее отрубит себе два пальца и на правой руке в дополнение к левой, нежели решится нас чем-либо огорчить. Но кто придет после него? Может прийти Зюганов. Обратите внимание на жесткую закономерность, с которой в России меняются правители. Все зависит от наличия или отсутствия волос на голове претендента. Лысые и волосатые там сменяют друг друга с неумолимой закономерностью. Александр III был лысым или почти лысым, Николай II – волосатым. Ленин – лысый, Сталин – волосатый. Хрущев – лысый, Брежнев – волосатый. Андропова можно не считать, он и не правил почти, как и Черненко, но оба они подтверждают закономерность. Дальше: Горбачев – лысый, Ельцин – волосатый. А ведь Зюганов лысый!

– Будем надеяться, что такое чередование – просто шутка природы, – усмехнулся Ставракис.

– Да, будем надеяться, – согласился Клинтон. – Но мы не допустим, чтобы Россия предавалась иллюзиям о возврате своей мощи. Поэтому придется нам самим подыскивать для нее следующего лысого или лысеющего президента… – Клинтон тяжело вздохнул, оглянулся на Ельцина и увидел, что тот машет своей трехпалой клешней, зовет к себе:

– Ну что ты там, Билка, копаешься? Ступай сюда – что я тебе щас покажу!.. – крикнул он на всю лужайку.

Клинтон повернулся спиной к Ставракису, подозвал переводчика и, даже не кивнув послу, направился к Ельцину.

– Смотри, Билл! – Ельцин чуть не ткнул пальцем в грудь Ксирис. – Скажи, ты видел когда-нибудь такую?

– Такую еще нет, – засмеялся Клинтон и воровато оглянулся на Хиллари. – А что?

– Вот и я о том же. Она же совсем голая, даже без трусов.

– Голая? – удивился Клинтон. – Не вижу.

– Как ты ее вообще сюда пустил? Надо же смотреть! Чем твоя охрана занимается?

Ксирис ошарашено, во все глаза вытаращилась на Ельцина. Клинтон вежливо отвел взгляд.

– Нет, ты морду не отворачивай! – приказал Ельцин Клинтону. – Раз уж пустил ее сюда, то смотри, какие у тебя гости, – и, схватив Клинтона за подбородок, повернул его лицо снова к Ксирис.

– Boriss, я все хорошо вижу, – с легким раздражением ответил Клинтон. – У миссис Ксирис очень интересный и модный костюм. Он, наверное, ей очень идет. Хотя в таких вещах я понимаю мало, но, пользуясь моментом, отмечу, что мы находимся в столице мировой демократии, где каждый одевается, как хочет.

– А если я завтра к тебе тоже голый приду?

– Приходи, – разрешил Клинтон. – Только имей в виду, без галстука тебя мажордом не пустит.

– Ну, ты и жук, ну молодец! – Ельцин обнял Клинтона за плечи. – Видишь, Аксинья, он не дурак, шутки понимает. А то у нас в России говорят, что раз американец, то значит, тупой как сибирский валенок, и наглый, как верблюд.

Клинтон улыбнулся и ободряюще подмигнул Ксирис. А Ельцину сказал:

– Boriss, друг мой, говорят, что ты хочешь продать С-300 греческому Кипру. Прости за прямой вопрос, сколько обещал тебе заплатить Макариос? Ладно, можешь не говорить, понимаю: коммерческая тайна.

Ельцин некоторое время с пьяной ухмылкой смотрел на Клинтона.

– Ну! Ты уже и здесь унюхал? Ну, Блин Клинтон, даешь! С тобой ведь и в карты, наверное, нельзя садиться играть: обдуешь!

– Ты слишком высокого мнения обо мне, Boriss, – хохотнул Клинтон. – Мне еще учиться и учиться. Может, когда-нибудь оправдаю твои надежды. Так сколько дает Макариос?

– Т-с-с! Тихо! – Ельцин прижал палец к губам. – Государственный секрет. Никто не знает.

– Не хочешь говорить? – улыбался Клинтон. – Даже мне?

– Даже тебе.

– Правильно, Boriss. Нельзя раскрывать секреты своего государства, – согласился Клинтон. – Но здесь тайны уже нет. Я знаю: он дает тебе два миллионов зеленых за каждый комплекс – вдвое меньше, чем твои игрушки стоят на самом деле. А тебе нужна валюта.

– Да что тебе до Макара? – удивился Ельцин. – Хочет – пусть покупает. Ты что – хочешь предложить больше? Тебе тоже нужны мои С-300?

– Нужны, конечно. Я тоже хочу их у тебя купить. Я бы взял комплексов пятьсот-шестьсот – в десять раз больше, чем их сейчас установлено по всей планете, – ответил Клинтон.

– Так бери! Отдам хоть завтра!

– Мне завтра конгресс на них денег не даст, – вздохнул Клинтон. – Ничего не могу поделать… Boriss, я понимаю, ты хочешь сделать свой бизнес. Но не надо продавать С-300 Макариосу. Он нехороший человек. И тем более, Боже упаси тебя продавать их Милошевичу! Этот бывший коммунист начнет стрелять сначала по хорватам, потом по албанцам, потом по мне. Потом до тебя доберется. Вот и греческий посол, Ставракис, так же думает. Он мне только что сказал.

– А разве мои зенитки достанут до Вашингтона? – удивился Ельцин.

– Если Милошевичу очень захочется – достанут, – заверил его Клинтон. – Но я хочу тебе помочь и предложить тебе лучший бизнес. Можно заработать сразу шесть, а то и десять миллиардов. Притом без всякого риска, – добавил американский президент.

– Ну-ка, я послушаю.

– Видишь того парня? – Клинтон указал подбородком на толстяка в безукоризненном смокинге, лысого, с небольшими островками курчавых волос на черепе. В углу его мясистых, брезгливо изломанных губ торчала черная бразильская сигара.

– Ну! – подтвердил Ельцин.

– Это мистер Гольдман, он же лорд… лорд…

– Лорд Айшир, – уточнил сам толстяк, который в мгновение ока, словно НЛО, оказался рядом и слегка поклонился.

– Лорд Эшир… – продолжил Клинтон.

– Лорд Айшир, – снова уточнил толстяк, остановив на Ельцине внимательный взгляд своих круглых черных глаз.

– Да, конечно, – подтвердил Клинтон. – В общем, мистер… э-э… мистер лорд – вице-президент лондонского банка «Бэринг-бразерс». Он тебе все сейчас расскажет, как можно заработать шестьдесят миллиардов долларов – как это у вас в России говорят – шестьдесят лимонов, – засмеялся Клинтон.

– Арбузов, – буркнул Ельцин. – Не лимонов, а арбузов.

– Ну конечно, как же я мог забыть! – снова заржал Клинтон. – Короче, сейчас мистер Эшли…

– Айшир, – терпеливо поправил толстяк.

– … Мистер Мишер тебе все объяснит. А я пока не буду вам мешать, – сказал Клинтон и двинулся к Хиллари. Когда он поравнялся с Ксирис, та вопросительно посмотрела на него. Клинтон ответил ей утвердительным кивком и пошел дальше.

За все время своего президентства Клинтону удавалось добиться от Ельцина всего. Один только раз «друг Boriss» покочевряжился, когда США от имени НАТО поставили Милошевичу ультиматум: уходить из Боснии и Герцеговины немедленно и навсегда, иначе ракеты «томагавк» завтра же накроют Белград. Тогда президент разорванной на части Югославии Слободан Милошевич бросился в Москву, попытался упросить Ельцина стать посредником между сербами и хорватами с босняками. Взывал к идее славянского братства. «Железный Слобо» чуть не плакал и заявил Ельцину, что готов стать перед всей Россией на колени на Красной площади, только бы она спасла своих славянских братьев от геноцида. А то, что хорваты и босняки при самой открытой и сильной поддержке США устроили сербам стопроцентный геноцид, почище гитлеровского по отношению к евреям, не видели только безнадежно слепые или американцы.

Ельцин в этот же вечер сообщил телевидению, что теперь он сам решит проблему Балкан. Раз уж больше ни у кого не получается. И пригласил в Москву для переговоров лидера хорватов Туджмана и босняков – Изетбековича. Вождя боснийских сербов Караджича, которые из последних сил противостояли головорезам Туджмана и Изетбековича, он не назвал.

Приехал в указанное время только Милошевич. Туджман и Изетбекович откровенно поиздевались над миротворцем Ельциным, которого отныне уже во всем мире считали шутом. Кое-кто прибавлял: кровавым шутом.

Он тогда сильно обиделся – публичное оскорбление в планетарном масштабе его все-таки достало. И тут Милошевич воспользовался моментом: через Макариоса попросил зенитно-ракетный комплекс С-300.

Накануне нынешнего разговора на лужайке Белого дома Клинтон еще раз изучил справку по С-300.

Страшное оружие. Оно поражает вообще любые воздушные цели, в том числе крылатые и даже баллистические межконтинентальные ракеты. Вертикально взлетающей ракете ЗРК С-300 вообще не нужно время на прицеливание. Русские оснастили ее фантастически мощной электроникой, и ракета ищет цель сама, не сбиваясь с пути и не отвлекаясь на ловушки. Летчик от любых других зениток может еще спастись, перейдя на бреющий полет – достаточно 156 метров от земли: во всем мире зенитки бьют снизу вверх. Но ракета С-300 обрушивается на цель, словно сокол на дичь, сверху! И летит со скоростью, в три раза превышающей скорость пули знаменитой американской винтовки М-16, то есть 3 километра в секунду. Аналогичная американская система М1М-104 или «пэтриот», в которую были вложены сотни миллиардов долларов американских налогоплательщиков, оказалась хуже во много раз. Ее надо наводить на цель, дальность действия ее на треть меньше, чем С-300, минимальная высота действия 600 метров, то есть на бреющем полете от нее можно спокойно уйти. Масса боезаряда у «пэтриота» в два раза меньше, чем у С-300, время развертывания 30 минут, а у русских – 5 минут. И, наконец, русские с одного комплекса С-300 могли выпускать сразу 12 ракет, а М1М-104 могла выпускать сразу только 8 «пэтриотов».

Операция «Решительная сила», как потом натовцы назовут свое бандитское нападение на Югославию, существовала пока только на бумаге, но Клинтон готовился к ней уже сейчас.

Аналитики ЦРУ абсолютно правы. Это русское оружие нельзя выпускать за пределы России.

Есть сведения, что они готовы выпустить еще более совершенную систему С-400, которая вот-вот начнет производиться в Петербурге. Если и эти ЗРК расползутся по земле, на американской политике авианосцев можно ставить крест. Да и военно-воздушные силы как род войск можно ликвидировать. Ведь даже какой-нибудь Мадагаскар развернет три-четыре С-400 и плевать будет на любые угрозы и требования Америки.

Самое радикальное и верное решение вопроса – заставить русских самих свернуть и производство ЗРК, и подготовку специалистов к ним.

Вскоре агентом ЦРУ будет убит на пороге собственной петербургской квартиры главный конструктор С-300 и С-400 Валентин Смирнов. Еще через пару лет выяснится, что Ельцин, а до него Горбачев настолько опутали Россию внешними долгами, большей частью которых распоряжались американские банкиры, что без разрешения США Россия и пикнуть не смеет о продаже С-300 куда-либо, а уж Милошевичу – и подавно.

Впрочем, скоро в Петербурге будет куплен (в рамках объявленной приватизации) «Северный завод», выпускавший удивительные зенитно-ракетные комплексы. Куплен частной английской фирмой! Тогдашняя губернаторша Матвиенко объясняла горожанам: «Новые хозяева принесут новые технологии». Даже не потрудилась соврать получше. Впрочем, в те времена вся Россия представляла собой один большой сумасшедший дом, сбитый с толку народ охотно верил любой чепухе. В том числе и тому, что не имеющие никаких технологий производства ЗРК англичане что-то «принесут». Запад вообще никогда ничего не приносил в Россию. Он только брал. К счастью, при Путине иностранцев с завода погнали, С-300 с производства сняли, вместо них пошли С-400, но некоторые секреты уже были похищены, и вот уже Израиль объявил, что нашёл противоядие против С-300. Правда, пока не доказал.

«Мистер лорд» смотрел на Ельцина и молчал. Ксения Ксирис подошла к президенту вплотную и прижалась к нему боком.

– Решила доконать меня, проказница? – спросил Ельцин, прищурив свои заплывшие глазки так, что их совсем не было видно.

Вместо ответа Ксирис проникновенно спросила русского президента:

– Борис Николаевич! Зачем вы взорвали дом Ипатьева, где расстреляли государя Николая Александровича с семьёй? Ведь это была святыня. Там погибли мои родственники, святые великомученики. Вы когда-нибудь видели икону с изображением всего семейства? Могу показать, – и она показала Ельцину на свою грудь. Там в уютной и потрясающе глубокой ложбинке лежала маленькая иконка на цепочке. Похоже, она только что надела эту иконку. Пять минут назад Ельцин ее не видел.

Ельцин хмуро посмотрел на иконку, потом на Ксирис. Пьяная пелена стала спадать с его глаз.

– Ты, милая барышня, не знаешь, что такое указание Политбюро ЦК КПСС, – усмехнулся Ельцин.

Она держала в руке тот же бокал и слегка облизывала его края кончиком своего розового, как у котёнка, языка.

– Я представляю себе, что такое указание Политбюро, – возразила она, – Партийное поручение – больше чем приказ, не так ли, Борис Николаевич? Ведь это серьёзнее, чем приказ по начальству?

– Все-то ты знаешь, Аксинья! – крякнул Ельцин, отодвигаясь. – А ты что скажешь на это? – спросил он у толстяка. – Как тебя звать-то?

– Джекоб Гольдман, – сверкнул лысиной толстяк.

– Господин Гольдман не понимает по-русски, – сказала Ксирис.

– Совсем? – удивился Ельцин.

– Почти.

– Ну, так чего он хочет? – спросил президент.

– Он тоже ждёт вашего ответа, – улыбнулась Ксения Ксирис.

– Тоже родственник императора?

– Шутить изволите, ваше превосходительство, – снова улыбнулась Ксирис, но на этот раз в уголках ее изогнутых губ скользнула тень брезгливости. – Разве может человек его племени быть родственником русского императора?

– А кто вас там разберёт, – буркнул Ельцин. – У тебя же самой муж из этих… как тебя… Цацкис? Маргулис?

– Ксирис, – отпила глоток Ксения. – Ксирис – греческая фамилия. Мой муж – известный предприниматель. Вино и оливки. Между прочим, родственник болгарского царя Бориса. Православный.

– Борис Николаевич прав: среди евреев тоже немало православных, – неожиданно на чистом русском языке подал реплику Гольдман. – Вот покойный священник Александр Мень хотя бы к примеру.

– Это который пидарас? – поинтересовался Ельцин. – Ему ещё другой пидор развалил башку топором.

Раскрывшиеся глаза Ксирис заняли половину ее прелестной мордочки и по величине стали приближаться к размеру ее груди. А Гольдман медленно стал краснеть и надуваться («Точь наш индюк в деревне Будки», – отметил Ельцин), лицо лорда приобрело коричнево-синюшный оттенок, как у первого и последнего президента СССР товарища Горбачёва.

– Ну! – обратился к нему Ельцин. – Ты же говорил, что по-русски ни бум-бум!

– Он так не говорил, – возразила Ксения.

– Я так не говорил, – возразил Гольдман. – Это вы так решили заместо меня, господин президент или товарищ первый секретарь обкома, как я вас называл ещё в 1976 году. Я работал тогда, как и вы, в Свердловске. Заместителем начальника областного управления торговли.

– Ах, вот оно что! То-то, памаш, мне твоя харизма знакома! – протянул Ельцин. – Эмигрант, значит. Отщепенец. Лорд Шушер.

– Айшир, – поправил Гольдман.

– Все равно. Как тебя по-русски звать-то?

– Яков Исидорович, – выдавил из себя лорд Айшир.

– Ну, так чего ты хочешь, Яша? – спросил Ельцин, ощутив внезапную скуку. Он поманил официанта. Тот приблизился с подносом, на котором стояли бокалы с виски, налитым на два пальца.

– Борис Николаевич, зачем же вы так отца Меня неприлично… Разве у вас есть доказательства, что он был геем, то есть гомосексуалистом? – укоризненно спросила Ксирис.

– Это не есть с вас большой и хороший о’кей, – подтвердил лорд Айшир. – Совсем не о’кей, товарищ первый секретарь обкома! – убеждённо повторил банкир.

Ельцин слил четыре стакана в один и проглотил залпом.

– Борис Николаевич, дама ждёт ответа, – нежно напомнила ему Ксирис, чьи глаза снова приобрели обычный размер, и коснулась пальчиками его левой руки – того места, где вместо пальцев у него были белесые шрамы, покрытые пигментными пятнами.

– Как тебе ответить, красавица. Так… болтали про этого попа, – проговорил президент, чувствуя, как по жилам поползло долгожданное алкогольное тепло.

Но это был какой-то необычный виски, такую марку он ещё не пробовал. Ожидаемой хмельной волны не последовало. Ельцина охватывало какое-то приятное оцепенение. Ему вдруг стало все нравиться. Он увидел всех гостей сразу одновременно и каждого в отдельности. Какая-то способность открылась в нём – видеть всех на лужайке одновременно и слышать одновременно всех и в то же время – каждого в отдельности. Он понял, что хорошо, оказывается, знает и английский, и немецкий и греческий языки и еврейский тоже. Хотя пять минут назад он знал только «гутен морген» и «гуд бай». Проспиртованный мозг Ельцина, тем не менее, дал сигнал: «Пьянеешь. Нельзя смешивать виски с шампанским». Но Ельцин отмахнулся: «Ну и что? Хорошо ведь. И ведь я не Ельцин вовсе. Я, наверное, Бог для них всех, я их всех слышу, вижу, понимаю. Я что хочу, то с ними и сделаю. Какие же все хорошие ребята – и Билл, и Яшка, и девка эта, Ксюшка, люблю я их всех!..»

Он покачнулся и прислонился к Ксирис. Она оказалась на удивление крепкой бабёшкой и едва заметным, но сильным толчком локтя вернула Ельцина в вертикальное положение.

– Я о доме Ипатьева. И о расстреле государя императора, – напомнила Ксирис.

– Андропов, – откашлялся Ельцин, – Андропов, памаш, тогда решил взорвать евонный дом… Он тогда уже плохо соображал. У него был кардиостимулятор.

Яков Исидорович, лорд Айшир, удивлённо глянул на президента.

– Со стимулятором ходил Брежнев, а не Андропов, милый вы мой Борис Николаевич! – улыбнулась Ксения Ксирис.

– Да, правильно, – согласился Ельцин. – Со стимулятором ходил Брежнев, а решал все Андропов.

Взгляд Ксирис затуманился. Ельцин снова поманил пальцем официанта, у которого был такой странный виски с таким необычным вкусом. Но тут как черт из табакерки, откуда-то выскочил Коржаков.

– Хватит, Борис Николаевич, – шепнул он. – Нам скоро на самолёт.

– Пошёл вон в будку, пёс! – ласково приказал Ельцин. – И не лезь под царскую руку – можешь без башки остаться!

Лицо Коржакова залилось краской. Он застыл на несколько секунд. За это время официант успел наполнить стакан президенту, а Ельцин – выпить. После чего у президента начисто отшибло память.

Он помнил только, как продолжал любезничать с Ксирис, как на прощанье щупал ее резиновые ягодицы, хотя Коржаков указывал ему на камеры слежения. Потом все смеялись остротам отошедшего от обиды Коржакова и внимательно слушали Гольдмана, говорившего что-то короткое, но очень важное; Ксения при этом кивала молча головой, а потом тоже говорила о чем-то страшно интересном и остро-таинственном. После чего Ельцин сказал: «Наше слово твёрдое, царское». И что ещё? Ах, да: «Похороним царя-батюшку с почестями». Потом подошел какой-то длинный мужик в очках. Кажется, это был Клаус Кинкель, министр иностранных дел Германии. Ему Ельцин пообещал восстановить республику немцев Поволжья, а тем, кто не захочет жить в республике, построить дома в Питере и в Москве или в окрестностях обеих столиц. Построить компактно, чтобы каждая такая стройка стала отдельным населённым пунктом только для немцев, вроде Кукуевой слободы, которая существовала ещё при Петре Первом. Ельцин ему все пообещал, пожал Кинкелю руку. Тот уже повернулся, чтобы отчалить, но Ельцин догнал его и снова несколько раз пожал колбаснику руку, повторяя: «Наше слово царское, верное». И ещё что-то пообещал… Что? Ну?! Никак не вспомнить…