Czytaj książkę: «Холостяцкие откровения»

Эпохально-семейный роман

для взрослых

Произведение

литературно-художественное

в двух томах

Памяти безвременно

ушедших родителей

посвящаю

НЕ БЫТЬ ПОДДЕЛКАМИ

В этом романе я попытался честно рассказать потомкам, как мы жили и грешили во второй половине XX века. Автору-холостяку, как и тому неимущему пролетарию, нечего терять, отсюда и предельная откровенность излагаемых в повествовании мыслей. Быть может, на фоне других творений (которых, безусловно, будет написано еще немало о перипетиях последнего века второго тысячелетия) это произведение не покажется однотипным, а тем более высосанным из пальца.

Видимо, нет ничего ужаснее в этом мире, чем потеря любимых, близких, родных. В такие моменты очень остро начинаешь сознавать, насколько хрупка и призрачна грань между Жизнью и Смертью. Потеряв, почти в одночасье, вначале (в декабре 1991 г.) матушку, а затем (в марте 1993 г.) отца, которым от роду было всего по 55, я дал себе зарок, что обязательно напишу правдивую вещь, посвященную им.

Великий русский композитор Сергей Рахманинов, отмечая истоки, питающие его гений, говорил: "Своим дарованием я обязан Богу, одному только Богу. Без него я – ничто". Я же в этом смысле выскажусь приземленней: своим дарованием я обязан родителям, без них бы я был ничто. Светлая память о них – всегда в моем сердце…

И еще есть Душа, к которой испытываю неодолимое тяготение, – Душа моего любимого писателя Николая Васильевича Гоголя, с которой, надеюсь, встреча еще впереди.

Первый том – это рассказ о зарождении и становлении семьи – ячейки нашего общества. Временной отрезок – от начала, вернее, середины прошлого века до конца семидесятых. Помимо так называемой «клубнички» (супружеских измен, нескромных детских «шалостей», постельных сцен, художественно обоснованной ненормативной лексики героев в отдельных эпизодах и т.д.) идут серьезные размышления о судьбе страны-горемыки. Царящая в обществе двойная, а то и многочисленная (в зависимости от обстоятельств) мораль накладывает свой недобрый отпечаток и на взаимоотношениях в семье. А если, к тому же, сама семья создается, образно говоря, на зыбкой почве, то нетрудно представить, какие печальные последствия ее ждут. Что, собственно, и происходит с героями романа.

Все разворачивающиеся семейные страсти, события происходят на глазах мальчика, Славика Драйзерова, который сквозным образом проходит через повествование. Являясь натурой впечатлительной, романтической, мальчик пропускает их через свой пытливый ум и отзывчивое, неравнодушное сердечко. Он глубоко переживает разлад близких ему людей, и с ранних лет в нем растет и крепнет чувство неприятия этих ненормальных семейных, а впоследствии (по мере его взросления) и общественных отношений… Заключительный финал первого тома: семья распадается, и ее глава, Драйзеров-старший, уходит к другой…

Действие второго тома охватывает заключительную четверть века. Слава, теперь уже взрослый парень, покидает родительское гнездо, которое, собственно, уже давно порушено и перестало быть таковым, и становится бродягой по жизни… Идет яростный, усиленный поиск того, чего желает каждый смертный, – любви, счастья, справедливости. Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Деградация и хаос, блуд и хамство, захлестнувшие общество, словно всепроникающие губительные ядерные частицы (тоже, кстати, порождение XX века), растлевают наши души. Стремительный расцвет цивилизации, увы, ведет к уничтожению культуры. А это, в свою очередь, негативным образом отражается на здоровье народа и государства. И в итоге, на стыке второго-третьего тысячелетий, мы имеем то, к чему пришли изрядно потрепанные, заблудшие и опустошенные, – больное общество и слабое государство.

Но не все так мрачно, господа! Островки любви и счастья все же есть (и они, уверен, будут расти и множиться), и об этом вы тоже прочтете во втором томе. И, главное, стряхнув с глаз пелену порочного прошлого, мы обязательно поправимся. Ведь на смену болезни, если она не запущена, приходит выздоровление. Здоровый и праведный образ жизни, хочется верить, когда-нибудь все же войдет в нашу повседневность, как хлеб и вода.

«Давайте же, – призывает автор в конце романа, – не будем подделками, уродливыми подобиями». Это, можно сказать, одно из ключевых условий, по мнению автора, нашего будущего благополучия… Мы грешим, но мы и каемся. И в этом, видимо, наше спасение.

Николай Краевский

ТОМ ПЕРВЫЙ

"Почитай отца твоего и мать твою,

чтобы продлились дни твои на земле,

которую Господь, Бог твой, дает тебе."

 Ветхий Завет,

 Исход,

 глава 20.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

К представительницам прекрасного пола Славик Драйзеров стал проявлять повышенный интерес со второго, если не с первого класса. Если не это, то, наверное, с его темпераментом следовало бы стать маньяком-насильником или просто бабником-обольстителем. Первое сразу надо исключить по причине жалостливого отношения Драйзерова к людям, разумеется, хорошим (к плохим бывал жесток, однако никакого к ним влечения, тем более полового, не испытывал) и отсутствия в его поведении врожденной и приобретенной наглости. Не "светило" и второе, поскольку не обладал Славик достойной в таких случаях внешностью (маловат ростом и не была привита любовь и привычка – красиво и со вкусом одеваться) и, опять же, недостаточно был смел и целеустремлен, быть может, просто ленив. Но есть, правда, и третий путь, уводящий от вышеобозначенного порока, – женитьба. Увы, здесь тоже не обошлось без проблем, потому как Драйзеров был вовсе не против жениться, но только по любви. Безумной, но ответной. Однако как-то все больше "везло" ему в жизни на безответную. Сие хроническое недоразумение к тому же усугублялось его неуживчивым, вернее, неприспособленческим характером, частыми ссорами с начальством, в результате чего нередко вынужден был менять места жительства, покидая один городок за другим. Это, согласитесь, едва ли сопоставимо с представлениями об уютном семейном гнездышке, которое приносит счастье.

На ум приходит анекдот… Тихий час в детском саду. Лидер средней группы знакомится с новеньким:

– Эй, слысыс, тебя как зовут?

– Вова.

– А сколько тебе лет?

– Навелно, четыле.

– А к женщинам тянет?

– Не-а.

– Значит, не четыле, а тли…

Акселерация, одним словом, господа. Не обошла она стороной и нашего героя. Первый раз Славик почувствовал себя мужчиной в семь.., восемь.., нет, наверное, все-таки в девять-десять лет, когда познакомился с Елизаветой Николаевной, классной дамой (не в смысле превосходной женщиной, хотя это тоже правильно, а учительницей начальных классов; мальчик в школу пошел почти с восьми). Елизавете Николаевне тогда по годам было около пятидесяти, возможно, и больше, но выглядела она, право, феерически: ярко накрашенные пухлые губки хорошо смотрелись на фоне иссиня-черных, длинных, почти как приклеенных, ресниц. И зубы были удивительно ровными и на редкость белоснежными для дамы зрелого возраста.

Разумеется, мальчику еще не дано было понять, что любая женщина желает всегда быть красивой, вне зависимости от своих природных и возрастных данных. И что, помимо естественной, красота бывает и искусственной, секреты которой известны чуть ли не с самого рождения, передаваемые в генах каждой представительнице слабого пола. Это уже потом, будучи старшеклассником, привлекательность учительниц воспринимал как должное и даже был глубоко внутренне возмущен, когда одна преподавательница по математике изо дня в день, из месяца в месяц появлялась перед классом в опостылевшей всем, во всяком случае ему, одной и той же кофте раздражающе неприятного желтого цвета.

Мальчик зачарованно впивался своими глазками в прекрасные уста Елизаветы Николаевны, изливающие не менее прекрасную, великую родную речь. Кстати, один из предметов, которые она вела, так и назывался: "Родная речь". Добавьте к этому изысканные манеры дамы – плавные, словно взмахи лебединых крыльев, жесты всегда ухоженных рук, едва уловимые поклоны головы, всегда со вкусом сделанную прическу и мягкую поступь еще не потерявшей формы фигуры – и вам, надеюсь, станет понятным, господа, то пылкое чувство, которое вдруг испытал мальчик по отношению к этой зрелой женщине… Впрочем, почему вдруг?! Волна авторской памяти чрезмерно спешит вперед, скрывая под собой любопытные поступки, эпизоды жизни Славика, относящиеся к еще более раннему его возрасту.

2.

Мальчик родился в семье военнослужащих, а военнослужащие большой и могучей империи, в подавляющем большинстве, словно цыгане, постоянно были на колесах и жили табором – в военных городках, то бишь в ограниченном пространстве и в узком кругу сослуживцев, особенно это было типично для житья-бытья на так называемых "точках", расположенных на приличном удалении от цивилизации. Сие обстоятельство, видимо, сыграло не последнюю, если не сказать решающую роль в индивидуальном становлении и развитии мальчика. Дело в том, что с ранних детских лет он был лишен возможности приобщаться к коллективу (коллективному сознанию, поведению), обществу своих ровесников через посещение детского садика, то есть воспитание получал исключительно дома, в обществе родителей, из которых мама Лена нигде не работала и тоже большую часть своего времени сидела дома. Но даже если бы и представилась возможность, папа Игорь, а именно он был главой и добытчиком семьи, вряд ли дал бы добро на детсадовское, то есть коллективное воспитание любимого и единственного сына. Отсюда и закладывалась основа эгоцентрической натуры будущего закоренелого холостяка.

А все началось с замочной скважины, да-да, обыкновенной замочной скважины, через которую можно подглядывать за тем, что происходит за закрытой дверью. Для пущей наглядности и убедительности, господа, хочу заострить ваше внимание на довольно дерзком и смелом по своему необычному и предельно точно психологически обоснованному содержанию кинофильме шестидесятых годов американского режиссера Марка Пауэла "Подсматривающий". Герою картины фотографу-режиссеру Марку Льюису (кстати, бьюсь об заклад, что Пауэл в немалой степени списал с себя этот неординарный образ) задается вопрос:

– Какой журнал самый продаваемый?

– Где девушки на обложке и без одежки, – слышим в ответ.

Фотограф не мог не знать этой бесспорной, затрагивающей животрепещущие струны человеческой психики истины уже хотя бы потому, что с детства пытался разгадать тайны "запретного плода", подсматривая через замочную скважину за обнаженными женщинами. Как ни печально и ни трагично, с возрастом познания и желания Марка в этой области трансформировались в маниакальную, болезненную зависимость, приведшую его к убийствам предметов обожания – фотомоделей. К сему, увы, приложил руку его отец, ученый, своеобразно проверявший на ребенке реакцию нервной системы на страх: подбрасывал спящему мальчику в постель ящерицу и проделывал другие изощренные операции. Чувство страха, возможно, изрядно замешанное на отвращении и ненависти, росло, крепло и… потребовало разрядки, снятия напряжения. Насилие ведь, как известно, в какую бы тогу оно ни рядилось, всегда порождает насилие.

Однако, ради Бога, не подумайте, господа, что наш Слава Драйзеров впоследствии все-таки приобретет репутацию маньяка и, так сказать, вступит в конфликт с мирским Законом. Спешу вас заверить и успокоить: к счастью, ни мама Лена, ни папа Игорь не проводили над ребенком ужасных экспериментов, но они были живыми людьми, к тому же очень молодыми родителями (поженились в двадцать), и, как говорится, ничто человеческое им не было чуждо, их плоти жадно и страстно тянулись друг к другу… И вот в один прекрасный день, да-да, именно в день, а не в ночь, до слуха пятилетнего Славика, раскачивающегося на ярко раскрашенной деревянной лошадке, – шикарном подарке к Дню его рождения, – из другой комнаты донеслись обрывки приглушенного женского смеха, перемежающегося с мужским воркованием. Звуки эти то стихали, то вновь давали о себе знать. Любопытство, завладевшее мальчиком, пересилило его интерес к лошадке, и он, расставшись с нею, подошел к соседней комнате и осторожно толкнул дверь, но она, естественно, оказалась запертой. Тогда Славик, слегка привстав на цыпочки, прильнул глазком к дверному отверстию для Т-образного ключа. И его взору открылась необычная доселе ему картина. Папа с широко раздвинутыми ногами и с приспущенными галифе (в тот будничный день, ближе к вечеру, Драйзеров-старший должен был заступить в суточный наряд, поэтому находился дома на законном отдыхе) лежал на маме и азартно покусывал ей ухо и шею. Мама при этом извивалась, как змея, как бы пытаясь вырваться из объятий чего-то горячо шептавшего ей на ушко. Увиденное длилось несколько секунд, затем, инстинктивно почувствовав недозволенность сего постыдного подглядывания, Славик ретировался. Но и тех секундных мгновений вполне хватило ребенку для глубоко потрясших его юное, пылкое сознание впечатлений. Раскрасневшийся, возбужденный он выбежал на улицу и долго бродил по окраине леса (гарнизон, где они жили, утопал в живописном лесном массиве), переживая случившееся. Подсознательно мальчик ощущал, что раскрывшаяся перед ним картина как бы пробудила в нем неведомые ранее желания, и теперь, "проснувшись", они его будоражили, тревожили, требовали к себе внимания. Но как их удовлетворить, малыш, понятно, имел еще весьма смутные представления. Однако проказница-природа, заложенная в генах, безжалостно искушая порочный росток, призывала действовать, действовать, действовать… Впрочем, не природа тому виной, а закравшийся в сердце бесенок.

3.

Спустя месяц Славик столь же беспечно бродил по лесу, пиная еловые и сосновые шишки, как вдруг его внимание привлекла женщина, вышедшая из частного домика. Она принялась копаться на грядках, разбитых рядом с домом. Это была жена командира части Коренева Надежда, высокая, дородная, статная блондинка лет тридцати-тридцати пяти. Видимо, она вышла ненадолго что-то сорвать для приготовления пищи, поэтому была в шелковом китайском халате, расшитом огромными красными и белыми цветами на голубом фоне, и в мягких домашних тапочках-шлепанцах. Мальчика и эту ослепительную, шикарную даму разделяло расстояние метров двадцать-тридцать и, что удивительно, вокруг не просматривалось ни души: только Она, копошащаяся в земле, и Он, предусмотрительно спрятавшийся за деревья и беззастенчиво вперившийся в нее зоркими, широко раскрытыми глазами. И тут мальчика осенила мысль: лечь на землю и, подобно папе Игорю, широко раскинуть ноги. Эффект был достигнут мгновенно. Продолжая в такой позе наблюдать за совершенно ничего не подозревающей Надеждой, у которой время от времени можно было отчетливо видеть пикантные подробности туалета и непроизвольно волнующие не по-детски разгорячившееся воображение запретные места породистой фигуры, выбивающиеся из-под халатика, малыш почувствовал, как по телу расходится сладкая, приятно дурманящая истома. Причем, чем активнее ребенок елозил по относительно мягкому елочно-лиственному настилу, обильно покрывающему пролесок, не прерывая при этом наблюдения за красоткой, тем сильней испытывал это необычное зрительно-чувственное, телесное наслаждение. О, за время своей недолгой пятилетней жизни Славику еще никогда не было так хорошо, как в общении с этой пленительной блондинкой, пусть даже и на расстоянии! Он знал это точно. Мысленно обладая этими восхитительными формами, творениями гениальной Природы, он ощущал почти пик блаженства. И каковы же его были разочарование, досада, когда прекрасная незнакомка, столь страстно возбудившая его, сделав свои дела, скрылась в доме. Издав протяжный стон неудовлетворенного, начинающего самца, Славик откинулся на спину и лежал еще так минут десять, прокручивая в памяти пленку своей первой эротической любви и прислушиваясь к биению не на шутку разошедшегося разбуженного сердечка.

Теперь даже на свои игрушки мальчик смотрел как на потенциальное средство удовлетворения пробудившейся страсти. Оценивал, прикидывал, фантазировал. Выбор пал на резиновый большой мячик. Видимо, его округлая, упругая форма чем-то отдаленно напоминала Славику то, что он так жадно пожирал глазами у Надежды. Уединившись с мячиком, попробовал поиграть с ним в любовь. Игру условно можно было окрестить примерно так: Славик наверху, лицом вниз, мячик под ним. Правило игры было совсем простым: катаешься на мячике до тех пор, пока не станет столь же приятно, как при подглядывании в пролеске. Для этого, как понял малыш, одного "катания" было недостаточно, нужно было еще напрягать зрительную память, чтобы в деталях восстановить сладкую картинку. Но… все равно что-то не получалось, не срабатывало до конца, и Славик, разгоряченный, взъерошенный, угрюмо отбрасывал мячик в сторону. В последующие дни попытки возобновлялись и… столь же безрезультатно. А вскоре, к своему огорчению, младший Драйзеров отметил про себя, что тот некогда яркий образ, запечатленный им на опушке леса, все более и более тускнел в его мозгу, приобретая смутные, нерезкие очертания… Лишь через пару лет до него дошло, что требовались новые, яркие впечатления.

4.

Он уже ходил в школу, в первый класс, и жили они на другой "точке", также затерявшейся в необъятных лесных просторах великой матушки – России. До ближайшего населенного пункта, кержацкой деревни Акинфиево, было километров пять-семь. Туда, в школу, и отвозили детей военнослужащих…

Между прочим, господа, как все-таки это скверно, когда у человека, можно сказать, с рождения "кастрируют" одно из наиважнейших жизненных чувств – чувство родительского дома по причине элементарного отсутствия последнего. Походная, скитальческая жизнь с остановками во временных прибежищах и полная неизвестность в будущем – это ли не повод впадания в меланхолию и отчаяние если не в пору цветущей молодости, то на склоне лет, когда просто некуда приткнуться и не от кого ждать поддержки, хотя бы даже и моральной?! Да, милейшие, ужасное сие занятие – рвать, а тем более терять родительские корни и мыкаться по жизни до кончины перекати-полем…

Случалось, что и на своих двоих приходилось добираться из школы домой из-за неприбытия транспорта. Не в одиночку, конечно, – со взрослыми в качестве сопровождающих, а то и вполне самостоятельно – пацанвой. В яркие весенние дни подобные прогулки были им даже в радость, но вот поздней осенью, а в особенности зимой, подобные переходы были сопряжены с определенной опасностью – быть обмороженными, а то и подвергнуться нападению голодных волков, которые стаями рыскали по лесной чаще, нередко подходя к самой дороге, соединяющей военный стратегический объект с вышеназванной деревней.

Однажды Славик возвращался с родителями поздним зимним вечером. Было очень холодно, но папа Игорь периодически отогревал руки и щеки сынишки, растирая их шерстяной перчаткой. И даже брал его к себе на плечи, чтобы путь не показался таким долгим, нудным и не подкосили бы уставшие ноги.

– Папа, мама, посмотрите, что это за светящиеся огоньки впереди? – вдруг громко поинтересовался Славик с высоты широких отцовских плеч, указывая рукой немного в сторону от дороги.

– Это волки, – обреченно выдавил из себя отец. – Теперь надо уповать на судьбу: проскочим – хорошо, нет – будем бороться, у меня есть нож, спички. Эти звери боятся огня. Доставай из ранца свою тетрадку с двойками, будем поджигать.

Папа Игорь пытался шутить, но Славику с мамой было вовсе не до шуток.

– Ты же знаешь, – серьезно отреагировал мальчик, – у меня нет двоек… Может, пойдем назад?

– Запомни, сынок, и потом передай своим деткам нехитрое жизненное правило: "Обратной дороги нет, но есть опасность оступиться". Так вот, старайся идти так, чтобы поменьше оступаться – меньше шишек набьешь и шею не свернешь.

– О чем ты говоришь, дорогой?! – вмешалась встревоженная мама. – Зачем нам было рисковать и идти пешком в такую стужу, я же говорила: надо было остаться и переночевать у знакомых. Вот до чего доводит твое упрямство… Господи, помоги нам, грешным.

Бог, видимо, услышал ее отчаянный призыв, и они… проскочили. Славик отчетливо слышал звериные завывания, но волки почему-то так и не отважились приблизиться к потенциальным жертвам, еще долго преследуя их на значительном удалении. Отстали они лишь недалеко от "точки", когда на горизонте завиднелся красный фонарь на верху водонапорной башни.

В эту ночь Славик долго не мог заснуть, обдумывая, вернее, переживая так благополучно закончившуюся для их семьи встречу с матерыми. И слышал за стенкой странные стоны и вздохи. Собственно, об их происхождении он уже имел более или менее ясные представления.

5.

Если бы по прошествии лет, господа, старого холостяка Вячеслава Игоревича Драйзерова спросили напрямую: "Дорогой, объясни, как ты тогда, будучи первоклашкой-промокашкой, смог подойти к родной матушке с таким нескромным, можно сказать, бесстыдным предложением?", то он, право, лишь беспомощно развел бы руками и без всякой утайки заявил бы примерно следующее:

– Сам, ребята, поражаюсь. Был, видимо, настолько глуп, что и не ведал, что творю. Вселился Бес в младенца.

Да, уважаемые сограждане, порой такие в жизни поступки совершаешь, что и спустя 20, 30.., 50 лет не можешь не вспоминать их без содрогания в сердце. А случилось вот что.

Стоял зимний пасмурный день. Было хмуро и скучно как на улице, так и дома. Мама Лена находилась у окна, вероятно, выглядывая папу.

– Холодно-то как, – задумчиво произнесла она, – ноги озябли.

Была она на коленках на стуле, локтями оперевшись о подоконник. Ее слова, а также открытые, без колготок и чулок ноги в этой необычной позе и привлекли внимание обуреваемого похотью Славика. Он немного волновался, и сердце, казалось, вот-вот должно было выскочить из его груди, однако либидо оказалось сильней моральных канонов, и он, едва справляясь с дрожью в голосе и теле, произнес пересохшими губами:

– Мама, можно я погрею твои ноги?

Она стремительно повернулась, зыркнула на сына, и, как ни в чем не бывало, без всяких дополнительных, наводящих вопросов великодушно разрешила:

– Ну погрей.

О, Боже, помилуй их за те содомские деяния. О чем думала женщина-мать на ту пору, одному Всевышнему известно… Мальчик калачиком свернулся на маминых ножках, стараясь как можно тесней, плотней поджать их под себя. Славик быстро почувствовал, как каменеет, наливается тяжестью его неуправляемый, бесноватый "инструмент". Он, словно опасаясь лишних движений, замер на своем "кладе", притворившись засыпающим, для чего прикрыл глаза. Мама Лена тоже как бы замерла, не оборачиваясь и ничего не говоря, и лишь изредка слегка шевелила, видать, затекшими под тяжестью сына ногами, чем, кстати, доставляла ему неописуемое блаженство: каждый толчок извне вызывал в нем ответный импульс, обратную приятную реакцию. Постепенно рот Славика наполнялся тягучей слюной, и вдруг… свершилось: теплая, принесшая долгожданное снятие напряжения струя в трико заставила его прийти в себя и оставить ноги мамы в покое.

– Как хорошо и тепло было, – произнесла мама, наконец-то взглянув в сторону Славика и загадочно улыбнувшись.

Но мальчик-шалун уклонился от встречи с ее взглядом и тихо удалился в свою комнату.

6.

Игорь как мужчина не очень-то устраивал, в смысле удовлетворял, Лену, но он, видимо, об этом не догадывался, а ей было неловко заводить с ним разговор на деликатную тему. Впрочем, она и сама не могла до конца разобраться в своих чувствах: то ей казалось, что она совершила великую ошибку, согласившись на брак с Игорем (по дороге в загс даже порывалась сойти с дистанции, но он уговорил не делать, с его точки зрения, глупостей); то он ей представлялся очень милым и нежным, почти любимым; а то и вообще впадала в состояние некоего нейтралитета: мол, если не полюбится, так стерпится, а не стерпится, так переживу, многие без любви живут и ничего.

Не вина, а беда его была в том, что выпускник военного зенитно-артиллерийского училища, он же старший техник по аппаратуре кабины-локатора "Ц" не мог доставить своей молодой, сероглазой, с природным пепельным цветом волос красавице-жене Леночке столько любви, сколько требовалось ее неуемной душе, темпераментной натуре. Его суровая профессия определяла не менее жесткий стиль жизни: постоянные дежурства, тревоги, командировки, кропотливая работа с личным составом. Надо признаться, дорогие соотечественники, что Родина тогда действительно могла спать спокойно и не волноваться за своих сыновей-защитников: свой ратный труд они выполняли без страха и упрека, причем нередко жертвуя самым дорогим – жизнью, собственным здоровьем. Люди, а военнослужащие тем паче, были истинными патриотами своей страны. А ее руководители особо не церемонились с потенциальными противниками (и правильно, между прочим, делали, памятуя, видимо, о русской пословице: с волками жить – по-волчьи выть). Ах, вы такие-разэтакие, в Турции ракеты выставили против нас – мы тоже не лыком шиты: получите, пожалуйста, под нос нашпигованный "пирог", благо у нас тоже друзья-единомышленники имеются в лице легендарного Фиделя… Ах, вас вовсе не устраивает подобный расклад, тогда, будьте любезны, нулевой вариант: вы отвозите свой смертоносный груз с Турции, а мы – с Кубы… Вот и ладненько, договорились… Игоря, кстати, тоже вместе с семейством готовили отправить на Кубу, и лишь его патологическая педантичность поломала все карты. Надо было, видите ли, ему в анкетных данных сообщить, что его старший брат Вячеслав (в честь его и был назван сынишка Славик) в годы фашистской оккупации служил в полиции. Служить-то он служил, но по заданию партизанского отряда, куда передавал ценные сведения. А когда пришли наши, ушел с действующей армией и геройски погиб в рукопашной схватке с врагом в боях за освобождение Венгрии в звании младшего лейтенанта. В результате навеки запечатлен в списках: "Они сражались и погибли за Родину…" Обойди, Игорь, молчанием тот якобы компрометирующий факт в биографии его брата-героя и, глядишь, омыл бы сапоги в Карибском море, и женка с пацанчиком потешились бы в ласкающих теплых волнах. Здоровье бы поправили, а так… Драйзерову-старшему едва исполнилось 25, когда военврач на прохождении плановой медкомиссии вынес ему неутешительный вердикт:

– Мужайтесь, старший лейтенант. Спать с женой вы еще смогете, и вообще с женщинами, но вот детей, к сожалению, иметь не сможете: пустое ваше семя. Тут, как говорится, ничего не попишешь.

А еще ведь недавно Игорь гордился и радовался, как его подразделение вовремя запеленговало и вело по индикатору в своей высокочастотной кабине-крутилке американского шпиона-пилота Пауэрса, вскоре сбитого коллегами-ракетчиками недалеко от Свердловска…

После такого горького сообщения врача Драйзеров не то, чтобы возненавидел свою службу, но очень, очень на нее обиделся: за что кару терпеть?! И еще он очень пожалел о том, что не удалось "прикупить" братика или сестричку для Славика, который, кстати, хотел этого. Но вот мама Лена сопротивлялась, вероятно, по той же причине: из-за неуверенности в собственных чувствах. Драйзеров-старший пока решил воздержаться что-либо говорить жене о неприятной новости, однако, находясь под сильным впечатлением, в ту ночь Игорь был явно не в форме: ни с первой, ни с третьей попытки любовь не получилась.

– Извини, – сквозь зубы процедил Игорь, – устал, служба, – и повернулся спиной. Не потому, чтобы отстала, а чтобы скрыть от нее накатившуюся слезу. Мужчины, господа, плачут редко, но… метко. А она лишь тяжело вздохнула и уснула со своими мыслями, так ни о чем и не догадавшись.

Игорь же не спал еще долго. В памяти всплыла несостоявшаяся его встреча с Леной и ребенком, которых он отправлял на лето к родителям на Украину. Он так соскучился по ним, так ждал их возвращения. К дню приезда сделал генеральную уборку, наведя идеальный марафет в квартире, ставшей за три месяца холостяцкой. Все тряпье перестирал, выгладил. А приобретение цветов стоило ему целой проблемы. Выяснилось, как ни странно, что в этой глуши не то что роскошного букета роз, но и скромного из неполевых ромашек днем с огнем не сыщешь. Аж на командира части вышел, умолял отпустить смотаться за 200 километров, где специально выращивают в теплицах. Командир оказался добрым малым: не только в положение вошел, но и собственный служебный газик предоставил. Такие большие-пребольшие и красивые гладиолусы выбрал, семь штук, чуть ли не четверть месячной зарплаты выложил… Весьма довольный, счастливый мчался родненьких встречать на том же командирском газике на вокзал. Всю ночь прождал… А она, легкомысленная, взяла такси. Оно, между прочим, промчалось навстречу газону. По приезде умилилась, конечно, букету на столе и… бай-бай, уложив и сынишку. Знала ведь, что должен подъехать, встретить, но, будто бы назло, не пожелала ждать.

Когда рано утром неспавший, растерянный Драйзеров-старший появился в своей квартире, где, как ни в чем не бывало, весьма сдержанно поприветствовала его собственная супруга, холодно чмокнув в щечку (мол, прости, что разминулись), он первый раз в их совместной жизни серьезно сдал: повалился на диван и заревел. Громко, навзрыд.

– Папа, что с тобой, почему ты плачешь, мы же здесь, здесь?! – попытался успокоить его Славик, но сам не выдержал и со слезами на глазах выбежал на улицу.

"Неужели в письме была правда?!" – с этим мучившим его вопросом Игорь и заснул под самое утро. Не дававшее покоя письмо Драйзеров получил от родственников, где гостила Лена со Славиком. Ему в деликатной форме давали понять, что Лена связалась с каким-то местным фраером, нередко домой приходила очень поздно и навеселе и что, мол, совершенно не исключена вероятность того, что ему уже наставили рога. Тогда Игорь весьма рассердился на родных, посчитал их болтунами и сплетниками, а письмо в сердцах порвал на мелкие клочки. Уж очень его содержание было несопоставимо с тем, что собственноручно писала Леночка, обращаясь к нему не иначе, как в уменьшительно-ласкательной форме и заверяя в том, что очень тоскует по дому, по нему, родному Игорьку.

7.

Слава вернулся с уроков раньше обычного: заболела учительница, и ребят отпустили. В комнату он вошел тихо, как мышонок, и застал матушку за странным занятием: она сидела к нему спиной на углу жесткого стула и активно производила вращательные тазо-бедренные движения. Ее дыхание было частым и сильным. Опять же инстинктивно Славик догадался, что мама занимается тем же, чем и он, когда нечего делать и хочется чего-то необыкновенного и приятного. Осторожно, чтобы не спугнуть, сынишка удалился прочь. А Лена, между тем, самостоятельно компенсировала свою неудовлетворенность от несостоявшихся прошлой ночью супружьих утех. И перед глазами ее расплывалась в слащавой улыбке самоуверенная физиономия Гарика, так искусно сумевшего позапрошлым летом, когда была с сыном на отдыхе на Украине, ужом влезть в ее душу, и не только в душу… Успокоившись, придя в себя, Лена поправила неприлично вздернутое платье и подошла к шифоньеру, где в укромном месте, в завернутом капроновом платке, хранилась увесистая пачечка писем от мужа: он писал ей довольно часто, и почти в каждом послании признавался в горячей и преданной любви. Особенно ее растревожила, весьма и весьма взволновала одна из последних его весточек накануне ее возвращения с бурно проведенного курортного сезона на его родине. Драйзеровой вновь захотелось перечитать это письмо: