Czytaj książkę: «Золотые шары. Премия им. Анны Ахматовой»

Никита Брагин

Czcionka:

НП «Литературная Республика»

Благодарности:

ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА

Директор издательства: Бояринова О.В.

Руководитель проекта: Крючкова А.А.

Редактор: Петрушин В.П.

Вёрстка: Измайлова Т.И.

Обложка: Крушинина В.А.

Книга издаётся в авторской редакции

Возрастной ценз 16+

Печать осуществляется по требованию

Шрифт Serif Ingenue 11 Poetry

ISBN 978-5-7949-0818-3

Издательство

Московской городской организации

Союза писателей России

121069

Россия, Москва

ул. Б. Никитская, дом 50А/5

2-ой этаж, каб. 4

В данной серии издаются книги номинантов

(участников) конкурса им. Анны Ахматовой,

проводимого Московской городской организацией

Союза писателей России

Электронная почта: litress@mail.ru

Тел.: + 7 (495) 691-94-51

ISBN 978-5-7949-0818-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗОЛОТЫЕ ШАРЫ

Слово от автора

Разговор о собственных стихах представляется мне, с одной стороны, заведомо проигрышным делом, ведь самому о себе рассказывать и невыгодно, и неловко. Но, с другой стороны, это, может быть, единственная возможность сказать правду своими словами, выразив собственное мнение. Это субъективно, но субъективность и составляет суть лирики, а лирическое стихотворение может быть одухотворено только личным чувством, личным взглядом, и чем пристрастнее это личное, тем больше доверяешь ему.

Выбирая стихотворения для этого сборника, в аннотации которого указано: «избранные стихи», я руководствовался прежде всего тем, насколько эти стихи отвечают нынешнему времени, и как они отвечают. Ответ этот совершенно не обязан быть позитивным. Напротив, как мне представляется, поэзия постоянно противостоит самой эпохе в лице её господствующих течений, тенденций и особенно моды.

Мода претендует на всеобщность даже в самых экстравагантных и экстремальных своих выражениях. Нынешняя же мода особенно агрессивна, беспардонна и настырна. Она назойливо маячит в виде нелепых инсталляций в классических музейных залах, или в виде скульптур-раскоряк в регулярных парках XVIII века. Нескромный и грубый эпатаж, сопровождающийся назойливым стремлением присоседиться к классике, в крайнем случае, прямо и непосредственно, так сказать, физически заслонив собой – вот характерная черта современной художественной моды.

Между тем даже самое малое прикосновение к темам, дорогим русскому сердцу, в принципе отвергает саму возможность «цитирования», «иронизирования», «эпатажа», «инсталлирования» и иных методов, принятых в практике постмодернизма. Более того, не только методы, но и сам стиль представляются мне нисколько не авангардными, но, напротив, стремительно устаревающими и практически исчерпанными уже в наше время.

Но есть и другая сторона вопроса, неизмеримо более сложная, и, если внимательно всмотреться, трагическая. Возьмите наши самые дорогие темы – народ, война, родина. Вспомните прекрасные и неповторимые произведения, звучащие из нашего прошлого, и подумайте, можно ли создать после них такое, что не стыдно будет поставить рядом? Поэт сказал: «Можете – попробуйте!» Ответственность такова, что напрашивается решение – лучше бы и не пробовать. Уйти от этих тем, искать что-нибудь иное, более спокойное, менее озвученное.

Так говорит приспособленец, но это лишь первая часть проблемы. Вторая, бóльшая, состоит в том, что в наши дни дальнейшее существование и русской культуры, и самой Руси – под угрозой, которая все растет. А есть и третья часть, нравственная. Достаточно открыть один, любой том великой русской литературы, и ты переносишься в наше прошлое, и тебя обступают с детства дорогие тебе люди, которых ты никогда не встречал в жизни, но с которыми разговаривал, спорил, пел песни, молился, трудился, сражался… А за ними – сонмы и сонмы русских людей, давно ушедших в лучший мир.

Оттуда они смотрят на нас, они надеются на нас, они помогают нам. Они верят в нас. И поэтому надо идти этим трудным, но верным путем. Путем русской поэзии.

Ахматовский вечер

Непоправимо вечерело,
и уходили навсегда
и кряжи сосен загорелых,
и моря бледная вода.

Закат ошеломлял контрастом —
сквозь пепел выплавлялась медь,
а осень веяла так властно,
что хоть сейчас душе – лететь!

Проститься с матушкой-природой,
и сквозь пожар своей тюрьмы
увидеть, что за небосводом
помимо вакуумной тьмы.

Услышать слово над покоем
и тихо вымолвить ответ
своей, неназванной строфою,
которой восемьдесят лет…

Меня и все мои печали
она легко переживет,
летя сквозь пепельные дали
над тишиной летейских вод.

Возвращение

Я поеду последним поездом
по равнине, укутанной полночью,
и тетрадь незаконченной повести
вслед за мной задремлет на полочке,
и железо гремучее, нервное,
захлебнется в тесной аорте,
и прольется в полете прерванном
черно-алое солнце мертвых.

И войду я во храм поруганный
к опаленным иконам памяти
между радугами упругими
над туманом, плывущим по паперти.
Сам себя вопрошу я: что же ты
можешь дать, кроме горького плача,
в глубине своего ничтожества
сокровенные зерна пряча?

Сам себе отвечу: я верую
в покаяние и откровение,
в то, что станут последние первыми
на финальных листах творения.
Я встаю на путь возвращения
и встречаю въяве и внове
голос жизни, радость рождения,
токи крови, цветы любови.

Золотые шары

Золотые шары
уходящего русского лета,
сколько помните вы
о бревенчатых ветхих домах,
о земле огородов,
о старых как сказки монетах,
о трубе самовара,
об искрах, летящих впотьмах,
обо всем, что созрело
и дышит вином и прохладой,
и как будто бы шепчет
в усталой сентябрьской листве —
не лети, не спеши,
нам еще почаевничать надо
на привольной Угре,
на неслышной и сонной Протве.

Я хочу говорить
о тебе, остающейся рядом —
даже в годы потерь,
даже в черном ознобе разлук,
в перекрестья решеток
согбенными кронами сада
ты шептала и пела,
и теплился солнечный круг
на ладонях, на сердце,
в мечте, в озарении, в слове —
золотым, настоящим,
лучистым как солнце шаром,
светозарным поклоном,
закатом в огне и любови,
и горючей слезой,
и прощальным осенним костром.

Давнее

Я возвращаюсь в далёкий вечер,
где месяц молод и голос тонок,
где лампы лучик плывет навстречу,
и тихо плачет больной ребенок.

Я припадаю к дыханью дома,
где летний дождик стучит по крыше,
и тень родная, так невесомо
склоняясь, шепчет, и сердце слышит

о том, что было, и что настанет,
о нашей вере и нашей доле,
о том, что счастье нас не обманет,
но и не сможет укрыть от боли.

Дыхание яблок

Слов осенняя зрелость
подобна дыханию яблок,
что вот-вот опадут
и насытят сырую землицу —
дай, еще повторю,
и отчалит летучий кораблик,
и к заморским краям
полетят беспокойные птицы.
Мне же здесь оставаться
хранителем горького сока,
заточенного в памяти,
в темных подземных пластах,
в самородной мечте,
и в тоске, словно полночь, высокой,
в огнецветных кристаллах
и ветхих поклонных крестах.

Это твердь и огонь
обращаются кровью и плотью,
зреют правдой запретной,
горючей слезой набегают,
то вот-вот обовьются
упругой и жалящей плетью,
то вот-вот задрожит
стебелька сердцевина нагая…
Это вечная музыка
вышла на свет из темницы,
и щебечущей птичкой
сидит у тебя на руке…
Вулканический пепел
смахни с пожелтевшей страницы,
и святые слова
прочитай на своем языке.

Желание

Надышаться полынного духа,
захлебнуться полночной тоской,
зачерствевшего хлеба краюху
разломить загрубевшей рукой,
и воды, ключевой, заповедной,
задыхаясь, глотнуть из ведра,
и улечься под звездною бездной
рядом с россыпью жаркой костра…

Запах дома в березовом дыме
засыпая, почувствовать вдруг,
и во сне повстречаться с родными,
и тот сон не забыть поутру.

Возле арены

Поздняя осень, холодного ветра вино,
жизни предзимье, где старому сердцу темно,
где рассыпаются прахом труды и устои.
Время струится песком сквозь дырявый карман,
тихо подходит к концу надоевший роман,
глянешь, а там, впереди, только поле пустое.

Холоден этот пейзаж облаков и стерни,
бьется в уме безнадежное слово «верни»,
но понимаешь и сам, что разумнее – молча
сосредоточиться, и на краю бытия
мысленно молвить – да сбудется воля Твоя
здесь, на виду у пирующих полчищ!

Понял теперь? Это поле – арена среди
шумных трибун, где и чернь, и вельможи орды
в полную грудь развлекаются гамом и свистом.
Лучшие между собой разыграют призы,
жертвам придется страдать до последней слезы,
ну, а тебе – становиться в шеренгу статистов.
Здесь ты безвестен, ничтожен, закопан в золу,
здесь искушают тебя, отдают на съедение злу,
в душу вливая безумие, гордость и зависть.
Горько терпеть, и надеяться невмоготу,
больно зерно из ладони ронять в пустоту
и сознавать, что уже ничего не исправить.

Мужество делает выбор – уйти из игры,
просто уйти, не заметив котлы и костры,
слово и дело свое в тишине завершая.
И не спеши, даже если тебя позовут
к жирной похлебке на несколько жарких минут —
недоедание ныне беда небольшая.

Суета

Прослушиваешь рев партийных прений,
и ловишь мысли в сутолоке фраз,
и тяжело вздыхаешь каждый раз
от парафраз, цитат и повторений.

Парений нет, но много испарений,
опасных и для легких, и для глаз,
и ненависти ядовитый газ,
и пляски на могилах поколений…

Мне кажется, я скоро замолчу,
совсем один, среди равнины белой…
Ни слушать, ни смотреть я не хочу.

Душа моя, но что же ты хотела?
Где много слов, там не дождешься дела
и не найдешь зажженную свечу.

У вокзала

Укрыться от осеннего дождя
в какой-нибудь харчевне у вокзала,
посконным духом жареного сала
немедленно насытиться, войдя.

Открыть блокнот. Немного погодя,
почувствовав, что голова устала,
за строчкой строчку с самого начала
пролистывать, за метрикой следя.

И удивиться – как немного надо
для музыки, звучащей у огня
сквозь суету и гам – не для награды!

Не ради отдыха на склоне дня,
но только чтобы сердце было радо,
и ты, родная, вспомнила меня.