Czytaj książkę: «Жизнь и приключения Руслана Шкурдяева – путь от матроса к новому русскому»
Глава 1. Пробуждение
Очнулся я, как после глубокого сна, сколько приходил в себя, чтобы понять, «кто я, где я,» не понял. Заставил себя вспоминать по порядку, с чего всё началось. Я, Руслан, Шкурдяев, лежу здесь в бурьяне, пахнет полынью и человеческими экскрементами, мочой и говном. Пощупал руками вокруг, говна подо мной нет, значит это не моё, а кто-то, где-то рядом наложил, штаны мои сухие, ширинка не застёгнута, значит я успел слить «на природу», а не в штаны. Упал, значит, я в «народном» гальюне. Надо мной светит звёздное ночное небо, с первыми проблесками восхода. Вижу ковшик «Малой Медведицы», ручкой прикрепленный к Полярной звезде, Маленькую Медведицу сторожит «Дракон». Преподаватель в училище нам рассказывал, что свет от звёзд приходит на Землю через много миллионов световых лет, значит на небе мы видим звёзды, которых сегодня уже давно и нет. Уже показалась Венера, подсвеченная солнечными лучами из-под горизонта. Это указывало на 3—4 часа утра. Я вспомнил кто я, я же матрос, судоводитель-судомеханик, мы отмечали пятилетие окончания мореходки, была встреча «боевых» друзей, получился перебор по «веселящей» жидкости. Помню, начинали с коньяка, угощали друг друга у буфета, под возгласы, «а как ты, где сейчас», и тому подобные восклицания. Потом перешли на водку и пивом запивали. Дальше, пригласили нас в актовый зал, где до мореходки, при царском режиме была конюшня, на торжественное собрание и на концерт. Что произносили на торжественном собрании, я уже не понимал, а когда начался концерт, меня потянуло блевать, пришлось убегать из зала на улицу. Пока пробирался между креслами из зала к выходу, кто–то заботливый сунул мне в руку пакет, куда и проскочила первая порция моей блевотины, уже за дверью зала. Выскочил я на улицу, забежал куда-то в первый попавшийся двор, облегчиться, дальше ничего не помню. Очухался я, во рту «как кошки насрали», в башке сплошной треск. До дома, где Зинка, жена моя живёт, далеко, километра три, не осилю, поздняя осень, утро тёплое, холода ещё нет. Лежу вспоминаю, как всё начиналось, ведь слово себе давал, «ни-ни, не капли», Зинке клятву давал. Воспоминания пошли дальше, как я попал в эту «мореходку», а фактически техникум речного флота. Ближайшее к Куйбышеву-Самаре море, было «Каспийское».
К Зинке возвращаться не хотелось, семья не получалась. Была Зина разбитная, общительная, весёлая девчонка, в то время, когда я с ней близко подружился. Родители у неё редко дома бывали, квартира была всегда свободна и готова к приёму друзей. Решили мы с ней пожениться, верней она решила, и мы поженились. Свадьбу сыграли зимой, когда её родители приехали в отпуск, со своего лайнера. Отец Зинин, тесть мой, которого я стал называть папа Федя, ходил старпомом, на круизном лайнере, а мама её, Настя, тёща моя, буфетчицей там же была. Ходили они вместе, тесть был под контролем у супруги на борту, в плавании, держал «сухой закон, зато на берегу «срывался с катушек». Мама Настя позволяла ему расслабиться не более месяца, потом брала его, папу Федю в «ежовы рукавицы» и до отбытия на лайнер, папа Фёдор был смирён и законопослушен.
Очень была своеобразна метода «срыва с катушек» у папы Фёдора. Тесть приносил с собой домой, ровно 30 бутылок водки, ставил их у дивана, и ложился сам рядом, на этот диван, чтобы свободно, лёжа на диване доставать из коробки очередной «пузырёк». Действительно, в его лапище, поллитровка выглядела как пузырёк из аптеки. Да и сам из себя, он был мужчина видный, крупный, как говорится богатырь, с крупными, рубленными чертами лица, очень доброго на вид, но матросы на лайнере от него «постанывали». Пил пузырёк исключительно из горла, закусывал только водой и солёными огурцами, хлебом чёрным. Говорил мне, что на лайнере ему икра и салаты всякие осточертели и тянуло на простое, русское. После пузырька, папа Фёдор, возбуждался и начинал рассказывать, как он служил «под знамёнами герцога Кумберлендского». Тесть очень любил читать исторические романы, особенно Вальтера Скотта, и бредил их содержанием во время «расслабона». После пузырька, когда начинались лозунги «про герцога Кумберлендского», к действиям приступала мама Настя. Моя теща, рядом с Федей смотрелась «девочкой-дюймовочкой», но она очень решительно рулила этим богатырём. Заставляла его идти в ванну и мыться, чтобы не вонял, как она говорила. Пока он, папа заполнял собой ванну и поливал себя из душа, мама Настя меняла ему простыни на диване, и бросала чистые трусы, больше похожие на чехол для двигателя. После того, как папа возвращался на диван и доканчивал свою дневную норму, «пузырёк», к нему подступалась мама и требовала денег, поскольку, деньги кончились, надо продукты покупать, девочке, жене моей, платье, в котором она ходит, никуда не годится, тоже пора заменить. Отец молча лез к своей заначке, «отслюнявливал» требуемую сумму и мама Настя удалялась. Так, в течении месяца, заначка папы Феди перекочёвывала к маме Насте и процесс «расслабления» заканчивался. В оставшееся от зимы время, папа Федя, раз в месяц ходил на рыбалку, возвращался всегда с рыбалки в приподнятом настроении, даже если был без улова. Всегда принимал на рыбалке, для «сугрева», чуть-чуть, «каплицу», то есть, в его понятии это был «пузырёк». Самым раздражающим моментом для мамы Насти, было папино курение. Папа Федя курил какой-то особый табак, который ему доставали по блату, мама Настя называла его, этот табак, вонючий, а я его про себя называл «кизяком», поскольку сам я не курил, душа не принимала. Папе Феде приходилось курить свой табак на лестничной площадке, где он держал все принадлежности для этого, включая кресло.
Преставился папа Федя, на этом же диване, после окончания ежегодного «расслабляющего» месячника. Шёл процесс «просушки» папиного организма, самый тяжёлый первый день, после полного опорожнения всех «пузырьков», и просил он очень похмелиться, но тёща и Зинка стояли «стеной», «нет и всё», особенно ругалась Зинка. В результате «всё» и закончилось, я в это время был на работе. Вскрытие показало, отрыв тромба в кровеносном сосуде, прекращение кровообращения. Царство небесное и вечный покой, папе Феде, хороший, добрейшей души был человек. Он, тесть мой, меня и пристроил в эту «плавконтору», в которой я сейчас служу. «Контора» не простая, принадлежит Министерству обороны, снабжает персонал пунктов слежения за оперативной обстановкой на «Севморпути» всем необходимым для жизни и работы на время зимовки. Рейс по снабжению всегда проходил по знакомым, освоенным местам, всё было изучено и знакомо за первые годы походов, сюрпризы преподносила только погода и особенно льды, приходилось и ледокол вызывать на прочистку фарватера к очередной базе, к пункту разгрузки, сдать что надо, а что сломалось загрузить в трюм и при возвращении сдать. Кроме того, работа в этой «плавконторе» пошла в зачёт воинской службы, что тоже хорошая льгота была.
Зина моя, с годами испортилась, стала сварлива, ругалась на меня постоянно, «сделал не так, ничего не делаешь, денег нет, а дочка уже взрослая». Вскоре после нашей свадьбы, у нас родилась дочка, Ксения, подозрительно быстро, на что намекала мне моя мама Мария, которая иногда приезжала к нам погостить, в Куйбышев, который стал потом Самарой, вместе с моей сестрой Леной. Мама, со дня свадьбы моей, с Зиной и Зининой мамой не сошлись, особенно мама моя испытывала антипатию к Зине, хотя Зина всячески старалась ей, моей маме, угодить. Мама мне потом призналась, находясь в «расслабленном» состоянии, что Зина, рыжим цветом своих волос напомнила ей ту, не хорошую, рыжую тварь, стерву, к которой от нас ушёл мой папа, когда мне было пять лет. Зина тоже приворожила меня своей копной буйно вьющихся рыжих волос. Кроме того, она очень хорошо исполняла на гитаре песни разных «самодеятельных» бардов, особенно их всеобщий гимн со словами, как хорошо, что все мы здесь, сегодня собрались, а друг Витёк, всегда добавлял, «и надрались», что была истинная правда. Мне, Зина призналась, после первой близости, что её пленили моя мужицкая, мускулистая фигура, с отсутствием жировых отложений и искреннее выражение лица, которое говорило ей, да, на меня можно положиться, со мной, как за каменной стеной. Я этого не ожидал, после смотрелся в зеркало и кроме нахальной, конопатой рожи ничего не увидел.
Зина, со временем, по фигуре стала догонять папу Фёдора, а по ругательству превзошла маму Настю, тёщу мою. Когда мы с Зиной ругались, теща всегда принимала мою сторону, и постоянно внушала дочке, терпи. Моя мама, вместе с Леной, приезжала иногда в гости из нашего посёлка лесорубов и лесосплавной конторы, расположенного в глухом месте Заволжья. В речной техникум поступать, она меня привезла в Куйбышев лично, ей очень хотелось, чтобы я «вышел в люди». Она очень подружилась с тестем, отцом Фёдором. Они оба, как два бывших фронтовика, очень уважали «наркомовские 100 грамм» и на этой основе сошлись характерами и зауважали друг друга. Он её после первого тоста и общения, стал величать Маней, а она его Федей. Папа Фёдор, после знакомства с моей мамой Марией, стал воспринимать приезды моей матери к нам в гости, как праздничное мероприятие. Мама моя прослужила в миномётном артдивизионе, поварихой и санинструктором, три военных года, на фронтах, а тесть воевал на Севере, в Мурманском крае, в роте связи оборонительного района, ходил в морской форме, считал себя «военмором». Во время зимних перерывов между рейсами, они, Зина и тёща, меня устраивали работать в одной из районных отопительных котельных города, кочегаром, правда жгли мы в котельной мазут, так что работа была «не пыльная». Я даже успел за эти годы, по настоянию жены, поступить в «Политех» на вечернее и поднять своё образование до высшего, по специальности «Тепловые энергоустановки», моя мама меня также к этому уговаривала. Зина тоже училась в университете на финансовом, так как заканчивала речной техникум, на бухгалтера-счетовода. На предприятиях, куда она поступала работать, долго не задерживалась, тамошний народ оказывался не хороший.
А познакомился я с Зиной и подружился на одном из очередных слётов клуба исполнителей «самодеятельных» песен, которые часто проходили в нашем городе, так как много было в городе техникумов и институтов, соответственно и много студентов-туристов, альпинистов и гитаристов. Во время ихних турпоходов, у них всегда происходили какие-нибудь чрезвычайные происшествия, которые сплачивали участников группы похода, потом это выливалось в песенные баллады, которые исполнялись на их сборах-слётах, фестивалях, в которых парни и девушки, сообщали всем присутствующим, в песенной форме, как им было тяжело и опасно в походе, но они от этого становились только счастливее.
Подружились мы с Зиной на одном из таких слётов, случайно, вечером, у костра, мы компанией, предавались воспоминаниям, и немножко выпивали, чтобы защититься от комаров и слепней. У Зины, подруга не смогла приехать на слёт, поэтому Зинина палатка оказалась абсолютно свободной. Тут мы и подружились. Потом начались встречи на Зининой квартире, и пошло-поехало, любовь настигла, так и до свадьбы дело дошло. Теперь вот я лежу и думаю, надо менять ситуацию, срочно, пока меня совсем не «загрызли» тёща, жена, как папу Федю, да и дочка Ксюша, уже начала им «подпевать», учит меня жизни. Да и пьянки стали тоже надоедать, часто стали проходить слёты, торжества, праздники семейные и государственные, причин взяться за стакан было, несть числа. Надо рвать этот замкнутый круг, который постоянно расширялся, и не отпускал из себя. Я к этому морально уже был готов, стал задумываться об этом и готовился.
Нащупал во внутреннем кармане рубахи подготовленную «заначку» денег и решил, «пора». До отправления утреннего рейса на Москву, оставалась пара часов, по моим расчётам. Поднялся я из бурьяна, отряхнулся, застегнулся и уже с ясной головой и твёрдым решение, вышел к ближайшей стоянке такси. «На московский вокзал», сказал я, садясь в такси. Через 30 минут, я уже вылезал из такси на вокзальной площади, у памятника легендарному комдиву Чапаеву и его команде. Прощай Василий Иванович, сказал я ему, не поминай меня лихом, мне показалось, а может на самом деле, он мне одобрительно подмигнул, указывая шашкой на здание вокзала. Я дошёл до кассы и успел купить билет в мягкий вагон, свободных купейных мест не было, а «нюхать носки» соседей в плацкартном вагоне мне не хотелось. «Вперёд на Москву!», требовала этого генеральная линия моей судьбы, блуждать по её закоулкам и тупикам в поисках ответа, «зачем?», желания не было.
Глава 2. Приезд в Москву, трудоустройство
Занял я диван в своём купе и тут же уснул. Проводница будить меня не стала, проснулся я сам, время было после обеда, зверски хотелось есть. Сходил в туалет, помылся, пополоскал зубы как следует, чтобы перегаром не несло и пошёл покушать в вагон-ресторан, был он рядом с моим вагоном, далеко шагать не пришлось. Заказал борща пожирней и с чесночными пампушками, плов по-фергански, чайник чая черного и 150 грамм коньячка, какой был, попросил принести сразу, похмелился. Плотно пообедал и сидел за столиком, не торопясь пил чай и глядел в окно на пробегающие мимо станции. По радио объявили, что поезд прибывает на станцию Рязань, главная. До Москвы оставалось пути часа на три. Стал я собираться мыслями, к кому путь держать, что делать.
Ходили мы на «спецрейсах» с Витьком, он заканчивал московский речной техникум, были мы одногодки и стояли вахты в одни часы, сошлись характерами, побратались. Жену он себе пока не заводил, говорил, что этот «хомут» никогда не поздно одеть на шею, может его шея и подождать. Сейчас, он должен быть у родителей, в Щёлково, рядом с Московской кольцевой дорогой. Адрес его у меня был, очень простой, дом «китайская стена», квартира №3003, говорил мне Виктор, второго такого дома в их городе нет. С площади трёх вокзалов, куда прибывает поезд из Самары, лучше добираться в Щёлково на такси, цены невысокие. Так всё и получилось, проводница объявила о прибытии поезда в столицу нашей Родины город Москва, на Казанский вокзал, вышел я подземными переходами, по указателям на привокзальную Комсомольскую площадь, напротив сияли огнями и шпилями Ленинградский и Ярославский вокзалы. В переходах, с обеих сторон стояли нищие, калеки и убогие разного вида, с протянутой рукой, клянчили подаяние. Мелочи у меня в карманах не было, а бумажные деньги я запрятал в надёжное место, так меня учили беречь деньги в Москве от карманников. На выходе из подземного перехода толклись таксисты и выкрикивали, кто куда едут. Были тут и Щёлковские таксисты, я взял первого подвернувшегося и сказал ему, что мне попутчиков не надо, я плачу один. Сказал ему адрес Щёлковский, по которому он меня и доставил, в течении получаса, дороги были ещё пустынны. Рассчитавшись с водителем, я попросил его постоять, минут 30, если я не вернусь за это время, больше меня не ждать и уезжать. За время простоя я ему доплатил. Виктор был дома и принял меня, как родного брата.
Мама его, Нюра, оказалась женщиной доброй и хлебосольной, в обед накрыла нам стол «по-царски», мясо с картошкой отварные, огурцы домашние малосольные, капуста квашеная с антоновкой и каравай домашнего хлеба, яблоки свойские из собственного сада, грузди белые и лисички маринованные, в салатниках, поставила она нам на стол и бутылочку «кристалловской» водки, запотевшей, из холодильника, прибавила к этому, в хрустальной вазочке лимон, нарезанный кружочками, сахаром, пересыпанные. Вид она имела простецкий, лицо крестьянки, всю жизнь отработавшей в поле и в огороде, небольшого роста, в чистом переднике на груди, хлопотунья. Волосы её уже седые, были завёрнутые комлем и убраны в белый платок, завязанный концами у неё на лбу. Отец Витька, Никифор, был в деревне, на их деревенской усадьбе, с ним я познакомился позже. Сели мы за стол, поговорили втроём о жизни, я всё рассказал, как на духу. На «старые дрожжи» меня быстро развезло, поэтому серьёзные разговоры мы с Виктором отложили до завтра. Обсудили главный вопрос, где мне жить на первое время. Мама Нюра предложила, Виктор поддержал, пожить пока у них, первое время, пока я не устроюсь, благо квартира была большая, пятикомнатная. Одна комната, Витиного брата Андрея, пустовала. Андрей проходил службу в морской пехоте, на Дальнем Востоке, дембель у него был через полгода. Папа Никифор против не будет, заверили они меня. Рассказал я всё о себе, что можно было, для мамы Нюры. Она меня поругала, за то, что жену с дочкой я бросил. Я её заверил, что на дочку буду регулярно отсылать алименты, а там как жизнь сложится, но с женой жить я больше не могу. Попили чайку, крепко заваренного, кипяток доливали из самовара, правда электрического. Посидели потом, поговорили с Виктором о трудоустройстве, где поработать, часов в 10 вечера, Анна Ивановна погнала меня в ванну ополоснуться, выдала трусы и носки моего размера и уложила спать в Андреевой комнате на постели со свежими, хрустящими, крахмальными простынями, другого постельного белья она, как я убедился позже, не признавала и стиральная машина у неё в ванной комнате тарахтела практически постоянно, каждый день, за то время, что я у них прожил.
Проснулся я утром, Анна Ивановна хлопотала на кухне, пахло ароматом свеже-смолотого кофе и чем-то вкусным, жареным, оказались это гренки из чёрного хлеба, на подсолнечном масле. Да, везёт Виктору, думал я, освобождаясь ото сна, не зря он в «хомут» не торопится. Мне, утром на мой вопрос, чего сегодня у нас на завтрак, Зина всегда отвечала, ешь, чего найдёшь в холодильнике, а мне размели, пожалуйста, зернового кофе, я сама его сварю. Вставая с постели, я увидал на стуле шаровары-«тренники», моего размера. Анна Ивановна услыхала, что я поднимаюсь и крикнула с кухни, «доброго утра, одевай штаны, будешь носить дома, Андрея нашего штаны». Да, подумал я, Андрей повыше и покрепче будет брата Виктора, Андрей моих габаритов. Виктор, тоже на шум, вышел из своей спальни. Умылись, побрились, сели за стол завтракать. Кроме кофе с гренками, нам положили по тарелке овсяной каши и омлет. После завтрака, посидели с Виктором, поговорили, как быть, что делать. На работу по специальности, мне пока не устроиться, с собой у меня один паспорт. Надо запрашивать документы с места работы, с Мурманска и с Самары. В Самаре у меня диплом «о высшем образовании» остался.
Пошли с Виктором прогуляться по городу, город мне понравился, не маленький, современный, кругом новые здания и строящиеся. По дороге встретилась нотариальная контора и зашли к нотариусу. Оформил я официальный запрос-заявление с просьбой уволить меня с работы, по моему собственному желанию, и выслать мне мои документы по указанному адресу. Для подтверждения моей просьбы и ускорения дела, зашли мы на телефонный переговорный пункт, и я позвонил кадровику нашему в Мурманск и «кадровичке», предприятия тепловых сетей в Самаре, Люде. Ну эта меня сдаст Зинке, откуда я звонил. Сделав все эти необходимые дела, решили мы с Виктором ехать к Никифору Филипповичу в деревню, благо было недалеко от города, километров пять, семь. Взяли такси, заначка ещё у меня имелась. По дороге, заскочили к Виктору домой, и Виктор предупредил маму Нюру, что мы собрались в деревню к папе. Она наказала ему, чего ей из деревни, с огорода привезти домой. Мы заехали и в магазин, взяли чего для встречи полагается, заодно хлеба, баранок, сахару, на всякий случай. Дорога была хорошая, асфальтированная до самой деревни, доехали быстро, минут тридцать, не больше.
Усадьба была обширная, дом добротный, пятистенок, как у нас говорят. Никифор Филиппович был в саду, на небольшой пасеке, ульев в пять, шесть. Чрезвычайно обрадовался нашему появлению и быстро накрыл небольшой стол в летней кухне. Украшением стола был самовар с царскими медалями, паровой фабрики братьев «Баташовых», большой фарфоровый заварной чайник с розами на боках и мед в разных видах, и жидкий в туесе, и сотовый кусками, и обрези от медовых рамок, перед установкой их в сепаратор медогонки. Мы выставили с Виктором свои гостинцы, Никифор Филиппович очень обрадовался, когда увидел селёдку. К ней он принёс отварной картошки, свежего урожая. Селёдку разделал на две чистых части, выбросив кости и хребет, одним движением руки. Выглядел он моложаво, сухой, поджарый, передвигался из кухни в дом и обратно, быстрым шагом. Шевелюра на его голове, только начинала серебриться. Руки были трудовые, мозолистые, когда я с ним обменивался рукопожатием, при встрече, в руке его ещё ощущалась сила, не малая. Сели мы за стол, приняли по «соточке», со знакомством, я рассказал о своём житье-бытье, немного он уже слыхал обо мне и от Виктора, всё было по-дружески.
Провёл он меня в дом, всё мне показал. Крестьянская хата зажиточной семьи, все добротно, полы деревянные светятся, доски половые отдраены до бела, как на палубе. Русская печь с лежанкой, снаружи печь обмазана, чисто побелена, печь была протоплена. Никифор Филиппович объяснил мне, что печь он протопил и загрузил в неё яблоки для просушки, на сухофрукты для компота зимой. Прошлись по участку, огород, грядки всё уже убрано, кое где торчит всякая зелень, цветники приготовлены к зиме, остались только календула и хризантемы, астры. Чувствовалась женская рука и забота. За изгородью усадьбы, на склоне к небольшой речке в овраге, стояла банька, как у нас в Заволжье. Баня небольшая, топилась, заметно было, по-чёрному. Был и плодовый сад, небольшой, яблонь на пятнадцать, довольно запущенный, загущенный, требовал срочной прочистки. Я про себя наметил, помогу с садом, займусь, пока у них квартирую.
Вернулись, сели за стол, самовар как раз поспел и довольный посвистывал паром через клапан. Попили чайку, на дорожку. Виктор хотел идти к соседу в дом, там у них был телефон, чтобы вызвать для нас такси, но отец его осадил, нечего шиковать, через час автобус подойдёт рейсовый, вас обоих за рубль до дома довезут. Так и получилось. Привезли мы из деревни, Анне Ивановне, две «авоськи» со всякими овощами, картошкой, зеленью всякой, лук, чеснок и другого всякого, за что получили от неё спасибо.
Пока я ждал присылки документов, а они пришли через две недели, я наладил свой обычный график жизни, подъём в пять утра и утренний кросс. Бегал до деревни, к Филиппычу, там завтракал, работал в саду и бежал обратно. Сад я вычистил до прозрачности. Обрезал кроны плодовых деревьев, как меня научила моя мама. Она говорила мне, у Мичурина написано, крону яблони надо содержать так, чтобы сквозь неё свободно пролетал воробей. На радостях, Никифор Филиппович обрядил меня из своих запасов в матросскую рабочую робу, даже ботинки-берцы под размер моей ноги нашлись у него. Нарезал, напилил я сухих ветвей и волчков, ненужных ветвей, большущую кучу, сложил кострище за изгородью, будет зола на весеннюю подкормку для посадки. Толстые сучья сложил отдельно, на дрова для растопки печи, для бани и для жарки шашлыка. Поправил изгородь в нескольких местах, чтобы зайцы зимой не шастали в дыры. Никифор Филиппыч в награду, нам с Виктором устроил банный день, протопил он баньку с травами, с полынью, мелиссой и шалфеем, похлестал нас вениками дубовыми. Пива мы привезли с собой. Делали медовый массаж и попарились славно, после бани по «соточке» приняли.
Получил я на почте все свои документы, прислали ещё денег под расчёт. Никифор Филиппович уже подыскал мне место, где трудоустроиться, в Щёлкове или «Щелчке», как говорили местные. Предприятие было не малое, филиалы у него были по всей СССР, включая Самару, Казань, Тулу, Брянск, Владимир, Калинин/Тверь, Нижний Новгород, Ростов-на-Дону и в самом Щёлково. Специализировалось оно, предприятие, как раз на работах по профилю моей второй профессии, которую я получил в «Политехе», «Ремонт, монтаж и наладка тепловых энергоустановок». Центральное управление, начальство, сидело в Москве, на «Серпуховке». Меня брали мастером на Щелковский участок, предоставляли квартиру малосемейку в общежитии предприятия. Гостиница-общежитие располагалась на территории производственной базы участка. Всё складывалось пока, очень удачно. Мои отношения и дружба с семьёй Виктора сохранялись и продолжались, я чувствовал себя не одиноким, общаясь с ними, я был как часть их семьи.
