Czytaj książkę: «Прости мне мои капризы», strona 4
ГЛАВА 3
Виктория Владимировна
… Да!
Разумеется! Разумеется!
Она была не только молодой (к тому же, незамужней – незамужней, или побывавшей замужем и к настоящему времени свободной от брачных уз женщиной – это нам, в точности, не было известно…), но и красивой! Безусловно! Однако, если к утверждению о молодости – как будто ничего нельзя было еще прибавить, кроме как констатировать сам данный факт, то второе определение, о красоте, требовало дополнительных уточнений. Формулировок. Поскольку красота ее была особенной, характерной, не столь часто в земном нашем мире встречающейся.
Учительствовать к нам в школу Виктория Владимировна прибыла – не после окончания педагогического института, как это чаще всего происходило (правда, не каждый год…), а уже имея пятилетний преподавательский стаж. Предполагающий, стало быть, значительный багаж знаний, и знаний не только профессионального толка, но и житейского, бытового – как себя с нашим братом-учеником, не отличавшимся исключительной примерностью поведения на занятиях, – обходиться.
Ростом Виктория Владимировна – почти дотягивалась до условного среднего. Если, к примеру, быть с нею рядом, то казалась она – маленькой. А если смотреть на нее с некоторого расстояния, тогда ощущение малой ее «величины» – исчезало; определенно женщина представлялась – выше…
Телосложение имела хрупкое и нежное.
(Здесь тоже не обойтись без некоторых уточнений…).
С лишь недавно как будто образовавшимися «формами», которым точно еще предстояло – раскрыться (подобно тому, как ранней весной, в свой час, на деревьях начинают раскрываться почки, радуя глаз прекрасным этим явлением…).
Расшириться.
Обрести окончательные свои очертания.
Законченность.
Полноту.
Удивительным здесь, однако, было то, что эта самая в ней «незавершенность», хрупкость – обладали, если можно так сказать, – «эффектом обратного действия». Необъяснимым совершенно образом – обращали на себя внимание! Привлекали! Гипнотически влияли на сознание.
Но, пожалуй, наиболее притягательным, из внешних черт, в этой женщине было – почти всегда бледное, малоподвижное, с минимумом проявляемых эмоций – лицо. В редкую минуту на лице Виктории Владимировны можно было увидеть – улыбку. В основном, это происходило, когда она – медлительным и ровным движением руки – выводила в классном журнале шариковой ручкой противоположные по своему значению оценки: пятерку и двойку (характер улыбки от оценки – не менялся…). Четверки же и тройки улыбки на ее лице почему-то – не вызывали.
И этот внешний, субтильный, облик женщины: с выражением неразгаданной грусти – в огромных, темных, или темно-коричневых, ее глазах, с глубокой отстраненностью от материального, «вещественного» нашего мира, иногда – самой что ни есть холодностью и недоступностью во взгляде, направленном, может быть, «в никуда», а может, в мрачную «космическую даль», вместе с длинными и черными, как уголь, волосами, резко контрастирующими с бледным, возможно, несколько болезненным, ее ликом, – обладал поистине непостижимой, волшебной силой, оказывающей чрезвычайно сильное влияние на окружающих, главным образом, разумеется, на мужчин.
Ходила молва, что и в наши края Прохорова Виктория Владимировна приехала – не только лишь в рамках продолжения профессиональной своей деятельности, а используя переезд, как возможность избавиться от одного из поклонников – ухажеров, в которых (опять же, по той самой народной молве…) у нее не было недостатка. Правда, подтвердить истинность последнего фактически, по причине отсутствия конкретной информации, – было трудно, и доказать на местном «материале» не представлялось возможным, поскольку здешние энтузиасты – обожатели, которые, время от времени, пытались себя, соответствующим образом, проявить, добиться от Виктории Владимировны благосклонности, расположения, – конечной цели не достигали. А, значит, их, поклонников и обожателей, в природе как бы и не существовало…
Лишь единожды Виктория Владимировна была замечена в обществе мужчины, который оказался ее коллегой – учителем физкультуры: накаченным и неженатым тридцатилетним здоровяком. Встреча проходила в черешневом (осыпавшемся…) саду, высаженном на пришкольной территории, – в начале ноября, в один из пасмурных, хмурых, но еще продолжавших хранить последнее осеннее тепло – вечеров.
Никакого вывода – «по существу дела» – из этого, конечно, сделать было нельзя…
В общем, совершенно естественным было то, что я – влюбился в необыкновенную эту женщину.
(Сначала – не понимая всей глубины и силы этого своего чувства. А затем – в полной мере, кажется, что в полной, осознав случившееся…).
Целиком и полностью!
Произошло это, когда однажды я проснулся в своей постели – сам не свой – рано утром, намного раньше обычного.
Проснулся я с единственной и неотступной мыслью – увидеть Викторию Владимировну! Увидеть – как можно скорее! Сейчас! Немедленно! Увидеть в реальности. Наяву…
Если бы таковое возможно!
Это было бы необыкновенным продолжением (завершением…) необыкновенного же моего сна, в котором Виктория Владимировна мне привиделась. Один единственный раз – за все время. И как привиделась-то? Фантастическим совершенно образом!
Виктория Владимировна предстала не в «живом», то есть пленительно-обольстительном своем – женском – облике и, вообще, не в образе человека. Она была – воздухом! Атмосферой! Прозрачным и неосязаемым эфиром, окружавшим меня – со всех сторон… Виктория Владимировна была в нем – как будто растворена, раздроблена на миллиарды мельчайших, невидимых глазом, частиц. Я мог ею дышать. Остро чувствовал ее «природный» – женский запах, глубоко проникавший в трепещущую мою плоть, круживший мне голову. А прикоснуться к ней рукой (чего мне очень хотелось…) – не мог…
И это обстоятельство – невозможность до женщины дотронуться, почувствовать живую ее плоть – меня угнетало!
Но, вот, неожиданно – все начало меняться. Мириады мельчайших, невидимых этих частиц – пришли вдруг в движение. Они стали собираться вместе. Стекаться. Соединяться друг с другом, – создавая действительный, естественный облик Виктории Владимировны. Рука моя уже не проходила свободно сквозь воздух, никакого не встречая сопротивления, а вторгалась теперь – в область осязаемого. Ощутимого. «Соприкасаемого»…
Однако, до конца удивительный этот процесс – «очеловечения» Виктории Владимировны – не был завершен. Сон мой просто-напросто прервался…
На мое счастье, увидел я Викторию Владимировну – в этот же день.
В школе.
На уроке.
До его начала произошла – весьма странная история, которую следует отнести к разряду мистических, или сверхъестественных…
Как только прозвенел звонок, и через несколько секунд в классе открылась дверь, – на пороге возникли, одновременно – как будто две Виктории Владимировны. Одна – настоящая, зримая, из плоти и крови, другая – «воздушная», «эфирная», из мимолетного моего сна. Но «эфирная» – не в той первоначальной форме, то есть, по сути, без всякой формы, лишенной каких бы то ни было очертаний, контура, а приобретшей как будто – вязкий по структуре, тягучий, желеобразный, но самое главное – почти завершенный облик «оригинала».
Обе они – точно обрушились на меня. Разом! Оглушили – всей своей сокрушительной силой и мощью…
И обе, одновременно, заняли место перед аудиторией.
Когда «настоящая» Виктория Владимировна, окинув отстраненно-задумчивым взглядом ученическую братию, – произнесла несколько первых слов, – с «нематериальной» ее «копией» произошло следующее. Она как будто тоже намерилась что-то сказать нам. Это было видно по тому чрезвычайному напряжению, охватившему весь ее «киселевидный» облик. Он начал «волноваться» – то увеличиваться в объеме, то уменьшаться. Проявлять активность… «Подобие» Виктории Владимировны пыталось выдохнуть из пузыреобразной своей груди какие-то звуки, но не могло этого сделать. Казалось, еще немного бесплодных таких усилий, и оно (она) – задохнется…
В какой-то неуловимый миг «ненастоящая» Виктория Владимировна – вновь приняла первоначальный свой вид. Также неуловимо – она заполнила собой все пространство аудитории, сделалась невидимым, прозрачным эфиром, к которому снова нельзя было прикоснуться рукой, а можно было только дышать им и ощущать тот самый «природный», женский запах…
Затем она исчезла…
С этого момента – ни о каком уроке я уже не думал. Вместо урока – придумал себе другое занятие.
В то время, как Виктория Владимировна, стоя около доски, какого-нибудь учебного экспоната, или медленно прохаживаясь по классу, с учебником в руках, время от времени погружая в него свой взор (вольно, или невольно вовлекая нас в образовавшуюся вокруг нее – необоримую атмосферу притяжения…), но, большей частью, полагаясь на крепкую свою память, скрупулезно и добросовестно объясняла материал…
– Первыми признаками полового созревания мальчиков являются – увеличение размеров семенников и наружных половых органов. В семенниках начинают созревать сперматозоиды и вырабатывается мужской половой гормон. Гормон попадает в кровь, и под его влиянием формируются вторичные половые признаки: появляются волосы внизу живота, на лобке, в подмышечных впадинах и на лице, быстро растут скелет – ежегодная прибавка в росте может достигать десяти сантиметров – и мышцы. Плечи расширяются, а таз становится узким. Это придает фигуре мальчика мужской силуэт…
Звучал в просторной аудитории негромкий и, как будто слегка дрожащий, ее голос.
– К 14-летнему возрасту начинает выделяться сперма. Она может выделяться, в том числе, непроизвольно – чаще всего это происходит ночью, во время сна, и называется поллюцией. Поллюции свидетельствуют о том, что семенники развиваются нормально: мальчик становится юношей. Образование сперматозоидов и половых гормонов в мужском организме продолжается до 50–55 лет, затем постепенно прекращается…
Не обращая внимания на стоявший в классе, от непрерывных переговоров по излагаемой теме, гул, – педантично продолжала просвещать нас Виктория Владимировна.
… Все сильнее и сильнее притягивая к себе!
– У девочек к 10 годам увеличивается выделение гормонов гипофиза, которые вызывают рост яичников. Начинают вырабатываться женские вторичные половые признаки. На лобке и в подмышечной впадине растут волосы. Расширяются кости таза… Приблизительно через два года появляется менструация – признак созревания в фолликулах яичников яйцеклеток…
– Для тех, кто пропустил информацию мимо своих ушей, – повторяю: у девочек к 10 годам увеличивается…
Увеличивается… вырабатывается… расширяется… – вняв чье-то просьбе, повторила Виктория Владимировна сказанное только что, после чего вновь продолжила.
– В подростковом периоде в организме происходят изменения, подготавливающие половую, физическую и психическую зрелость. Для девочек это возраст с 12 до 15 лет, для мальчиков – с 13 до 16… Физический и умственный труд, занятие спортом, общественная работа – способствуют гармоничному развитию подростка, воспитанию здоровых, сильных и духовно богатых людей… Курение и употребление спиртного, наоборот, задерживают умственное и физическое развитие. В этом случае происходит нарушение деятельности нервной системы, сердца, кровеносных сосудов, печени. Претерпевает негативные изменения и работа половой системы. Спиртное также значительно ослабляет способность подростка контролировать свое поведение, адекватно оценивать обстановку. Даже в небольших дозах алкоголь притупляет такие чувства, как стыд, застенчивость, что может спровоцировать подростка на совершение необдуманных поступков, с возможными тяжелыми последствиями – особенно это касается девочек…) – я, – поправ все существующие этические, нравственные нормы и правила (сколько их, там, ни есть…), заглушив в себе очень и очень робкий голос совести и рассудка, – предался аморальному, непотребному совершенно, делу.
В соответствии с медлительным «темпом перемещения» Виктории Владимировны по классу, неспешным воспроизведением ею изложенной в учебнике темы, – вытворял с ней разные неблаговидные вещи. Перво-наперво – я «лишил» Викторию Владимировну ее одежды. Сначала «снял» с женщины кремового цвета пиджак и юбку (плотно облегавшую изящные ее бедра, с зауженным низом…), которые очень ей шли. Затем «извлек» Викторию Владимировну из красной, отливающей серебристым блеском, рубашки, с черным галстуком-бабочкой. После этого – «освободил» женщину от бюстгальтера и стянул с нее трусы. Далее – все оставшееся до окончания урока время – представлял Викторию Владимировну: голой. Четкого «изображения», при этом, достигнуть – у меня не получалось. Оно и не могло получиться, поскольку для этого, прежде, следовало увидеть «исходный», или «первичный» «материал», чего, естественно, не было и не могло быть…. Попытался я также – «вступить» с Викторией Владимировной в «физический контакт», что тоже как-то не очень ловко у меня «выходило»…
Все эти бесславные мои «подвиги» завершились – с пронзительно прозвеневшим звонком…
Впрочем, как однажды выяснилось, в мужском нашем кругу подобные «нездоровые» фантазии – под неотвратимым и мощным воздействием того самого «полового гормона», о котором Виктория Владимировна нам же и рассказала, – одолевали буквально всех; никакого с этим не было сладу.
А мой сосед по парте, он же и мой тезка, «продвинулся» еще дальше: все более, или менее свободное на уроках время посвящал тому, что – рисовал Викторию Владимировну. Рисовал ручкой. Карандашом. Фломастером.
Обнаженной.
(В ином случае само дело – теряло смысл…).
Для чего завел отдельную тетрадь.
В минуты творческого вдохновения – товарищ мой напрочь забывал обо всем, не обращая внимания на происходящее вокруг. Даже, если бы рухнули вдруг в классе стены – и этого он, наверное, не заметил бы… Так что, когда во время одного из таких «художественных сеансов», рядом с нашим столом (со стороны моего соседа…) неожиданно вдруг «нарисовалась» сама «изображаемая натура» – Виктория Владимировна, – это также не было замечено… Своевременно. А потом уже было поздно.
Тетрадь Виктория Владимировна – решительным образом – конфисковала и, по окончании урока, унесла с собой.
А дальше…
Проявив свойственные ей хладнокровие и выдержку (вероятно, и благоразумие в том числе…), – раздувать «историю» Виктория Владимировна не стала, а просто с глазу на глаз, во внеурочное время, «по-дружески», переговорила с «художником». И даже вернула тетрадку, с тем, однако, условием, что заниматься посторонними делами на ее занятиях – он больше не будет. Правда, возвращенная тетрадь оказалась не в прежнем виде – несколько листов из нее были аккуратно вырезаны ножницами.
По признанию моего тезки, оставшимся после «дружеской» этой беседы с Викторией Владимировной – «живым», но психологически много претерпевшим, вследствие чего на два, или три дня сделавшимся каким-то беспокойным, дерганым, – на вырезанных листах были изображены лучшие его «произведения», в чем я был с ним согласен.
Такое же мнение, должно быть, сложилось и у самой Виктории Владимировны…
* * *
Ирине я, конечно, ни слова – из всей этой череды волнительных для меня воспоминаний – не сказал.
В пространном и многозначительном (много значимом – для меня…) диалоге нашем – наступила пауза.
Ирина молчала.
Молчание ее было глубоким. Серьезным.
Она напряженно о чем-то думала. Возможно, была мыслями в далеком историческом прошлом человечества, в каком-нибудь Каменном веке, среди первобытных, диких соплеменников, хлопотала в темной, сырой пещере, вокруг разведенного костра, на котором поджаривалось на вертеле мясо добытого смелыми охотниками зверя, или самозабвенно, «под звуки нестареющего вальса», кружилась в танце на прощальном школьном балу. Может быть, даже – в паре со строгим своим, требовательным директором, Афанасием Кирилловичем…
Молчал и я.
И тоже думал.
Я пытался понять: какой конкретный (сокровенный) смысл вложила Ирина в последние свои фразы? Чего такого необычного, особенного она хочет испытать? Что за новые увлечения, желания, порывы? Связано ли все это непосредственно с нашими с ней отношениями? Если связано, то – каким образом? Может быть, связь эта подразумевается в контексте (в том числе – в контексте…) прошлых моих «отношений» с учительницей биологии? Против чего я не возражал бы. Только ничего об «отношениях» этих Ирине известно – не было.
Виктория Владимировна. Окончание
Жаль, что Виктория Владимировна отработала в нашей школе всего один год и, как говорили, в связи с неблагополучными семейными обстоятельствами (тяжело заболела ее мать, а отца к тому времени уже не было в живых…), уехала.
Оставив о себе – самые лучшие впечатления! Кажется, что – на всю жизнь!
А в маленьком альбоме (скорее, записной книжке…) остались, к тому же, полтора десятка рисунков, к которым я, по примеру соседа по парте, старательно приложил руку. По содержанию рисунки были подобны творениям моего товарища, и хотя особой художественностью также не отличались, но зато были вполне искренними. Только рисовал я Викторию Владимировну немного иначе (оставляя черты удивительного ее лица такими, какими они были в действительности, а «прочему» придавая, по собственной своей мере, ту самую «недостающую» «полноту», «законченность»…) и не на уроках – чтобы не находиться в постоянном напряжении из-за боязни – быть Викторией Владимировной застигнутым врасплох, а дома, когда пребывал там один, и никому художества свои не показывал, а если кому и хотел бы показать, то, конечно, одной лишь Виктории Владимировне, точнее, не то, чтобы показать (как бы я мог это сделать? – не угодно ли, мол, уважаемая Виктория Владимировна, взглянуть: какая вы есть великолепная женщина, красавица – от самой Природы-матушки…) – пусть бы она узнала об изобразительном моем «таланте» – некоторым образом сама, «случайно»… Вот, только после окончания школы – все эти рисунки я уничтожил – сжег (о чем потом и жалел…). Я вступал в новую, самостоятельную, жизнь и опасался, что рисунки могут попасть в чужие руки…
Уже после отъезда Виктории Владимировны, где-то через полгода, когда образовавшаяся поначалу пустота (точно огромная, черная дыра…) – в душе, сердце и во всем окружавшем меня пространстве – стала не столь ощутимой, гнетущей, и не с прежней силой и остротой досаждали теперь об этой необыкновенной женщине мысли (временно преподавание ее предмета было возложено на учителя географии…), – я неожиданно узнал об одной – не очень хорошей, а в общем-то, ужасной, истории, которая с ней произошла – еще в памятные студенческие годы.
На втором курсе института, осенью, Виктория Владимировна, в составе студенческого отряда, была направлена в соседствующий с нашим колхоз – на уборку произраставших там различных сельскохозяйственных культур, в основном, картофеля.
В один из рабочих дней Виктория Прохорова отчего-то замешкалась и не попала, с сокурсниками, в поле.
Можно было бы подождать, когда тех привезут на колхозном автобусе в село – на обед и поехать потом, со всеми, обратно. Колхоз от этого не пострадал бы. Однако, так некстати, подвернулась попутка – грузовая машина. На предложение подвезти – Виктория Владимировна ответила согласием. Села в кабину, где, кроме водителя – молодого патластого парня – был еще один незнакомый попутчик.
Картофельное поле в этот день Виктории Владимировне – не суждено было увидеть. Она оказалась совсем в другом месте.
Местом этим был – огромный по площади, глухой пустырь, расположенный в противоположной от поля стороне. Некогда здесь был выстроен кирпичный склад. В складе, в специальных мешках, хранилось мелкозернистое удобрение. К тому времени по назначению склад не использовался.
Там-то все и произошло.
Викторию Владимировну изнасиловали.
О том, что с нею случилось, студентка второго курса Прохорова, не помня как добравшаяся, пешком, до села, – решила никому не рассказывать. И уж тем более – не стала обращаться в милицию. Не оттого, что испугалась угроз насильников, пообещавших, в противном случае, «оторвать ей голову…», – просто не хотела огласки, резонанса и всей этой следственно-медицинской тягомотины, неизбежных повторных переживаний и потрясений, экспертиз, допросов и опросов, всяких «очных» и «не очных» ставок, которые, разумеется, имели бы место быть.
Два дня, после произошедшего, Виктория Владимировна провела, как обычно – в поле, добросовестно собирая с земли (после того, как по ней уже прошел картофелеуборочный комбайн…) в старое, почерневшее от многолетнего использования, ведро клубни и загружая их в кузов следовавшей за студотрядом машины. А на третий день, посреди ночи, у нее сделался сильнейший нервный срыв. Начались головные боли, которые не могли заглушить никакие – купленные в фельдшерском пункте таблетки. И Виктория Владимировна, объяснив своему начальству происходящие с ней недомогания – физической усталостью организма, – досрочно убыла в институт.
Может быть, злосчастная та история, о которой стало известно от одного из насильников – во время его пребывания в бесноватом состоянии эйфории (по всей видимости, после употребления некоего наркотического, или токсичного вещества, от чего он, в конце концов, в возрасте всего-то двадцати восьми лет, отошел в мир иной…), – так повлияла на дальнейшую поведенческую манеру Виктории Владимировны, ее характер, мировосприятие – саму ее жизнь. Как знать! И если бы обо всем этом мне было известно раньше, – то, конечно, я не стал бы вести себя с нею – столь неподобающим образом на уроках, «вольничать». И не полтора десятка, а всего один нарисовал бы рисунок. Изобразил бы Викторию Владимировну (уж я постарался бы!) в живописной березовой роще, куда однажды, в выходной день, она водила наш класс.
Поход этот не был обусловлен учебной необходимостью. Просто на дворе стояла замечательная сентябрьская пора – вторая половина месяца.
Время начавшегося листопада.
Как никогда ранее – Виктория Владимировна предстала в – совершенно потрясающем, удивительном своем облике. Она была в длиннополом, желтом плаще, стянутом на узкой талии поясом. На ногах – тоже желтые, с чуть темноватым оттенком, ботинки. А вкруг тонкой ее шеи был повязан оранжевый платок-косынка, со свисавшими на грудь косичками. И желтый этот плащ с ботинками, и оранжевая косынка, с «змейно» трепетавшими под легкими порывами проскальзывавшего между деревьями ветерка – косичками (и очаровательно преобразившееся – зардевшееся, под теплыми лучами солнца, лицо женщины…) – прекрасно гармонировали с яркими красками осени.
Березовую рощу, и в ней бесподобную Викторию Владимировну, – я не нарисовал. Но – глубоко потрясенный, можно даже сказать, ушибленный, увиденным, – вновь открывшейся мне, с какой-то иной, особенной, стороны красотой женщины, – написал стихотворение, состоявшее из одной строфы.
Желтые листья. Желтый твой плащ.
Осень пришла. Радость, не плач.
Будет у матушки много возни.
Желтые листья в руки возьми…
* * *
Когда пауза затянулась, и нужно было поставить в любопытной нашей беседе точку, – я напомнил Ирине о том, что пора возвращаться домой.
– Пора, так пора! – согласилась со мной Ирина.
Прежним маршрутом, по знакомым тропкам, мы отправились обратно.
(О том, что можно было пойти другой, ровной дорогой, я не вспомнил…).
Почти весь путь провели в раздумчивом молчании. Лишь время от времени нарушая тишину ночи (на разные шумы и звуки мы уже не обращали внимания…) репликами, вроде: «Осторожно, здесь неровная дорога!», «Откуда эта коряга тут взялась?», «Кажется, я за что-то зацепилась, помоги освободить платье!» (еще удобный повод – «случайно» прикоснуться к Ирине там, где при обычных обстоятельствах этого делать не положено…).
Один раз Ирина ненадолго приотстала – ей захотелось писать.
– Только не направляй на меня фонарик, пожалуйста! – наверное, держа в памяти рассказанный мной случай на сельской свадьбе, предупредила она меня.
– Не буду, не волнуйся! – заверил я ее (мысленно поступив противоположным образом…), также решив воспользоваться удобным моментом.
Возникший вскоре на тропе недавний знакомец овраг – к обоюдному нашему удовольствию – теперь не показался столь страшным и труднопреодолимым. Более того: почувствовав неожиданно в себе прилив храбрости, Ирина изъявила желание переползти на ту сторону – первой. И сделала она это уверенно, без комариного писка – всего лишь однажды тихонько ойкнула. Только перемещалась она не на коленях, которые все еще болели, а встав на четвереньки, как собака. Пока Ирина переползала (зрелище было потрясающим!) – я оставался на месте. Подняв над головой руку, я подсвечивал фонариком перед Ириной путь.
Никаких препятствий перед нами больше не было. И никаких фраз мы больше не произносили.
Каждый был погружен в себя, в какие-то свои – сокровенные, потаенные мысли. Я не спрашивал Ирину: о чем думает она? Ирина не поинтересовалась: о чем думаю я?
Между тем, все мои мысли были – о ней!
Мысли эти шли без остановки, одна за другой – непрерывным, сплошным потоком – подобно тому, как в час пик нескончаемой вереницей движутся по городским улицам автомобили.
При этом, размышляя о своей спутнице, – я переживал довольно странные и непривычные до сей поры ощущения. Двигаясь с Ириной бок о бок (держась по-прежнему за руки – там, где позволяла ширина тропы…), испытывая вполне закономерное, естественное, к ней духовное, физическое, психо-физическое, или физиологическое (все вместе взятое одновременно!) влечение, а более того – какое-то невероятное по своей силе притяжение, тяготение, которые гораздо сложнее, многогранней и многозначней «простой» природной потребности, – я в то же время представлял ее, в неукротимом и безграничном своем воображении, на речке – горячо убеждавшей меня в том, что в каждом водоеме обязательно должен быть хозяин – Водяной, весело плескающейся в воде, делающей выкрутасы в стойке на руках…
Чрезвычайно соблазнительный, «оглушающий», словно долгожданный весенний гром, образ той Ирины – ни на мгновение не отпускал меня! Стремительно, точно выпущенная из винтовки пуля, проникнув в мою плоть, мой дух, мое сознание, – чудный этот образ распался на миллионы и миллиарды живых атомов. И эти миллиарды атомов прочно, накрепко соединились, слились с миллиардами атомов моей плоти, моего сознания и духа.
Вместе с тем, я вдруг чрезвычайно остро – до физического ощущения тягучей сердечной боли – почувствовал приближение ужаснейшего для меня момента – тяжелейшего испытания!
Катастрофы!
Я ведь понимал, что рано, или поздно (какое, там, поздно – скоро-скоро!) наша прекрасная, безмятежно-счастливая жизнь – закончится. Разные пути-дороги, простершиеся в противоположных, как два встречных поезда, направлениях – разведут нас на многие сотни километров.
И что же дальше?
Что будет дальше со мной?
(Над тем же вопросом, касающимся Ирины, – я пока не в состоянии был думать…).
Как я буду без нее жить?
Без нее жить буду я как?
Но ведь до встречи с ней – как-то жил!
В том-то все и дело, что – до встречи…
И – как-то…
* * *
Лишь ближе к дому Ирины, до которого я ее проводил – «золотой бревенчатой избы», с сохранившимися до сего дня красивыми, узорчатыми ставнями на окнах, расположившимся за частоколом покрашенного в вишневый цвет штакетника, – разговор наш возобновился.
– Значит, та песня о любви? – смотря мне в лицо, с какою-то явно выраженной серьезностью, может быть, озабоченностью, задала вопрос Ирина.
– О любви!
– Я так и подумала…
– Зачем же тогда спрашиваешь?
– Для подтверждения.
– Подтверждаю. Что-нибудь еще вас интересует, барышня?
– Да! Ты должен помочь мне ответить на один – очень важный для меня вопрос!
– К вашим услугам, барышня! И что это за вопрос?
– Как понять, что то, что ты однажды почувствуешь в своем сердце – и есть любовь, а не иное чувство? Например, симпатия, привязанность, или влюбленность.
– Влюбленность – тоже прекрасное чувство, также, как и симпатия, привязанность.
– Прекрасное… Но все-таки – не любовь! А что такое – любовь? Вопрос вопросов!
– Верно, вопрос непростой.
– Ты знаешь ответ?
– Кажется, пока нет.
– И я – нет.
– Ты еще…
– Помню-помню: мне еще рано об этом думать…
– Я не знаю…
– Не знаешь: что такое любовь, или сомневаешься во мне?
– В каком смысле – сомневаюсь?
(Беседа наша приняла занятный и, по всей видимости, многообещающий оборот…).
– Считаешь меня маленькой девочкой, не умеющей, или не способной понимать и чувствовать так, как понимают и чувствуют в более старшем возрасте?
– Не считаю… Если ты задаешь такие сложные вопросы, ищешь на них ответы, значит, доросла. Конечно, возраст имеет значение, но в данном случае это, наверное, – не главное. Помнишь, в песне поется – она иногда звучит по радио:
Приходит первая любовь,
Когда тебе всего пятнадцать…
– Пятнадцать? – уточняет Ирина.
– Пятнадцать…
– Мне до пятнадцати – еще целый год…
Приходит первая любовь,
Когда еще нельзя влюбляться…
– Ну, кто придумал, что нельзя? – она снова перебивает меня, выражая несогласие.
Нельзя – по мненью строгих мам…
– Это они потом становятся строгими – после того как… становятся мамами.
Но ты спроси у педсовета:
«Во сколько лет свела с ума,
Во сколько лет свела с ума
Ромео юная Джульетта?».
– Речь идет о Джульетте, которая не перенесла смерти своего возлюбленного и заколола себя кинжалом?
– О ней!
– Кажется, ей не было четырнадцати!
– Верно…
– Бедная девушка! Какие страсти, переживания! И в результате всего – взять в руки кинжал и пронзить им живое свое тело… Не представляю себя на ее месте…
– Причем, в те давние времена девочка в таком возрасте, и даже меньшем – уже считалась невестой.
– Ну, разумеется! Разумеется! Что им еще оставалось делать? Иного выбора, кроме как идти под венец, у них не было. Хорошо, что мы живем в другое, более цивилизованное время.
Последнюю фразу Ирина произнесла – уже стоя напротив своего дома. Посему я приготовился сказать ей соответствующие моменту слова: «Пока», «До свидания», или «До завтра» (которое уже наступило…) и распрощаться. Но оказалось, что этому еще не суждено было случиться.
– Ты не сильно устал? – спросила меня Ирина.
– Молодость не может устать! – витиевато ответил я.
– Тогда подожди минутку, я сейчас…
Ирина подошла к забору.
Она осторожно просунула между штакетинами, в щель, узкую свою ладонь. Отодвинула с той стороны задвижку и открыла дверь-калитку.
Затем Ирина вошла в дом. И вскоре вернулась. На плечах девушки была накинута ветровка, а в руках она держала какую-то вещь.
– Давай посидим еще немного!
– Конечно! Сколько угодно! Надеюсь, твои родственники не будут тебя ругать.
– Не будут! Они у меня хорошие, понимающие. Да и спят ведь уже давно, даже полуночница сестрица десятый сон видит – сопит в две дырочки.
