Czytaj książkę: «150 моих трупов»
Место действия
Эта книга – самостоятельная история, у неё нет других частей.
Тем не менее она – часть большого цикла книг о мире, который стоит на границе с Хаосом и может быть уничтожен каждое полнолуние. В этом мире нет людей. Основная антропоморфная раса там – механоиды. Существа из органических и механических частей тел. Они такими рождаются.
Ликра, о которой часто упоминается в книге – жидкость, которая опосредует обмен веществ между механическими частями тела. Что-то среднее между кровью и интернетом. Для жителей этого мира ликра важнее, чем кровь, потому, что она есть во всём живом: домах, поездах, механических големах. Ликровая сеть – основа для каждого города.
Исторический период, в котором живут персонажи этой книги – возрождение мира после глобальной войны за мироустройство, за которой последовала череда природных катастроф, изменивших облик земли и структуру её недр.
Экономически это период дикого-дикого капитализма.
Если вы встретите непонятное слово в книге, то имейте в виду, что в конце есть глоссарий со всеми важными для повествования терминами.
Я надеюсь, что это вступление поможет вам окунуться в мир и погрузиться в его, не совсем человеческую, логику.
Приятного чтения!
Посвящается моему дорогому Мирику,
который трижды спас эту книгу
Глава 1
Поезд
I
Умереть – самая большая мечта моей жизни. И конечно же, я боюсь смерти. Да, эти стремления не лишены противоречия. Но что есть наша душа, как не чёрная коробка, набитая хламом? Стоит только сунуть в неё руку, и какая-нибудь странность прилипнет сама собой.
Я никогда не предпринимал попыток самоубийства. Не размышлял о чём-то посмертном. У меня нет завещания. Я просто хотел бы умереть. Сегодня или завтра. Сейчас. Всегда. Любым способом. Я не буду извиняться за это.
В мире, как он ни жесток, для всего есть место. Кое-как найти своё удалось и мне. Не слишком тёплое. Без лишнего простора. Но здесь я чувствовал себя спокойно. День ото дня меня ничто не беспокоило. От всех тревог защищали железные стены вагонов. Покачивающийся мерно пол. Поезд рейс за рейсом прокладывал путь сквозь токсичные просторы пустошей. Я двигался вместе с ним.
Я сопровождал груз. Сегодня и последние годы.
В настоящий момент мы провели в пути почти шесть дней и теперь приближались к пункту назначения. Состав подмалывал под огромные колёса километры. Один за другим. Одинаковые. Бесконечные. Безмолвные.
Начиналась моя смена. Наступала ночь.
Примерно час назад поднялась пылевая буря. Начавшись ещё в сумерках, она не ослабевала. Стала только жёстче. Спряталась под пологом кромешной тьмы. Песок скрежетал по бокам вагонов. Словно мог порвать их металл. Пропилить насквозь и растворить его ошмётки в себе. Песчаный ветер уже кое-где до блеска отполировал угрюмые бока состава. В иных местах вагон вынужденно армировали, чтобы скрыть прорехи.
Страшно посчитать, скольким ночам в пустошах этот поезд переломил хребет. Сотням. Или тысячам. Но где-то впереди ждала та единственная, что сломает хребет ему.
Я почувствовал, как локомотив сбавил ход. Толчок. Это поезд начал снижать скорость. Он становился всё осторожнее с бурей. Нужно думать, эта задержка и все подобные ей в итоге выльются в увеличение продолжительности пути. Но время дороги для меня не имело значения. Закончив сопровождать этот груз, я принял бы следующий. Такова суть моего назначения.
Приходило моё время заступать на дежурство. Я вышел из купе для отдыха сопровождающего персонала. Открыл дверь из тамбура в суфле, соединявшее вагоны. Тут качало сильней. Герметичность оказалась нарушена. Внутри колыхалась мелкая песочная взвесь. Ядовитая. Я задержал дыхание. Прошёл сквозь неё. Рукой при этом крепко прижал карман, где хранились перчатки. Шум бушующей снаружи бури здесь резал уши.
В следующем вагоне звуки стали приглушены. Воздух пригоден для дыхания. Перед входом в шлюзовую комнату, ведущую в гермохранилище, я достал часы. Посмотрел на них. Любовался с минуту. Слушал внимательно их тиканье, легко отделяя его от другого шума. Нас в этой жизни двое. От двери в шлюз послышался шорох. Я замер. Быстро убрал механизм. На звук не обернулся специально. Чуть выпрямил спину. Но ко мне никто не подошёл. Никакой опасности. Я ошибся.
Доставать часы снова я не стал. Как следует отряхнулся. Снял куртку общего назначения и сменил на внутреннюю спецовку. У плеч, где ткань соприкасалась с родной механикой моего тела, она уже довольно истрепалась. Время латать.
Я прошёл в шлюзовую комнату. Бросил короткий взгляд на охранника. Тот стоял у двери в гермохранилище. При оружии. Никогда не здоровались: мы и они.
Здесь же сидел Онвар. Возился с перчаткой. Механика его запястий двигалась при этом с сильным напряжением. Я задержал на нём взгляд. Смена не его. Онвар ещё молодой парень. Довольно смазливый. Наша работа не по нему.
Сейчас он ковырялся с шитьём увлечённо. Его восторженность выглядела наивной. Наполненной лишними действиями. Тем более что нынешнее его занятие выглядело довольно странно, ведь перед ним не лежало тренировочного материала.
Я заподозрил, что молодой механоид работает сейчас напрямую с гермохранилищем. Внимательно осмотрел дверь. Старая. Рыхлая от ржавчины. На направления нашего класса не давали хороших вагонов. Но нарушение герметичности в любом случае неприемлемо.
Взглядом я не нашёл на щербатой поверхности прорех, пригодных для оператора. Визуальному осмотру я не доверял. Надел одну перчатку и проверил энергетические связи. Несколько шло от сердца локомотива: одна поярче, молодая, две тусклых и ещё фантомная, скорее всего шум. Такое эхо связи – это признак разбалансированности внутренней работы сердца поезда. Состояние локомотива меня не касалось. Мой вопрос – связи для работы с грузом. Они все оказались заперты внутри.
Перчатку снимать я не стал. Набрал код на двери гермохранилища. С первого раза комбинация не сработала. Старик-замок начинал впадать в маразм. Пришлось повторять. Это привлекло внимание охранника. Он скользнул по мне взглядом. Запомнил, что я вводил дважды код. Отметил в уме номер моей спецовки. И отвернулся.
– Она не закончила, – предупредил меня Онвар. Я проигнорировал. Парень повторил громче, выклянчивая этим моё внимание: – Она не любит, когда её тревожат.
– Потерпит.
Я вошёл. Сразу же посмотрел на Инву. Она сидела на корточках в углу. Кинула руки на бёдра. Кисти в перчатках напряжены. Её лицо – тоже. Сосредоточенность чётче очерчивала шрам на щеке ближе к губам и носу. Я перевёл взгляд на её работу. Медленно.
Двое их посреди вагона. Разнополые.
Увидев мимолётно, я рефлекторно пригляделся, и, почувствовав эту мою внимательность, Инва раскрыла их обоих как железные лепестки механических роз. Мужчина привлёк к себе партнёршу и тут же отпустил вовне. Широко, открыто, ярко, словно алый шёлковый шлейф по ветру. Отвечая, она единым, естественным, лёгким движением вошла во вращение. Взметнулись дерзким пламенем рыжие волосы, обнажая её бледное точёное лицо. Руки раскинулись резким росчерком от плеч и до самых кончиков тонких, словно сплетённых из лунного серебра, пальцев. Очертились еле заметным плотным узором мускулы, приподнялась на вздохе грудь, и нашёл, нашёл звонко, точно, остро мои глаза её холодный, искренний до самых последних пределов, до самой прозрачной глубины сердца, взгляд. Она отвернулась, продолжая кружиться. Показывая мне мягкую линию шеи и плеч, небрежное изящество обнажённой спины. Динамика её движения сверкала вдохновенной чистотой. Я смотрел на это жадно. Так, как я созерцал бы танец собственной свободы. Какая-то странная горькая честность перед самим собой. Какая-то беспокойная истина в переливчатом цвете её глаз. В истории, рассказываемой движением летящих по воздуху рыжих кудрей. Терпкий горький огонь в каждом движении ресниц. Я смотрел.
Тело женщины закончило оборот и снова пришло в объятия мужского трупа, тот ловко скинул её на одну руку, она прогнулась, оба замерли, и это стало завершающим движением танца. Я всматривался внимательно, но не нашёл шероховатостей в исполнении, и мнения своего об этой импровизации Инве не высказал. Как и замолчал нарушение режима транспортировки.
Она не ждала от меня оценки. Женщина развела тела по полкам, присоединив к остальной части груза. Поднялась в полный рост. Размяла ноги. Инву я всегда знал как хорошего опытного оператора. Мы имели примерно одинаковую квалификацию. И она тоже находилась на этом дешёвом назначении. С плохими вагонами. Дрянными камнями – источниками связей. Значит, что-то вынудило её. О причинах мы никогда не говорили. И не будем говорить. Я подумал о часах. Коснулся их мысленно.
Лучшие доли. Лучшие назначения. Сияющие чистотой новые саркофаги, без трещин, царапин. Мощные камни в них. Многоуровневые гермохранилища с правом полной импровизации. Собственные исследования. Высший уровень конфиденциальности. И высший класс вспомогательного оборудования. Всё это существовало. Одновременно реальное и несбыточное. Нам нельзя туда. Даже подать заявку. Я не один, а вдвоём нас туда не пустят. И я туда не хотел.
Поезд качнуло. Вагон подпрыгнул. В бок, словно кувалдой, ударил мощный порыв ветра. Песок нёсся, как безумный, там, за пределами состава. А поезд аккуратно пробирался сквозь дряхлую ночь. Словно боялся её порвать.
Я надел вторую перчатку. Вступил на дежурство. Положил пальцы на связи, тянувшиеся по гермохранилищу от заключённого в саркофаге камня. Мягко скользнул по ним. Почувствовал ритм биения ста шестидесяти двух сердец. Несколько циклов мы держали их вместе с Инвой. Потом женщина отпустила. Села на стол дежурного. Стала набивать табаком трубку.
Я отошёл в противоположную часть вагона. Встал там. Время потекло.
Наш груз составляли сто шестьдесят два тела. Мы везли его в возводящийся город Низкий Ветер. Объект далеко отстоял от заселённой части мира. Так далеко, что значительный отрезок пути мы проделаем по рельсам, оставшимся ещё с довоенных времён. С прошлого мира.
Груз необходим для инициации производственного цикла и старта ликрообращения в будущем городе. Он стандартен. В него входят тела, в совокупности имеющие все известные ликровые признаки. Набор. Такие заказывали довольно часто. Сейчас много закладывали городов. Много строили.
Ликра – важнейшая физиологическая жидкость для всех механоидов, механизмов и големов. Она способствует поддержанию в нас жизни, передаёт информацию и, частично, питает нас. Без ликры, несущейся по венам домов, немыслим город. Её главная особенность – способность к насыщению, то есть к изменению химического состава в зависимости от организма, где она находится.
Но эта же чудесная особенность является главным препятствием к её удобной транспортировке. Ликру нельзя слить в некие контейнеры и перевезти там: если контейнер будет неживым организмом, то она распадётся, а если живым – изменится. Единственная отмычка к этому парадоксу – транспортировка в фактически мёртвых телах, где искусственно поддерживается обмен веществ.
Достаточная насыщенность сети города ликрой позволяет ему принимать у себя механоидов и големов. Некоторые из них имеют редкие собственные признаки ликры; к ним, соответственно, нужны противоположные, для того чтобы чистить ликру. Чистка ликры – это важнейшая операция в нашей жизни. Без неё мы очень скоро умрём от внутренней интоксикации организма. В этом есть определённая метафора – мы не можем жить в одиночестве. Нужен ещё кто-то. И не простой. Нужен ещё кто-то, подходящий внутренне именно тебе. Иначе ты умрёшь.
После войны заводы и добычные компании хотели закрепиться на земле. Занять разработки. Новые поля. Ходили слухи, мол, рельеф изменился так сильно, что малахитовые жилы сами выходили на поверхность. Обман. Но всё же после войны добыча полезных ископаемых стала гораздо более прибыльным делом.
Мир снова сотрясался в золотой лихорадке. В угольной лихорадке. Алмазной. Всё больше и больше добывали войры. Каждый, у кого оказалось достаточно средств, мог начать добычной бизнес.
Население мира ещё не достигло довоенной отметки. Даже близко. Но однажды всё вернётся, и тогда на месте нынешних тощих разработок вырастут великие города. Время экспансии завершится, и тот, кто успеет занять место под солнцем, получит будущее в свои руки.
Потому каждое крупное предприятие смотрело вглубь пустошей. Туда тянуло свои железные руки. Возводило собственные города. И требовало для них наборы трупов.
Мы возили. Всё дальше. Всё больше суток в пути. Больше времени вне города. Больше спокойствия. Нам двоим нельзя слишком долго оставаться на виду. Тихое тиканье в кармане. Нежное. Мы вместе. Это – преступление. Центр знал о моей квалификации. Знал, что я могу требовать лучших назначений. Ему это не нужно. Именно поэтому я никогда не смогу сделать законной свою связь. Меня держали на моём месте. И Инву тоже держали. Мне неизвестно как.
Но, бесспорно, причина у Инвы серьёзная. Ещё сложнее моей. Она останется с грузом в пункте назначения. Будет жить в тысячах километров от ближайшего живого города. С градостроителями. В бесконечных песчаных бурях. Даже без межей. Останется вплоть до запуска производства мяса. На три года. При невезении – на пять лет или даже семь лет. Это её выбор. Желание. Значит, её причина стоит того. Я хотел ей счастья.
Моя напарница раскурила трубку. Так прошло какое-то время. Затем она ушла. Я остался дежурить. Время продолжало течь сквозь и мимо меня. Буря усилилась. Я начал физическую профилактику пролежней. Поднимал одно за другим тела. Совершал необходимые физические упражнения. Это можно делать разным образом и в разном порядке. Большинство операторов предпочитало поднимать по десятку. Быстрее разделываться с рутиной и через три часа повторять снова. Я отрабатывал строго по одному и заканчивал ровно к концу смены, постоянно занимаясь при этом оперированием. Это стало настолько привычно, что я уже не замечал, что делал.
Когда я закончил пятнадцать, вошёл Онвар. Подождал, пока положу очередного. Глаза беспокойные. Подошёл ближе. Выждал. Потом решился:
– Эй, я хотел спросить, ты прикроешь меня, если я буду делать также, как она?
– Ты не умеешь танцевать.
– Нет, ты не понял, я говорил об использовании тел!
Наше ремесло для Онвара не основное. Парень выучился делу наспех. Хотел использовать навык в какой-то другой профессии. Он понимал не всё.
Поэтому я объяснил:
– Тело другого механоида – мозг твой. Твой мозг не умеет.
– Но ведь… – Он осёкся. Взгляд потух. – Ладно, я, кажется, понял тебя. Да… я, кажется, понял. Прости. Не сердись.
Он принялся думать. Наверное, о том, где бы получить нужную практику.
Я помог:
– Подумай, что ты умеешь. В чём мастер.
Онвар посмотрел на меня с радостью. Она свернулась во взгляде быстро. У парня судорожно дёрнулся кадык. Мышцы гортани напряглись. По этим движениям легко заметить, что он действительно понял мои слова. Его чуть не вырвало от какой-то приятной до этого мысли. Он хорошо умел только быть любовником. Но ему нужна практика. Значит, он должен её получить. Его дело.
Парень снова решил заговорить со мной. Вероятно, он захотел отвлечься.
– А можно мне сделать пару тел? Присмотришь?
Я отдал знак согласия.
Радостный, Онвар зашёл за стол. Сел. Затем надел перчатки. Натянул на них сетку. Это – специальная клетчатая ткань. Нужна для того, чтобы следить за передвижением пальцев. Смотреть на руки нужно через линованное стекло в столешнице. Это облегчает выполнение многих стандартных положений. Помогает разучивать новое. Сложное. Но не даёт следить при этом за телом. Поэтому – долго. Нужно часто поднимать глаза. Есть разновидности столов, где смотровое стекло расположено вертикально. В них этой проблемы нет. Моя школа таких не одобряла. Считалось, что необходимость поднимать глаза тренирует мышечную память.
Онвар начал. По незнанию взял рыжую, которой танцевала Инва.
– Ой, как горячо! Риррит, давай проверим её – я боюсь, что, может быть, у нас здесь вирус!
– Нет.
Парень открыл рот. Хотел поспорить. Не стал. Вернулся взглядом к столу. Интуитивно взял второй труп из импровизации Инвы. Но отпустил. Взял третий. Не комментировал. Я запомнил это. Онвар – пассивный телепат. Может, третий класс. Может, развивает способность с нуля. Я пригляделся. На щеке дрогнул мускул. Подавил улыбку. Да. Учится. Хорошо.
Я стал следить за его работой. Положил руки на связи для контроля. Онвар плохо чувствовал тусклые связи. Работал только с основной. Часто дёргал. Тащил. Агрессивно. Перегружал. Я сбил его на две боковых. Онвар не удержал. Потерялся. Я перехватил тело. Травмировать груз недопустимо. Это не наши материалы. Не Центра. Уже чужие.
Поезд покачнулся. Снова сбавил скорость. И стал набирать. Скрежет стал слишком громким. От сердца поезда по связям прокатилась цветастая эмоциональная волна. Прорвалась через металл гермохранилища. Почему? Настолько мощный энергетический всплеск свидетельствовал о серьёзной патологии камня. Она пагубно повлияла на наши внутренние связи. Я скинул Онвара с них и положил тело. Закрепил. Сосредоточился. Ждал плохого. Я оказался прав.
Возник импульс. Сверхсильное возмущение от камней. Через металл. Через гармонику самоцветного сердца, мои перчатки и в тела. Я встал в контроль намертво. Предотвратил повреждения. Свёл их к нулю. Не совладал. У тел одновременно открылись глаза. Распахнулись в серую толщь потолка бессмысленные чистые хрусталики. Поезд дёрнуло. Сильно. Потом стало тише. Будто спокойно. Словно буря улеглась. Ложь.
Онвар принялся за другой труп. Не заметил всего произошедшего. Он весь вспотел от перенапряжения ещё при работе с первым. Я отдал ему знак окончания практики. Визуально и на уровне связей. Он не заметил. Пыхтел. Глядел в стекло. Я выкинул его из поля.
– Эй, ты что? – Он поднял на меня глаза. Из носа текла кровь. – Риррит, почему ты так смотришь на меня?..
Удар. Мощный. Пробрал весь поезд. Волна распространилась мгновенно. Я услышал страшный шум. Казалось, я нахожусь в самом его эпицентре. Ощущаю его даже не ушами, не кожей. На мгновение я подумал, что он оглушил мою душу. Я укрепил тела на местах. Растворился в них. Теперь у меня стало сто шестьдесят три сердца, сто шестьдесят три пары глаз, рук и ног. Я прирос своими телами к поверхностям, проверил крепления. Напряг каждый мускул, каждую клеточку, что только составляли моё тело. Чтобы принять основной удар. Я ждал его вместе с перепуганным сердцем поезда. Понимал, что сейчас доберётся до нас. Очень ясно. Внутри меня вспыхнули два противоречивых чувства: надежда на смерть и страх перед ней. Что будет, если часы останутся одни здесь? Если удастся умереть? Второй удар. Чудовищный, холодный.
В этот момент контроль почти сорвался. Ударная волна прокатилась хлёстко, ввергая меня в беспомощность. Нагрузка мгновенно и многократно увеличилась. Я направил все силы на то, чтобы сохранить сосредоточенность. Стремясь сократить возможные повреждения внутри груза, я вынужденно сбросил часть тел с контроля. Удержался в нескольких. Оценил размер дополнительной нагрузки и создал новую арку баланса. Но вернуться контролем в остальные тела оказалось слишком тяжело. По опыту я определил, что причиной, скорее всего, служит дефект перчатки. Левой.
Я сделал вздох. Глубокий, длинный, забирая воздух всеми грудными клетками, что сейчас принадлежали мне, и на выдохе перенёс всю полноту нагрузки на правую руку. Моя собственная личность размылась. Почти перестала существовать. Только где-то далеко в памяти, как в мутной воде, поблёскивала мысль: продержаться до возвращения остальных и уходить. Продержаться и отступить назад. В небыль. В странное рыхлое одиночество, так непохожее на эту яркую сосредоточенность. Чистую, как острый ланцет.
Очень скоро я чуть ослабил контроль, выделив визуальную составляющую в одном из тел. С момента удара прошло совсем немного времени, может две или три секунды, и сейчас катастрофа ещё разворачивалась. Ещё проглатывала нас, отправляя в своё, полное боли и страха, чрево.
Бросило влево. Под действием силы удара вагон накренился. Крен рос всё больше, пока вагон не упал набок, ныряя в объятия бури, но даже после этого его продолжило тащить. Там, за боками вагона, песок набросился на тело поезда и теперь желал растворить его в себе, растереть наши кости и плоть в порошок. Развеять прах в неистовом беге над бесплодной землёй. Я почувствовал удар в район виска. Освещение вагона померкло. Скоро свет вовсе погас.
Вагон всё тащило по камням пустошей, но скорость падала, паника в сердце локомотива затихала, сменяясь болевым шоком. Чувством неискупимой вины. Холодным тихим ужасом. Это случилось. Это случилось наяву. Локомотив допустил ошибку. Ошибка обернулась трагедией. Кто-то погиб.
Мы почувствовали ещё один удар. Совсем мягкий, больше похожий на соприкосновение. Вагон замер. Я отпустил контроль ещё немного. Вернул себе осознание личности. Быстро проверил тела, убедился, что груз не пострадал. Начал медленно отпускать трупы, оставляя за собой лишь самое необходимое. Привыкал опять к тому, что я состою только из одного комплекта внутренних органов и конечностей. Мой контроль отползал от тел, как уходит восвояси приливная волна.
И вот я остался один. Вокруг бились сто шестьдесят два немного чужих сердца.
С часами всё в порядке. Не пострадали.
Освещение вернулось. Мигало. Я проверил связи. Герметичность не повреждена. Но мерцание света свидетельствовало о повреждении саркофага. Я осмотрел себя. Левая рука болталась. Пальцы не шевелились, но кости целы. Повредил плечо. Точнее – позже.
Снял с повреждённой руки перчатку. Убрал. Могу справляться одной.
– Я нашёл! Нашёл! – Это кричал Онвар. – Я могу подцепить здесь и открыть дверь!
– Не трогай, – приказал я.
– Ты не понимаешь – её заклинило! Мы замурованы! Заперты! Мне одному не справиться! Возьми ещё три тела на перчатку – помоги мне! Если хватит веса, то замок сможет сработать! Он должен сработать! Он такой старый, он может закрыться навсегда, Риррит!
Я не проявил в отношении Онвара какой-либо агрессии. Не попытался его оглушить. Управляться с телами одной рукой – неординарная задача. Уделять внимание чему-то ещё – рискованно. Возможно, парень ещё соображал. Вероятно, мои слова могли помочь ему справиться со стрессом.
Я попытался снова:
– Если вагон повреждён, то, открыв дверь, мы испортим груз. Снаружи – буря.
– Ты не понимаешь – мы заперты! Замурованы! Поезд сошёл с рельс! Остальные все умерли! Дверь не открывается! Нас не вытащат! Помоги же мне! Риррит, помоги же! Мне! Мы здесь задохнёмся!
Паника. Жаль. Он мог оказаться полезен. Я улучил мгновение и между ударами сердец вырубил его, взяв на перчатку.
Огляделся. Свет всё ещё вёл себя нестабильно. Я тщательно проверил связи. Сердце локомотива в шоковом состоянии. Его связи недоступны. Наши собственные – потускнели. Всё больше обнаруживалось признаков повреждения саркофага. Вероятно – камней. Я не мог начать диагностику физического оборудования из-за травмы и нагрузки на сознание, возросшей из-за неё. Пришлось ждать.
Боль в руке мешала. К тому же, судя по всему, я действительно повредил голову. Игнорировать дискомфорт не выходило. Лучше бы купировать болевые ощущения. Но чтобы сделать это, придётся снова рисковать. Снимать на время груз с перчатки. Резкое уменьшение нагрузки могло привести к потере сознания. Это недопустимо.
Мысленно я пополз внутрь груза, размывая восприятие собственного тела в чужих. Боль потускнела. Это произошло оттого, что сознание стало воспринимать повреждение как менее значительное. Оно занимало теперь немного места в моих телах. Возникла иллюзия, что, если моё тело умрёт, я сам не погибну, ведь у меня ещё так много тел. Это ложь разума. Никто не смог так выжить.
Я уравновесил боль. Достиг комфорта. Стал ждать. Время опять потекло. Как река течёт, обтекая камни. Кажется, им всё нипочём. И это пагубная иллюзия. Иллюзия возможности жизни.
– … Живы?
Голос знаком, но к тому моменту, как я стал различать его в достаточной степени, понял, что уже слишком устал, чтобы ответить.
– Да! Да! – Это Онвар. То, что он в сознании, насторожило меня. Я попытался собраться, чтобы суметь защитить груз при необходимости. – Риррит опасно ранен! Нужно приподнять дверь, тогда откроется! Слышите?
– … Держит груз?!
– Чтобы открыть дверь, её приподнять нужно! Приподнять! Рычагом!
Я снова вернулся контролем в собственное тело. Стало хуже. Очень тяжело дышать. Освещение установилось вялым. Тела закреплены хорошо. Пахнет рвотой. Онвар – бледный. Лужа. В неё капает из вмятины на корпусе. Ликра. Для нашего вагона – опасно много. Инве лучше поторопиться с ремонтом. Возможно, вагон скоро умрёт.
Скрежет. Это открывают дверь. Там тихо – буря смолкла. Безмятежность пустошей терзает. Пространство заполнили жёсткие связи от локомотива. Я постарался осторожно положиться на них. Стало чуть легче.
Открыли дверь наши. Одеты в газовые маски. Значит, нарушена целостность сцепления между вагонами. Инва увидела меня. Отдала знак Сайхмару. Тот перекинул своё тощее сутулое тело в гермохранилище. Ловко и мягко. Спружинили его механические колени, добавлявшие движениям непривычную глазу плавность. Инва кивком велела мне дать отчёт.
– Груз не повреждён. Вагон ранен. Возможны повреждения саркофага.
Сайхмар взял на перчатку груз. Удостоверился, передал Инве подтверждение моих слов. Та знаком велела ему освободить меня от нагрузки. Я приготовился – облокотился на стену вагона, сжал зубы. Два цикла мы держали вместе, потом я отпустил. Боль не пришла – как только я расслабился, то тут же уснул. Скорее всего, помогла Инва.
Я проспал недолго. Где-то с полчаса.
Первым делом проверил часы. На месте. Среди своих спать безопасно. Из нашей бригады никто не станет касаться личных вещей. Или задавать вопросы об увиденном. Но здесь могли находиться и другие механоиды. Расслабляться я позволить себе не мог.
Огляделся. Я всё ещё находился в вагоне. Рука устроена на перевязи, рана на голове обработана. Дежурил Сайхмар. Тела не трогали. Вагону оказали необходимую помощь. Старик остался жив.
Коллега посмотрел на меня и сказал с грустным придыханием:
– Маршрут есть, а судьбы – нет.
– Да, – подтвердил я.
Смысл этой фразы я уяснил не вполне. Это часто случалось при общении с Сайхмаром. В таком случае я просто определял его настроение по интонации. Меня тоже угнетало произошедшее.
О моём состоянии никто мне докладывать не собирался. Я сам проверил, что случилось. Вывих плеча. Ушиблена левая часть тела. На голове я просто содрал кожу. Не серьёзно. После получения первой помощи я снова мог работать перчаткой. Справился о текущем состоянии камней:
– Как саркофаг?
– У Инвы. Приходи, погуди… – Сайхмар имел в виду, что я должен явиться для получения указаний.
– Хорошо.
Общая одежда нашлась достаточно далеко от зоны контролируемого разрушения вагона: та приняла на себя основную силу удара и смялась, сохранив остальное. Неповреждённая куртка болталась в десяти сантиметрах от жестоко искорёженного металла. Я сменил свою одежду на общую. Спецовку оставил внутри гермовагона, чтобы не испачкать её токсичной пылью.
Выбрался наружу. Для этого мне пришлось подпрыгнуть до двери и подтянуться на здоровой руке. Это неординарное упражнение далось мне с бо́льшим усилием, чем я ожидал от собственного тела.
Глаза быстро привыкали к темноте пустошей. Ночь ясная. Тусклый фонарик механической Луны светил изо всех сил сквозь каменную крошку, закрывающую небосвод.
Приглядевшись, я различил очертания вагонов. Некоторые детали катастрофы. В результате удара все вагоны, вплоть до головы локомотива, врезались друг в друга. Наш вагон оказался единственным оснащённым зоной контролируемого разрушения. В остальных сила удара распределялась равномерно, и это убивало их.
Опрокинутые, агонизирующие металлические исполины боком лежали на каменистой равнине пустошей. Силой ударной волны их развернуло перпендикулярно путям.
Засмотревшись на это, я забыл, что нахожусь вне фильтруемой атмосферы состава пространства. Вредный для всякого живого существа воздух при этом я хватал жадно. Я сразу же надел маску. Уже в ней понял, что здешняя атмосфера имеет некий привкус. И привкус этот мне почудился чем-то необъяснимо приятен.
Я понимал, что так сбить с рельс поезд могло лишь нечто необычайно мощное. Скорее всего, в хвост нашего поезда врезался идущий вслед за ним состав. Именно поэтому я повернул голову в другую сторону лишь после того, как внутренне подготовился к этому. Я медлил не зря.
Следующий за нашим вагон лежал рядом. А два хвостовых – частью на рельсах, а частью… вокруг них. Раздробленные. Смятые локомотивом протаранившего нас состава так, будто бы он свалился на них сверху. На полном ходу он прошил два хвостовых вагона насквозь. Это типично для железнодорожных крушений такого типа. Это из-за скорости столкновения. Ужасно.
Действуя скорее по инерции, я потянулся перчаткой и слишком ясно почувствовал, во что превратились останки экипажа.
Я понимал, что, коснись я сейчас любой связи от камней, неизбежно почувствую эхо их последней боли. Если только Сайхмар уже не сделал это за меня. Не отпустил в Лабиринт их души.
Вероятнее всего, он поступил именно так. Сделал это первым делом. Даже несмотря на наши обязанности перед грузом. Я знал, что Сайхмар никогда не пренебрежёт сыновним долгом. Это незримая часть его странной близости к поездам. Связь крепче, чем узы назначения по работе.
Стремясь скорее присоединиться к коллегам, я спустился. Направился к месту, где находился первый с хвоста из выживших вагонов нашего поезда.
Инва и Онвар работали как раз там. Они старались спасти раненые вагоны нашего состава, нуждавшиеся в неотложной помощи. Я не спешил. Как специалист я представлял из себя сейчас не слишком большую ценность.
Когда подошёл, сильного истечения ликры не заметил. Всё самое срочное Инва и Онвар уже сделали. Почва темнела. Выглядела влажной. Я обратил внимание, что Онвар старается не наступать туда, куда излилась из раненых ликра.
Странно – для него всё ещё казалось диким прикасаться к ней. Думаю – пугало, как пугает обывателей. Тем не менее для механоида, всё ещё не пережившего период привыкания к мёртвому, Онвар-оператор показывал достаточно хорошие успехи.
Я приблизился к коллегам. Саркофаг, где хранились наши рабочие камни, находился у Инвы за плечами в защищённом рюкзаке.
Я недолго ждал, пока на меня обратят внимание. Инва указала мне на повреждённый участок ликровой сети в ближайшем вагоне. Дала инструмент. Я приступил.
