Czytaj książkę: «Вспомни всех», strona 2
Мюнхен. 1936 год
Не успел он закрыть за собой обшарпанную дверь, войдя в прихожую, его окрикнул суровый голос матери:
– Ганс! Ты где шлялся, скотина проклятая?!
Сжав зубы, он с ненавистью выдохнул.
– Ходил на стадион, мам, слушать выступление фюрера!
– А почему не сказал мне? И почему не убрал за собой утром, негодяй! Марш на кухню, чисти картошку!
Сдерживая себя, Ганс прошёл в кухню и уселся на табуретку.
– Давай! – сказал он.
– Чего тебе давать? – зарычала мать. – Чего давать, скот? Не знаешь где картошка?! Где нож?! Всё мать за вас делать должна?!
Ганс не выдержал, натянутая до предела струна, лопнула. Как божественно говорил фюрер! И какой мерзкой казалась ему сейчас мать.
– Пошла ты! – выкрикнул он и стремглав выбежал из кухни.
Мать опешила.
– Ч-что? Чтоооо?!
Ганс быстро обулся.
– Я сказал тебе! Пошла к чёрту, дура! Идиотка! Достала! Отца в могилу свела, теперь на нас отыгрываешься! Пошла к чертям! Я не вернусь в этот проклятый дом! Гореть тебе в аду! Сука!
Он вышел, хлопнув дверью.
Мать высунулась из окна и что-то яростно кричала ему вслед.
Наплевать! С него довольно! Больше он сюда не вернётся.
Гансу было восемь лет, когда умер отец, оставив его с младшим братом на растерзание матери. Всю свою жизнь она только и делала, что срывала зло на них. Гансу как старшему доставалось больше всего.
Пять лет назад, он со взрослыми товарищами стал посещать выступления Адольфа Гитлера, когда тот ещё не был верховным канцлером. Сегодня Гансу шёл шестнадцатый год и он не пропускал ни одного выступления фюрера, которые тот проводил в Мюнхене. Жаль, что он был ещё юн для поступления в армию.
Ганс с нетерпением ждал момента, когда сможет вступить в партию и посвятить свою жизнь борьбе за право дело.
Его Борьбе.
Ганс боготворил фюрера.
Его друг Фриц обещал помочь с подделкой документов. Как только это станет возможным, Ганс собирался уйти от матери и навсегда забыть её бешеные крики. Документов ещё не было, но сегодня его терпение лопнуло, и события в его жизни стремительно ускорялись.
Младший брат был ещё слишком мал, чтобы понимать Ганса. Когда умер отец, он был совсем младенцем, и сегодня ему не исполнилось ещё и восьми.
Нет, он не станет искать встречи и оправдываться перед малым.
– Вырастет, поймёт, не осудит, – пробормотал Ганс, шагая по улице сам не зная куда.
Он вдруг почувствовал сильный голод. Нащупав в кармане несколько монет, Ганс зашёл в булочную.
В магазине толпились противные толстухи. Все они о чём-то спорили между собой и загораживали своими свиными тушами кассира.
На прилавке аппетитно лежали плюшки. Пользуясь суматохой, Ганс не стал тратить свои скудные сбережения и, воровато оглянувшись, быстро сунул плюшку за пазуху.
Выбежав на улицу, он нырнул в подворотню и осмотрелся.
Никто ничего не заметил!
Ганс жадно впился зубами в ещё тёплую сдобу.
В несколько укусов он съел булку и почувствовал, что совсем не наелся. Опасливо озираясь, он вернулся в булочную. Базарная болтовня возле кассы продолжалась. В спор с тётками теперь включилась и кассир.
Ганс подошёл к прилавку и стянул сразу две булки.
Как и в прошлый раз, он вышел на улицу незамеченным и, не заботясь более о конспирации, принялся жрать прямо на ходу.
– Эй, приятель, тебе не многовато ли будет на одну рожу? – раздался голос из-за спины.
Ганс резко обернулся и тут же расплылся в радостной улыбке:
– Фриц!
– Здравствуй, дружище, – с хохотом ответил старший товарищ. – Ты чего это здесь? Дома не кормят?
– Нет у меня больше дома! – зло сказал Ганс. – Ты хочешь булку, Фриц?
– Да уж не откажусь, – отозвался тот, принимая угощение.
Откусив кусок, он спросил:
– В каком это смысле: «нет больше дома»?
– Да в таком! Ушёл я, друг! И не вернусь больше. Хоть где, лучше под мостом буду ночевать, лишь бы проклятую стерву не видеть!
Фриц задумчиво жевал.
– Де-ела, – проговорил он с набитым ртом. – Ладно, пошли пока со мной, я что-нибудь придумаю.
Ганс с готовностью пошёл за старшим товарищем.
– Фриц, ты говорил, что можно подделать документы для меня. Ты сможешь сделать это сейчас, Фриц?
– Не знаю, друг мой. Не от меня зависит. Мой отец в партии фюрера с самого начала, думаю, он сможет тебе помочь. Возможно, даже и не придётся ничего подделывать. Я слышал, что сейчас они набирают парней вроде тебя для подсобных нужд армии.
Ганс просиял.
– Что это за подсобные нужды, Фриц?
– Ну, знаешь, сейчас каждый человек на счету. Если ты пока не годишься для того чтобы быть воином, то сгодишься для других дел. Стирать, убирать, готовить на кухне. Всё это не менее важно в армии, сам понимаешь. Если ты готов делать всякую нудную работу, то, думаю, отец пристроит тебя в казармы.
– Я готов, Фриц! – ответил Ганс. – Ради фюрера я готов на всё!
– Хорошо-хорошо. Сначала всё равно нужно добиться разрешения у моего отца, так что не спеши. Идём сюда, – указал он направление.
***
Отца Фрица звали Рихард.
Рихард считал себя человеком умным. Ещё в начале двадцатых годов, когда страна задыхалась от кризиса, он смог уловить верное направление в народной буре и примкнул к партии национал социалистов. Когда партия Гитлера вступила в отчаянное противоборство с коммунистами, многие из соратников Рихарда переметнулись во вражеский стан.
Особенно сильно подобное дезертирство наблюдалось во время арестов Адольфа Гитлера.
Рихард же всё время оставался верен своему сюзерену. Он полагал, что капитана корабля во время шторма менять не следует. Конечно, опасность поражения нацистов в борьбе за власть была более чем ощутимой, однако он, Рихард, свой выбор уже сделал и не стал бы, спасая собственную шкуру, «делать ноги» как всякие трусы.
И дело тут было не только в верности. Рихард считал, что с позиции здравого прагматизма подобные суетливые метания из лагеря в лагерь никогда не принесут ему никакой пользы. Ибо даже в случае гипотетической победы коммунистов, все эти малодушные перебежчики ни за что не снискали бы уважения в стане своего нового командования.
Кому нужны предатели?
Ведь ежели он изменил своему бывшему командиру, спасая собственную шкуру, то изменит и новому! При первой же опасности.
Рихард оставался верен национал социализму, и в тридцать третьем, когда фюрер укрепился во власти, его карьера стремительно пошла вверх.
Через три года Рихард получил звание штурмбанфюрера СС, что в прежние времена соответствовало майору. Он был невероятно горд собой!
Его старший сын, Фриц подавал большие надежды. Он искренне разделял веру отца в фюрера, готов был пожертвовать жизнью ради дела национал социализма и днями напролёт занимался поиском новых молодых рекрутов.
В дверь кабинета Рихарда постучали.
– Разрешите? Вас просит принять сын в сопровождении молодого человека, господин штурмбанфюрер! – сообщил адъютант.
«Лёгок на помине сынок» – подумал Рихард, а вслух сказал:
– Вы можете пропускать моего сына впредь, без предварительного уведомления, унтерштурмфюрер. При условии, разумеется, что я буду в кабинете один.
– Так точно, господин штурмбанфюрер! Разрешите идти?
– Иди. И принеси нам чай.
– Слушаюсь, – щёлкнул каблуками адъютант.
В кабинет вошёл Фриц в сопровождении незнакомого юнца.
– Хайль Гитлер, – вытянулись они в приветственном жесте.
– Хайль Гитлер, – ответил Рихард. – Здравствуй сын, кто это с тобой?
Он мог бы и не спрашивать, потому как знал и так. Фриц приводил к нему новых рекрутов с завидным постоянством. Только мальчишкам нужно внимание. Каждый новенький должен думать, что он один такой. Сын не говорил им о том, что оказывает подобные "услуги" пачками. Каждый из них считал себя яркой индивидуальностью, единственным близким другом Фрица.
В этом сын был очень похож на отца. А отец на фюрера.
– Отец, разреши представить тебе моего хорошего друга, – сказал способный ученик фразу, которую произносил уже десятки раз. – Ганс!
Рихард изобразил на лице безграничную заинтересованность и вышел из-за стола, чтобы с чувством пожать руку этому прекрасному молодому человеку. Этому Гансу!
– Здравствуй, Ганс! Очень рад знакомству, – сказал он, будто Ганс был звездой оперного театра.
– Здравья желаю, господин штурмбанфюрер! Для меня огромная честь… – захлёбываясь слюной, расшаркался Ганс, но Рихард его перебил.
– Что ты, друг мой, право не стоит! Напротив, это честь для меня, оказать помощь молодому человеку в его славном намерении. Ты ведь хочешь послужить фюреру? – перешёл он ближе к делу.
– Да, господин! Конечно! Мне нужна работа и… место где жить, господин штурмбанфюрер!
– Вот как? – изобразил удивление Рихард. – А что же твои родители?
– Моя мать, герр начальник, она мешает мне служить делу партии! Она, она… вредитель!
– Да что ты?! – возмутился Рихард. – Как же так! Вот дела! И ты готов подать официальное заявление на свою матушку?
Ганс замешкался.
– Понимаю, – по-отечески добро сказал Рихард. – Не будем торопить события. У тебя будет ещё время обдумать это трудное решение.
Штурмбанфюрер вернулся за стол. Задумчиво постучав костяшками пальцев по столу, он открыл толстую тетрадь и перевернул несколько страниц, внимательно во что-то вчитываясь.
Фриц давно уже сидел в кресле в глубине кабинета и с привычным безразличием наблюдал за происходящим. Ганс продолжал стоять навытяжку.
Выдержав томительную паузу, Рихард сказал:
– Ты знаешь, Ганс, что времена сейчас тяжёлые. Проклятые захватчики слишком долго душили нашу страну. Евреи, коммунисты, вся эта мразь… – он изобразил на лице отвращение и погрозил кулаком куда-то в сторону потолка.
Ганс с готовностью кивал, выражая безусловное согласие с каждым словом герра начальника.
– Грядёт большая война, – заявил штурмбанфюрер. – Так не может продолжаться вечно, мы должны будем очистить мир от красной жидовской гниды! И сейчас, Ганс, именно сейчас нашей стране необходимы такие парни как ты!
– Я умру за фюрера! – по щенячьи пролаял Ганс.
Ричард удовлетворённо кивнул и слегка улыбнулся, что, впрочем, осталось незаметным для молодого героя.
– Ну я надеюсь, что умирать тебе не придётся, но твоё рвение заслуживает уважения, юноша! Так вот, в свете угрозы чистоте арийской расы, фюрером проводится подготовка сложных мероприятий, направленных на децентрализацию вредных элементов в Европе. В первую очередь это конечно касается евреев. Каково твоё отношение к евреям, Ганс?
Лицо парня сделалось свирепым.
– Я ненавижу их, господин штурмбанфюрер! Это грязь! Это язвы на теле великой Германии! Веками они жили за счёт простых немцев, отбирали нашу работу, обманывали и копили деньги! Я презираю их, герр начальник!
Рихард снова едва заметно улыбнулся.
– Это очень хорошо, Ганс. В мои задачи, в настоящий момент входит подготовка кадров для будущих ликвидационных мероприятий. Тебя поселят в специальную казарму, где станут обучать воинской дисциплине, рукопашному бою и некоторым методам… гхм… воздействия на евреев. По завершении обучения, все вы будете принимать участие в главном деле Рейха. Не исключено, что к тому времени мы уже будем вынуждены прибегнуть к военному вторжению в страны Восточной Европы. А там, как ты знаешь, евреев много. Слишком много!
– Так точно, штурмбанфюрер! – воскликнул Ганс.
– С этого момента, ты будешь находиться на полном государственном обеспечении, солдат. Германия будет заботиться о тебе, кормить и одевать! А теперь иди! Фриц тебя проводит, – закончил аудиенцию Рихард.
Ганс, как заправский солдат, вскинул руку в приветственном жесте и щёлкнул каблуками.
Рихард улыбнулся в последний раз, и его сын вывел новобранца из кабинета.
***
– Послушай, Фриц! – воскликнул Ганс, когда они вышли на улицу. – Я ведь забыл сказать твоему отцу о своём возрасте! Мне ведь ещё рано в армию!
Фриц добродушно улыбнулся и похлопал своего протеже по плечу:
– Не беспокойся на этот счёт, дружище. Во-первых, мой отец никогда не усомнится в моём друге, а во-вторых, то учебное заведение, в котором ты будешь проходить подготовку – вовсе не армия. Скорее, хм… кадетский корпус. Ты ведь достаточно взрослый, чтобы учиться в кадетском корпусе, не так ли?
И он заговорщически подмигнул.
Ганс просиял.
– О, да это просто чудесно, дорогой Фриц! Жаль, что я не могу похвастаться перед родными, – он понурился. – Впрочем, какие родные? Братец ещё слишком мал, а мать! Что о ней вспоминать!
Он обречённо махнул рукой как бы давая понять, что мать – дело безнадёжное.
Фриц сказал:
– Не стоит об этом думать, Ганс! Она всего лишь твоя биологическая мать, настоящей матерью и отцом нам всегда будет фюрер!
Ганс мечтательно улыбнулся. И бодро зашагал за своим товарищем. В свой новый дом. К своей новой "семье".
***
Заканчивалась вторая неделя жизни в «кадетском корпусе». За это короткое время Ганс, казалось, повзрослел на несколько лет. Его ненависть к евреям и коммунистам усилилась в сотни раз, равно как и его любовь к фюреру и национал социализму.
С того памятного дня, когда Фриц великодушно подарил ему "счастливый билет" в "светлое будущее", они больше не виделись.
Он проводил его в тот день до широких ворот таинственной закрытой территории, передал часовому какую-то бумагу от своего отца и сказал:
– Что ж, друг мой Ганс, поздравляю! Для тебя начинается новая жизнь.
– А ты разве со мной не пойдёшь? – спросил тогда Ганс.
– Сожалею, братец, но не могу. У меня есть ещё много работы для отца. Позже, мы, возможно, ещё увидимся, а пока я должен выполнять другие поручения для нужд Рейха.
Заметив на лице Ганса нерешительность, Фриц добавил:
– Понимаю твою неуверенность, друг, но доверься мне! Да и… разве дома тебя ждёт что-то хорошее? Мать предала тебя и вынудила уйти из дому. А фюрер! Он даёт тебе новый дом!
Ганс вспомнил попрёки матери и постоянную нужду. Его передёрнуло.
– Да! Что ж, пусть так! Надеюсь, мы ещё увидимся, дорогой Фриц!
Он обнял своего друга и вошёл на территорию.
Тяжёлые ворота захлопнулись за ним с глухим стуком.
Его взору предстало, ласкающее мальчишеский взор, зрелище.
Покуда видели глаза, простиралось широкое поле полигона. Спортивные снаряды, канаты, препятствия. Откуда-то издалека доносились выстрелы. «Стрельбище» – подумал Ганс.
Привратник, пропустивший его, отдал бумагу Рихарда подошедшему солдату и что-то сказал.
– Так точно, – откликнулся солдат и обратился к Гансу. – Новобранец?
– Да, господин! – ответил Ганс.
– С этого момента никаких «да». «Так точно» и «никак нет». Обучение начинается прямо сейчас, кадет! Следуй за мной.
– Так точно! – с готовностью отозвался Ганс.
Они прошли по мощёной дороге вдоль спортивной площадки. Новоиспечённый кадет с упоением наблюдал, как тренируются его будущие сокурсники. Несколько парней висели на турниках, дрожа от напряжения, а поодаль стоял солдат с секундомером в руке и хладнокровно наблюдал за их мучением. Трое лезли по канатам на высокую перекладину, ещё четверо отжимались на брусьях. Казалось, никто из тренирующихся даже не замечал проходившего мимо Ганса.
– Сюда! – вывел Ганса из задумчивости резкий голос солдата.
Они подошли к длинному бараку с номером 3. Солдат распахнул деревянную дверь и первым вошёл внутрь.
– За мной! – снова скомандовал он.
Это была военная казарма. В одной общей зале ровными рядами выстроились двухъярусные кровати.
Солдат что-то отметил карандашом в блокноте и сказал:
– Твоё место будет здесь: верхняя полка, вторая кровать справа. Запомни сразу, чтобы потом не бегал за мной с вопросами. Вещей у тебя нет, поэтому место в тумбочке тебе ни к чему. Сейчас идём в санитарную часть. Там тебя подстригут и выдадут форму. Это шмотьё можешь сдать в гардеробную, или выбросить, дело твоё.
Ганс стоял навытяжку и слушал…слушал…слушал…
***
За эти две недели он отлично освоился и нашёл общий язык со своими соседями по казарме. Всех их объединяла безграничная любовь к фюреру.
Распорядок дня был примерно таким же как в армии. В 5.30 подъём, две минуты собраться и выйти на плац, там зарядка и утреннее физкультурное занятие. Затем – завтрак в столовой, где всегда кормили вкусно и сытно.
После завтрака, они маршировали в учебное здание, где в течение трёх часов проходили занятия по теории нацизма и методам борьбы с врагами рейха. Затем обед и двухчасовой отдых, когда можно было заниматься всем, что не противоречило правилам корпуса, но территорию покидать было строжайше запрещено. Впрочем, Гансу этого и не хотелось.
В качестве возможных вариантов досуга на территории данного "учебного заведения" имелась библиотека и зал с кинопроектором, на котором ежедневно по вечерам показывали немое кино и записи выступлений фюрера.
По завершении дневного отдыха, наступало время для двухчасовой тренировки по физической подготовке, бою и стрельбам.
Будучи новичком, Ганс занимался пока только физическими упражнениями. Бегал, отжимался, подтягивался, приседал. Бою же, его должны будут начать обучать не ранее, чем через месяц, как сообщил его сосед в казарме.
Этого соседа звали Вольф, он был старше Ганса на два года и спал на нижнем ярусе их общей кровати. Они подружились с первого же дня, Вольф сразу взял новобранца под свою опеку и принялся обучать его всем премудростям кадетской жизни.
– У нас тут всё пристойно, Ганс, – сказал Вольф. – Можешь не опасаться кражи, или какой-нибудь другой гнусности. Нас всех здесь объединяет бедность и наша ненужность там, за забором. Мои родители предали Германию, и я не смог терпеть их низости! Мой отец укрывал несколько лет в нашем подвале поганого еврея! Как такое вообще возможно? Отец! К еврейской мрази у него было больше внимания, чем к родному сыну, Ганс!
Рейх дал мне жизнь, а мои родители будут заканчивать своё жалкое существование там, где им самое место! Я дал показания, теперь они в тюрьме, Ганс! Вот что, друг, запомни: наша семья – это Фюрер и партия. Если биологическое родство становится поперёк нашему делу, то выбор всегда должен быть в сторону партии. Больше от тебя ничего здесь не требуется. Верность, Ганс! Вот что сегодня в цене!
Ганс слушал, разинув рот. Вольф очень любил заниматься воспитанием своего нового «младшего брата», как он несколько раз назвал Ганса, к величайшему удовольствию последнего. Каждый удобный случай: перерыв между занятиями, тихий час, или время перед отбоем Вольф посвящал идеологическим внушениям.
Вскоре Ганс признался Вольфу, что его мать, скорее всего, вредитель.
– Она постоянно выказывала неудовольствие, когда я ходил на выступления фюрера. Пыталась давать мне какую-то работу по дому, лишь бы я не ходил слушать речи нашего вождя. Да и на работе своей она всегда общалась непонятно с кем. Мне кажется, у неё есть связи с евреями.
Вольф слушал всё это, нахмурив брови.
– Понимаешь, Вольф, меня останавливает лишь то, что брату всего восемь лет. Что с ним станет, если её арестуют?
– Не беспокойся по этому поводу, братец, – ответил Вольф. – Рейх никогда не оставляет своих детей. Твоему младшему будет лучше в государственном учреждении для малолетних, а мать непременно должна понести наказание. Сегодня же напиши всё подробно и передай на рассмотрение в штаб.
Ганс сделал всё как сказал его новый, старший товарищ. Он написал подробный донос на мать и через три дня её арестовали. И хотя никакой вредительской деятельности и связей с евреями следователям так и не удалось доказать, свободы она больше не увидела. Всем было известно о хитрости и коварстве сионистских тварей. Они всегда заметали следы.
Младшего брата отправили в детский дом. Ганс его больше не увидит и никогда не узнает, что через год мальчишка умрёт от туберкулёза.
***
Здесь развивался и рос один большой организм. Каждую неделю в корпус пребывали всё новые рекруты. Как правило, курс обучения одного молодого человека длился два, или три года. Это зависело, в основном, от возраста ученика, хотя иногда в "мир", на практическую работу, их выпускали и раньше, поскольку чётко установленного правила о сроке "обучения" здесь не было.
Их готовили к одной единственной цели – уничтожению людей. Только вот в "учебке" всё преподносилось так, что уничтожать планировалось и не людей вовсе, а наоборот – нелюдей, врагов человечества. Опасные вредные силы поработителей, мерзких загрязнителей чистоты нации, грязных коммунистов и жидов, представляющих угрозу государственной целостности "Великой Германии".
Ганс быстро учился. Прошло два месяца с тех пор, как Фриц привёл его в этот тренировочный лагерь. Он обучился азам рукопашного боя, набрал в весе благодаря хорошему питанию и у него получалось очень неплохо стрелять по мишеням. Однако, как это ни странно, больше всего Гансу нравилась теоретическая учёба в классах.
Каждый день, от трёх до пяти часов перед полуднем будущие солдаты фюрера занимали большой зал, в котором рассаживались за парты по двое. Каждому из них раздавали химические карандаши и толстые тетради, в которые необходимо было записывать лекции. Учение начиналось.
Герр Профессор – так они обращались к лектору. Герр Командир – тренировал их рукопашному бою на плацу и герр Директор иногда прохаживался по местам тренировок и наблюдал за перспективным развитием.
Учителей и тренеров было много, но ко всем они обращались одинаково: герр Профессор и герр Командир. Имён кадетам никто не называл, а спрашивать они не осмеливались. Просто так положено и всё. Да и зачем? Так даже удобнее – увидел авторитетного взрослого на плацу – это герр Командир. Авторитетный взрослый в аудитории на лекции – герр Профессор.
Так даже лучше!
Ганс сидел за партой рядом с Вольфом и с нетерпением ждал начала очередного урока.
В зале стоял гомон, всё было похоже на обычное поведение студентов, или школьников в каком-нибудь закрытом интернате для мальчиков. Если бы… не специфические «науки», которые им здесь приходилось изучать.
Дверь с треском распахнулась, и на середину зала вышел герр Профессор. Сегодня это был мужчина средних лет, с энергичным лицом и широким волевым подбородком. Он был слегка полноват, однако достаточно подтянут, чтобы его внешность допустимо было бы назвать атлетической.
Преподаватели в «кадетском корпусе» сменялись регулярно, что заставляло тренировать память «студентов» на лица. Хотя они и не подозревали о многом, но здесь всё было частью обучения, даже такие незначительные вещи, как смена причёски у нового преподавателя.
Герр профессор поставил портфель на свой стол и вскинул руку в приветственном жесте.
– Хайль Гитлер!
Отменно выдрессированные "студенты" синхронно встали и зал сотрясло громогласное "зиг хайль".
Герр Профессор сразу приступил к лекции. Даже не открывая свой портфель, он внушительно заговорил:
– Тело еврея во многом схоже по своему строению с телом нормального человека. Если в ситуации пыточных мероприятий, вы вдруг окажетесь в затруднительном положении, можете быть уверены: боль еврей испытывает от идентичных действий, гипотетическое применение которых, могло бы причинить боль и вам. Иными словами, если еврей достаточно силён и его внешний вид говорит вам о том, что он может выдержать многое – вы можете для начала, опрокинуть его на пол и вдавить подошву своего сапога ему в мошонку.
Боль будет достаточной, чтобы объект отказался от всяких попыток запирательства. Не опасайтесь повредить яички. Будет даже лучше, если своими действиями вы сразу же их размозжите. Это не убьёт еврея, у него не будет кровотечения, которое угрожает жизни и главное – он уже точно не сможет размножаться.
Итак, запишите в тетрадь следующий пункт пыточного мероприятия: раздавление мошонки. Применяется к евреям мужских особей.
Профессор с глубокомысленным видом, заложил руки за спину и прошёлся мимо ученических рядов. Все старательно записывали.
– Далее, – продолжил герр Профессор, – если вам на пыточное мероприятие попалась еврейская женщина, равнозначного с раздавлением мошонки метода для неё нет, ибо, как вы понимаете, еврейские суки не имеют яиц и полового члена.
В зале раздал сдержанный хохот. Профессор мимолётно улыбнулся и возобновил монолог:
– Если останавливаться на физиологических особенностях, то для женщины в подобном формате может сгодиться выкручивание молочных желёз. Конечно, эта боль будет не такая, как раздавление мошонки у мужика, однако здесь включается в работу также и психологический фактор. Женщина, даже еврейская, подвержена повышенной эмоциональности, и если в присутствии незнакомых мужчин, оголить ей грудь – сработает рефлекс так называемого социального давления. И пока еврейская женщина будет шокирована своим неожиданным… гхм… позором, вы быстро накидываете на её груди специальную верёвочную петлю и начинаете затягивать, пока цвет сисек не станет кроваво красным. Впрочем, до этого доходит редко, чаще всего еврейки ломаются гораздо быстрее.
