Czytaj książkę: «Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!»

Пролог

Молочный туман дымкой тянулся по темной, как серебро, воде. Вокруг было тихо и сонно, как бывает перед восходом, когда все живое словно замирает, ждет, пока покажет из-за края земли свой круглый лик солнце Хорс. Только ранние птахи уже пробовали на звук голоса, дожидаясь, когда придет момент приветствовать златоликого бога радостным щебетанием, и в черном омуте время от времени всплескивал рыбиной Водяной Старик. Если пристально всмотреться в реку, можно было различить в глубине едва уловимые тени русалок-мавок, спасающихся от похоти коварного Водяного в своих нескончаемых хороводах.

Кутря ждал. Он умел ждать. Умел застывать неподвижно и сливаться с лесом, водой и камнями. Смотрел на серо-рыжий гранит валунов и сам становился камнем, таким же спокойным и холодным. Камень никуда не торопится, его жизнь – в неподвижном безмолвии. Конечно, вдалеке, за Ерошиным лесом, знал он, есть и другие камни, живые, что сами собой передвигаются с места на место. Но это – страшное, в таких камнях живут бесы, злая бестелесная нечисть, которая вечно ищет, где бы ей поселиться…

Он смотрел на тягучие воды Илень-реки и сам был водой. Тек вместе с ней, струился и уплывал далеко-далеко, за Олень-гору. Когда-нибудь он покинет пределы Яви, земного мира людей, и дух его, как вода, уплывет вверх, к вечно цветущей кроне Миро, вого Древа, где в светлом Ирии обитают духи умерших предков, а еще выше живут боги Прави Так суждено, и так будет…

Надоедливые комары, эта зловредная отрыжка болотной бабы Шишиги, кружились над ним, зудели нудно, прицеливались пить теплую кровь. Но он обманул их. Я – дерево, несколько раз повторил он мысленно. Представил, какое дерево. Дуб-дерево, самое твердое, самое сильное. Внутренними глазами, как учили волхвы, увидел свои ноги-корни, руки-сучья и ствол-тулово. Увидел над головой пышную лиственную крону, ощутил вместо кожи толстую кору, почувствовал в себе струи живительных соков, подаренных Сырой Матерью-землей. Стал деревом.

Комары отстали. Поняли, что он теперь дерево. Не жалили больше, просто кружились вокруг по своим комариным надобностям.

Кутря ждал. Ни о чем не думал, не ярил сердце обжигающей ненавистью, спрятав ее поглубже в груди, просто плыл по непрерывности жизни, которая, как Илень-кормилец, тоже большая река. По течению плыл. Зачем спорить с течением? Чему суждено, то и должно случиться, а что случилось – того не исправить. Волей богов приходит человек в Явь, богиня Мокошь, ведающая пряжей жизней, протягивает нить судьбы каждого еще при рождении. Дело человека лишь правильно истолковать высшую волю и действовать, как ждут от него всеведающие боги…

Свея по имени Бьерн, по прозванию Пегий, Кутря услышал издалека. Его трудно было не услышать. Тот шагал тяжело, ступал нетвердо, шумно задевал за ветки и цеплялся ногами за камни, как страдающий от летнего обжорства кабан. Значит, много ржаного пива выпил свей накануне вечером, хмель еще гулял в голове. Это хорошо, это было ему только на руку…

Он ждал. Слушал. Звуки в тишине, у реки, разносились особенно громко и отчетливо. Мелко позвякивала плетеная железная кольчуга воина, постукивали по ноге деревянные, обтянутые расшитой кожей ножны меча. Эти пришлые люди даже во сне не расстаются с оружием, знал он.

Бьерн шел один. Кутре было слышно, как ниже по реке переговариваются на своем чудном языке, похожем на грачиный гай, другие свеи, но те – далеко, они не успеют сюда. Наконец-то…

Бьерн Пегий был старым, опытным воином, ходившим с дружиной во многие походы-викинги по теплым и холодным краям. Сам огромный, круглый, как валун, краснолицый, с двухцветной, рыжей с седыми пятнами, бородой, аккуратно заплетаемой им в косичку. Соратники-свеи уважали его за храбрость, разум и воинское умение. Опасный враг.

Ярость опять накатила горячей красной волной, но он привычно сдержал ее. Он помнил. Отчетливо, словно до сих пор видел перед глазами. Когда Пегий насиловал прекрасную деву Сельгу, он тоже не снял своей железной, кольчужной рубахи. Так и навалился, не разоблачаясь. Просто распустил пояс, задрал железо и насел на нее со спины, царапая кольцевым плетением ее гладкую смуглую кожу, бил ее время от времени по голове, чтоб была послушной. Пыхтел, сопел, гоготал, как гусь, тряс своей двухцветной бородой. Закончил дело, зарычал довольно. Встал, ударил ее ногой в бок, спрятал в порты свое плодородие, снова прикрылся кольчугой. Ушел, не оглядываясь, презрительно плюнув на ее раздавленное, вмятое в траву тело, ставшее сломанным, как цветок ломается под медвежьей лапой. Бормотал что-то неразборчивое на своем языке.

Этот обидный плевок Кутря видел хоть и издалека, но отчетливо. Хотел броситься за ним вдогонку, но тревога за девушку пересилила, кинулся к ней. Теперь сам понимал, как умно было сдержаться. Ну, догнал бы, и что? Ни оружия с собой, ни доспехов, а Бьерн в кольчуге и при мече. На свея, как на матерого кабана, не ходят с пустыми руками. Они, как и кабаны, только кажутся неуклюжими и неповоротливыми; когда доходит до драки, они опасней самого медведя.

Бьерн поймал Сельгу здесь же, недалеко, на реке, когда она в одиночку совершала свое утреннее омовение. Подстерег, наверное. Пегий давно на нее заглядывался. На красавицу Сельгу всегда заглядывались все пришлые. Княжий доверенный ратник Затень, звенящий серебряными браслетами молодец с чернеными глазами и нарумяненными до красноты щеками, три дня уговаривал ее уехать на крупе его коня. Сулил многое, обещал за ласку золотые горы и молочные реки. Нет, не уехала, не купилась.

Во всех селениях поличей любой из свободных парней тоже был бы рад объявить ее своей перед всеми и повести к домашнему огню. Никому не отдавала Сельга своего слова.

А Пегий подстерег…

Кутря тогда случайно оказался неподалеку. Видел все с высоты холма. Нет, он не мог помочь, не успел бы приблизиться. Пегий опростался быстро, наголодался, видно, без женщин в своем дальнем походе. Ушел…

Ничего, Кутря умел ждать, сохраняя угли в груди, не давая им разгореться в гневный пожар. Жизнь научила его терпению. Сейчас час пришел.

Он терпеливо наблюдал, как Бьерн остановился, пошатываясь. Как долго и шумно мочился с берега прямо в воду, оскорбляя Илень и не извиняясь при этом. На мгновение он даже испугался, что не успеет отомстить, не сможет умыть лицо теплой кровью врага. Вот сейчас высунется из реки разгневанный Водяной Старик, ухватит Бьерна за его лохматое плодородие – и в омут, творить расправу.

Нет, повезло, Водяной не заметил обиды. А может, не захотел связываться с грозным воином. Старик тоже хитрый.

Помочившись, Бьерн шумно, с удовольствием рыгнул и двинулся дальше. Почти поравнялся с валунами, где наверху притаился, замерев, мститель.

Кутря несколько раз резко и сильно напряг руки и ноги, разминая их, как на охоте после долгой и неподвижной засады. Доспехов у него и сейчас с собой не было, ползать ужом вокруг крепости, выглядывая обидчика, они бы только мешали. Зато есть за голенищем короткий ножной меч. Этого хватит…

Пора!

Одним прыжком, рысью с ветки он кинулся на свея. Обрушился телом, сбил на землю, упал вместе с ним, всадил железный нож в красную полоску шеи между железной рубахой и гладким, как булыжник, шлемом.

Успел ударить!

Бьерн, сбитый на землю, оглушенный неожиданной болью, еще ничего не понял, только вцепился в землю мозолистыми, словно костяными, руками, набитыми веслами в долгих водяных переходах. А Кутря уже выдернул нож, плавным, быстрым движением перерезал толстую шею от скулы до скулы. Свей захрипел, забулькал, забился под ним, в точности как взятая на охоте дичь. Струей хлынула на траву теплая темная кровь.

Кутря неторопливо поднялся, присел на корточки рядом с телом, по которому еще пробегали судороги. Дух трудно выходил из могучего тела.

Отдышался. Намочил руки в крови, умыл ладонями пылающее лицо. Чужая кровь тут же схватилась на лице заскорузлой коркой, осталась на губах солоноватым привкусом… Соленая, а по сердцу медом!

Сдерживая дрожь в руках, неприличную мужчине и победителю, он тщательно, нарочито неторопливо вытер верный нож пучком травы. Несколько раз воткнул его в землю, счищая остатки крови, от которой железо быстро разъедает ржа. Безмолвно попросил прощения у Сырой Матери, что потревожил ее покой. Земля, показалось ему, ответила одобрительным гулом.

Тогда Кутря снова поднялся, выпрямился во весь рост, вскинул руки к высокому небу, привлекая внимание богов и духов. И громко, во весь голос, закричал, запел песню без слов о своей великой победе. Чтобы услышали его высшие боги и чтобы духи предков смеялись от радости, глядя на него сверху.

Он отомстил!

Свеи, было слышно, кинулись на его голос. Но он уже скользнул в чащу и побежал быстро, бесшумно, привычно петляя между деревьями. Сердце в груди бухало от радости громовыми раскатами.

Горькая обида смывается горячей кровью! Так было всегда и так будет!

Часть первая
Крепость

1

Я, Кутря, сын Земти, сына Олеса, расскажу, как все было.

Эти железные люди, родом оттуда, где рождается холодный северный ветер, который мы называем Позвизд, а они – Нодри, пришли к нам весной, вместе с теплом. Илень-река уже скинула ледяные оковы, а Сырая Мать задышала вольно и начала одеваться зеленью. На деревьях набухли мягкие клейкие почки, а мы, славя всех богов вместе и каждого из них в отдельности, почтили пробуждение первых ростков хмельным пивом и забористой медовой сурицей. Много дней радовались, и многие с того захворали. Выпить чару по очереди за каждого бога – кто после этого устоит на ногах? А боги обидчивы, никого нельзя забывать…

Они, пришельцы, сами были сильны и неистовы, как их родич – ледяной ветер. Крепкие, опасные люди, у которых не счесть дорогого железного оружия. Свеоны – сами называли они свое племя, свеары – прозвали их латыняне, норманы, как прозвали их франки, варяги, как говорили росы в теплых степях. Наши родичи испокон веков называли их свеями. Сталкивались уже с чужеземцами, знали их железную силу и неизбывную ратную злость.

Дружина свеев пришла в наши земли по велению князя Добружа: стоять дозором и сторожить Илень-реку. Богатый князь, собирающий дань со всех окрестных земель, щедро платил им. Но от каких врагов защищают они нашу реку, недоумевали родичи. Изредка проходят по реке на челнах булгарские и другие торговые гости, но кто пойдет с мечом и щитом вверх по реке, где на краю земли уже, наверно, и не живет никто? Рассудили: хитрый князь, испугавшись биться с грозными пришельцами, свалившимися в его владения как снег на голову, просто дал им такую почетную и легкую службу, чтоб те не тронули его богатый град Юрич.

Свеи пришли к нам неожиданно. Я видел, как двигались по реке, всплескивая длинными сосновыми веслами, их огромные, зачерненные варом ладьи с высокими носами сзади и спереди, способные не поворачиваясь плыть назад и вперед. Свои ладьи, на которых число весел было меньше двух десятков, они называли ледунгами, побольше – скайдами и самые большие, где весел больше тридцати двух, драккарами. А еще называли каждую из них красивыми именами: «Морской змей», «Птица моря», «Дракон», «Журавль», «Волк», «Голова быка»…

Их ладьи тоже были как живые. Тоже свирепые и неистовые на вид. Я знаю, на каждое весло свеи кладут такую же долю добычи, какую получает воин. От этого их ярлы и морские конунги, которым принадлежат ладьи, богатеют быстрее простых дружинников. Я, Кутря, в молодые годы долго скитался по необъятной Яви, знаю обычаи чужих народов и разбираю разные языки.

Свейские ладьи шли по воде неторопливо, размеренно, одна за другой. Столько ладей, сколько пальцев на обеих руках, пришло в нашу землю. И на каждой, в две перемены, гребли кольчужные воины в круглых шлемах, с круглыми щитами, выставленными вдоль бортов в ряд. Большинство щитов были красными, вызывающими на бой, но были и других цветов, украшенные защитными рунами и клыкастыми мордами.

Спокойно шли, без опаски. Издалека было слышно, как били на ладьях в тугой барабан из шкуры морского зверя, отсчитывая мерный ритм гребков. Как журчала вода под дубовыми днищами, как шумно опускались весла, рассекая воду. Громко шли. Свеи никогда никого не боялись. Я знаю, слушая барабан, морские воины могут грести днями напролет без еды и питья.

Многие наши родичи дивились их ледунгам, скайдам и огромным многовесельным драккарам. Не видели раньше такого чуда. Носы ладей были украшены диковинными зверями, искусно вырезанными. В глаза зверей вставлены янтарные камни, сверкающие на солнце, как живые глаза, а в пастях виднелись костяные клыки.

На всю реку, помню, воняли их змеи-птицы. Пахли засохшей кровью, гнилым мясом и прогорклым жиром морских зверей. Чужой запах, тревожный и незнакомый. Вся живность, почуяв их, уходила от берегов и пряталась по лесам. Люди тоже прятались от их глаз. Может, кто из поличей не видел раньше этих далеких пришельцев, но все про них слышали.

Вел их морской конунг, что на их языке означало походный князь, которого звали Рагнар. Еще они называли его Большая Секира. Его боевой топор был ростом с обычного человека, а сам он – на голову выше самых высоких из наших парней. Мог взять толстый железный нож и сломать руками, а серебряные монеты гнул в пальцах, как обычную бересту. Даже свеи разбегались от него с криками, когда он входил в ярость, начинал рвать собственную бороду и плеваться ругательствами, поминая своих богов. Страшный был человек, сильный и яростный, как разбуженный зимой медведь…

Четыре раза по десять десятков – вот сколько воинов привел конунг в наши земли. Я знаю, по обычаю свеев, несколько ярлов, собираясь в поход со своими дружинами, выбирали самого доблестного и бывалого ярла в морские конунги. На этом их береговая вольница прекращалась. Его слово становилось последним, и спорить с конунгом уже никто не мог. Свеи умели воевать по-умному…

* * *

Дружина свеев давно уже была в походе, это видно сразу. Краска на бортах облупилась, смола потрескалась, резьба поблекла и покрылась белым соленым налетом. А люди были голодными и поджарыми, словно волки зимой.

Вместе со свеями пришли на их ладьях несколько отроков князя Добружа. Они объяснили нашим старейшинам, что этих свеев бояться не надо. Они теперь наши друзья. Князь Добруж платит за это. Они, мол, будут стоять здесь станом и стеречь речную дорогу. А мы, значит, должны их кормить и поить. Так приказал князь.

Старейшины были мудрые люди. Они возражали княжьим отрокам. Свей – что волк лесной, сколько ни корми его, ни гладь по шерсти, он все одно укусит, когда изловчится. Пусть свеи уходят стоять в другое место. Нечем нам их кормить! Дань платим исправно, что еще? Пусть уходят хотя бы к оличам или витичам. Не надо нам их. Мы их боимся.

Но княжеские отроки трясли мечами и лаялись на старейшин. Срамили их, несмотря на седины. Мол, свеи останутся здесь. И стоять будут. Так приказал князь, который собирает дань со всего нашего рода поличей. А если какая скотина возражает против воли красного князя, то скоро, видно, ей собрать в горсть пепел от своей бороды и начать приплясывать босыми пятками на углях костра, чтобы вперед поумнеть…

Старейшинам трудно было их переспорить, княжьи отроки – бойкие. Великий хай стоял тогда в наших селениях, сильно спорили родичи с княжескими людьми.

Свеи тем временем не обращали на нас внимания. Им было все равно, что приговорят старейшины. Они споро вытащили свои ладьи на пологий берег, где река Илень делает поворот вокруг Олень-горы, и стали готовить становище.

Первое время пришлые вели себя тихо. Усталые очень были. Много и подолгу спали возле костров, разжигая их прямо на берегу, возле своих ладей. Ели и пили тоже много. Коров, которых им пригоняли, свежевали, рубили на несколько кусков и варили в огромных котлах. Свиней запекали целиком, подвешивая на палках и обрезая подрумянившиеся места. Пиво и медовую сурицу черпали из бочек шлемами. Пили, пока не падали. Просыпались и опять ели и пили. Куски, не доев, бросали прямо на землю, хватали новые, не берегли еду.

Я редко видел, чтобы люди пили и ели так много и жадно, как оголодавшие крылатые змеи Аспиды.

Наши родичи всегда запасали много ржаного и ячменного пива, вдосталь варили сурицы. Что это за торжество, если в брюхе ничего не плещется, а в голове пусто? Но кто может угнаться за жаждой и ненасытностью свеев, глотающих все подряд, как лесной пожар? Родичи гнали им скот, тащили репу, хлеб, крупу, катили бочонки с пивом и сурицей. Старейшины распределяли, что, кому и в какой черед отдавать.

Что тут сделаешь… Князь приказал!

* * *

Вечерами, когда дневные заботы кончались, родичи, как обычно, собирались на толковище за частоколом, отгораживающим село от леса, неподалеку от соснового древа-оберега. На него исконно вешаются всякие мелкие жертвы для лесной нечисти, чтоб не шарила по дворам.

Все обсуждали свеев. Днями все бегали смотреть на их стан, а вечерами рассказывали, кто что видел. Каждому хотелось людей послушать и самому почесать язык. Даже бабы, оставив свои обычные пересуды, подтягивались поближе к мужским спинам. Парни, девки и те побросали свои бесконечные щенячьи игрища. Все слушали.

Я помню, дни уже прибывали, теплели, ночи становились совсем короткими, прозрачными, но к вечеру еще холодало. Поверх холщовых рубах родичи надевали безрукавки из теплых шкур или меховые тулупчики с рукавами. И, конечно, собираясь на толковище, каждый украшал себя, насколько мог. Заветные обереги прятались вниз, ближе к телу, а наружу выпускались браслеты, кольца, бусы, ожерелья из монет, самоцветов, теплого алатырь-камня, охраняющего от хвори, а то и просто деревянные, выделяющиеся резьбой и раскраской. Подпоясывались все самыми нарядными поясами, расшитыми бисером и цветными узорами. Волосы подбирались нарядными лентами, повязанными вдоль лба, тоже расшитыми знаками-оберегами, особо охраняющими голову. Где еще показать себя во всей красе, как не на толковище?

Старики, чья кровь течет медленно и греет плохо, подсаживались поближе к общему огню. Молодые толклись за их спинами, слушали, набирались от их речей ума-разума.

– Сначала свеи будут пить и есть, а потом захотят наших женщин. Может, баб отогнать пока от реки в дальние села? Или сразу их в схрон отправить? – сказал как-то старейшина Зеленя, поглаживая густую бороду, в которой между белизны почти не осталось темных волос.

Годы проявили на его коже коричневые стариковские пятна, но огромную, мосластую стать согнуть пока не смогли. Крепкий старик, как сам бог Род. Никак не одолевал Зеленю зловредный Хворст, бог немощи и болезней из подземного Кощеева мира. Все знают, прекрасные девы обходят вниманием безобразие нижнего бога, и от досады на это он сильно лютует в Яви.

Зеленю все уважали. В молодости Зеленя-старейшина был знатным воином, ходил на сечи походным князем, крепко рубился. Теперь его сын Злат, такой же огромный и несгибаемый, как отец, первый силач среди всех селений, водил на рать родичей…

Старейшину выслушали внимательно. Помолчали, подумали.

– А вдруг не захотят? Чего их хотеть, баб-то? – спросил старый Ветрь, приоткрывая выцветшие от времени, слезящиеся глаза.

Сказал – и снова закрыл. Опустил на грудь сухую, прорезанную морщинами голову, где вместо бороды и волос остался какой-то гагачий пух. То ли задремал, то ли задумался, как обычно, – у него не поймешь.

Тоже старейшина, сам не помнил, сколько живет, Сырую Мать топчет. Но его родичи меньше слушали. Последние годы Ветрь начал заговариваться, иногда такое понесет – уши вянут. Сам, по-моему, перестал разбирать, где Явь, где Навь, а где Правь. Долго живет, дольше всех в роду, говорят, давно уже своим летам со счета сбился.

– Тебе, дедушка, от баб точно никакого прока, ты свой стручок давно в портах потерял. Забыл, небось, где у бабы вымя – с переду или с заду, – влез в разговор остроумец Велень.

Велень давно уже мужик, а все как парень. Юркий он, хоть и борода по пояс.

Родичи, кто помоложе, загоготали. Из-за спин мужиков звонко захихикали бабы.

Старики на них цыкнули. Веленя пообещали выпороть перед всем миром. Ему – как с гуся вода, встряхнулся, хитро прищурил блестящие от пламени костра глаза. Забавный он.

– Захотят, – сказал Зеленя. – Разгорячатся пивом да брагою и захотят. Долго были в походе. А человеку подолгу трудно обходиться без женщины. Как можно человеку без женщины? От этого у него в груди поселяются тревожные бесы. Свербят его всяко.

Все опять подумали. Его правда, получается.

– Пускай берут баб. Жалко, что ли, добра длинноволосого? Небось не убудет от них, – решительно, как всегда, высказался силач Злат, старший сын Зелени, косматый, как медведь, и такой же необъятный статью. – Хорошее семя роду подарят, отважное. А хоть бы и совсем баб забрали, тоже невелика потеря. Пойдем ратью к оличам, они сейчас слабые, новых баб себе наберем, помоложе, послаще.

Отец строго посмотрел на него. Покачал головой.

Злат понял, примолк.

– Не о том речь, не о бабах сейчас надо думать, – сказал Зеленя. – Где женщины, там и свара, где свара – там сеча. А драться со свеями – дело тяжелое. Свеи – неистовые. Они с малых лет растут с мечами в руках. Я знаю, люди рассказывали, взрослые свеи ловят в лесах волков или медвежат и заставляют маленьких свеев драться с ними деревянными мечами или даже пустыми руками. Лютые воины вырастают из них после такого. Вон Кутря скитался по свету, знает их обычаи. Так, что ли, Кутря?

– Все так, – подтвердил я. – Со свеями рубиться – трижды три раза подумать надо. Они – лютые.

– Ну и что из того. Подумаешь, удивили мелким зверьем. Наши парни тоже сызмальства на охоту шастают. Небось зверя берут не хуже свеев! – сразу возразил отчаянный Злат, сверкнув в мою сторону глазами.

Он на меня всегда косился. Из дальних краев я принес не только воинские доспехи невиданной крепости и красоты, каких в роду ни у кого не было, но и рассказы о ратных подвигах. Силач был ревнив к бранной славе.

На его слова родичи одобрительно загудели. И то правда, напугали ворону падалью, нашли Зеленя с Кутрей, чем удивить, волчатами или медвежатами! Лес кругом, этого добра валом.

– Наши зверя берут на потребу, ради шкуры или мяса. А свеи – чтобы забрать злобный дух. В том разница, – объяснил Зеленя. – Если в людях сызмальства звериный дух поселить – с такими воевать тяжело…

Родичи, опять подумав, согласились с его словами. Выходит, есть разница. Зря влез Злат со своей похвальбой. Все-таки сын против отца еще жидковат умом.

– Если баб отгонять, надо и скотину гнать. Кто будет за скотиной ходить, если баб не будет? – влез в разговор мужик Корень.

Корня не любили. Мелкий он, но на вредность – крупнее крупного. Хотя сказано было дельно. Все снова задумались. Отогнать скотину – легко сказать. А если не дойдет, спрашивается? После зимы ее и так ветром шатает, не успела еще отъесться на молодой траве…

– У волхва Олеся бы совет спросить, – подсказал вдруг Творя-кузнец.

– Вот это верно! Это правильно! Это по уму! А где волхв, однако?! – оживились родичи.

– Так звали же его на толковище! Бегали за ним! – выкрикнул сзади кто-то из молодых.

– Акто бегал-то?

– А кого посылали?

– А малого Весеню, кажись…

– Да где он сам-то?!

– Эй, Весеня, ты, что ли, к волхвам бегал? – загалдели остальные.

– Ну, я, я… – откликнулся наконец парень из-за чужих спин.

– Да ты не нукай, толком говори, бегал или не бегал? Да выходи вперед, чего там прячешься?!

Рослый, но еще по-юношески тонкий малый протолкался к костру.

– Ну, бегал… – подтвердил он, смущаясь всеобщим вниманием и густо краснея.

Прятал светлые глаза с темными, густыми, как у девки, ресницами.

– Звал?

– Ну, звал…

– И где он?

– Не пришел, выходит… – Весеня виновато разводил руками.

– Да, видать, не пришел… – подтвердили родичи.

– Волхв такой, когда не захочет, не придет…

– Волхвы – все такие. Напрямую с богами разговаривают. Как их понять?

Все опять замолчали. Конечно, у богов другие слова и особые речи… Старый волхв Олесь, весь покрытый морщинами и лишаями, как древний дуб, которому столько лет, сколько и представить нельзя, жил в глубине дремучего Ерошина леса, где скрывалось капище. Там, на священной поляне, пышно росло волховское древо, вокруг которого стояли резные чуры богов. С ним жили еще двое волхвов, Тутя и Ратень. Но те – помоложе, Олесь у них за старейшину. Лучше всех понимал богов, а они его…

Старейшины еще долго судили да рядили, сразу отогнать скотину и женщин подальше в лес или подождать, пока свеи наедятся.

Чесали головы, гладили бороды, задумчиво ловили в лохматых шкурах нутряных тварей. Да, уж не ждали, не гадали беды. Не было Лиха, а вот оно, тут как тут, появилось. Не зря говорят, Беда да Лихо – подходят тихо. Оно, Лихо, хоть и одноглазое, но всегда высмотрит, в какую кашу нагадить.

* * *

Женщин не пришлось прятать. Оказалось, у свеев появились свои. Щедрый князь Добруж прислал им два десятка здоровых, молодых наложниц. Среди них были даже две черные кожей, как головешки, бабы из далеких южных земель. Я-то таких уже видел, а родичи удивлялись, конечно.

Князь Добруж, как рассказывают, вообще сильно охоч до сладкого мяса. Скупает или крадет красивых молодых дев, где только увидит. Своими глазами не смотрел, кривдой хвалиться не буду, но родичи, кто бывал в Юриче, рассказывали, что разных наложниц у него уже целое войско. А детей расплодилось – он и сам давно со счета сбился. Вот и дарит лишних своим или чужим воинам. И хватает же добра прокормить всю ораву! Богатый князь…

Подаренные рабыни свеям и порты стирали, и мужскую нужду удовлетворяли так, что посмотреть любо-дорого. Многие специально бегали наблюдать тайно, залезали на деревья, чтобы лучше видеть. Умелые были рабыни, обученные, гибкие, как змеи болотные. Не чета нашим девкам-коровам.

По вечерам становище свеев оживлялось. Они точили мечи и секиры на камнях, смачивая их водой, чтоб не оставалось царапин на лезвиях, чистили и смазывали жиром доспехи, предохраняя от ржи. Громко говорили и спорили на своем причудливом языке, похожем одновременно на вороний кар и журчание воды между камней. Подолгу слушали монотонные, рубленые, как бревна, песни своих певцов-скальдов: совсем юного отрока Домара со звонким голосом девы и Якоба, того, что постарше, со сплющенным ударом палицы ухом и шрамом через все лицо, обнажавшим зубы в углу рта, отчего казалось, что он все время усмехается.

Я знаю, о чем пели их скальды, я немного понимал их язык, побратимы-венды когда-то учили меня языкам морских народов… О бесконечных походах, беспрерывных битвах и о нескончаемых хмельных пирах пели они. О волооких девах с берегов теплых морей, трепещущих от одного вида неистовых воинов, и о верных женах, ждущих ратников из набега и стерегущих добро на берегах студеного моря. А дальше, когда они вернутся домой и обнимут жен, будут новые походы и новые славные битвы, где кровь потечет выше полноводных рек, а бойцы перестанут видеть друг друга из-за трупов врагов. Это ли не есть счастье, спрашивали скальды? Что еще нужно воину? Когда же он, воин, наконец погибнет со славой, Один Все-отец возьмет его в свой дворец в Асгарде. Там, в чертогах Вингольв и Валгалла, великие воины целыми днями сражаются друг с другом, а по вечерам убитые за день оживают, раненые исцеляются и все вместе садятся пировать до рассвета за один большой стол, во главе которого пьет вино сам Один Все-отец. Какое еще счастье нужно воину, если битва его никогда не кончается?

Конечно, я не все понимал. Чужой язык было тяжело разбирать с малыми знаниями. Тем более что свеи в застольных беседах и песнях любят играть словами, как камешками на морском берегу, называя многими и разными словами то, что можно сказать одним. Я помню, венды рассказывали, женщину свеи называют в своих песнях – хозяйкой бус, воина – посох сечи, щит – ратный лист. Нападение у них – яростный викинг, море – пастбище деревянных коней, или дорога рыб, или тропа холодного ската… Ауж свои ладьи как только не называют деревянные кони, морские драконы, ратные птицы, вспениватели морей, летящие по гребням волн – много находят причудливых слов. Искусство красивого слова ценится у них высоко. Считается вторым подарком богов, после силы и ратной сноровки…

Потом свеи отъелись, отдохнули и начали обживаться. Первым делом взялись за свои ладьи: заново шпаклевали борта пропитанной смолой шерстью, смолили поверху, поправляли вычурную резьбу и сшивали порванные паруса. Умело работали, слаженно…

Наши все время наблюдали за ними. Странные люди, непонятные. И пришли, налетели, как ветер, и шумят между собой, как перелетные утки.

Когда их ледунги, скайды и драккары засияли как новые, они начали обустраивать свой стан. Взялись за лопаты и насыпали по кругу земляной вал в десять-пятнадцать локтей. Землю укрепили нарубленными в лесу бревнами. С четырех сторон оставили входы внутрь, которые закрывали на ночь бревенчатыми воротами. Внутри, тоже из бревен, построили огромную, невиданной длины избу. В ней, на деревянных настилах, поставленных ими вдоль стен, ночевали все воины сразу. Посредине избы – длинный стол, за которым, тоже разом, ели и пили. Из камней сложили в избе две огромные печи, в пасть которым могла войти целая корова. Крышу, как и мы в наших избах, сделали двухскатной, чтобы в щели выходил дым. Покрыли ее тесаными лесинами и обложили землей поверху. Не боялись, значит, спать, когда над головой земля, как во владениях подземного ксаря Кощея. Смелые, рассудили родичи.

Для женщин-рабынь построили отдельную, малую избу. Я знаю, свеи всегда держат рабов отдельно.

Свою земляную крепость свеи, смеясь, назвали Рагнаргард. По валу день и ночь ходили дозором стражи в полном боевом снаряжении, с копьями, мечами, луками и щитами на ремнях за спиной.

– Высоко ходят их стражи. Скоро напьются и будут падать со стен, – сказал, помню, нам всем Корень, когда мы под защитой леса наблюдали за только что построенным Рагнаргардом.

Творя-кузнец задумался над его словами. Долго скреб кучерявую бороду. Потом поймал под мышкой насекомое. Раздавил ногтями.

– Не будут падать, – наконец сообразил он. – Они, когда напьются, будут себя к кольям привязывать. Вон колья торчат на валу, в землю вкопаны, как раз для того, надо думать, чтоб стражи не падали. А ты как полагаешь, Кутря?

– Полагаю, не для того! Свеи на страже не напиваются, у них – строго. За любую ратную провинность – одно наказание, отбирают оружие, доспехи и выгоняют из дружины с позором. – ответил я. – А для свея такой конец хуже лютой смерти, после этого свейские боги не возьмут его к себе, в верхний мир.