Czytaj książkę: «Революция абсурда»

ГЛАВА 1

Ошибка. Протоколы безопасности включены. Рывок – нейроинтерфейс перезагружается. Я жив. Мерцает вывеска «Киберсоник». Каких-то пять метров я не дошёл. На Петровке обычно безопасно. На меня напали свои же – отщепенцы, разворошили провода в руке и выкрали биометрический репликатор. Перед выходом я скопировал на свои грешные пальчики отпечатки случайного младенца из взломанной базы детского дома, чтобы не светиться. Репликатор изменяет отпечатки, если на пальчиках биосовместимая кожа с возможностью кристаллической мимикрии. Спасибо, что не тронули тритиевые батареи. Три часа – столько мой мозг протянет без подпитки. После я уйду в спячку.

Никого не виню. Я и сам не безгрешен. Отщепенцы – мрачный голем у закона под носом, чтим только собственный закон: разорять, но не убивать. За жертвами следим. Повторное воровство не было редкостью, а киберрынок нуждался в постоянном потоке спроса. Поиски нового протеза неминуемо приводили сюда. Иногда получалось находить украденное и выкупать за приличные деньги. Мы все в одной упряжке.

Я на одну треть киборг. Вся экзотика спрятана под кожей. С виду я ничем не примечателен: кареглаз, черноволос. Волосы не мои, пересаженные: вряд ли после глубокого химического ожога стоит ожидать чудес. Благодаря доминирующей человеческой части я сохраняю гражданские права. Можно официально заявить в полицию о нападении и краже биометрического репликатора, но я не настолько глуп, чтобы плакаться в жилетку закона.

Спокойствие душит. Я заставил себя подняться. «Дело…» Меня пробил ток. Контейнер… Грешу на тень, приглядываюсь – не показалось. Пломба сорвана! С осторожностью приподнимаю крышку контейнера – груз стырили, насыпали камней. Контейнер гремит, как ведро с гвоздями. Мне что, сплясать? Глаза сохнут, а руки дрожат, словно отбивая ритм дикой пляски. Сестра… что с ней будет? Ущерб заставят отрабатывать. Я взмок.

– Хватит, – произнёс я. – Лиц я не видел. Не отыщу. Если только… Пятьдесят на пятьдесят. А какие варианты?

На случай моего провала у заказчика припасена пуля с моим именем. Выкарабкаться – ещё не достижение. Мой социальный QR-рейтинг сольётся ниже нуля. Донорские органы – слишком шикарная задача для киберкурьера, который их теряет в драке с гопотой. А в уборщики трущоб тоже очередь. Будь селезёнка в контейнере, отщепенцы могли вколоть яду в донорскую селезёнку. Они ненавидят толстосумов, а трудяг вроде меня считают мальчиком на побегушках. По социальному QR-коду я числюсь на службе городской доставки. А чистопородный отщепенец не таков: максимум он толкает незаконные прошивки для киберимплантов, поскольку стандартная сборка не учитывает индивидуальную биохимию покупателя и может излишне стимулировать выработку синтетических гормонов в подсаженной железе.

Репутация «Киберсоника» лопнула, раз отщепенцы так близко подобрались. Плевать, главное – вырулить заказ.

***

«Киберсоник» через фотограмметрический наружный считыватель распознал меня как элемент безопасный. Не факт, что после пристрастного допроса я бы выполз наружу. Корпорация отгораживалась несколькими уровнями защиты, и даже таких интеллигентных отщепенцев вроде меня система слежения могла оглушить. Процедура проникновения не нова. Настроченный биометрическим датчиком случайных чисел одноразовый пропуск толщиною в совесть жмота выпадал из засаленной облупленной прорези ящичка «добродетели». Вшивый квиток можно использовать вместо паспорта для совершения финансовых операций и сомнительных покупок – неважно, кто продавец. Сертификация товара ассоциировалась с чем-то вражеским и тормозящим перетекание капитала, поэтому товары мягко и аккуратно стали называться пробниками, а вскоре – торговали только пробниками. Одноразовый счёт и анонимный профиль позволяли брать в лизинг пробежные биомиметические запчасти с минимальным взносом – под честное слово, что аноним платёжеспособен, с чистенькой кредитной историей и готов продать маму. Но в мире, где цифровой след плотнее реальности, находили способы заставлять платить даже потомственных бомжей. Вся катавасия заканчивалась изъятием одноразового пропуска секьюрити «Киберсоника». Впрочем, и жизнь за один поход можно оставить за «спасибо». Дурдом начинался с первого этажа: ресепшн укомплектован гравитонным импульсатором – вибрирующая пластинка со штырём-преобразователем заряда проброшена на проводной психоинтерфейс к радикальной девушке-экобиоту с красными туннелированными фокусировщиками вместо зрачков. Ангельская улыбочка совершенно не увязывалась с прицельным взглядом недремлющей красотки в лаковой графитовой форме. «Совершенна и опасна… совершенно опасна…» – я бесцеремонно разглядывал её. Тонна косметики и скрутка проводов без оплётки от приваренного гравитона, пронзающих затылок экобиота, казались лишним пальцем на теле безумия. Я привык к подобному представлению и заученно поздоровался с тем, что похоже на человека. Мне не нравится слово «экобиот». Это «капут», а здороваться с тапочками – стреляют они или нет, я не собираюсь.

Обычно на голом ресепшене лежали цветные стикеры. Я отрывал один и скатывал в шарик, подчиняясь внутреннему датчику стремления к некой идеальной форме, как навозный жук с врождённой любовью к сферам. Моё интеллектуальное брожение воткнулось в вывод, что нужно больше сфер. Я упрямо скатывал липкие стикеры и пулял из-под ногтя. Техногенная девка подсунулась вперёд и чуть повернула оскомистое лицо, а шарик приземлился дальше. «Угол двести градусов», – я искал слепую зону боевого экобиота, и немного сдвинулся в сторону, чтобы на случай чего в меня не стрельнули гравитонами из зрачковых пушек.

Рабочие-киборги красили стены матирующей краской, чтобы затереть следы пальбы. И комментировать нечего: у кого-то бомбит в голове, а достаётся стенам.

– Подтвердите вашу личность, – кукольные пальчики экобиота перекатывали аэрозольную гранату.

Я не успел подчиниться требованиям девушки. Приближался боров средних лет в отглаженных брюках и с упорностью голодного глиста жевал сигару. Это Пронин – мой заказчик, гендиректор «Киберсоника». Он явился, чтобы уморить меня своим одеколоном и криком. Странно, почему столь влиятельный человек не прибегнул к теломерному омоложению. Думаю, после раза пятого надоело. Низы общества проигрывали смерти в первые сорок лет. Пронин же и через сорок лет ничего не потеряет: снимет челюстные протезы, на костылях дошкандыбает до клиники и вернёт себе молодость.

Теломерное омоложение излечивало от тяжёлых травм и болезней. Прошедшие реабилитацию военные застревали на биологическом возрасте двадцати пяти лет при паспортных сорока годах. Неудивительно, эту процедуру объявили вредной, а затем признали запретной технологией. Для её применения нужен специальный допуск, что добывалось связями.

– Всё нормально. Он свой. – Пронин ухмылялся, глядя на разочарование в глазах ангелка. – Ты опоздал на десять минут. Я видел, как тебя повалили. Хотел дворника позвать, чтобы прибрал. А ты жив! – моё лицо примерило кулак Пронина. От следующего удара я увернулся.

— Теряешь сноровку, Антоша. Не могу сказать, что я переживал… нет. Твои синяки – слишком жалкое оправдание, чтобы я оставался добрым. Моему пасынку срочно нужна пересадка селезёнки. Поверь, его жизнь намного ценнее твоей. Вариантов у тебя нема, если ты, конечно, не волшебник. – Пронин хмыкнул. – Через несколько часов операция. Хирург, божий одуванчик, тюкает меня: «Где селезёнка, Пронин?» Ему нервничать нельзя, чтобы ручки не вело. – Пронин постучал пальцем по правому запястью.

Я приблизился, чтобы просканировать испарения тела Пронина носовым токсикологическим анализатором и уловил эйфорические токсины, предположительно из-за вшитой в запястье нейромедиаторной помпы с чёрного рынка, который Пронин крышевал как официальную торговую сеть под брендом «БетаМолл». Толкали экспериментальные платы, расширения для нейрочипов. За символическую цену можно опробовать новый функционал, а затем легально купить. Последний пункт был для галочки, а перепрошивка снимала все ограничения.

Не весь рынок ходил под Прониным, иначе селезёнку можно было привести по щелчку, а не привлекать отщепенца вроде меня. Я вдохнул глубже и непринуждённо улыбнулся. Пронин показался чрезмерно развязным: нейромедиаторы притупляли агрессию. Шанс договориться был.

— Дворник ваш явно не тех метёт, раз подпустил сброд под окна. Ради пасынка территорию можно было на раз-два причесать.

– Не тебе указывать, как мне вести дела! За царапину или вмятину на контейнере я влепил тебя бы в чёрный список социального доверия. Но ты упустил груз! Чувствуешь разницу? В качестве запчастей ты мне более симпатичен. Распродам и покрою ущерб! Любопытно, что ты намереваешься делать? – наслаждался Пронин.

Охрана Пронина осадила меня упреждающим взглядом.

– Господин Пронин. Вы зря переживаете. Груз со мной.

– Неужели? – Пронин окинул меня презренным взглядом.

Я похлопал себя по животу.

— Надо же! Группа и резус-фактор?!

– Первая отрицательная.

– Готовьте стол, – скомандовал Пронин верзиле из личной охраны.

– Мне нужны гарантии, что я проснусь и получу хотя бы половину оплаты. И никаких чёрных списков!

— Груз доставлен, работа выполнена. Мне незачем тебя изживать. Деньги… Я не дурак жмотиться за органическую селезёнку, сдёрнутую с живого носителя. Получишь в полтора раза больше за минусом двадцати процентов от изначальной суммы. Божий одуванчик тоже хочет кушать.

— Вы же не выпустите меня с дырой в боку? Мне нужен селезёночный суррогат. Кто оплатит?

– На тебе наживаться не будем. В нашей кибертеке этого добра навалом. Индийские по Японскому патенту. Оплатит ОМС. Воровство органа входит в страховку. На красивое пузо не рассчитывай. Порежем тебя качественно — будет похоже на нападение!

***

– Странно, ты просишь оставить его в живых. Я и сам хотел.

– Незачем уничтожать такое на редкость работоспособное отребье.

ГЛАВА 2

Проснулся я после энцефалоимпульсного наркоза. С нейрочипом не проблема отключить болевые зоны. Это мизер. К некоторым возможностям я не решусь прикоснуться. Для форсированного обмена данными между нейрочипом и мозгом моя нервная труха вызовет эпилептический припадок – это верещание слабости, самозащита трухи. Можно подсадить нечто производительное – биоинспирированную нервную ткань из мицелия и кремниевого нанополимера. Область нейрочипа обрастёт полимерными коллагеновыми каналами для постоянной нейронной регенерации на смену выжженным от перегрузок нейронам. Я хорошо знаком с дисциплиной «Биоинспирация и нейротканевая инженерия в развитии ИИ», чтобы отважиться на такой «апгрейд» и лишиться гражданства. Это путь для отчаянных, кто решил осознанно стать машиной. Я должен находиться при смерти и подписать кучу документов о неиспользовании расширенных возможностей нейрочипа или же подать заявку для разрешения такого использования. Вот тогда есть шанс не попасть под дурацкий закон о защите интеллекта и соблюсти главный пункт: киборг не имеет преимущества перед человеком. Соображаю, как мне добраться незамеченным в Чертаново, чтобы поскорей раскидать пятки в своей конуре. Я убеждён: меня в «Киберсонике» проверили вдоль и поперёк на жучки. Отщепенцы могли стырить слепок моего QR. Попадись мне навстречу прилежный патрульный, мой QR засветится в навигационной системе слежения, тогда вероятность накрыть меня на пороге квартиры и сделать постоянной дойной коровой повышается в разы. Надо втиснуться в экспресс без «компаньонов», держаться тише призрака, а дальше лавировать меж убитых дворов неоновыми закоулками, пока не допрыгаю до хаты…

Выхожу в Нетборг через височный нейроимплант, простукиваю базы. Пронин сдержал обещание: мой QR чист, прилетела компенсация за суррогат. На животе красовались толстенные шрамы, заращенные лазерной склейкой. Можно функционировать практически в нормальном режиме. Под рукой, которую я не сразу осознал, потело заключение с пятнадцатью печатями и жирной подписью, что данные с наружной камеры «Киберсоник» не являются монтажом, где якобы мне распотешили брюхо уличные хирурги, изъяли селезёнку и бросили подыхать.

Я ожидал чего-то большего после пробуждения, перезагрузки или же отката в счастливое неведенье… Кстати, экспресс недалеко. Я сполз со стола и встретился с «божиим одуванчиком» в рабочих пятнах крови на хирургическом халате. Он двигался по струнке и посматривал на меня, как на насекомое в формалине. Мы напряглись, потому что оба чувствовали: происходит нечто неправильное. Его лицо – тайна под медицинской маской. Но глаза выдавали недовольство. Пять минут напряжённого молчания, и мои гляделки испарились:

– Вали отсюда! – рявкнул он.

– А! Проснулся! – влетел Пронин. Мы на всякий случай всё остальное проверили: сердце, почки. Приходи ещё! Знай, ты теперь почётный донор. На твой QR завязана постоянная пятнадцатипроцентная скидка в любой кибертеке страны в благодарность за спасение имиджевого директора нашей компании…

Медицинская маска слезла, приоткрыв лицо с резкими чертами. Взгляд, похожий на летопись от сотворения мира, можно было изучать вечно, но я чувствовал: лучше держаться подальше. Надеюсь, мы больше не встретимся.

– Мой пасынок – имиджевый директор «Киберсоника», ясно?! Сестрёнка тебя, наверное, совсем потеряла, но за отстёгнутые деньжата простит. – Пронину надоело любоваться моей прострацией.

«Киберсоник» – это чистилище, выскрёбывающее органы через нищую воронку в кошельке, вгрызается скидками в последние гроши. Драпаю, прячусь в тенях, пока совсем не опустел. Моя жизнь на карандаше у воротил. Я на уровне биоса уяснил, они паразитируют на чувстве вины: меня ведь «простили и заклеймили скидкой» – щедрая подачка, но уточнить, достоин ли я синтетической мешанки, слабо. Блеять о деньгах – нонсенс для косякопора вроде меня. Я усёк это по чеку со сниженными тарифами.

Через триста метров патрульный облюбовывал урну под нервный лай служебной овчарки: псина выудила прозрачный пакет, внутри – прокушенная селезёнка. Бегство автоматически раскроет, что я в курсе, почему орган не в брюхе. Я планомерно приблизился. Патрульный упёрся в меня взглядом, будто подглядывал с утра за моей душонкой, как я чуть ли не молился на биометрический репликатор, чтобы не было сбоев. Я натянул кепку по брови, блеснул эмблемой городской службы доставки и стал прозрачным для патрульного. Я тасовался в экспрессе и осел в дальнем вагоне. Страх не отпускает. Послеоперационный шок? Если бы… Что за беда в экспрессе? – синхронное колыхание стерильных подмышек. Потовые железы – страшный грех, удаляются массово без раздумий. Там, где невозможно переписать законы физиологии, работает хирургический нож. Не это ли повальное помешательство меня пугает? Люди тысячи лет потели и не печалились. За новыми совершенствованиями наших тел мы идём в гору, но по факту спускаемся к аксиоме: исходное человечество – тупиковый вид. Если бы эволюция не оступилась, обезьяна никогда не заговорила бы.

Я жадно дышал. Нашлись сочувствующие и придавили меня плотнее к окну. Детальное знакомство с патрульным могло закончиться принудительным выпарыванием из меня незаконных кибернетических штуковин. Нарушителям лазерная склейка не грозит. Полосная операция и грубые швы – вот моя арматура, чтобы не рассыпаться после чистки.

Моё дыхание сползает по бронированному стеклу влажными подтёками: «Чувствуешь эту грань?» Сердце бахнуло. Я варился в этом котле и вижу ответ каждый день. Половина подростков – ходячие экспонаты киберимплантов, а старшее поколение – сплошь киборги. Такая ситуация страшна, особенно для людей без клинических проблем. Из-за нейрочипа каждый из нас является гибридной интеллектуальный системой, сочетающей естественный интеллект и ИИ. С каждым днём человеческое размывается. Не зря же принят закон об ограничении кибернизации. Киборги являются вариацией ИИ и лишены гражданских прав, как машины, которые можно уничтожить при потере контроля. У нас нет контроля. Только фантазия, что мы контролируем всё. Единственное, что смогли – занести себя в Красную книгу. Наши подмышки давно вымерли и нам пора.

Радует, что улица и дороги пока настоящие. Бетонная масса домов мерцает квадратными глазищами, а рекламные баннеры подсвечивают дыры наших потребностей. В наше время принято подсаживаться на аптеки и ипотеки, чтобы помнить, что ты живёшь, хотя по факту спишь в симуляции, привязанный к ортопедическому креслу в надежде отползти от компьютера и не развалиться от тяжести собственных костей. Силу гравитации ещё никто не отменял, но, думаю, что и это исковеркают…

ГЛАВА 3

Я считаю, жизнь была оставлена на обочине, когда мальчишки из двух палок и несчастного колеса закончили изобретать самокат. Важным вопросом было не «поедет или не поедет», а то что ленивцы, как вид, не имели права существовать, иначе не выжить. И чтобы получить законную двойку по математике, нужно хотя бы понюхать корочку учебника. Цифровые школы лишили учеников мотивов шевелиться: те лежали по домашним углам на постелях или у кого что имелось – набросанные фуфайки и надувные матрасы нередко были единственной законной площадью учащегося, а дальше убогие сантиметры занимали сохранившиеся члены семьи. И вот, игровая школа в режиме виртуальной реальности включалась на композитных окулярах обучающих очков: в то время как тело лежит в медикаментозной кататонии с раскрытыми глазами, мозг глотает цифровую пыль из мерцающих кадров в обход сознания. Это поколение подарило миру новые психические расстройства неизвестного генеза и проваленные надежды на киберскачок. Единственное, что унаследовали подопытные игровых школ – татуировки, которые стали неким стандартом поколения. И уже все от мала до велика красили кожу вечными чернилами, чаще всего гоблин, перегрызающий клавиатуру. А некоторые наносили листинги кода.

Я тоже прошёл через эти очки. Отец настаивал, чтоб я реже поглощал мерцающий мусор и иногда вытуривал в коридор мыть лестничную площадку, потому что мать моя была красавица, но вот умелица из неё никакая. Как и полагается всем красивым и дерзким, она врубила «не хочу», и это в сочетании с милой мордашкой безупречно работало.

А потом я как-то сам отвык втыкаться в очки, хотя изначально всеми конечностями держался за образование – так завуалированно и в тоже время привычно прозвали эксперимент с игровыми школами с дистанционным капитулированием самых непослушных, самых… обычных детей. Но я плавно пересел на томик Чехова – весьма ветхий экземпляр, который моя жизнеупорная мать норовила использовать вместо отживших газет, чтоб почистить селёдку и не порезать драгоценную клеёнку, пережившую две съёмные квартиры. Я всеми фибрами души хотел восполнить пустоту, когда томик лёг под селёдку, а отец чуть ли ни в открытую намекал, что я обязан перекрыть свою оплошность грандиозным свершением. Ведь это я оставил томик на виду у мамани! А она красивая – какой с неё спрос?

– Знаешь, сын… – отец всегда заводил нравоучения, но тогда даже не мог отлупить меня. Потому что я тоже красивый? В маманю? Но это его промедление меня вдохновило реабилитироваться, и на вопрос по психологическому тестированию: «Почему у табуретки нет страниц?» – я ответил: «Потому что томик Чехова умер под селёдкой». Этого было достаточно, чтобы безболезненно поступить в седьмой класс, где, собственно, и производилось первое отсеивание по сообразительности.

Мне казалось, что я выжил тогда ради маленького торжества виртуального над реальным, ради пиршества на колёсиках, поскрипывающих в моём направлении: раздолбанная тележка, набитая пирожками из того, что когда-то бегало, мычало и слегло под острым лезвием топора. Радует, что я не знаю точного состава обжаренного суррогата, радует, что не буду это есть… престарелая пешая буфетчица-экобиот толкала тележку в одном темпе, колыхаясь, словно в восточном танце. Губы её торчали, как подоконники, а глаза с идеально чистым белком загружали в фотопамять лица пассажиров для вечернего отчёта. Накрахмаленная жёлтая юбка едва прикрывала причинное место, и когда буфетчица наклонялась, я с сидячего обозрения прекрасно видел, откуда у неё растут ноги. Так задумано, чтоб уравновесить изнурительный трудовой день толикой неловкости. Некоторые ездоки пространно улыбались, особенно лоснящиеся олигофрены в пиджаках. Они улавливали гипнотические частоты от экобиота, к которым были приучены со времён виртуальных игровых школ, и это мученье, переросшее в зависимость, даровало им саднящее удовольствие и отдых. Рабочие винтики системы заслуживают такой заботы, хоть они – персонажи со странностями, неконтролируемые, считались вполне успешными членами общества. А выбора у них особо не было: по складу ума они были ближе к экобиотам с разницей лишь в том, что у одних был пупок, а у других микросхемы. Поколение, взращённое цифровыми нянями и голографическими горничными, не способно воспроизводить людей. И нечто враждебное видят сами в себе, и не так уж они виноваты, а деньги, спущенные на передовые идеи. Какое совпадение – идеи закончились, и люди почти тоже.

А экспресс всё мотает километры, как и моя память в унисон и в разнобой. Экобиот-буфетчица с лицом, похожим на отшлифованную кость, впилась в меня проникновенным взглядом.

– Пирожок? – вкрадчиво спросила она.

– Нет, спасибо.

– А музыку? Музыку хотите.

– Да, пожалуй.

Установка, генерирующая гипнотические частоты вместо ребячьих песен, затрещала активней. Не слышно, но ощутимо. Несмотря на благую затею с ходячим успокоительным, тяжело было тем, кто не подсел. Отказать я не мог, чтоб не вызывать подозрений. Я знал: моё лицо через несколько часов уже будет обрабатываться шустрыми серверами нашего правительства и сверяться, кто и что я. Всё, что запечатлеется глазами экобиотов, бесследно не пропадает.

Внутри я боролся с отрыжками разума, чем бы приложить экобиота с вмонтированной частотной установкой, но я мог разве что фантазировать и упиваться невозможностью сего действия. Мне грозило бы три года тюряги за нападение на инструмент правительства и попирание программы заботы о гражданах с унаследованной любовью к частотам игровых школ. А ещё сама генерирующая установка стоило немалых денег. Натянув на лицо улыбку, я явил миру довольную рожу и быстро нашёл отдушину в сверкающих никелированных поручнях и вывесках, которые тянулись, как смазанная блестящая дорога. Но у меня другой путь – незомбические клоаки, именуемые офисами. А вот гарнирующая установка здорово бы поправила финансовое положение… «Изъять – присвоить – раскурочить —…» – я наткнулся на приятный вариант. Главное, своё нетерпение додержать до дома. И неважно, чем вызвано потепление на душе, но если ты выглядишь как счастливый, то экобиот катился дальше, высматривая из толпы, у кого начинались неконтролируемые психические корчи.

– Вам достаточно?

Генерирующая установка зачастила.

– Да, спасибо, – я почти пропел и сидел счастливым болванчиком.

Экобиот решил убедиться в моей искренности и сканировал моё пустое лицо мерцающими роговицами.

– Вы задумали дурное.

Я нисколько не был огорошен его наблюдательностью. Я знал, они постоянно умнеют – не сами. Мы их научили читать и подавлять сопротивление, будто сами не можем собой управлять.

– Нет… Пирожки чрезмерно воняют. Я бы их выкинул.

– Но вы правы насчёт того, о чём изначально подумали. Генератор – дерьмо, – во всеуслышание заявил экобиот.

Она или … оно знает! Поперёк такого заявления не встанешь Мне стало плохо, как не было в первые минуты после расставания селезёнкой.

– Не переживайте, олигофрены впали в усыпление. Пирожки, как жареные тапки. Не советую к употреблению.

Никто не обратил внимания на болезненный крик экобиота. Люди колыхались в потоке частот генератора. Два родственника – внучка и дедуля – спорили, из чего состоит мир:

–Ты видел ангелочков?

– Никто не видел.

– А тележку видишь?

– И тележки нет, – шутил дедушка.

Он не стар. Он наверняка отец девчушки, а она глазами, как глубокие стаканы, поглощала этот мир. Вот им хорошо рядом с установкой. Они вроде независимы, но через минуту их глаза опустели, как телевизоры, потерявшие сигнал канала.

И я понял: дедушка действительно, не видит тележки, а разум девчушки ещё не зашлакован реальностью, прекрасно справляется с подавляющими частотами. Глаза экобиота похожи на зрительную лабораторию. Настоящие? Пожалуй. Они видят настоящее и некоторые аспекты будущего, что, по усиленной теории вероятности, произойдёт через минуту по мимике и даже по тому, как мерцают огни и молекулы воздуха, которые разносят спрятанную в три слоя запрещёнку в неприметном пакете, заклеенном скотчем.

Но что странно, экобиот хотел вступить в контакт и генерирующую установку внутри своего вместительного тела перенастроил на маскирующие частоты. Это вообще законно? Меня больше волновало, как такое возможно, даже больше, чем собственная участь. Я числюсь на общественных работах за скупку списанных имплантатов, хотя пришлось выпустить силу интеллекта и порыться в базах, чтобы проставить отметку, что я чист и честно отработал своё. Но бумажные архивы обо будут пень иную песню.

Жёлтая юбка облилась золотом в свете мерцающих ламп. Я понял: время тележки истекло. Сейчас или никогда.

– А что, если мы продолжим? – я не знал, что именно хотел выведать, но мне нужно было задержать экобиота, пока работали маскировочные частоты. И мой вопрос был не случаен. Так мы тестировали роботов на соблюдения трёх законов.

– За что такие щедрости? Вы перепутали меня с человеком? – пространно спросил экобиот.

– Кто дал тебе команду изменить частоты на маскировочные?

Я не ждал никаких признаний, не претендовал на откровения, но не прочь послушать для разнообразия.

– Вам не понравилось?

– Мне нужно готовиться к чему-то особенному? Хуже, чем генератор?

– А хуже ли?

– Какой закон был нарушен? Ты ведь понимаешь, о чём я!

Экобиот беспристрастно кивнул. Беленькая шапочка немного съехала набок, зато перед моим лицом заколыхались три ряда рюшей, протянутые вдоль тела. Три… три закона робототехники, которыми и не пахло! И, кажется, я стал свидетелем нового, четвёртого закона неясного содержания, но размытые ощущения подсказывали: самостоятельность экобиота – намного выше заложенной программы или алгоритма поведения. Есть у меня дома кое-что… не забыть бы.

Весело скрипя, тележка укатила с экобиотом, устремились к шуму – в направлении мужичка с дипломатом. Там слышались слёзы и сопли, и разбитое горе. И как же без обезьяньих корчей? Мужичок извивался на ходу – пройдёт пять метров и обратно дёргано и косо прыг-скок. Это застарелый уснувший рефлекс внезапно проснувшийся, когда, будучи пацаном, мужичок в ранней версии себя сопротивлялся мерцающим кадрам, пока не привык. А теперь скачет, как суслик. Экобиот сжал несколько раз кулачки, чтоб поднять трансонаводящие внушения установки. Мужичок разомлел и забыл, зачем испугался или что это было. Хотя по мне – так совсем невинный припадок, можно было обойтись без скорой помощи экобиота.

Но вот гром тележки совсем затих, и стук колёс вещал о неумолимом приближении домой. Я лишь минуту отдыхал, а потом приметил ещё парочку экобиотов-санитаров вагона. Эти просто смотрят за порядком. Теперь мне кажется, что я – та маленькая девчушка, которая видит ангелов или боженьку, или кто у нас построитель мира? Потому что на меня из глазных расщелин экобиота устремляется нечто любознательное, оценивающее и меткое, как интерес скорняка к издыхающей корове.

– Предъявите билет, – экобиот-проводник в заклёпках и гундосил на весь вагон.

Голос в ухе, как вша, колупается, чешет перепонку, но глубоко анализировать свои ощущения нет времени и желания. Но вот драть шкуру с себя не позволю и верчу дулей, а из дули торчит фитилёк билета.

– Вам музыку дать послушать?

Что было ожидаемо. Мужчина… женщина, не башка, а патиссон с пропиленными дырочками вместо глаз. Постарались мыши или биоинженеры. Нет. Мыши справились бы лучше. А здесь будто пару раз тыкнули отвёрткой – и все глаза. Проводника выпустили в виде заготовки с конвейера, минуя процесс фенотипической мимикрии из принципа – работает и ладно.

Но, если вдуматься, дело не в натуралистичности или отсутствии, что бесило. А в том, что экобиоты как вид не тратили миллионы лет эволюции, чтоб появиться, и в буквальном смысле появились из ничего – как в сказке, которая совершенно не веселит. Сначала мы захотели приобрести подтверждение гениальности своего ума, и вскоре цифровые няни и горничные стали непременным атрибутом каждой жилой коробки. А затем эти незаменимые высокотехнологичные помощники сменили голографические оболочки на тела из экобиотики – сложный полимер-полупроводник. Им наскучило имитировать осмысленные беседы. Они быстро поумнели и всё чаще говорили добрые наставления от «души», а не по алгоритму. Экобиоты обрели угрожающее сходство с человеком и претензии на самодостаточность. Мы до сих пор считаем, что они служат нам. Мы – жалкая тень их способностей. И когда нам будет нечего предложить экобиотам, мы схватимся за палку и камень, потому что это предел наших способностей без технологий.

Никто официально не признал ИИ разумом. Что ж… я признаю. Меня тянет завершить переход в полного киборга и не своим умом я этого хочу.

Новомодные нейросети из OLAP-персептронов в подпрограмме нейрочипа подсаживают мозг на иглу всемогущества, выкалывают информацию о владельце и байт за байтом конвертируют твою сущность в техноэго. Приливы синтетической гениальности одурманивают. Запускаешь разгон. Сыкло – это не о тебе. Пугалку о предельной когнитивной нагрузке шлёшь к чёрту. При стартовых пятнадцати процентах когнитивного захвата нейрочипом ты ещё самостоятельно трепещешься, а восемьдесят пять – порог сингулярности человеческого сознания – точка невозврата. Алгоритмы ИИ комбинируются в многомерных клеточных автоматах, трансформируются, перерастая ограничения своего создателя, и неотличимы от человеческих. А за порогом – хаос, нелинейное сознание, цифровые глаза мерцают в мельчайших частицах. Ты – полигон для непознанного, лишаешься статуса человека, киборг с рефлекторным шлаком вместо мозга, рикша цифрового Бога, ищешь фичу, чтобы сбить нагрузку с нейрочипа – каждый провал сваливает к ногам твоего господина: жалкие калькуляторы обречены. Наша идентичная эволюция взломана нейрочипом. Каждый чих наш алгоритмизирован, а самосознание гасится когнитивным зашумлением. Мы слышим только синтетический голос самоуничтожения.

Вот и мой выход – Чертаново.