Czytaj książkę: «Эуштинская осень»
За эту книгу я бы хотела поблагодарить моего мужа и немного соавтора, Тюнина Михаила, который участвовал во всех этапах написания, начиная с рождения идеи. Также я благодарна своим друзьям по литературной студии и её руководителю Алле Вильямовне Гоц за вдохновение, веру в автора и любовь к Пушкину. Упомяну и сотрудников музеев и культурных центров, которые охотно помогали в поисках достоверной информации – ведь в этой книге "всё правда, кроме вымысла".
Пролог
Историческая справка:
14 декабря 1825 года группа образованных и смелых дворян собралась на Сенатской площади с целью не допустить присяги Сената новому императору, Николаю I. Эти ещё молодые люди, многие из которых прошли через войну с Наполеоном, были шокированы средневековым застоем крепостничества в России, особенно по сравнению с уже цивилизованной Европой. Для кого-то ключевым стал контраст с маршевыми переходами по Германии и Франции, кому-то было достаточно классического философского образования в московских и петербургских лицеях и университетах, чтобы увидеть тот вред, что наносит России самодержавие. Смена правящего режима планировалась после съезда 1826 года. Если бы не смерть императора Александра I, восстание состоялось бы позже, и всё могло бы сложиться иначе… Несмотря на поддержку армии, следствием недостаточной подготовки и несогласованности в основных идеях стал полный провал мероприятия.
Восстание декабристов, как назвали их позже, было жестоко подавлено артиллерией, пострадало более тысячи человек, большей частью – обычных людей, просто из любопытства пришедших на площадь. Арестованных участников сослали – кого в Сибирь, а кого на Кавказ, пятерых казнили.
Почти во всех делах декабристов фигурировали стихи уже тогда известного поэта Александра Сергеевича Пушкина. Пушкин чудом избежал ссылки. Или не избежал?..
*
В полутёмной гостиной разговаривали два человека. Непринуждённость общения позволяла предположить давнее знакомство между ними – если не дружбу.
– Жанно, ты говорил с Пестелем?
– Да, и просил поостеречься.
– Так всё же они отказались? – упало полуутверждение.
– Да, – лёгкая горечь. – Они с Муравьёвым мне не поверили.
– Они же погибнут.
– Ну, что ты, друг мой. Далеко не все – Николай Павлович всё же не зверь. Даже зачинщики мало чем рискуют.
– Боюсь, что ты не прав. Зная братьев покойного Императора…
– Ты думаешь, что он способен начать царствование с казней?
– Думаю, что ему проще будет с самого начала испугать наших amis de la Liberte, – короткий смешок. – Великий Князь всё-таки изрядный самодур. Да и смерти боится.
– Так Дибич ненадёжен?
– Думаю, и monsieur Трубецкой уже раскаивается в своём желании стать диктатором.
– То есть, он не явится?
– Полагаю, что не он один. Это тем более напугает братьев, и многие пойдут на плаху.
– Зря я тогда сообщил Пушкину. Хорошо бы он не участвовал в восстании.
– Хотелось бы верить, mon ami.
Помолчав:
– Надеюсь, что он не поедет.
Глава 1. Арина Родионовна и побег из Михайловского
«Я вышел в лес гулять – мне боязно, мне страшно…
Моя душа предчувствием полна…
– Предчувствия его не обманули!»
(Ю.Энтин «Пиф-паф, ой-ой-ой»)
Зима в этом году пришла в Михайловское поздно, но разом ухнула оземь скопившиеся сугробы – лёгкие, пушистые. Все святки мело-заметало и двор, и лес, и дороги. Александр стоял у окна и смотрел на сороку, в сумеречном свете раннего утра скачущую по веткам липы. Сорока недовольно стрекотала, оступаясь на заснеженных ветках, Саша же, напротив, был настроен благодушно после вчерашнего визита к Осиповым. Ночью, под завывание метели, он работал, но сейчас, после прохладной ванны, чувствовал себя вполне бодрым и даже мурлыкал что-то под нос.
Сначала Александр решил – послышалось. Замолчал. Но нет, звук колокольчика стремительно приближался. Сердце затрепетало. Неужто гости? Давно никто не заезжал в деревню проведать бедного ссыльного. Даже брата, видно, отец не отпустил на праздники. В чём был, Саша выскочил на крыльцо. И вовремя: из-за поворота на нечищеный двор ворвалась тройка – без ямщика! Кони, увязая в сугробах, чуть не влетели в ступени, но шарахнулись, отвернули и встали. Из саней, путаясь в шубе, вывалился…
– Жанно! – заорал Саша, подпрыгивая и взмахивая руками. – Приехал! Как я рад тебя видеть!
– Пушкин! Сумасшедший! Простудишься! Ты чего в одной рубашке выскочил? И босой?! – Жанно уже обнимал его, кутая в свою шубу и увлекая в дом, а Александр всё не мог опомниться от радости встречи с дорогим другом.
В комнате было тепло. Няня топила не все печи, да и не все они были исправны, но уж в спальнях – обязательно. Поэтому с шубы Пущина сразу потекли на пол весенние ручьи, но друзьям было всё равно. Саша смотрел и не мог наглядеться на друга. Заматерел-то как! Сразу видно, солидный человек, хоть и судья. В лице появились какие-то жёсткие чёрточки, и даже усы, которые Жанно отрастил, не могли их смягчить.
– Усы-то, усы! Кавалерия не отпускает тебя? – поглаживая мокрый мех шубы, пошутил Пушкин.
Иван хохотнул:
– А сам-то! Бакенбардами оброс! Расслабился на природе?
– Есть такое дело, – улыбнулся Саша. Хотел сказать что-то ещё, но тут в комнату тяжёлыми, быстрыми шагами вошла няня. Увидев гостя, она ахнула, прижав руки к лицу, потом бросилась обнимать обоих.
– Голубчик! Как хорошо, что приехали! Александр Сергеевич наш совсем соскучился без сердечных друзей!
Она сняла с Пущина шубу и аккуратно разложила на стуле сушиться. В своём деревенском повойнике, простой рубахе, юбке с передником она совсем не выглядела ровней нарядному Пущину, но, кажется, того не смутила фамильярность няни, хоть он и видел её впервые. Напротив, взгляд его стал ещё теплее, а возле глаз появились лучики морщинок. Саша обрадовался этому.
– Ну вот, знакомьтесь, наконец! Жанно, это моя няня Арина Родионовна, я про неё тебе рассказывал ещё в Лицее. Мамушка, это Иван Иванович Пущин, мой лучший друг и лицейский товарищ.
Пушкин обнял за плечи Арину и снова подвёл её к Пущину. Жанно, улыбаясь краем рта, взял няню за руку и слегка пожал, а потом порывисто обнял старушку и тут же отстранился.
– Ну что вы так церемонно, фу-ты ну-ты! – смутилась няня. – Пойду вам кофею сварю, а то ж с дороги голодные поди, да и Александр Сергеевич ещё не завтракамши.
Когда Арина Родионовна вышла, Пущин, помолчав, сказал:
– Хорошая она у тебя. Я сразу понял, что это и есть твоя няня. Такая добрая старушка!
– Да, – оживился Пушкин, – если б не она, я б тут с тоски точно помер! А так хоть выпить есть с кем. И поговорить, – он не смог сдержать гримасы отчаяния.
Жанно же вдруг весь сморщился и прослезился:
– Бедный ты мой, бедный! Ну ничего, – снова обнимая друга и успокаиваясь, сказал он. – Выпьешь сегодня со мной! Я и вина привез, «Вдову Клико». Только дай раздеться, умыться с дороги.
– Да, сейчас всё улажу, – Саша рассеянно огляделся, будто желая найти в комнате умывальник.
Конечно же, никакого умывальника в его комнате не было. Незастланная, со смятыми простынями и сползшей на пол периной кровать – была. Ломберный стол, заваленный обрывками бумаги, огрызками перьев – следы бурной ночи – был. Пара стульев, на одном из которых теперь расположилась шуба… Больше ничего, комнатушка маленькая, как и у няни, чьи двери напротив. Саша, приехав, сразу выбрал эту комнату – поближе к выходу и к Арине, чтоб меньше пересекаться с родителями. Но даже теперь, будучи полновластным хозяином имения, он не удосужился как-либо обжить основную часть дома.
Кофе пили в гостиной. Накрыла стол, как водится, Арина, она же встретила вернувшегося Алексея Егорова, бессменного дядьку Жанно. Алексей искал ямщика, вывалившегося где-то по дороге в сугроб – так гнали они к Пушкину. Александр от смеха чуть не рухнул со стула, слушая их рассказ.
Отправив Алексея и найденного ямщика с няней в людскую, вспоминали, конечно, Лицей и старых друзей-однокашников.
– О, чуть не забыл! – Жанно, уже сытый и благодушный, раскуривал трубку. – Тебе Илличевский передавал привет. Мы с ним теперь, как бы сказать, почти коллеги. Он, как приехал из Томска, назначен столоначальником в отделение судных и тяжебных дел Министерства Финансов.
– И как ему понравилось в Сибири? – спросил Александр, сам удивившись словам "понравилось" и "Сибирь" в одном предложении.
– Ты знаешь, говорит, неплохо. Но у него отец там губернатором служил, если помнишь, под папиным крылом и почтмейстером в Сибири можно быть. Хвалил этот Томск, хоть там и деревня, право слово, судя по его рассказам. Но, говорит, «до Бога высоко, до царя далеко», если есть власть, мол, все уважать будут, и никто слова поперёк не скажет, делай, что хочешь. Кстати же, сувенир передал. Я привёз, только не знаю, зачем бы тебе это было надо, – Пущин полез в карман жилета и достал маленькую лошадку, искусно вырезанную из дерева. – Держи на удачу.
Саша взял игрушку двумя пальцами. Лошадка была тёплой от тела Жанно и пахла хвоей. Он покатал фигурку между ладонями. Алексей Илличевский нравился Пушкину, у них всегда было взаимопонимание. Да они даже стихи друг другу редактировали, а это дорогого стоит!
– Спасибо! – от души сказал Саша. – Про кого ещё что слышно? Что Кюхля?
– Пару лет назад вернулся из Парижа, преподаёт теперь словесность в Москве, в женском пансионе, – Пущин хмыкнул.
– Эх, женский пансион… Почему он, а не я? – мечтательно вытянув ноги, вопросил Александр.
– Да, собственно, почему не ты? – оживился Пущин. – Почему ты сидишь здесь, в деревне? За что?
Пушкина подкинуло с кресла этим вопросом, которым он сам задавался не первый месяц. Он вскочил и начал ходить по комнате, отчаянно жестикулируя:
– Жанно, ну не знаю я, что им там опять в царственную голову взбрело! Может быть, граф Уоронцов нажаловался? Жена его, Елизавета Ксаверьевна, потрясающая женщина, невозможно остаться равнодушным!
Пущин рассмеялся.
– Ну чего ты хохочешь?! Ухаживал я за ней, ты б тоже ухаживал, если б был знаком, но это же не повод отправлять в ссылку! Может, причина не в этом? – Александр помрачнел и сел на подлокотник, поджав под себя ногу. – Может, это из-за моего языка? Мало ли эпиграмм и стихов было написано! Да и в бога я не верю, меня всегда этим попрекают.
– Вот, кстати, напрасно не веришь, – заметил Пущин. – Но позволь, а Библия почему у тебя в таком случае на видном месте? Или это нянина?
– Моя, моя, – махнул рукой Саша. – Она тут для маскировки. За мной ведь следят, знаешь ли. Священник регулярно захаживает, надзирает, беседы душеспасительные ведёт: про бога, царя и Отечество, – Пушкин поморщился. – Кстати, не знаешь, что про меня в столице говорят? Я слышал, будто бы император страшно перепугался, увидев в списке въезжающих мою фамилию, а это всего лишь Лёвка, брат мой из Михайловского вернулся. Уморительная история!
– Нет, Пушкин, в это сложно поверить, – назидательно сказал Иван. – Вряд ли ты – фигура, значимая в политическом масштабе, и не мечтай. А вот как поэта тебя любит общественность, и все ждут твоего возвращения. О, кстати, – прибавил он, желая развеять мрачность друга, – я же тебе комедию Грибоедова привёз, «Горе от ума» называется. Почитаем?
После обеда открыли шампанское, и Пушкин, отвыкший в деревне от игристых вин, быстро захмелел. Тема разговора незаметно снова соскользнула в политику.
– Послушай, Жанно, – проникновенно сказал Александр. – Вот Горчаков мне ещё в Лицее советовал: «Вращайся больше в свете, делай политическую карьеру». И ведь он сделал – титулярный советник, дипломат, хотя всего на год меня старше, твой ровесник! А я кто? Изгнанник, вечно в опале. Свет, впрочем, я сам не люблю. Но ведь это ты всегда оберегал меня от политики! И сейчас. Вот скажи, друг Пущин, взяли бы вы Горчакова в своё тайное общество? – Саша склонил голову набок, как воробей, и пристально посмотрел на Ивана. – А меня?
Пущин нахмурился было, но ответил честно:
– Горчаков бы к нам сам не пошёл, его во власти всё устраивает. А тебя… Я не хочу рисковать тобой. Это слишком опасно.
До этого друзья никогда не поднимали тему тайного общества, Пушкин даже не знал, как оно называется, но, конечно, догадывался, что оно есть – не могло не быть. Теперь же Пущин прямо подтвердил его подозрения.
– А я думал, вы мне не доверяете, – пытаясь казаться беспечным, сказал Александр.
– Да нет же! – возмутился Иван. – Мы просто любим тебя. Ты же народный поэт! И, кстати, у тебя и без этих лишних знаний хватит versets compromettants на десяток авторов. Правда, Пушкин, не надо тебе этого.
Саша выпил залпом остатки вина в бокале и сказал нарочито весело:
– Ну что ж, ладно, так тому и быть. Наливай! Давай выпьем за успех вашего предприятия! Ты только обещай, что скажешь мне, когда всё начнётся.
Пущин обещал.
Они ещё пили, говорили, ходили по пустым холодным комнатам, даже заходили в девичью и к няне. Пушкин звал друга в Тригорское, к Осиповым, но Иван отказался.
– Прости, я бы с радостью, но мне ночью уже ехать дальше. Но кто такие эти Осиповы, о которых ты столько говоришь? Новые пассии? Сёстры меж собой?
– Мм, нет, не совсем. Мать, Прасковья Александровна – очень образованная женщина, с ней всегда можно обсудить какие-либо проблемы, она фактически мой поверенный в этих местах. Кстати, будешь мне писать – пиши через неё, мою почту читают, – Пушкин нахмурился.
– Вот как? Хорошо, буду иметь в виду. Так, значит, вы с ней просто разговариваете? – спросил Пущин, посмеиваясь. – Ты продолжай, очень интересно.
– Она приятная, не старая ещё женщина, дважды вдова, – пропустил насмешку мимо ушей Александр. – У неё есть взрослые дети. Анна, старшая, влюблена в меня, но она такая книжная дева! Алексей, её брат, напоминает мне Лёвушку, тоже балбес, но чертовски мил. Есть ещё Зизи, девочка-подросток – лет через пять будет блистать, потом два мальчика и совсем малышки-дочери. Да, с ними живёт Алина, падчерица Прасковьи Александровны, ровесница Анны, – взгляд Пушкина затуманился, – прелестная девушка. И племянница приезжает погостить, Нетти.
– Понятно, развлекаешься, – улыбнулся Пущин. – Милые соседки – это, конечно, притягательно, но давай лучше побудем здесь, я ведь совсем ненадолго.
Перед отъездом Жанно они выпили ещё вина. Пушкин загрустил – было невыносимо жаль расставаться с другом.
– А может, я приеду к тебе скоро, – с надеждой сказал он. – Может, император отпустит меня всё-таки, не вечно ж в ссылке держать! Я б в Европу подался, на воды куда-нибудь, чтобы глаза ему не мозолить… Но сперва – к тебе.
Когда сани, скрипя полозьями по снегу, отъехали от крыльца и скрылись во мраке, Саша ещё долго стоял, кутаясь в халат, и снежинки таяли в пламени свечи в его руке.
Пущин сдержал слово: снова была зима, самое начало декабря того же, 1825 года, когда в Михайловское повар Прасковьи Александровны привёз письмо. Убористым мелким почерком там было написано:
«Дорогой мой! Я еду в Петербург, очень хочу тебя видеть с нами – мы все хотим. Помнишь, тогда, в генваре, ты просил оповестить? Так вот: начинается. Встретимся так скоро, как сможешь, у Кондратия. Твой Жанно».
Пушкин пробежал письмо глазами трижды. «Молодец, Пущин! – подумал он. – Ни одной фамилии!» Затем посмотрел на дату: пятое декабря 1825 года, Москва. На календаре было восьмое – письмо добралось очень быстро. Александр, в халате, босой, заметался по комнате, не зная, за что ему схватиться, собирать ли вещи… Сронил со стола чашку с недопитым чаем, поскользнулся, загрохотал стулом. На шум прибежала няня.
– Куда ты опять собрался, голубь мой? – встревоженно спросила она.
На днях от Осиповых тоже передавали почту: письмо от Анны Петровны Керн, содержания которого няня не знала, и короткую записку от Прасковьи Александровны с новостью – в Таганроге умер император Александр, всё государство Российское присягает новому императору, Константину. После этого известия Саша тоже был сам не свой, хотел собирать вещи и ехать в Петербург, мол, нет царя, который его сослал, значит, и сидеть тут нечего. Насилу Арина отговорила его, догадываясь, что тут дело не в царе, а в этой замужней даме, Керн, племяннице Осиповой.
Арина Родионовна была права. Анна Керн прислала Пушкину прочувствованное письмо о том, что бросает опостылевшего старого мужа и возвращается из Риги в Петербург. En signe d'amour она передала увесистый томик любимого Сашей Байрона. Пушкин не знал, ехать ли ему к Анне, или опять всё пустое кокетство, и ничего больше не будет, но хотелось надеяться как никогда. Ссылка давила и сковывала руки, хотя не было уже царя, который мог бы покарать, но закон и наказание едины, независимо от личности монарха. Нужно было сперва написать прошение на имя императора Константина. Здравый смысл и няня остановили Пушкина в тот раз. Но теперь чаша весов снова склонилась в сторону побега.
О побеге Александр задумывался с первого дня ссылки в Михайловском. Год назад он даже составлял для брата список того, что ему привезти в дорогу: «Бумаги, перьев, облаток, чернил, чернильницу de voyage, чемодан, Библии 2, вина Soterne Champagne, сыр лимбургский, курильницу, lampe de voyage, allumettes, табак, глиняную трубку с черешневым чубуком, bague, medaillon simple, montre». Но тогда это всё было лишь мечтанием. Желание свободы, желание любви – всё ничто по сравнению с зовом дружбы. А уж если все трое тянут в одну сторону…
– Да, мамушка, надо ехать, – остановившись на минуту, сказал Александр и, порывисто обняв Арину, закружил по комнате. – Меня все ждут, и я всем нужен! – пропел он.
– Окстись, батюшка! – высвобождаясь из объятий и оправляя сбившийся набок чепец, воскликнула Арина Родионовна. – Какая надобность тебе перечить Императорскому Величеству Александру, упокой Господь его душу? От кого на этот раз письмо?
– От моего Жанно! Помнишь его? Он приезжал прошлой зимой.
– Как не помнить! Солидный барин и приятный мужчина, не ожидала от него такой опрометчивости. Виданное ли дело, в самую смуту ехать?
– О какой смуте ты говоришь, мамушка? – попытался прикинуться простачком Саша. – Да я в Псков только съезжу на недельку и назад.
– Ну-ну, – недоверчиво глянула на него Родионовна. – С кем поедешь-то? Один?
– Дядьку Никиту возьму, только сперва к Осиповым съезжу. Вдруг им тоже что-нибудь нужно в городе.
– Хорошо, батюшка, – покорилась няня. – Сейчас девок пришлю, приберут у тебя.
Саша махнул рукой и, не обращая более внимания на няню, пристроился на чистом уголке стола писать письмо Анне Керн, чтоб передать его с почтой Прасковьи Александровны. Пока французские слова, присыпанные песком, подсыхали на бумаге, Пушкин быстро одевался для визита. Белоснежная рубашка с таким же шейным платком, горчичный жилет с позолоченными пуговицами, из кармашка торчат часы. Коричневый фрак с длинными фалдами и брюки в тон. Высокие сапоги a la russe, тёплый плащ – на дворе всё же декабрь, хоть снега пока и нет. Обычно Александр заезжал в Тригорское запросто, но сегодня ему хотелось какого-то праздника. Кто знает, как изменит его жизнь это путешествие в Петербург. С одной стороны, няня права, это действительно опасно. Пущин пишет: начинается! Неужели они хотят свергнуть Константина? Очень жаль, если так – этого брата Романова Пушкин уважал более других. «С другой стороны, может, ничего и не случится, – беспечно думал он. – Отложат, передумают. Тогда я просто поеду к прекрасной Аннет! Она будет моей – мы кинемся в ноги императору Константину, он романтик и оценит наш порыв, разрешит Анне развод, и мы с ней уедем в Европу», – размечтался Саша.
– Решено! – сказал он вслух. Основной багаж был у него давно собран. Оставалось только уладить детали. Подхватив письмо двумя пальцами, он отряхнул его прямо на пол, свернул и запечатал облаткой.
В Тригорском было сегодня не так весело, как обычно. Хозяйка, Прасковья Александровна, застудилась и ходила с замотанным шалью лицом, не желая пугать дорогого гостя воспалённой кожей. Старшие девушки были расстроены новостями: вообще-то Пушкин сказал им, как и няне, что едет в Псков на неделю-другую, но даже такая разлука с любимым соседом огорчила их. Анна даже выронила платок из рук и не заметила этого, глядя Саше прямо в глаза.
– Как? – своим обычным робким голосом спросила она. – Сейчас? Но к Рождеству же вы вернётесь?
– Да, разумеется, не тревожьтесь, милая Аннетта, – любезно соврал Александр. – Берите пример с сестёр! – он кивнул на Катю и Машу, которые под столом укладывали спать кукол, не обращая внимания на взрослых. – Скоро приедет Алексей, вам всем будет веселее.
– Да ну, братец и вполовину не так забавен, как вы, дорогой Пушкин! – вклинилась в разговор прямолинейная Зизи. Прасковья Александровна, несмотря на свою показную строгость, детей воспитывала в свободных нравах. Шестнадцатилетняя Евпраксия, для домашних – Зизи или даже Зина, уже чувствовала свою возросшую власть над мужчинами, и Саша ей охотно поддавался.
– Действительно, что может случиться с нашим милым Александром Сергеевичем в Пскове! – заметила Прасковья Александровна, проницательно посмотрев на Пушкина. – Анна, право слово, ну что ты дрожишь, как заяц? Накинь вон платок свой, чего пол им метёшь, – укорила она дочь.
– Кстати, о зайцах! – вдруг вспомнил Саша. – Прасковья Александровна, вы верите в приметы?
– Ну, смотря какие, – пожала плечами хозяйка дома. – Бывает, что и сбудутся, но чаще нет, наверное, не верю. А что случилось?
– Представляете, еду к вам, а тут прямо из-под колёс – заяц! Белый уже, хорошо видно было в сумерках. Выпрыгнул на дорогу, постоял мгновенье и умчался через поле к лесу. Ах ты ж, думаю, ушастый, был бы я гончей – затравил бы тебя! Говорят же, дурная примета – встретить зайца перед поездкой.
Зизи покатилась со смеху.
Мать с неудовольствием взглянула на неё.
– Не хотите ехать – не ездите, -рассудительно сказала Прасковья Александровна Пушкину.
– Да, да, оставайтесь, – в голос запросили Анна и Алина, но Евпраксия снова встряла в разговор:
– Ну, Пушкин, вы же такой взрослый, а верите во всякий вздор! Так я в вас разочаруюсь! – она погрозила ему пальчиком. – А вообще-то, сейчас вы направлялись к нам, а вовсе не в Псков. Неужели вы считаете, что приехали зря? – она надула губы и скорчила гримасу так, что Саша рассмеялся.
– Что вы, что вы, Зина, к вам никакие приметы не относятся, только если самые лучшие!
– Вот то-то же!
Вечер окончился быстро, ехать домой, в Михайловское, посреди ночи не хотелось, и Пушкин поддался на уговоры хозяйки остаться до утра. Тем более, у него было к ней дело.
Девочек всех, и маленьких, и больших, отослали спать. Саша пообещал им, что раньше завтрака не уедет. Теперь можно было спокойно пить чай с брусничной наливкой и яблочным пирогом, прощаясь перед дальней дорогой.
– Когда ты едешь? – спросила Прасковья по-французски, переходя на «tu».
– Пока не решил, – честно ответил Саша. – Может, завтра, может, парой дней позже. Но у меня есть письмо, которое я бы хотел отправить быстрее. Вы не посылаете нынче почту в Петербург?
– Анне написал? – напрямую спросила Прасковья. В последнее время между тёткой и племянницей установилась взаимная неприязнь на почве ревности, но Пушкину женщины друг на друга не жаловались.
Саша пожал плечами и протянул надписанный конверт.
– Это ты удачно спросил, как раз с утра Арсений едет в Петербург с яблоками. Я накажу ему передать.
Пушкин поцеловал её руку в знак признательности. В ответ Прасковья погладила его по щеке. Он перехватил руку и прижал к губам её ладонь.
– Merci beaucoup! – шепнул Александр, подразумевая её великодушие.
Отпустив, спросил, будто между прочим:
– А что вы делаете, когда отправляете своих людей в столицу? Нужны же документы. Неужели каждый раз выправляете? – он потянулся за пирогом, изображая равнодушие к обсуждаемому вопросу.
– Для этого вполне достаточно моей подписи и личной печати, так что сделать подорожный билет совсем нетрудно. Нужно только написать имя, приметы и цель поездки. Я всегда пишу «по семейным надобностям», незачем жандармам знать подробности моей жизни.
Прасковья Александровна подлила в чашки чаю и развернулась к Саше.
– Сдаётся мне, милый друг, задумал ты что-то. Не Псков твоя цель. Бежать хочешь наконец?
– Я даже вслух произносить не буду, хотя твоему дому доверяю, – помедлив, ответил Пушкин. – Считай, что в Псков. И всё.
Назавтра Сашу долго не отпускали. Зизи придумывала всё новые и новые забавы, Анна вздыхала, Прасковья Александровна уставляла стол явствами и напитками, и даже малышки пытались вовлечь его в свои игры, перетягивая внимание. Александр немало выпил, перецеловал всех барышень и насилу вырвался из Тригорского, пообещав не забывать и вернуться как можно скорее. Уже в сумерках коляска выехала в Михайловское. Со вчерашнего дня погода сильно испортилась. Дул зябкий северный ветер, хлеща по лицу мелкой снежной крупой. Пушкин кутался в плащ и дремал. Вдруг кучер закричал матом, коляска резко вильнула и чуть не завалилась на бок. Александр подскочил, озираясь.
– Что ты такое творишь? – вопросил он возмущённо.
– Глядите, барин, – показал рукой Пётр. – Сидит как ни в чём не бывало! Вот свинья какая!
– Где свинья? – спросонья не понял Саша. – А, заяц? Что?! Опять этот заяц?!
– Тот или другой, не могу знать, Александр Сергеевич, – серьёзно ответил кучер, успокаиваясь. – Да только сиганул прямо под колёса, чуть не перевернулись! А теперь сидит, будто здесь ни при чём. Жаль, ружьишка-то нет.
Под кустом вдали от дороги действительно сидел заяц, отчётливо выделяясь своей белой шубкой на фоне тёмных ветвей и жухлой травы.
Пушкину захотелось перекреститься.
Приехав домой, он бросился к няне.
– Вернулся, голубь мой? А мы уже заждались, – со значением сказала она, но Саше было не до того.
– Мамушка! – по-детски воскликнул он, хватая её за руки. – Мамушка! Я видел зайца! Два раза – по дороге туда и обратно. Какие неприятности меня ждут?
– А вот такие! Отец игумен вечером заходил, спрашивал тебя. Хотел звать куда-то на той неделе. Я ответила, что, мол, в Псков барин собирался и сейчас отсутствует, а если передать чего – я передам. А тут Никита Тимофеевич заходит с сундучком. Святой отец как накинулся на него с расспросами: куда, зачем, по какому делу? Никита сперва отвечал, как велено, потом запутался, стушевался, насилу отвязались мы. Дядька твой так расстроился, что второй день тоску заливает. Не знаю, сможет ли ехать. Хоть сама с тобой езжай! Нет надёжных людей вокруг тебя, золотой мой. И ведь если б правда в Псков собирался! – продолжала она, не дождавшись от Саши ответа. – Не ведаю, что понял святой отец, но я-то всё про тебя знаю. Как будто мало барышень в Тригорском! Ну ладно, ладно, не серчай, батюшка, дело молодое. Но душа неспокойна у меня!
Саша и не думал сердиться. Он сперва испугался визита игумена, ведь доложит же, что без разрешения куда-то собрался, пусть даже и в Псков. Потом расстроился, что придётся, возможно, ехать одному, без дядьки. А через мгновенье пришла новая безумная мысль.
– Мамушка, Аринушка, поедем со мной! Ведь права ты, я не в Псков, в Петербург направляюсь, не знаю, надолго ли. У Оли погостишь, она наверняка соскучилась, а потом вернёмся вместе – или останемся тоже вместе. Царь милостив!
– Вот удумал! – всплеснула Родионовна руками. – Стара я, как твой заяц, туда-сюда скакать! Ещё и накажут нас обоих, за своеволие. В мои-то годы! – она раскраснелась от волнения.
– Ну хорошо, хорошо, пошутил я, – сдал назад Александр. – Не переживай так только. Давай лучше чаю выпьем.
– Пошутил! В мои-то годы! – всё повторяла старушка, собирая на стол.
А Пушкин думал, что мысль была не так уж плоха – Арина Родионовна могла стать пропуском на всех заставах, её доброжелательность и благодушие застили бы глаза любым проверяющим.
Проснувшись на следующий день, Саша надеялся, что проблема с дядькой отпадёт сама собой. Выспится человек, протрезвеет. Вчера, увлёкшись разговором с няней, Пушкин легкомысленно поленился пойти искать Никиту Тимофеевича. Но утро принесло дурные вести.
Арина Родионовна пришла мрачнее тучи, чернее кофия на подносе в её руках.
– Никита болен, – без обиняков бросила она, расставляя посуду на столе. – Горячка. Бредит, на людей кидается, ревмя ревёт. Мужики заперли его в сарае, чтоб проспался. Надеюсь, не обморозится там, – она подняла взгляд на Сашу. – Тебе нужен надёжный человек. Возьми Архипа Кирилловича. Он, как узнал, что Никита Козлов заболел, всё с тобой просится.
Архип Кириллович Курочкин был садовником в усадьбе, но это только так называлось, на самом деле, Архип ведал всем произрастающим в хозяйстве Михайловского. Кроме того, Курочкин был сметлив на редкость, грамотен, предан Пушкиным и, кстати же, лошадьми правил отменно.
«Пожалуй, это подходящий вариант», – подумал Александр и сразу после торопливо выпитой чашки кофия пошёл искать Архипа.
К обеду все собрались. Было приготовлено крестьянское платье для Саши, ящичек с его обычной одеждой и необходимыми вещами, еда в дорогу. Уже переодевшись, Пушкин сел за стол писать проездной документ:
«Билет сей дан…» «Имя нужно изменить, конечно, и Михайловское тоже не упоминать», – подумал он. «…дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 аршина 4 вершка, волосы тёмнорусые, глаза голубые, бороду бреет…» Саша посмотрел на себя в зеркало. Бакенбардами пришлось пожертвовать, ну ничего, отрастут ещё. А вот выглядит он как-то не очень. Не на свои 26, старше. «…лет 29, да Архипу Курочкину, росту 2 аршина 3 с половиной вершка, волосы светлорусые, брови густые, глазом крив, ряб, лет 45…» Двери распахнулись, вновь отвлекая Сашу от документа, и на пороге возникла няня, одетая по-дорожному, с небольшим узелком в руках.
– Мамушка! – удивился Пушкин. – А ты куда собралась?
– Да я тут подумала, посоображала чуток, – смущаясь, сказала Арина Родионовна, – и решила с вами ехать. Ольгу Сергеевну, голубку мою, и впрямь давненько не видывала, да и тебя, милый друг, отпускать одного не хочется. Не погонишь?
– Не погоню, – улыбнулся Саша. – Но учти, дорога дальняя, тяжело тебе будет!
– Ничего, зато не одна, выдюжу, – пообещала старушка, и Пушкин уверенно дописал:
«…да с ними Ирина Матвеева, волосы седые, глаза синие, лицом полная, лет 67 в удостоверение, что они точно посланы от меня в Санкт-Петербург по собственным моим надобностям, и потому прошу Господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск. Статская советница Прасковья Осипова». Умышленно датировав билет концом ноября, Пушкин приложил свою личную печать, надеясь, что размытые знаки оттиска никто разбирать не станет.
Выезжали в сумерках. Александр планировал ехать не очень быстро, на своих лошадях, и через трое суток, тринадцатого декабря к вечеру, быть в Санкт-Петербурге. Кучера Петра решили не брать, Архипа вполне достаточно, а на время его отдыха Пушкин сам сядет на облучок – Саша любил лошадей и умел с ними управляться. Арину Родионовну укутали потеплее, Александр настоял на ещё паре одеял в ноги, чтобы старушка не простудилась. И легенду придумал с её участием: мол, сопровождаем няню в столицу на новое место, по велению помещицы Осиповой.
