Czytaj książkę: «Суворовский алый погон»

Czcionka:

…Мы унесём с тобою небо голубое,
Детства безоблачный летний сон
Суворовский алый погон.
Из песни 18-го выпуска Калининского суворовского военного училища (1966 г.)

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Глава первая
В Суворовское… не годен!

Как же всё складывалось хорошо, как же отлично всё складывалось у Николая Константинова до самого вот этого вредного кабинета ЛОР.

Утром они с отцом прибыли в Бауманский районный военный комиссариат города Москвы на медкомиссию.

Всех врачей Николай прошёл довольно быстро и успешно. И вдруг! На всю жизнь запомнил он небольшой чистенький кабинет и женщину в белом халате с отражателем на лбу.

Всё вежливо, всё приветливо: «Откройте рот. Скажите: «А-а-а».

И восклицание:

– Боже мой, какое училище?! Папаша, папаша, вы показывали мальчика врачам? Мальчика лечить надо! Срочно лечить! Гланды-то какие! На море везите, папаша, а не в училище. На море, срочно. В санаторий!

Вот это «на море везите» настолько врезалось в память Николаю, что он даже интонацию запомнил.

Какое ещё море?! Не хотел он на море, хоть и был-то прежде там всего один раз, да и то на майские праздники. В Севастополе был. Он посмотрел на врача и твёрдо сказал:

– Я хочу стать суворовцем. А ангинами никогда не болел.

Он действительно не помнил, чтобы были у него ангины. Так, простуды всякие случались. Но ангин не помнил.

Отец попытался уговорить врача. Ни в какую. Ответ один: нет и всё. Не положено.

И Николай, стараясь как-то воздействовать на врача, тоже что-то твердил о своей мечте. Напрасно, всё напрасно.

Тогда отец сделал самую последнюю попытку. Он попросил сына выйти в коридор и подождать там. О чём он разговаривал, как разговаривал, Николай не узнал, да и что там узнавать, если и это не помогло.

Вышел отец с медкнижкой и показал запись: «Не годен».

Постояли в тихом переулке. Военкомат располагался неподалёку от «Детского мира». А это от дома, что на Покровском бульваре, два шага. Тем не менее приехали на машине. Отец вообще всюду старался ездить, настолько любил сидеть за рулём. Лето в разгаре. Листва уже не ранняя, зелёная, листва уже немного потемнела, стала сочной, июльской листвой. Впрочем, в переулке зелени мало. Асфальт, асфальт, асфальт, с припаркованными кое-где на нём машинами – в основном «Победы», «москвичи», «Волги».

Июль… Чуть больше месяца до вступительных экзаменов, назначенных на середину августа.

1963 год… Год, когда осуществлялся первый набор в суворовские военные училища восьмиклассников в девятый класс. До этого в училище принимали в пятый. И вот такое решение…

Николай Константинов собрался поступать в училище ещё до этого решения. Его хотели, конечно, не без помощи высокого военного начальства втиснуть прямо в роту семилеток, отучившихся уже четыре года, в девятый класс. О, что бы это было!!! Тогда он и представить себе не мог, что! А потому он не обратил особого внимания на то, что всё вот так резко переменилось и поступать придётся на общих основаниях. Главное – стать суворовцем.

Постояли немного у машины. Оба несколько огорчённые. Отец быстрее пришёл в себя и сказал, похлопав Николая по плечу:

– Ну что же. Не судьба тебе стать военным. Много и других профессий интересных. Вот, например, агроном.

У отца появилась этакая мысль с тех самых пор, как он, бросив высокое положение в государственной иерархии, уехал в деревню, чтобы писать роман о колхозной жизни. Таков был в начале пятидесятых призыв партии к литераторам – писать о колхозах и совхозах. Отец работал вместе с колхозниками, вникал в жизнь, и председателя колхоза, и секретаря райкома и, наконец, выпустил роман, взяв в его наименование старое название деревни, хоть и не являющейся главной усадьбой колхоза, но представляющей какой-то сельский культурный центр. В этой деревеньке располагалась Тихо-Затонская начальная школа, в которой Николаю довелось проучиться до второй четверти третьего класса, пока неурядицы сотрясали семью, пока, увы, разводились его родители. Отец и после развода принимал самое живейшее участие в жизни Николая, ну и теперь вот особенно много ему пришлось повозиться, прежде чем добился сначала разрешения втиснуть сына в учебный поток семилеток, а затем, когда состоялось решение о переводе суворовских училищ на трёхлетний срок обучения, включить в число кандидатов, отбираемых военкоматами. Тот первый набор отличался от будущих наборов тем, что мало ещё кто знал о нём, а потому и желающих почти и не было. Все привыкли к тому, что в суворовские училища принимают сызмальства.

Но вот всё сорвалось, и снова возникла идея у отца о профессии агронома. Странная идея. Сам-то окончил Литературный институт и Высшую дипломатическую школу, работал в серьёзных учреждениях, в иностранном отделе газеты «Известия». Рассматривался вопрос и о дипслужбе за рубежом, но он неожиданно всё бросил ради работы над романом о колхозной жизни.

Николай тоже любил деревню. Он любил Москву, где родился и куда стремился всю свою недолгую пока детскую жизнь, и деревню. И очень не любил небольшой районный городок, куда увезла его мама после того, как вышла замуж за главного врача районной больницы. Он несколько раз сбегал к отцу, жил и учился в Москве, потом возвращался в семью матери, а она перебралась в живописнейший приволжский город Калинин. Именно там Николай впервые увидел суворовцев, этих замечательных ребят в потрясающей воображение военной форме. У него даже были среди игрушек – солдатиков – десять фигурок суворовцев.

Слушая мечты отца об агрономической профессии, он никак не реагировал, считая, что это совершенно несерьёзно. Какой агроном?! Только военный путь он видел для себя с самого раннего детства.

В ту пору о предках – ну, таких, как дед по линии матери, – говорить было не принято. Тем не менее Николаю, конечно, рассказали, предупредив о том, что это не для распространения, что его дед окончил Воронежский кадетский корпус и Алексеевское юнкерское училище в Москве, что встретил 1-ю мировую войну штабс-капитаном, командиром роты или даже батальона, а в знаменитом Брусиловском прорыве участвовал уже полковником. Служил в штабе командующего фронтом генерала Брусилова.

В Белом движении не участвовал. Его старший брат – отважный драгунский офицер, награждённый шашкой «за храбрость» – служил после революции в 1-й Конной Буденного и был лично известен Семёну Михайловичу как дерзкий и отважный кавалерийский командир. Он и братьев своих привлёк к службе в Красной армии. Правда, сам после войны сменил профессию: окончил Медицинский институт, а затем неожиданно занялся гомеопатией и стал весьма и весьма популярным в довоенное время гомеопатом.

Но вовсе не эта часть родословной оказала решающее значение на выбор профессии. Отцу вскоре после того, как он вошёл в литературу со своим первым романом, достаточно высоко оценённом, довелось работать с Михаилом Александровичем Шолоховым. Так вот именно Шолохов однажды сказал: «Отдай Николая в кадеты!»

Сразу никто не обратил внимания на особенность совета, на то, что Шолохов сказал «в кадеты», а не «в суворовцы». В ту пору тайны биографии Шолохова были под большим запретом. Но вот его совет сыграл роль. И когда Николай как-то обмолвился, что хочет стать суворовцем, отец сразу начал действовать, тем более Шолохов не просто так сказал, но и помог обратиться к тому, кто способен был принять необычное решение – определить в суворовское военное училище вне всяких правил, в роту, уже отучившуюся четыре года.

Узнав о том, что можно поступать в училище на общих основаниях, отец сказал Николаю:

– Тебе повезло. Просто удивительно повезло. Именно в этом году открывается набор в девятые классы трёх суворовских училищ. В Казанское, но там французский язык, в Калининское, но там английский. А вот Свердловское суворовское как раз для тебя.

Дело в том, что Николай Константинов начал изучение языка в районном городке, где преподавали только немецкий.

Что ж, Свердловское так Свердловское. Тогда он ещё и понятия не имел, каково учиться вдали от дома. Впрочем, ребята же учились и учатся, причём учились до той поры вдали от дома с раннего возраста, поступая в СВУ после четвёртого в пятый класс.

Быстро оформили все необходимые документы. Казалось, рукой подать до исполнения желания.

Много говорили с отцом о военной службе. Отец часто повторял, что армия – это государство в государстве. Если туда приходишь не на срочную службу, а на всю жизнь, накрепко связав её со службой офицерской, то как бы перестаёшь себе принадлежать. Но государство за это тебя не забывает. Государственный человек – государственная забота.

И Николай уже чувствовал себя вот таким государственным человеком. Он представлял себя в суворовской форме, такой необыкновенно красивой.

И вдруг всё это оказалось несбыточным, рухнули все мечты. И из-за чего? По какой причине? Причина казалась ему какой-то нереальной, несуществующей.

Как же так?! Столько разговоров, столько надежд! Он уже видел себя в этой удивительной военной форме с такими замечательными алыми погонами и алыми лампасами на брюках. И вдруг…

– Я хочу быть суворовцем, – твёрдо сказал он отцу.

Отец посмотрел на него с некоторым удивлением. Обычно сын не высказывался столь резко и твёрдо, он старался быть мягким, прислушивался к старшим. И вдруг:

– Делай что хочешь, – повторил Николай. – Неужели ничего нельзя сделать с этими гландами? Я ведь действительно совершенно здоров!

– Эта дама, врач военкомата, рекомендовала вырезать гланды.

– А успеем? Это же долго – больница.

Отец усмехнулся:

– По её мнению, время здесь ни при чём – в училище путь и так и этак закрыт. Так что все её советы, – отец махнул рукой, – ни к чему не приведут. Сказала ещё что-то о прижигании. Это быстро. И в больнице лежать не нужно.

– Так давай…

– Но это больно. Прижигать.

– При чём здесь – больно, не больно. Давай прижжём! – воскликнул Николай.

Решать что-то действительно надо было очень быстро. Все этапы прохождения документов расписаны по дням. Рассмотрение заявлений в райвоенкоматах, затем медкомиссия. После этого документы направляются в городские или областные военкоматы. Ну а оттуда уже после мандатной комиссии, на которую кандидаты в суворовцы не приглашаются, документы уходят в суворовские военные училища, а уже затем райвоенкомат получает подтверждение о приглашении кандидата в суворовцы на вступительные экзамены.

Как же не выбиться из графика, если на медкомиссию дано всего несколько дней?

– Ну что ж, едем домой. Мне нужно сделать несколько звонков… – сказал отец. – Буду выяснять, что делать.

Как это удивительно читать нынешнему поколению! Чтобы сделать несколько звонков, нужно ехать домой. По телефону-автомату много не обзвонишь. Не очень удобно это. А мобильных не только не было – о них не слыхали даже.

Когда вернулись домой, отец сел за телефон. Поднял всех, кто как-то связан с медициной. И наконец, поговорив с кем-то из знакомых больше, чем с другими, сказал:

– Не передумал? Нет? Тогда собирайся, едем.

Больница была неподалёку от Пушкинской площади в черте Бульварного кольца.

Поднялись на четвёртый этаж, кого-то спросили, кого-то подождали. Наконец им указали кабинет и сообщили:

– Вас вызовут.

Вызвали. Вошли вместе с отцом. Николай огляделся. Большой просторный кабинет, окна разделены лишь небольшим угловым простенком. Широкие окна. Светло. Посреди комнаты кресло. Рядом столик с хирургическими инструментами, от одного взгляда на которые мурашки по коже.

– Ну-с, и что привело к нам? – спросил мужчина средних лет, с бородкой, как у Георгия Александровича – врача, за которого вышла замуж мама Николая после развода с его отцом.

Врачи часто бывали в то время похожими друг на друга вот из-за этих чеховских бородок. Отдалённо, но похожи. Во всяком случае, врачи, более старшего возраста, не выпускники-юнцы.

Отец стал объяснять.

– Так вам рекомендовали прижигание.

– Не то чтоб рекомендовали, но сказали, что это один из возможных вариантов лечения.

– Болезненная процедура. Очень болезненная. И наркоз не предусмотрен.

Врач сделал паузу и внимательно посмотрел на Николая, словно испытывая его этим взглядом. Затем спросил:

– Будешь терпеть? Не боишься?

Николай ответил уверенно:

– Не боюсь!

– Очень хочешь стать военным?

– Да, хочу. Помогите, если можете, – попросил Николай. – Придумали в военкомате, что горло плохое. А чем оно плохо? Делайте всё, что нужно. Я выдержу!

– А вот это мы сейчас и посмотрим, что там с горлом. Правда, ведь моё мнение тут ничего не стоит. Они сами с усами там.

Николая усадили в кресло, напоминающее стоматологическое. Конечно, оторопь взяла, не без этого.

И опять пошло: «Открой рот, скажи: «А-а-а!»

– Н-да, – проговорил врач. – Ничего уж такого плохого не вижу. Но лечить надо, причём не обязательно этими всеми живодёрствами. Есть много всяких способов…

– Извините, но мне нужно сегодня, сейчас же. Иначе и лечить надобность пройдёт. Сам вылечусь, закалкой.

– Ух ты какой молодой человек! Решительный. Быть тебе командиром. Ну что ж, коли так, приступим.

Врач взял какой-то прибор, напоминающий паяльник, включил его, подождал. Сказал:

– Откройте рот, молодой человек.

Сестра моментально заложила кусочки ваты, а врач сказал:

– Сейчас немного жареным мясом запахнет. Не бойтесь. Так и должно быть.

Было больно, очень больно, искры сыпались из глаз, но Николай терпел, сидел, не шевелясь. И действительно пахнуло палёным мясом…

– Ну, вот и всё! – сказал наконец доктор. – А теперь домой. И лежать! И молчать, ни слова не говорить. Должно поджить немного. Время необходимо для этого.

Он ещё о чём-то предупреждал, к примеру, что есть и не пить тоже некоторое время не стоит. Но Николай не слушал, он сосредоточился на борьбе с болью. Он думал о том, поможет или не поможет то, что сделали в этом кабинете.

Поблагодарили, вышли.

Это с мамами рекомендации врачей выполняются. С папами не всегда.

Вот тут, ну прямо как очередное испытание.

Очередь кружилась на площадке, но ведь площадка была с той стороны бульвара, по которой машины шли к метро «Кировская», а Николай с отцом ехали к Покровскому бульвару, который начинался после Чистопрудного.

Очередь заметили. Как не заметить. Счастливые покупатели спешили оттуда в разных направлениях с пакетами и авоськами, доверху набитыми особым дефицитом советского времени – воблой. Отец остановил машину, вышли и оказались в хвосте вьющейся по площадке очереди.

Стоять нужно было долго. А Николаю предписали лежать.

– Ты, наверное, иди домой, пусть бабушка тебя уложит, – сказал отец. – Досталось сегодня.

Николай замотал головой, прошептал едва слышно, ощущая боль в горле при каждом слове:

– Нет, буду стоять!

Словно всем ветрам назло! Он стремился к испытаниям, а они не отпускали его.

Стояли довольно долго, но Николай никак не хотел уходить. Наконец снова сели в машину, сделали ещё один круг, развернувшись у станции метро «Кировская», и вскоре оказались во дворе дома.

Бабушка уложила Николая отдохнуть, а отец уехал по каким-то делам. Лежать-то Николай лежал, да вобла дразнила его. А запах! Запах на всю комнату! И не удержался. Почистил и съел одну рыбёшку.

Вот тут-то и началось. Солёным по ране… Даже слово сказать было больно.

Утром снова отправились в военкомат.

Зашли в кабинет. Та же врач с удивлением спросила:

– Что ещё нужно от меня? Я же всё объяснила.

– Вот, – сказал отец, – заставил прижигание ему сделать.

– Когда же успели?

– Вчера, сразу от вас в больницу.

– И вы привели его в таком виде?! Вы с ума сошли. Мальчику лежать надо. После операции.

Николай с трудом проговорил:

– Посмотрите, доктор, пожалуйста.

– Что я посмотрю? Что я там увижу? Там сплошная рана.

Она всё-таки посмотрела, ещё раз пришла в ужас и снова стала возмущаться. Сказала:

– Напрасно. Ничего не меняет. Я не могу изменить заключение.

– Ну что? – спросил отец, когда они вышли на уже знакомый переулок. – Придётся обратиться к тому человеку, который нам посоветовал затеять всё это. Теперь у меня есть твёрдый аргумент.

– Какой же? – всё так же с трудом произнося слова, спросил Николай.

– Твоё упорство. Не ожидал такого от тебя. Вчера мне страшно было, когда прижигали. А ты хоть бы что. Молодец.

В последующие дни отец кому-то звонил, что-то выяснял. Наконец посадил Николая в машину, и они отправились на Фрунзенскую набережную, в то огромное здание, что возвышается напротив Парка культуры и отдыха имени Горького.

Николай остался в машине. Ждать пришлось очень долго. Отец отправился к начальнику управления военно-учебных заведений Сухопутных войск.

Это был единственный вариант. Пока решали вопрос с медициной, документы остальных кандидатов в суворовцы уже прошли несколько инстанций и, наверное, находились в училищах. А вот документы Николая так и не были готовы – не пропускала их подпись лор-врача – «не годен».

Наконец отец появился. Был он явно доволен беседой.

– Ну, поздравляю. Первый этап пройден.

– Ура! – воскликнул Николай и тут же схватился за горло.

Боль ещё полностью не прошла. Тем не менее он спросил:

– Почему только первый?

– Впереди ещё одна медкомиссия. В училище. Но и это не всё. Конкурсные вступительные экзамены.

– Подготовлюсь. Сдам. Главное, прошли здесь. Когда ехать в Свердловск?

– Вот тут для тебя сюрприз. Поедешь не в Свердловск.

– А куда же?

– Генерал-лейтенант Белозерский посмотрел твоё личное дело и увидел, что мама у тебя в Калинине. Сказал, что в Калинин и направим.

– Но там же английский?

– Генерал пояснил так. Мы, мол, нестойких родителей пугаем Свердловском. Многие документы забирают. Значит, не сильно хотят. А тут, вижу, парень твёрдо решил. Я подтвердил: куда уж твёрже. Одним словом, с немецким языком в Калининское суворовское тоже берут. И предупредил генерал – экзамены, нужно сдать экзамены. При мне ему звонили из Свердловского, кажется. Видимо, докладывали об отборе кандидатов. А он им, мол, сирот надо, конечно, брать, но сироты войны уже к нам не приходят. Идут сейчас те, кто родился в конце сороковых. Знания, твёрдые знания! Вот главное. А вот тут безжалостно – двоечники как балласт. Преподавателей отвлекают и мешают заниматься с сильными ребятами.

Всё это сразу как-то впиталось в сознание. Подготовка к экзаменам.

– А какие предметы сдавать?

– Русский язык – изложение, кроме того, математика, физика и иностранный язык, то есть тебе сдавать немецкий. Ну и физподготовка.

– А что по физподготовке?

– Сейчас посмотрим… Отжимание, подтягивание, стометровка.

– Понятно. Будем готовиться.

– Предписание и проездные выданы. В училище прибыть 15 августа.

– Отлично. Есть время подготовиться.

– Завтра едем в деревню, – решил отец. – И так в Москве засиделись.

Только узнав, что направлен в Калинин, Николай задумался о том, как бы поехал в далёкий Свердловск? Но он не знал, да и не мог знать, что в тот день произошло не просто перенаправление из одного училища в другое, в тот день произошло в его жизни что-то гораздо более важное. Произошло событие, которое в дальнейшем отразилось на его судьбе и окончательном выборе профессии всей его жизни, да и не только профессии. Именно в тот день было положено начало определения вектора поведения, вектора жизни. Но об этом читатели узнают, пройдя с героем все этапы его пути.

Отец ещё в середине пятидесятых ушёл на творческую работу. Как писатели говорят, «на вольные хлеба». Члены Союза писателей СССР имели такое право. Они не ходили на службу, они всё своё время сосредоточивали на создание произведений советской литературы. В первую очередь художественной литературы. Поэтому деревня, где он построил щитовой дом, была как бы местом его постоянной работы.

Глава вторая
Последнее «штатское» лето

Москва осталась позади. Машина мчалась по автостраде на Рязань. Отец Николая любил иномарки. Он говорил, что танки наши – лучшие в мире, а вот легковые автомобили, мягко говоря, не совсем.

Ну что ж, это было видно и невооружённым глазом. Но танки-то важнее. И ничего страшного, что в автомобилях отставали. Недаром анекдот тогда сложили.

«– На чём советские люди добираются до магазина?

– На своих двоих.

– А иностранцы на машине для хозяйственных нужд. А на чём до дачи?

– На электричке.

– А европейцы на внедорожнике… Ну а, скажем, на море?

– На поезде.

– А европейцы на минивэне, да ещё и с домиком на колёсах. Ну а, скажем, на чём советские люди поедут, если по Западной Европе путешествовать доведётся?

– По Европе-то? А-а-а, смешной вопрос. По Западной Европе, конечно, на танке».

Николаю Константинову нравился этот анекдот, хотя он, конечно, и не слишком противился поездкам на быстроходных автомобилях мягкого и лёгкого хода.

Собственно, в то время были, конечно, фанаты иномарок, но не так уж и много их насчитывалось.

Бьюик мчался по автостраде. Неспешно протекал разговор отца с сыном. Отец, по-прежнему удивлённый такой невероятной настойчивостью Николая, говорил о том, что теперь уж надо не ударить в грязь лицом на экзаменах.

– Самое главное сдать русский. Там изложение, – пояснял он.

– Изложение легче диктанта, – отвечал Николай. – Можно обойти слова, которые не знаешь, как написать. Можно обойти и сложные предложения со всякими запятыми и двоеточиями.

– И всё же надо готовиться, серьёзно готовиться.

После Рязани началась бетонка. Много было таких дорог не только вокруг Москвы. Разбегались ровными стрелами бетонки и на некоторых межобластных трассах, особенно необходимы были в некоторых местах, там, где почва зыбкая и асфальт быстро разрушается.

На одном из участков дороги отец обычно сбавлял скорость и говорил:

– Вот, смотри. Именно с этого места я выбрал, где строить дом. Видишь косогор, золотистый от песка. А справа и слева лес. Я сразу догадался, что это берег. Только думал, что берег Оки, а оказалось – это берег её притока, реки Прони.

– Прони? – Николай засмеялся: – Майор Пронин не отсюда ли? Читал я книгу.

– Это детектив, а вот в истории известен знаменитый род князей Пронских. Они из этих краёв.

Николай ехал в деревню не в первый раз, и как-то прежде вообще не обращал внимания на название, а вот теперь стал задумываться о том, что его окружает. Ну а река, река ему была уже известна. Проня – приток Оки. Полноводная, широкая – в устье своём она Оке уступала лишь немного – спокойная река.

В Кирицах, знаменитых своим большим детским санаторием, делали поворот налево и съезжали с трассы. Теперь пять километров просёлка. Просёлок распадался на два рукава – один вдоль Прони тянулся, другой – чуть выше, по опушкам небольших лесочков. Лесочки или дубравы, или рощицы, как ни назови – всё верно будет.

Поднялась пыль за машиной. По этим вот столбам издали было заметно, если ехал кто-то.

Просёлок пролегал вдоль реки, которая манила своей свежестью, своей прохладой. Николаю захотелось скорее в воду! Ну да ничего – остались последние минуты пути. Вот и косогор. Машина легко поднялась на него и открылся великолепный вид на пойму Оки. Пойма расстилалась на противоположном берегу реки Прони. Огромные заливные луга. Конца и края не видно. Лишь далеко-далеко, на самом горизонте темнели леса.

Где-то чуть левее этих лесов – по сторонам света сразу не сориентироваться – и пролегала трасса, которая с косогора не просматривается. Ведь и с неё-то косогор виден, только если встать во весь рост. Да и из машины его только на взгорках видно.

С косогора открывался великолепный вид. Травы, травы, травы. Да ещё кустарник, что обозначал русла рек. Видно же только Проню. Вот она, внизу, широкая, жёлтая от кувшинок, между которыми словно протоки проложены. У противоположного берега жёлтое поле, затем просвет воды, и снова жёлтая полоска. И только с середины реки и до самого берега, что под косогором, вода чистая. Сам урез её скрыт от глаз. Николаю знаком этот берег с давних пор. Купаться там не очень здорово – вязкий грунт. Из воды выходишь – ноги нужно отмывать. Не то что на Оке. Там оба берега песчаные. В воду заходить – одно удовольствие. Только вот вода на быстрине холодновата, не то что в Проне. В Проне вода гораздо быстрее прогревается.

Домик у отца обычный, щитовой. В советское время особенного выбора не было. Типовое строение. Три комнаты, кухня, веранда. В доме все удобства. Да, собственно, над этими всеми деталями Николай и не задумывался. Бывал он у отца только летом. Зимой жил у мамы, выезжая на каникулы в Москву к бабушкам по обеим линиям – и по материнской, и по отцовской.

Участок довольно большой. На нём сохранившийся ещё до строительства кустарник, пышный, густой, довольно высокий. Открываешь ворота, и машина оказывается в зелёном гараже, только без крыши.

Выходишь из этого гаража – и справа лужок небольшой, на котором всё ещё растёт полевая клубника. Слева дом, а за грядой кустарника, там же слева, огород небольшой – огурцы, помидоры, зелень. Никогда в жизни и нигде больше Николай не ел столь необыкновенно вкусных салатов из этих вот домашних помидоров с грядки, да тоненькими дужками репчатого лучка, тоже с грядки. И такие сочные салаты получались, что можно было даже необыкновенно вкусную помидорно-луковую водичку потом ложкой доедать.

Нет, такие салаты из магазинных помидоров не получатся, как ни старайся.

Приехали, вещи выгрузили. Из вещей в основном продукты. С продуктами, конечно, непросто. Деревенька на берегу Прони невелика. Магазина нет. Ну, конечно, яички там, молоко из-под коровы парное – это всё пожалуйста. А за продуктами надо ехать в Кирицы или плыть в Спасск-Рязанский. Отец купил катер, небольшой такой катерок с водомётным движителем. Именно движителем, а не двигателем. Так принято называть. Ведь и у бронетранспортёров, плавающих, тоже движитель. Но этого пока Николай не знал.

Разгрузились и конечно же купаться с отцом. Кроме катера лодка привязана к колышку на берегу. Ни катер, ни лодку никто не трогал. Иные были времена. Если надо рыбу половить с лодки, придут, попросят. Ну а катер, это уже другой аппарат – более серьёзный. Даже и не просили.

Николай прыгнул с кормы катера в воду. Не нырнул, а просто прыгнул, чтоб по вязкому берегу не входить. Нырнуть нельзя, мелковато у берега. Поплавал, освежился, потом подтянулся на руках и на корму катера забрался.

Как же здорово летом на реке, именно на деревенской реке. Позади шумная Москва. Пока ещё без пробок, пока ещё с этими пробками не знакомая и не познакомившая с ними москвичей и своих гостей. Но всё же камни, камни вокруг, а здесь такое раздолье.

Обед, ну а после обеда, ни дня не теряя, за учебники. Математику сам делал, а вот русский… Отец открыл том Максима Горького.

– Буду тексты из Горького диктовать, – сказал он Николаю.

Собственно, скорее повторил уже сказанное в Москве.

– Садись-ка, дружок, за стол. Начнём.

И начали.

Первый диктант, если бы это был диктант зачётный, принёс бы несомненную, уверенную двойку. Ну а произведения Максима Горького отец выбрал неслучайно. Очень сложные тексты, предложения длинные, словно специально для экзаменационных диктантов писанные. Если такие диктанты хотя бы на четвёрку писать научишься, на обычно школьном или экзаменационном диктанте будет твёрдая пятёрка. Ну а сочинение тем более напишешь на отлично.

Что ж, первый диктант – реальная двойка, но ведь говорят же: лиха беда – начало.

День диктанты, другой день – изложения. Потом разбор ошибок.

С немецким труднее. Жена отца – он уж в третий раз женат был – прекрасно знала английский, легко разговаривала на нём. Отец её до войны по дипломатической части служил. Объездили много стран. Ну а немецкий не знала. Впрочем, и конкуренции на конкурсе по-иностранному не ожидалось. Учили так себе во всех школах. Непонятно, для чего только время тратили.

Ну а физподготовка как? На лужайке, что справа от зелёного гаража, Николай нашёл рельсу. Не тяжёлую, как от нормальной дороги, а потоньше, может, от узкоколейки, а может, и от какой-то другой дороги, к примеру, для вагонеток. Да и короткую. Для каких она целей была привезена сюда, не интересовался. Попробовал поднять. Тяжело, но осилил. Вот и тренировка. Каждый день рельсу поднимал. Так, постепенно, к отъезду на экзамены до десятка раз довёл подъём рельсы. Ну и делал три подхода в день. Да ещё плавание.

Жена отца, едва они вышли из машины, сказала Николаю:

– Тут к тебе интерес такой! Лариса с подругой купаться стали ходить чуть не через участок наш…

Когда-то действительно можно было едва ли не возле дома пройти, потом сделали невысокий штакетник. Так, для порядка. Его и перешагнуть можно было.

Лариса – ровесница Николая. Каждый год приезжала к бабушке в деревню. Николай ею и прежде интересовался. Она же им не очень. И вдруг такая информация.

«Ну что ж, посмотрим», – подумал он, не скрывая, что обрадован, однако как можно небрежнее сказал:

– Ну и что, подумаешь.

Но весь его вид говорил иное.

И побежали дни, стремительно и неуловимо. Приехали они с отцом в деревню после всех военкоматовских перипетий в двадцатых числах июля. Но июль пролетел молнией, да и первая половина августа недолго длилась.

Вечерами Николай ходил с ребятами в соседнюю деревню, которая была побольше Малых Гулынок. И именовалась – Разбердеево. Там клуб. А что такое клуб деревенский? Вход, коридорчик, из него двери в два-три помещения, ну и зал. Там тебе и кино, там тебе и танцы, там и просто посиделки, если дождь и на улице мокровато.

Почему-то потом Николай, услышав начало песни, которую исполнял Муслим Магомаев: «По просёлочной дороге шёл я молча, и была она пуста и длинна…» – вспоминал именно эту, вовсе не длинную дорогу от Разбердеева до Малых Гулынок. Нет, не свадьбу вспоминал – свадьбы он там не видел. Свадьбы в деревнях по традиции игрались осенью после уборочной. Но вот эта дорога, ровная, укатанная, но пыльная, особенно по обочинам, эта тишина, этот необыкновенный шатёр неба над головой, неба, усыпанного звёздами, ассоциировались именно с песней.

Вечером в канун отъезда он возвращался из Разбердеева в небольшой компании. Была в той компании Лариса. Был и её братишка, чуть моложе, но удостоившийся дружбы с Николаем, конечно, из-за сестры. А дружба младших мальчишек со старшими всегда престижна для младших. Смеялись, шутили… И вот деревня. Лариса жила на околице со стороны Разбердеева. Отцовский дом стоял на околице у самого леса, которым порос косогор, спускающийся к Проне. Неширокая полоса леса, но лес был отменным. Полон грибов, опушки полны ягод. Благодатный Приокский край.

Уезжал Николай на следующий день под вечер. Было ещё одно утро в запасе. Договорились сходить за орехами на околицу деревеньки, в лесную балку. За самым обычным фундуком. Он только-только начал вызревать. То есть поход не совсем за орехами. Поход ради встречи.