Czytaj książkę: «Не выдержал»
Le son – с'est I'âme tremblante.
A. Fouillèe1
I
Я собирался давно к Палаузову и наконец собрался. Навестить его было необходимо, во-первых, потому, что он был мой товарищ, с которым мы просидели рядом весь наш университетский курс, с первого до четвертого; во-вторых, потому, что я давным-давно дал ему обещание приехать к нему в деревню, хотя признаюсь откровенно, что исполнение этого обещания меня нисколько не соблазняло.
Если б это было иначе, то я, наверно, давно бы был у него, потому что мы жили друг от друга всего в двадцати четырех верстах.
Товарищество наше в университете нисколько не сблизило нас, хотя мы и просидели все четыре года рядом на одной студенческой скамейке. Разница здесь была не в годах (мы оба были одних лет), а в общественном положении и, главное, во взглядах на вещи.
Он был помещик довольно богатый, я был просто управляющий у богатого князя Д. Он был нелюдим, почти мизантроп, философ, а я, грешный человек, никогда не любил никакой философии и всегда держался одного правила: коли живешь на свете, так надо жить. Вследствие этого я постоянно гнал из головы всякие фантасмагории и делал дело, а не гамлетничал. Вследствие этого я почти в сорок лет был здоров и крепок, чего и каждому от всей души желаю. Положим, что рост мой не из крупных, в нем не более двух аршин и одного вершка, но я не желаю быть более высоким.
Я давно уже, лет десять, как женат, и у меня трое мальчуганов, таких же крепких и здоровых, как я сам. Точно так же и жена моя отличается надежным здоровьем. Она выше и массивнее меня. И все наши общие интересы сосредоточены на нашем семейном и деревенском хозяйстве.
Мой товарищ Константин Никандрыч Палаузов был женат около года тому назад, но жена его уже умерла, и детей у него не было. По странной прихоти вкуса (другим ничем я не могу это объяснить), он женился, зная почти наверное, что жена его должна скоро умереть. И они жили более года с мыслью, что их союз недолговечен и что ей предстоит смерть, может быть, в очень скором времени: у ней был наследственный аневризм.
Время для моего посещения палаузовской усадьбы я выбрал, разумеется, наиболее для меня удобное. Проведя первый день Рождества у меня в семье и с моими добрыми знакомыми, я на другой день велел заложить тройку караковых в обиходные, легкие санки, и мы отправились с Мишуком на козлах – моим привычным, завсегдашним возницей.
День был теплый. Легкий снежок чуть-чуть порошил дорогу, и через два часа с небольшим мы подъезжали к Апескову – усадьбе Палаузова. Усадьба была заброшена и своеобразна. Село было довольно большое, но неуклюже построенное. Мужики жили бедно, прижимисто, хотя и считались самыми богатейшими во всем околотке.
Дом в усадьбе был старинный, каменный помещичий дом. Он был еще построен в прошлом столетии и своей архитектурой, неуклюжей и вычурной, напоминал дома и дворцы во вкусе Растрелли. Двор, огороженный чугунной решеткой, был усажен старыми елями, и всякий раз, как я въезжал в него, какое-то жуткое чувство невольно западало мне на душу. Огромный сад из вековых, тенистых деревьев примыкал к дому с противоположной стороны, так что весь он казался как бы окруженным старым тенистым лесом.
Решетчатые ворота были отворены. Молча въехали мы в аллею из елей и подъехали к высокому крыльцу. Молча взошел я на это крыльцо по каменным ступеням и с усилием отворил большие дубовые двери. Все было старо, заброшено; на всем «лежала печать времени», как говорят поэты.
«Сломать бы этот дом, – думал я, – и на место его выстроить простенький, но веселенький, свеженький, хоть бы деревянный домик. Гниет, разрушается… Ни себе в красу, ни людям в пользу».
Я вошел в переднюю – большую и мрачную, которая казалась еще мрачнее от двух толстейших колонн, стоявших подле высокой и широкой лестницы, ведущей во второй этаж.
У конника, направо, сидел на низенькой скамеечке Никитич – дряхлый, седой старик – и что-то портняжил. Это был единственный оставшийся у Палаузова от сотни прежних крепостных слуг и не желавший бросить барина, которому служил уже более четверти века. Это был страстный и бескорыстный угодник крепостничества. Он сжился с барским двором, с барской усадьбой, с барской грозой и лаской. Оба – и он, и барин – были одинокие, точно забытые судьбой и временем, и оба вместе с домом и садом медленно, но неизбежно разрушались.
