Зелёный бакен

Зелёный бакен

Ночь была обычной тёплой, с запахами цветов, наливающихся яблок. Как всегда, брехнёт рыжий Сокол,– помесь овчарки и волка и снова тишина. В доме все мирно спали. Ничто не предвещало беды.

Вечером пришёл отец – Андреевич. Шофёрские руки ныли от баранки. Гудело в голове – не так легко ему уже сейчас крутить баранку Краза. Но всё душа болит и за дочь и за сына. Вот уже поставлю на ноги дочь – окрепнут малость. Только два года как вышла замуж, да сына осенью в армию провожу и перейду на лёгкую машину. Правда заработок меньше, ну да нам двоим с матерью хватит, думал Андреевич. Мать тоже была спокойна и, как то в душе улеглось раннее замужество дочери и разница в годах. Да, ведь и она рано выскочила замуж, и он, её муж был на много старше. Ан ничего. Живут. Вот двоих вырастили, не уроды и не лодыри. Сын окончил шофёрские курсы, при военкомате, с отличием. Сейчас уже водит любую машину. Вот только болит сердце материнское, когда он уезжает на мотоцикле в свои походы или даже просто покататься, или на рыбалку и долго не возвращается. Даже ругались с отцом не раз. Да ладно, пусть перед армией погуляет, кто знает, как потом жизнь сложится.

А дочь ну что дочь. Муж попался хороший, не пьёт, учитель, работящий. Всегда дома помогает по хозяйству. Квартиру недавно двухкомнатную получили. Всё – таки областной город. Молодцы. Сейчас лето. Собираются опять ехать. Боится мать, волнуется, внучку жалко. Ещё года нет, а они её уже по лесам да походам таскают. Простудят. Сам зять июнь целый был в лесу, жили в палатках при пионерском лагере со своими учениками, и она туда же, дочь и внучка. Правда было тепло целых две недели, но потом заладили дожди и дочь с внучкой приехали домой к матери. Загорелые и крепкие. Забот чай никаких, в магазин бегать не надо, от кастрюлей отдохнула говорит. И мать радовалась, что понянчит внучку. Да только вот зятя нет, дочь скучает всё, а внучка уже говорит, папа. Вот папа приедет. Аж сама теперь уже бабушка скучать стала по зятю. Хотя серчала, когда её муж, дед теперь зовёт её бабушка, внучка зовёт. Она злилась, и никак не хотела быть старой бабушкой. Вечно как приезжает зять хохочут трое молодых, а теперь ещё и внучка, глядя на них, смеётся, радуется. Но лето захолодало, дожди, дочь две недели жила дома. Потом говорили, и договорились. Уехали на юг к его матери. На Кубань. Вот переживала. Все врачи говорили нельзя на юг такой маленькой. Нельзя, заболеет. И климат другой и жарко и, дисперсия – страшная болезнь для детей. А они взяли и укатили.

Ну вот, просто нет головы на плечах, думала о своих мать. Прошла неделя, прислали письмо. Бабка сразу успокоилась. Все себя чувствуют хорошо. Внучка ест абрикосы, вишни, не так жарко, как думали и снова потекли дни чередой, спокойно, размеренно. Сын вот только переживал, они уехали без него поездом, а всю зиму собирались быть вместе. Он всё перебирал свою Яву, готовил, заменял, чистил, прикручивал. И с нетерпением ждал весны, чтобы оседлать эту красную птицу, и улететь подальше в новые края. Снова смотреть и смотреть, как в прошлом году. Горы, леса, моря, это всё осталось, как сказочное видение, счастливое и грустное. Радостное и снова грустное и трудное, от того, что такое бывает так редко, от того, что сейчас они уехали, теперь уже трое, а он вот здесь один, на этой автобазе с грубоватыми ребятами. А вечером он домой в надежде увидеть их приехавших и радостных, как всегда и готовых сейчас же уехать на Киевское море.

Зять Витьке говорил, что там и река хорошая, и леса есть, и, и вот оно, киевское море. Он там ни разу не был, да куда податься, машину не смогли подготовить. А на этом убитом шарабане далеко не уедешь, а тут всего триста километров. И вот оно лето – последнее лето перед армией. А что потом, как он и сам не представлял, чувствовал только, что уходит беззаботное детство, что придётся думать и о своей судьбе, как жить дальше. Шофёр ведь это не потолок, а учиться в техникуме, это не для него. Но, и не все академиками должны жить. Нужны ведь и простые рабочие. А заработок? Тот же зять и хороший учитель, а вот дала директорша мало часов, Вот тебе и всё. Так и жили все на сто двадцать рублей. И сестра не работала, сидела с дочерью год после родов. Теперь грозится эта истеричка, директор, даст своим любимчикам по полторы ставки, а вы и так проживёте, а то лезете, куда вас и не просят. А шофёр что, вон отец наш вкалывает, и получает до трёхсот. Без высшего, и не мучил себя пять лет, как зять,– в институте. А машину он себе ещё быстрее сделает. Купит добитую и восстановит. Ведь среди шоферни, скорее добудет, чем в школе.

Витька вспоминал, как они в прошлом году ездили по всему Крыму, и в Севастополе он впервые увидел настоящий крейсер, авианосец, торпедные катера, подводные лодки, и, даже повезло быть на морском празднике,– всё это с трудом укладывалось тогда в его голове, такие размеры, формы, огромные цепи, вываливающиеся из якорных клюзов, как огненная чёрная лава вулкана. Да и слова такие:– фальшборт, рубка, пиллерс, капитанский мостик… Раньше у него было слово, понятие – мачта, это палка как и весло, палка да палка, а здесь. Зять удивительно знал устройство и названия всех кораблей, и всякие истории, которые они изучали в ремесленном училище в Керчи, на уроках спецтехнологии. Особенно понравилась и он от души смеялся как грузовой, он его этот корабль назвал сухогруз, не понятно было по морю сухогруз. Так он, от какой то фасоли, оказался разрезанный пополам, и каждая половинка была на плову, как ни чём не бывало, не затонула. Оказывается, перевозили фасоль и бобы. Попала вода в трюмы. Они, бобы попили водички и разбухли, да так, что не выдержали, старые швы были на этом корабле, и его от такого давления, разделило пополам. Да ещё почти анекдот, плавали эти половинки, не тонули и никакого ни крена ни дифферента. Непроницаемость переборок. Он, Витька до сих пор так и не понял, что это правда. А не случай для простой трепотни. Его голова тогда не могла переварить такое. Он, зять говорил, что после училища тянет его постоянно к морю. Чудноо.

Это же его детство, его морское детство. А Витька, тогда сидел на морском трамвайчике, или бороздил на катере по волнам и уже сам тосковал по морю и его озеро дома, в Железногорске, казалось таким маленьким. Таким малышом, что ему вдруг стало жалко, что до сих пор не видел такого чуда – море, и от того, что он с ним скоро расстанется. Потом бродили по Севастополю, на Малаховом кургагне, Сапун горе, видели много уснувших пушек, танков и русских и трофейных и сразу страшно стало, что эти пушки палили в людей и то, что здесь в партизанском отряде, зятя отец и погиб. А его отец, Витькин жив и работает шофёром, и какой же он счастливчик. Отец был три раза тяжело ранен и в позвоночник, там и сейчас ямочка осталась. А он, его отец дошёл до Берлина, остался жив здоров. Теперь ясно было, отчего зять так молча и долго выслушивал отца, его отца, Витькиного. А ему как то надоели, как ему казалось похожие друг на друга рассказы, он отмахивался, шёл с ребятами к озеру с ребятами. Приходил, а они всё ещё сидели и беседовали, сестра с матерью уже спали. А он всё рассказывал, стол был уставлен закусками, стояли пустые бутылки сухого вина или белого, они никогда не бузили, подвыпившие, а только батя наш ещё больше краснел, раскалялся и говорил такие небылицы, что самому было интересно слушать.

И вот эта тёплая тёмная ночь. Уже давно спали все в доме. Уже кончил свои рассказы отец. Уже уснула маленькая племянница Марина. Этот вечер они вернулись с юга. В тот же день, сели на своего добитого Москвича, и допрыгали сюда. К ним. Смеялись над загорелым пятачком Маринки. Какая она уже большая. Радовались, что она уже хорошо смеётся, потом выпили за здоровье деда, того деда Кубанского, вернее прадеда. Рассказали, как он показывал язык, своей третьей правнучки. Но прадед тяжело болел, а Витька его видел прошлым летом. 78 лет, на пенсии, ездит летом в сад, на подработку, хозяйственный – дома и на усадьбе виноград, ульи с мёдом и на заработки, на велосипеде добирается в этот Сад Гигант.

Он, бывший моряк двух войн. И весёлый, вот это дед. А сейчас болен. Часто лежал. Но всегда улыбался. Показывал язык правнучке. Отец как то заочно полюбил деда. Сегодня они выпили за его здоровье, и сожалели, что так, видимо и не придётся посидеть, послушать их семейные песни. А дед так пел, здорово, и вся их большая семья. Пели, после третьего стакана, стакана, а не рюмки своего выдержанного кубанского вина, которое ставил собственноручно, торжественно, выставлял на стол, когда были все в сборе. Все, более семнадцати макушек, не считая малышей. Они и Витька слушал как пел Кубанский дедушка. Потом зять рассказал, зашли проститься с дедом, обнялись расцеловались и он заторопил – идите дети, идите. А то на поезд опоздаете. Ничего, идите. И они вышли. А прадед с прабабушкой, сухонькой, маленькой, вышли за калитку и долго стояли. Дедушка улыбался в усы. Большой, крепкий, и безнадёжно больной.

Так и остался у всех в памяти по рассказам зятя, добрый, справедливый, улыбающийся и моряк. Моряк двух войн.

Витька даже сравнивал его со своим отцом. Да, дед был крепок и непоколебим в своих решениях. Вот как он учил своего внука, курить,– отдубасил, а потом дал скрутить самокрутку и прикурить и снова отдубасил. Так зять и не курит до сих пор. А отец, его отец, поругает, а потом снова, ну Витюша, сходи к ребятам, что ты сидишь дома.

… Так было и в ту ночь. Эх, если бы время вернуть. Если бы,– если бы… Но всё произошло. Ничего не вернуть. А сегодня пока всё тихо. Все спят.

… А ночь тёплая и тихо. Через день он получит отпускные и все вместе поедут на море.

Пусть не Чёрное и, даже не Азовское, и не увидит он корабли, ни Байдарских ворот, ни скал настоящих. Но они поедут на Украину, две Явы или три, и машина. Компания весёлая. Главное, что это у них будет база, поживут три дня, а потом, зять с сестрой точно не выдержат и рванут на Карпаты. Он туда ездил на мотоцикле ещё холостяком. А то и на Одессу к морю, что там 500 км. Они не усидят.

А сегодня они укладывали вещи, осмотрели свою разборную байдарку. Готовились рыбачить на Киевском море. Писали список необходимых вещей.

… И вот ночь уже перевалила к утру. Было два часа. Снова залаял Сокол, рыжеватосерый, волчьего цвета. Прорычал мотоцикл. Остановился. Пёс залаял. А, потом уже трудно было что то понять, вспомнить тем более. Он только помнит, что сонный отец вышел в коридор, сказал испуганно и страшно: милиция…Они спрашивали его… Имя, фамилия, отчество были точны. Мать вскочила, открыла окно в сад, ничего не соображая, но, быстро проснулась, видимо сообразила, крикнула…

– Бяги! Прыгай. Прыгай, Вятюш уходи, потом разберётся. Уходи…

… Его и взяли тёпленького на руки успевшие, догадливые, милиция, когда он вывалился из открытого окна в сад.

Потом его увезли и в доме снова тихо. Сокол только изредка залает и, гробовая тишина.

До утра никто не спал. Мать с отцом сходили в милицию, но толком ничего не узнали. Пришли осунувшиеся. Убитые горем. Долго сидели молча с погасшим светом, потом улеглись спать, но никто не уснул, ворочались, шептались, переговаривались. Что – то решали, недоумевали. Но толком ничего и не решили, не выяснили. Однако было ясно, случилось страшное, непоправимое. Это они, дружки, говорил же Андреич , не вяжись. Не вяжись Витька с ними, не вяжись. Весь этот дом 32 – дурачки, набитые. То нахулиганят, то говорят колесо где – то утащили от машины. Они уже давно на примете, эти два брата. Ни Сашка, ни Юрка нигде не работают, да и родители хороши. Куда смотрят?

Всё было ясно, всё было понятно, это с ними он где то был. Но что они могли сделать? Был ли Витюшка с ними? Нет, он не мог. Не мог их сын сделать плохо. Украсть. Побить не за что человека. Не верилось, что он преступник. А невинных не берут среди ночи, вот таак прямо с постели. И скрипели кроватные пружины, слышался шёпот во всех комнатах дома. Отец ворочался. Зять тоже не спал. Одна Марина, его племянница спала, голенькая, разбросав ручёнки. Тихо посвистывая загорелым с копеечку пятачком. Спала так, как спал он всегда, спал на берегу моря, на жёстких камешках, или мягком песке, безмятежно и счастливо, ни о чём не думая.

Хорошо рано, рано, на рассвете на трассе. Ещё нет грузовиков, ещё не гремят Зилы и рефрижераторы, а мелькают быстрые жигули, нагруженные сверху тряпками, складными лодками. А то и прошуршит шинами Волга, с прицепом, катером на двух дутиках. И снова тишина.

Огромное солнышко встаёт слева от чёрной трассы. И весёлая братва поворачивает головы к солнышку, радуясь, что день начался хорошо, значит и сегодня и завтра будет хорошо и солнечно. И забудутся заботы – всё будет далеко. И, и не касаться его сознания. А пока он беглый, он удрал. Удрал от наказания. Суда, от следствия.

А сейчас на заднем сидении его племянница. Вот ведь лягушка путешественница, это так дразнит её папа, Утро раннее. Летнее утро, ещё нет пяти. Её пробудили, когда было ещё холодно, тепло одели – и странно, не ревела.

– Биби, биби, Марина, биби -, поедем сейчас, Папа Где машина? Марина хочет биби.

И Марина позволяла себя одевать, не капризничая, и не плача.

А сейчас все думали. заснёшь. А она встала, смотрит то на солнышко, то на огромные леса вдоль трассы. В отпуск, путешествия, особенно это чувствуется сейчас. Утром. По трассе едут одни отпускники. Вот и мотоциклисты пронеслись на явах, груженые чемоданами, закрытые очками, масками.

– Зря я не на мотоцикле поехал, подумал, потом пропел грустно Витька.

Но все промолчали. И он снова облокотился на дверцу, задумался. Урчал ровно мотор. Иногда машина катилась спокойно шурша шинами, на виражах повизгивали колёса, на ухабах и на наплывах асфальта что то постукивало, поскрипывало, а резина заднего моста так и гудела, словно самолёт рычал или ржавая турбина. Это колёса, от какойто сельхоз техники, вот и гудят, когда скорость идёт до предела – восьмидесяти, при затяжном уклоне дороги. Незаметно прошли сто километров. Оставалось, какихто сто пятьдесят. Решили сделать остановку, свернули в огромный сосняк, открыли все четыре дверцы, поставили океан, нашли хорошую музыку и вот оно, блаженство отпуска. Тишина. На полянке – покрывало, огурцы, куры отварные, картошка и, в термосе чай. Бросили, все разбежались по полянам. Но милый писк племянницы собрал всех в кучу. Витька вяло, как будто нехотя ходил вокруг машины. Измерял уровень масла – долил.

– Ну жрёт, этот твой каракодил масло.

– Ничего, пусть жрёт, только бы ехал. Открытым оставил капот – пусть сердце крокодила отдохнёт. Сейчас ведь жара начинается. А пока прохладно. Семь часов утра. Роса на траве. И след от машины, тёмнозелёный, а там, где капли росы, зелень серебристая, такой красоты он ещё не видел. Прибежала сестра, притащила полные руки грибов, красноголовиков и оставила Марине. Схватила нож, побежала за грибами. Беспечность, счастье свободы, как то и его постепенно забирали. То ли возраст, то ли перенесённые тяжёлые дни допроса, и вдруг поляна в росе, лес и курица. Он любил курятинку, но так получилось, что редко он мог их есть, вот так и взял и грызи. Зять привёз их из города штук десять. Где то заработал в птицесовхозе. Делали с товарищем оформление парт кабинета, им выписали. Привёз, вывалил прямо на пол и хохочет. Спасу нет. Мы сразу не поняли, они падают, по одной вываливает их, а они бряк и бряк. Заработал, говорит. Вот наемся курочек сегодня,