Czytaj książkę: «Целую ваши ручки, Жанна…Т!»

Czcionka:

Целую ваши ручки, Жанна…Т!

За правду глаз не судят, осуждают за чуткость уха!

Как теперь быть счастливым – без тебя? До сих пор чувства не остыли. Не представляю, как найти покой и умиротворение в действительности. Моя реальность осталась в прошлом! У меня семья и дети, многие считают меня счастливым человеком, но это все не так, быть может, даже как раз полная противоположность кажущемуся впечатлению. С годами все усложнилось с пониманием того, что нас окружало, и в сравнении с тем, во что все вылилось. Единственное отличие во временном наложении духа того времени с этим. Пользуясь умолчанием вопросов проблемной тематики не только среди представителей элиты, но и в народных массах, лживая машина пропаганды стала излагать приукрашенную побасенками полуправду, заменив им прежнее наглое примитивное вранье с клеветническими измышлениями. Всегда, теперь и ранее, у каждой лжи свое время.

Мы не смогли даже проститься. Все случилось неожиданно и спонтанно. Земля тогда будто стала тесной, словно уходила из-под ног, мир вокруг качался и колебал все и вся вокруг. В затуманенных глазах моих не было света жизни несколько долгих лет. Все ценности бытия обрушились и потеряли вмиг значение, оставив на губах привкус крови и в памяти неописуемое удивление тем фактом, – как же так, зубы все шатались, а все-таки не выпали?

* * *

Сотрудники КГБ и оперативники из милиции задержали меня в квартире одного студента КазГУ по имени Искандер, азербайджанца по национальности, родом из Чимкента. С ним я познакомился в рейсовом автобусе маршрута Чимкент-Алма-Ата за три месяца до того дня в Джамбуле.

Мне необходимо было быть в столице обязательно к 12 часам следующего дня, и мне буквально повезло, когда я, выйдя из 2 Садового переулка на улицу Трудовую, по которой проходила республиканская трасса, увидел стоящий автобус Икарус с чимкентскими номерами, на лобовом стекле которого красовалась табличка с надписью «Алма-Ата». Водители стояли у придорожной колонки и набирали воду в канистры. Дело было осенней ночью, накрапывал мелкий дождь, благодаря чему, видимо, мне не составило много труда договориться с ними, чтобы они взялись за определенную плату довезти меня до конечного пункта назначения. Задние места, с их слов, были свободны, и я сразу стал туда пробираться по узкому проходу с увесистой сумкой на руках между рядами крепко спящих пассажиров. В глубине салона автобуса кто-то тайком курил, как оказалось это, и был Искандер. Запомнилось, как он радушно предложил мне сразу бутылку свежего чимкентского пива «Жигулевское», которым он основательно, с его слов, загрузился, только чтобы доставить радость декану факультета и некоторым преподавателям с университета. Южный город Казахстана всегда славился своим пивзаводом, и этим обстоятельством многие его жители умело пользовались. Вообще «чимкентские» считаются ушлыми ребятами, но только после «джамбульских» парней – мы так иногда подшучивали над их доморощенным патриотизмом. Я сходу сообразил, что моему попутчику в Алма-Ате непременно понадобится помощь по доставке груза, и ухмыльнулся улыбкой, когда на станции Мерке он деловито лукаво попросил меня оказать ему такую услугу, умудрившись втиснуть все между шелухой слов в скрытой форме намека. Так вот мы с ним познакомились и вскоре между делом завели приятельские отношения.

* * *

Неизвестно, как нас вычислили спецслужбы, но вероятнее всего из всех предположений то, что кто-то все-таки стукнул. Иначе и быть не может. Нас троих и Искандера взяли 14 января 1987 года, и не только этим временным фактором я объясняю свое чудесное спасение от осуждения. Ербола и Ибрагима – они вместе со мной скрывались у Искандера – прежде я не знал, впоследствии, как и с Искандером, потерял всякую связь, и не в курсе того, что с ними приключилось. Видимо, к тому времени число осужденных и находившихся под следствием уже было немалым, что теперь карательные органы тоталитарной системы власти ограничивались профилактическими методами устрашения с сопутствующими насильственными мерами физического воздействия над участниками массового стихийного бунта. Офицер, занимавшийся мной вначале, по фамилии Халиев, передавший мое дело молодому следователю Тюльтаеву, напомнил вновь о себе после неудачи в прокуратуре с санкцией на арест. Он прочитал мне короткую лекцию о том, что «не следует писать против ветра», затем многозначительно подмигнул, ехидно улыбнувшись, напоследок на прощание пригласил в камеру двух коренастых мужчин в спортивных костюмах и в перчатках наподобие шинкарок. Я даже не успел заметить, как он закрыл за собой железную дверь. Эти мордобои знали свое дело туго, отделали меня в лучших традициях гестапо, что потом я месяца два не мог вдохнуть воздух полной грудью и несколько недель по утрам мочился кровью.

* * *

При задержании и обыске в квартире Искандера у меня изъяли фотографии, блокнотик с адресами и записи, теперь я понимаю, ценнейшие, которые аккуратно вел на свой страх и риск с места событий на Новой площади. То есть всю полную картину описания происходящего с точной хронологией развития событий и действиями участников по времени. Естественно, были отмечены все официальные и неофициальные лица, выступавшие с главной трибуны Республики, которую тогда мы почему-то называли по старинке площадью Брежнева, к тому же я конспектировал и сказанные ими речи, отмечал глупые высказывания и формулировки с подробностями. Я понимал тогда не разумом, а сердцем, что происходит историческое событие в СССР, когда молодые люди с чистой совестью, поверившие в идеалы Перестройки с гласностью, вышли в едином порыве и выразили свое несогласие с волюнтаристской системой власти Кремлевского произвола, допустившей попрание Устава Компартии Казахстана. Между прочим, дело было не только в явной технической неувязке с нарушением множества статей при снятии и назначении 1 секретаря, но и недопустимостью того факта, как все это нелепо происходило и выглядело. И еще: имелись внутри меня какие-то смутные догадки, что этот массовый демарш в недалеком будущем могут перевирать и использовать в корыстных целях коварные авантюристы всех мастей, в том числе узколобые националисты, конечно же, с двух позиций неравноправных по статусу народов. Это веками подтверждала история. Доказательств имеется предостаточно. Спустя время фантомы болей имперского мышления отразились поучительно в одной из работ великоросса Солженицына и конкретных высказываниях и некоего…овского, между прочим, имеющих большой вес и влияние в политике современной РФ.

Помнится особенно вечер 17 декабря. Это было во второй день стихийного митинга. Когда первая атака штурмовиков малочисленного спецподразделения внутренних войск МВД захлебнулась, и они пристыжено разбежались от погони с тумаками и пинками кто куда под улюлюканье изрядно помятой ими молодежи, тогда я легкомысленно позволил себе брать у многих истекающих кровью студентов своего рода блиц-интервью. Просил ответить на один вопрос – что происходит? При этом, правда, записывал только имена бастующих студентов и затерявшихся среди них немногочисленных граждан в возрасте, отказывавшихся даже назваться псевдонимом. Потом эти записи явились причиной давления ретивых и упертых следователей. Они подозревали меня во всяких умыслах и почему-то были уверены в том, что я непременно должен был что-то знать о предмете акции, в том числе обязательно предварительно осведомлен о многом в заговоре и лично знаком с главными зачинщиками и организаторами бунта националистов.

* * *

В прокуратуре Фрунзенского района, куда я был доставлен с множеством незнакомых мне людей, после трехдневного пребывания в КПЗ следователи при обсуждении моего вопроса в кабинете у прокурора оказались несказанно расстроены. На все вопросы и обвинения отвечал с гордостью, как подобает настоящим комсомольцам, то есть стойко и непоколебимо. Одной фразой. При этом опираясь на целый ряд статей Конституции, закрепленных и гарантированных сводами в правах, – «… каждый гражданин СССР имеет право участвовать в парадах, митингах, уличных шествиях и демонстрациях». Мне повезло в том, что мое дело рассматривал человек не титульной нации, ну и, конечно, не могло не повлиять на это мое плачевное физическое состояние. Я даже сам на себя смотрел в зеркало с состраданием, мученик, да и только. Один прокурорский бастык, кстати, на внешний вид русский, не дал после долгих раздумий санкции на мой арест и последующее привлечение к уголовной ответственности. Административный штраф за активное участие в массовых беспорядках и сопротивление представителям властей, да, еще за нанесение ущерба госимуществу из хулиганских побуждений, оцененный в сумме несколько десятков советских рублей, врученный мне нарочным, был вынесен заочно неизвестно где внутри бюрократической машины. Кстати, я его так и не оплатил, и это свидетельствует теперь о наличии многих предпосылок в недалеком разрушении механизма этого государства-монстра. Вообще-то на самом деле тогда формулировка звучала куда более устрашающе и многословнее в обвинении и значила то, что у меня под вопросом личное будущее с таким волчьим билетом. Но это не так важно теперь. Грех не соглашаться с тагдиром.

* * *

С рождения цепкая память запечатлела все в общих чертах четко в те значительные в моей жизни три дня. Суммарно и даже в части существующих объяснений и аналитике Желтоксана у меня сложилось свое мнение, в корне не совпадающее ни с одной из существующих версий, преподносимых различными пристрастными источниками, к примеру, российскими и республиканскими, то есть государственными. В том числе и множеством других истеричных звучащих из частных уст, заинтересованных в чем-либо доморощенных героев и аналитиков. Как говорится, каждый мнит себя героем, видя бой со стороны! Спустя почти двадцать пять лет, прошедших с того времени, учитывая то, что эта книга не может увидеть свою жизнь по непонятным причинам из них уже почти двадцать, только это не может красить мой «свободолюбивый» народ. И меня удивляет политическое равнодушие крепко спящего гражданского общества и еще больше отсутствие в стране настоящей, а не искусственно возникшей понятно из чего элиты. Все-таки, наверное, не все пожелания властолюбивого лидера следует понимать буквально относительно того, что все преобразования следует делать вначале только в экономической плоскости? Помнится казус из древней истории, даже признанный всеми великим: мудрый Аристотель позволял себе наивно глупо вольнодумствовать и заблуждаться, он всерьез утверждал в лекциях то, что мухи возникают из говна. Теперь это актуально по всему бывшему соцлагерю.

Как говорится, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. У меня имеются личные мотивы и убеждения на этот счет, и объяснения просты. Я уверен в том, что многие мои братья и сестры на всем белом свете, по-настоящему любящие свою Родину, меня поймут и как заботливые родственники поддержат, если понадобится, защитят от нападок и обвинений, пусть даже если я где-то и в чем пересолил или думаю неправильно. Мне думается, за правду глаз не должны судить, а вот за чуткость уха следует.

Везде и всюду, где есть недомолвки, присутствуют хитрые уловки с желанием постоянно манипулировать общественным мнением, существуют множество проблем, будут иметься попытки лукавых властей сокрыть это туманом пропаганды, отметив выдающийся культ личности при жизни деятеля среднего уровня со всеми его недостатками, дурными наклонностями и незначительными качествами. В режиме онлайн все выглядит отвратительно и мерзко, то есть напрасными потугами идиотов-лилипутов возвеличить карлика в среде обычных людей. При том с навязыванием этого своего нелепого пристрастия окружающим великанам, проживающим за забором. Вдвойне будет гадко и омерзительно, если это карлик навязывает пристрастие своим неполноценным подчиненным, добиваясь признания в массах своего уродства в восхитительной степени. Даже наличие таких представлений в народе, а они звучат повсеместно, за исключением в среде подневольных госслужащих (находящихся под неусыпным контролем преследующей повсюду присяги) свидетельствует не только о примитивном мышлении равнодушного населения, но и о слепоглухой порочности властной системы. Такое образование аморфно и безжизненно, у него нет завтра. Таким образом, возможно предполагать то, что тревоги основываются на страхе, посему устраняются всякие риски, главное – лишь бы больше утекло воды с тех пор, цель одна – выигрыш времени. Быть может, имеется бесноватая надежда на то, что история спишет, а потомки простят?

Тревоги всех тех, кого волною случая вознесло наверх и сплотил некий общий интерес, ясны. Многие в высших эшелонах власти, и не только республики, причастны и имеют отношение к Желтоксану, быть может, обязаны ему своим восхождением или пожинают плоды за хранение известных им тайн, всем им невыгоден раскол мнений в общественных массах с последующими волнениями и беспокойством по поводу декабрьских событий. Это понятно, безусловно, всем, в том числе низам, мыслящим опрометчиво, хотя и прагматично. Они также не хотят терять в возможной буре недовольства то малое, что имеют. Вот только почему из их поля зрения выпали те, кто в этой жуткой бойне потеряли родных и близких, или такие, как я, у которых никогда из-за лжи не заживут кровоточащие раны в сердце? Ведь мы потеряли в уме доверие и уважение ко всем тем, кто, уловив момент, использовал имеющиеся выгоды мутного времени и проник, таким образом, в лоно сладкой доморощенной власти. Если начать копать грамотно с осторожностью археологов, соблюдая с беспристрастием хронологию, возможно восстановить цепь событий по времени и ответить на все вопросы, как было и есть.

Но это неизвестно, во что выльется и что может обнажить. Посему нечего скрывать и умалчивать тот факт, что общественные массы в подавляющем большинстве своем проявили себя за это время как обычные манкурты, ибо всячески стараются отстраниться, отдалиться, отвернуться от значимого события своей истории. К тому же, по утверждениям многих людей, во многих областных центрах и крупных городах республики сознательные граждане также вышли с протестным молчанием на импровизированные митинги, переросшие в факт неподчинения, неповиновение произволу властей, пусть и безропотное, но показательное сопротивление карательным бригадам спецназа.

После всего были слезы отчаяния и мольбы о помиловании. Гаже всего выглядело похмелье. Последствия в виде невнятных отголосков с клеветой обвинений до полного умолчания спорной сути и щекотливости предмета устрашают свободный дух личности пластилиновой зависимостью национальной незрелости общества. Тем, как попали под ручное управление массового психоза, с цензурой в массовом сознании. В особенности были противны уму и сердцу позорные публичные раскаяния с обидными высказываниями представителей так называемой интеллигенции. Статьи некоторых лизоблюдов из элиты, отобранные с целевой задачей из числа коренного населения, определенно избирательно публиковались в СМИ, в том числе за подписью заслуженных деятелей и известных лиц по поводу случившегося. Многие из них, как в сталинские времена репрессий, поспешили на партийных собраниях отказаться от своих несознательных родственников.

Имелась другая сторона тех, кто преуспел и отличился в это смутное время переоценки ценностей. Они теперь всячески всеми доступными средствами тщательно скрывают свои былые подвиги на той неблагодарной жатве, утаивают взаимосвязь с тем упругим трамплином, несомненно, давшим мощный затяжной толчок для их карьерного роста. Скрыть все равно им не удастся то, что в этом деле кровно замешано большинство должностных лиц всех структур во всей иерархии государственных органов, исполнявших свои служебные обязанности на тот момент, тем более многие из них с большими полномочиями еще пребывают во власти. Это все те, кто были отмечены за свою сознательность и служебное рвение как республиканскими, так и союзными правительственными наградами: орденами, медалями, грамотами, премиями, воинскими чинами и иными видами поощрений. Иначе говоря, кто без тени смущения продал идеалы гражданского общества и национального самосознания. Они пошли на поводу обывательского мышления, решив выбраться из исторического кульбита на своих шкурных интересах, применив мастерски искусство живучести простейших, то есть как паразиты, приспособившись к условиям окружающей среды по ситуации. Я сам стал невольно свидетелем того, как всюду, где возможно, лицемеры использовали бессовестно своеобразную двойственную риторику, особенно в общении с простыми людьми. Один из них в Джамбуле, некто по фамилии Исаков, бывший прокурорский начальник, узнав о том, что меня обвиняли в участии в событиях Желтоксана, гневно свербя меня глазами сквозь лупатые очки, утратив самоконтроль от злости, кричал бессвязно спустя годы на суде по моему гражданскому иску к государственным органам: «Да я таких бунтарей, как он, сгноил в тюрьмах немало». И что самое странное, его никто не посмел отдернуть и усмирить.

Меня возмущает здесь то, что он и подобные ему ретивые слуги не народа, а вышестоящего начальства, комфортно устроены в жизни в любое время, обласканы государственной казной не по заслугам и моральным критериям, кроме того, в очереди за привилегиями и распределением общественных благ они всегда находятся в числе первых в очереди. Если копнуть глубже эту почву под их ногами, то грязи будет столько, что буквально все, кто занимал в то время важные посты и находился в чине, окажутся заляпаны с ног до головы без возможности очиститься от обвинений с осуждениями в совершении подлости.

* * *

У меня имеется довольно много поводов и причин для установления такого мнения, где главным считаю факт своего нахождения все три дня на Новой площади, повлиявшие на всю последующую жизнь и не только. Несколько лет было прожито как во сне в сплошном тумане разочарований из-за глупого позерства коллективного несовершенства духа, дурных наклонностей, хищнических происков натур, быстро объединившихся в великую стаю по истреблению любого оппозиционного инакомыслия. Теперь орды бесчинствующей братии, поддерживающие трон, смело выкрикивают в сторону возвышения трибуны со своих мест всякие нелепые в их устах эпитеты и иные непристойные восхищенные тирады, при этом как бы незаметно отмечают и свою патриотическую причастность к этому событию.

Все могло сложиться иначе, если бы проявили мудрость руководители республики, именно республики, а не союза, ведь только от их политической прозорливости и волевой твердости все в конечном итоге и зависело. Они же не пожелали все свести к переговорному процессу с митингующими. Эта история – мой окончательный приговор их действиям, и никто не сможет убедить меня в обратном. Я видел и слышал лично, действовал интуитивно. Все вокруг происходило произвольно по течению ситуации. Условно говоря, тоталитаризм будто бы хотел переломить позвоночник нежным росткам демократии в низах, своего рода была попытка обозначить рубеж, границы формально провозглашенной гласности. Но поскольку народные массы в лице здоровой студенческой молодежи требовали соблюдения элементарных правил провозглашенных ценностей «Перестройки», бездарные партократы, видимо, не нашли ничего иного приемлемого и решили выпороть прямодушных наивцев. Я даже не думаю о том, что кто-то из них мог всерьез предположить о возможности такого поворота ситуации с последствиями, то есть по выходу из-под контроля, что, возможно, будут человеческие жертвы.

Днем 17 декабря в воздухе запахло жареным. Уже ясно было всем, что если твердолобые функционеры от партии и правительственные чинуши не сбавят тональность в речах и не перестанут угрожать, разумный контакт с митингующими установить не удастся. В возмущенной толпе также силен был дух бунтарства, и она не могла добровольно разойтись мирно в единицы, не достигнув удовлетворения своих законных требований. Это означало одно: кровопролитие неизбежно. Среди бастующих начался ропот, что отовсюду ведется скрытая кинофотосъемка, что завтра многим будет не избежать репрессивных мер за свое участие в митинге на площади. Но об этом речь позже.

Все могло сложиться иначе, если бы действовали по закону, в соответствии с Уставом компартии Казахстана. Естественно, удачливее для множества товарищей по несчастию, проявившим в ответственный момент свои наилучшие порывы души и гражданские качества, не пожелав стать марионетками и безмолвными манкуртами в руках тоталитарного произвола КПСС. Некоторые тут же погибли на месте, многих приговорили к уголовной ответственности, а их родственников подвергли моральному третированию. В этом отношении вызывает удивление, что теперь с высоких трибун с показной напыщенной гордостью вещают свое уважение и признательность участникам Желтоксана все эти держиморды, те самые, которые преследовали и карали патриотически настроенную демократическую молодежь. Эти остолопы смеют теперь лицемерно нагло утверждать то, что-де те юнцы первоцветы были никем иным, как импульсами, искрами в борьбе народа Казахстана за свою независимость и суверенитет. Какая чушь! Как это могло прийти кому-нибудь в голову, вообще?

День 16 декабря 1986 года запомнился не только потому, что в 19.00 часов у меня было назначено свидание с Жанной. Оказалось, это было не настоящее имя, из-за чего впоследствии я не смог ее разыскать, но учитывая то, что она знала обо мне все и не искала, у меня мрачные мысли. Я с умыслом подобрал место встречи перекресток улиц Абая-Фурманова со стороны, где расположился магазин «Береке», нам бы отсюда не составило много труда, чтобы добраться до кафе «Спагетти», где у меня был заказан столик на двоих. Нам необходимо было лишь перейти улицу и подняться наверх. Теперь в настоящем времени мои слова выглядят обыденно, но тогда это стоило мне немало во всех смыслах, в том числе и в денежном выражении. За несколько дней до этого я познакомился с двумя нужными людьми или, как тогда говорили, «заимел блат» у заведующих двух модных кафе «Спагетти» и «Белый Парус». Первым руководила интересная во всех отношениях женщина, эффектная блондинка по имени Рая, другим молодой, но уже очень серьезный человек (так он сам себя характеризовал) с поэтическим именем Абай. Я не буду многословно докучать читателю, как мне это удалось, что я заимел в их глазах искреннее уважение и симпатии, ибо они, увидев меня, всегда радушно улыбались и сразу предлагали «лучшие» места в своих заведениях. Отмечу особо, места в этих кафе всегда были заняты, ибо они были популярны среди лиц среднего возраста, этим словом они называли то, что могли при надобности выставить запасной столик в укромное место в зале. В этом месте я прервусь с изложением того, как мы прекрасно провели время в кругу веселых и жизнерадостных посетителей этого ресторанчика. Лучше будет, если упомяну некоторые моменты, факты, на которые я в те дни не уделил должного внимания, теперь полезно будет вспомнить.

Darmowy fragment się skończył.