Czytaj książkę: «Хроники Нордланда: Тень дракона», strona 18

Глава восьмая: Честь и милосердие

Гарет молился про себя святому Аскольду Равноапостольному, и веря брату, и переживая за него страшно. Он все время чувствовал, что не может так нереально везти, как до сих пор везло в Междуречье им с Гэбриэлом. Миром правит не добро или зло, а равновесие; весы то и дело качаются то в одну сторону, то в другую, но рано или поздно все приходит в какую-никакую, но норму. Судьба обязательно уравновесит их везение какой-нибудь пакостью. Лишь бы это была не гибель брата от руки такой сволочи!

Гэбриэл вышел на замковое ристалище, специально огороженную площадку для тренировок и боев. Кюрман уже ждал его там, в легком неполном доспехе, с длинным мечом-бастардом и небольшим удобным щитом.

– Возьмите щит, милорд. – Предложил учтиво.

– Мне не надо. – Коротко ответил Гэбриэл. Брат и эльф, наверное, правы, волнуясь за него, но сам Гэбриэл не волновался. Он сейчас видел перед собой то, что, казалось, давно и глухо забыл: не рыцаря в доспехах, а голого мужика, жилистого, мускулистого, но при том некрасивого, блеклого, как моль, с узкими плечами и прямым, как бревно, коротконогим телом. Они называли это «Братством», были издевательски учтивы друг с другом. «О, погодите, дорогой Нерон, оставьте немного и мне!». «Уступаю вам свою очередь, благородный Агамемнон!».

– Вот и моя очередь пришла. – Произнес он негромко, наматывая на руку ремень. О том, как разбил в хлам руки, расправляясь со Смайли, Гэбриэл уже вряд ли когда смог бы забыть. Кюрман картинно отсалютовал ему мечом, и Гэбриэл, крутанувшись, замахнулся Виндсваалем. Маршал ожидаемо поймал лезвие на свой меч, щитом прикрылся от длинного кинжала, но получил ногой в печень удар такой силы, что из него вылетел воздух. У проклятого полукровки были слишком длинные ноги! Кюрман покачнулся, а Гэбриэл, в мгновение ока перехватив рукоять кинжала, этой рукоятью засадил тому в глаз. Маршал издал такой вопль, что в округе на милю вокруг зашлись в отчаянном лае все собаки. Зрители, ожидавшие зрелищный бой, приготовившиеся к нему, застыли от изумления. Продолжая дико орать, маршал упал на колени, выронив щит и опираясь на меч. Свободной рукой он потянулся к глазнице, но прикоснуться не посмел; растопыренная пятерня тряслась в нескольких сантиметрах от кровавой раны. Вокруг ристалища повисла тяжелая тишина. Гэбриэл, ступая мягко, как большой кот, прошелся вокруг своего врага.

– Ваше высочество. – Подал голос кардинал, который только что подошел к ристалищу. – Вы победили. Будьте милосер… – Он не договорил. Гэбриэл вновь перехватил кинжал и с силой вонзил его прямо в темя Кюрману, словно в спелый арбуз. Толпа ахнула, и стало еще тише. Князь Валенский выдернул кинжал, ногой оттолкнул тело и пошел с ристалища. Люди расступались перед ним, провожая изумленными, возмущенными, задумчивыми, напряженными и даже восхищенными взглядами. Такого поединка чести никто из них еще не видел. К нему бросился Кайрон, забрал кинжал, чтобы очистить.

– Что ж. – Произнес кардинал, справившись с собой. – Это был честный поединок. Помилуй, Господь, душу усопшего раба твоего…

Услышав такие привычные и нужные слова, люди словно очнулись и заговорили все разом. Большинство поздравляло Хлоринга с победой, кто искренне, кто лицемерно, верноподданнически восхищаясь быстротой этой победы. Рыцари свиты маршала, его оруженосцы и слуги не могли поверить в произошедшее, это не укладывалось у них в голове. Как?! Маршал пришел Хлорингам на помощь, а те обвинили его в содомии и убили! И что самое ужасное – никто не собирался по этому поводу ни горевать, ни оправдываться. Хлоринги тут же затеяли пирушку в замке еще одного своего убитого вассала, чуть ли не на костях пусть мятежника, но благородного рыцаря и дворянина. И, посовещавшись над телом своего маршала, самые старшие и значительные рыцари составили небольшую делегацию и отправились в трапезную, где под музыку менестрелей собирались, как ни в чем ни бывало, пировать нечестивые братья-полукровки.

Едва рыцари появились в зале, гремя шпорами, в полном доспехе, как музыка смолкла, и все с жадным интересом уставились на них. Старший из рыцарей, седоусый, с благообразным лицом честного вояки, официально обратился к Гарету, сидевшему за главным столом на возвышении, с братом, кардиналом, русскими князьями, Фридрихом, Мильестоном, Торгниром и Кальтенштайном:

– Ваше высочество.

– Что-то не так? – Поинтересовался Гарет.

Седоусый прокашлялся и произнес твердо:

– В рыцарстве не богатство, но честь превыше всего. И даже король не может поступить бесчестно с рыцарем, хоть бы тот был беден и не так родовит, как его бароны. Мессир Кюрман был маршалом королевы, был рыцарем. Мы приносили ему клятву верности.

– И? – нарушил затянувшуюся паузу Гарет.

– Мы требуем ясности. – Твердо заявил седоусый. – Вам было угодно обвинить рыцаря, пришедшего к вам на помощь, в позорном грехе и убить его. Вы можете оставить все, как есть, и отправить нас, его вассалов, восвояси с чувством глубокой несправедливости в сердце, ваше право, вы герцог и победитель. Но если бы вы объяснились, предоставили доказательства… к примеру, того юношу, которого якобы обесчестил маршал, то это был бы поступок рыцаря, поступок человека чести.

– Юношу мы не покажем. – Сказал Гэбриэл. – Довольно с него позора и горя. Но он подробно описал своего обидчика. Кюрмана сейчас обмывают. Советую пойти и взглянуть: у него нет волос на теле, сбриты даже в паху, член, возможно, перевязан кожаным ремешком с голубыми жемчужинами, и в паху татуировка: красные буквы СМ, нанизанные на черную стрелу с синим оперением.

Рыцари тихо пошептались, и один из них, отделившись от общей группы, пошел к выходу. Гарет предложил остальным присесть за один из столов, но седоусый гордо отказался, и остальные последовали его примеру. Гэбриэл поглядывал на юного сквайра с расстроенным нежным лицом и томными глазами, хмурился, чуя в нем известно, кого. Не иначе, милый друг Кюрмана. Хватило же дерзости прийти сюда! Или, кто знает – любил своего маршала любовью своей непонятной? Гарет махнул рукой музыкантам, и те вновь заиграли, слуги, застывшие было, вновь понесли угощение. Саввишна, оккупировавшая кухню, для герцогского стола наготовила таких блюд, что Гэбриэл в душе ужасался каменной твердости ее покойного супруга: как же был мужик крут, что находил в себе силы и прогонял ее от себя?! Был бы он, Гэбриэл, на его месте, а Саввишна помоложе, то плакал бы, волосы на себе рвал от злости, но терпел бы…

Угощение по знаку Гарета подносили и рыцарям, но те отказались. Наконец вернулся тот, что уходил, и все, не только его товарищи, уставились на него с жадным любопытством, даже музыканты снова перестали играть. Вестник, на котором лица не было, только кивнул, и седоусый переменился в лице. Он был так потрясен, что некоторое время просто стоял, ничего не видя и не слыша. Один из его спутников положил руку ему на плечо и стал что-то негромко говорить. Тот низко опустил голову, потом, очнувшись, вскинулся, расправил плечи и обратился к Гарету:

– Благодарю, ваше высочество. Вы были правы, а мы, выходит, все это время служили гнусному грешнику. Благодарю и вас, ваше сиятельство. – Обратился он к Гэбриэлу. – Что не побоялись сразиться с ним и уничтожить мерзавца, защитив чью-то поруганную честь. Ваша собственная честь не запятнана, имя ваше безупречно.

– Вы доблестно служили, мессир Ритц. – Сказал Гарет. – Вам себя упрекнуть не в чем. Как может обнаружить в себе подозрение в таком грехе нормальный мужчина, если в нем и тени подобных мыслей нет? – Гэбриэл при этих словах брата бросил взгляд на сквайра, и поразился выражению его лица: тот, как пресловутый спартанский мальчик, изо всех сил старался сдержать боль, раздирающую его внутренности.

– Благодарю вас, ваше высочество. – Поклонился Ритц. – Ваше великодушие равно вашей отваге. И вашей чести. Спасибо за приглашение, но нам сейчас невозможно предаваться веселью. Дозвольте нам удалиться.

– Дозволяю. – Гарет чуть наклонил голову. – И почту за честь, если такой рыцарь будет служить мне или короне.

Гэбриэл проводил глазами сквайра, испытывая смесь жалости и недовольства. В который раз ему подумалось, какая страшная у таких мужчин жизнь. Да, ему непонятны и неприемлемы их чувства. Но так вышло, что они – такие. Их презирают, их стыдятся близкие, их ненавидит церковь и закон. Даже те, кто, по идее, должен олицетворять милосердие, их проклинают и гонят. Неужели, если бы они могли что-то сделать со своими чувствами, они не сделали бы?.. Значит, это так же непреодолимо, как его любовь к Алисе. Но, в отличие от него, они вынуждены это прятать, скрывать ото всех, давить это в себе, или жить в постоянном страхе. И сколько же преступлений и трагедий происходит от элементарного стыда и страха перед осуждением и возмездием?.. Не трогали бы их, не преследовали, и скольких трагедий можно было бы избежать, сколько горя не было бы причинено и вынесено! Ведь страдает не только этот мальчишка. Страдают вассалы Кюрмана, которых терзает нестерпимый стыд. А относились бы люди к этому проще, глядишь, не мучился бы так рыцарь Ритц… Ведь его вины, если подумать, вообще никакой ни в чем нет. Гэбриэл задумался так глубоко, что даже на какое-то время перестал слышать, что говорят рядом брат и остальные.

– Ритца мы удовлетворили. – Сказал наедине Гарет. – Но остальных так просто мы не успокоим. Как минимум брат Кюрмана, граф Ейсбургский, наш смертельный враг отныне.

– Я давно его смертельный враг.

– Они в родстве со многими норвежскими семьями. Я не о том, что… Нет, не о том. Ты прав – я и сам его убил бы. Но теперь заманить в западню нам их будет труднее.

– Если только они не будут думать, что это они нас в западню заманили.

– Точно. – Засмеялся Гарет. – А круто ты его. Сказал: боя не будет, – и не было. У меня потом час руки тряслись.

– Я заметил. – Гэбриэл помолчал, усмехнулся:

– У меня тоже. До сих пор в животе сосет что-то.

– Жалеешь?

– Только того, что нельзя его оживить и еще пару раз грохнуть. Каждый раз по-разному, сука. Но и так неплохо получилось. Орал он хорошо, громко. От души. Жаль, остальные не слышали.

– Им расскажут.

Братья помолчали. Они так хорошо знали и понимали друг друга, что много слов им было и не нужно. Их приближенные замечали, что порой они вообще обходились без слов. Заметив что-то, понятное только им, один делал другому жест с каким-нибудь междометием, и второй отвечал кивком и таким же неопределенным утвердительным междометием. Они одинаково двигались, всегда шли в ногу, практически одинаково, слаженно бряцая шпорами, и со стороны это выглядело внушительно и красиво. А еще – и это замечали только те, кто был им по-настоящему близок, – братья даже врозь, не видя друг друга, в один и тот же момент принимали одинаковую позу, сидя, или лежа. Если в одном помещении ногу на ногу закидывал один, то в другом так же непроизвольно это делал и второй, это уже знали все их оруженосцы и слуги в Хефлинуэлле. Если один сидел, развалившись, у себя в кресле, то можно было дать голову на отсечение, что сейчас у себя точно так же сидит и второй.

– На тинге будет непросто. – Заметил наконец Гарет.

– Прорвемся. – Пообещал Гэбриэл. И столько в этом слове было уверенности и силы, что Гарет не произнес больше ни звука. После Кальтенштайна и в самом деле многое изменилось, и прежде всего между ними двумя. Гарет навсегда утратил снисходительно-покровительственный тон, с которым прежде обращался к брату, окончательно перестал ощущать его простачком, только что посаженным за графский стол. Более того: размышляя о том, что сделал его брат, он не мог не задаваться вопросом: а сам он смог бы так? И ответа не находил. Чего он точно не сделал бы, так это не подался в Валену, в которой никогда не был и не мог знать наперед, как там его примут, одного, без людей, доказательств своего происхождения и прав. Не стал бы креститься в чужую веру. А Гэбриэл рискнул, и вуаля: у них внушающее страх и уважение войско с лучшей в Европе конницей, перед которой не в состоянии устоять даже крестоносцы, они победители и цари горы. Герцог чувствовал, что никогда ему не забыть того момента, когда он увидел Пепла и его всадника, спускающихся с холма, набирающих разбег по пологому склону, а за ними, на крыльях грозы, под полощущимися знаменами и вымпелами – русских всадников, все возникающих и возникающих из-за гребня того самого холма. Проживи он еще хоть сто лет, – думалось ему, – но никогда и ни что уже не затмит красоты этого момента!

А вот тинга Гарет опасался. Брат самоуверен, даже слишком, и в чем-то прав, но тинг – это не бой, точнее, не тот бой. Стоит им разругаться с норвежцами, и все их победы станут пшиком. Остановить большую войну, которая, как считал отец, начнется на юге и охватит весь Остров, можно было только, получив поддержку большинства норвежских кланов, из всех трех герцогств, а их враги из Братства Красной Скалы были видными представителями, а то и главами, этих кланов… И они сделают все, чтобы единения на тинге не произошло. С Эльдебринками бы замириться, merde! И тут Гэйб вновь подсобил – сдружился с Марком. Правда, зная Бешеного Зубра, можно было ожидать, что тот скорее с сыном разругается, чем с ним помирится. Но лучше такая ниточка, чем никакой… Да и брак с Софией Гарет считал единственно для себя возможным и приемлемым. Он давно привык считать Софию своей будущей женой, и не считал этот брак чем-то обременительным для себя. Пусть он не будет любить свою жену так, как любит Марию, но и несчастным с нею – Гарет верил в это твердо, – не будет.

Подумав про Софию, Гарет сел писать девушке письмо, и просидел над ним до самого рассвета, надеясь, что кое-что из этого письма девушка донесет и до родителей. Был, правда, гигантский подводный камень в его отношениях с Анвалонцами: анвалонские арбалетчики среди корнелитов и Верных. Пленные анвалонцы в голос твердили, что их нанимал Хильдебрант Эльдебринк специально, чтобы отправить в Междуречье. И в первый момент, узнав об этом, Гарет решил, что такого предательства им прощать нельзя. Но Марк категорически отрицал причастность братьев и отца к такой подлости, и теперь Гарет колебался. Чем черт не шутит, может, это и в самом деле подстава со стороны жирного Сулстада – тот вполне на такое способен. Вот только на какой кривой кобыле подъехать с этим вопросом к Бешеному Зубру? Он ведь даже слушать до конца не станет, глаза кровью нальются, и пойдет на таран…

Как, собственно, и произошло с погодками Седриком и Хильдебрантом, которые появились в Лавбурге на следующий же день. Они уже знали последние новости – услышали обо всем в Маскареле, – и беспокойства о судьбе Марка больше не испытывали, отправив письмо отцу оттуда же, из Маскареля. А общение с братьями Хлорингами у них началось с крупной ссоры. Едва герцог Элодисский заикнулся об анвалонских ополченцах, как Хильдебрант, а за ним и Седрик, мгновенно покраснев, как умеют только рыжие, принялись слаженно орать, что оскорблений не потерпят, тем более от гада, клеветавшего на их сестру! Гарет тоже вспыхнул от гнева, и если бы не Марк, который еще не совсем пришел в себя, узнав о смерти младшего братишки, но держал себя в руках, и не Гэбриэл, не потерявший головы, Хлоринги и Эльдебринки рассорились бы уже навсегда. С трудом, то и дело вновь вспыхивая и обижаясь непонятно, на что, но братья Хлоринги и братья Эльдебринки все же прояснили для себя и друг для друга, что же произошло.

– Да был я в Клойстергеме. – Подтвердил Хильдебрант. – Не столько ради герцога, сколько ради Вэла. Мама волновалась насчет того, как ему у Кенки. Они там удочку насчет моей женитьбы на их Анастасии закидывали, но так, для проформы. Не показалось мне, что они и в самом деле этого хотят. А вот спросить, когда это Кенка с герцогом Элодисским встречался, и где, мне что-то в голову не пришло. – Он почесал яркую светло рыжую, коротко стриженую макушку. – Вэл, бедняга, и не подумал бы усомниться… – Тут у Седрика и Хильдебранта одинаково сжались кулаки и сузились глаза, – но я-то должен был подумать.

– Я никогда не позволил бы себе так отозваться о любой девушке, не только о той, что мне так понравилась. – Вновь напомнил сильно задетый таким подозрением Гарет. – И уж тем более не стал бы откровенничать с Кенкой!

– А что, – весело подмигнул ему Седрик, – понравилась Софи?

– Точно. – Согласился Гарет. – Собираюсь жениться на ней. Но не от нужды, а по зову сердца. Потому и не стал делать предложение. Посватаюсь к ней победителем.

– Наш мужик! – Хлопнул его по плечу Седрик. – А, Хил?! А что мы в сухую, как попы, сидим? Помянем Вэла, отметим знакомство. Жизнь-то продолжается! Так ты говоришь, ваша Габриэлла похожа на королеву?..

Вечером пятеро братьев: двое Хлорингов, трое Эльдебринков, – один Еннер и один Бергквист тесной компанией наклюкались в кабинете покойного эрла Лавбургского, орали песни, плясали Хеллехавнен, мерялись силушкой на руках с Гэбриэлом, на спор гнули каминные инструменты, попортив с десяток, не меньше, и оставив весь этаж без единой нормальной кочерги, напоили замковых служанок, и под утро уснули, а потом (главное!) и проснулись лучшими друзьями. В порт Лавбурга в это утро пришло судно из Элиота, на котором прибыл очередной отклик европейских друзей Гарета: трое итальянцев с подарком от молодого Сфорца. Большой чугунной пушкой, с полным комплектом каменных ядер. О таком оружии в Нордланде слышали, но еще не видели, и только один Гарет из собравшихся видел ее в действии. Вещь была бешено дорогая, можно сказать, эксклюзивная, и герцог Элодисский мысленно, а потом и письменно, возблагодарил своего итальянского приятеля: это было получше даже, чем английские лучники с их знаменитыми тисовыми лонгбоу! Так как все трое итальянцев не только привезли пушку, но и оказались мастерами, способными изготавливать такие же на месте. Эльдебринки потребовали демонстрации, того же жаждали остальные соратники Хлорингов, и вскоре на окраине Лавбурга эта самая демонстрация состоялась: итальянцы с очень важным видом жахнули каменным ядром по старой овчарне. Попали – что вообще-то с теми, первыми пушками получалось не всегда, – с первого раза, и так поразили всех без исключения зрителей, что о чудо-оружии тут же заговорил весь Остров. А лавбургские мастера загорелись стать первыми пушкарями в Нордланде и продались Хлорингам с потрохами за такую возможность и привилегию. Когда и куда исчез в этой суматохе Гэбриэл, Гарет даже не заметил сначала, да и внимания особого не обратил, но смутное и неприятное чувство заставило его начать поиски. Тщетные. К вечеру стало понятно, что никто князя Валенского не видел, и никто понятия не имеет, где он, с кем и куда подался и куда делся.

Примерно за неделю до этого, как раз, когда братья подходили, каждый со своей стороны, к Фьесангервену, в Блумсберри, в портовом кабаке «Пьяный крыс» встретились мастер Дрэд и неизвестный ему человек в темной неприметной одежде и маске, закрывающей лицо по самые ноздри. Нижняя часть лица была замотана шарфом. Дрэда он поджидал в эркере, где предусмотрительно потушил все свечи, кроме одной, которую поставил подальше от себя. Говорил он через шарф немного невнятно, с нарочитым акцентом, то итальянским, то немецким, то вообще не пойми, каким – так поступают некоторые люди, пытаясь подражать иностранцам.

– Никакого следствия, никакого разбирательства. – Говорил он. – Быстрый суд и мгновенная казнь.

– Следствие необходимо. – Возразил Дрэд. – Он должен сознаться…

– Не сознается. – Перебил его незнакомец. – Он – не сознается. Это первое…

– У инквизиции все сознаются, да, да… – Иронично усмехнулся Дрэд.

– Только не он. Я успел его узнать достаточно. На Красной Скале он вытерпел такое, что ваши палачи вряд ли чем-то его удивят или испугают. Второе – эльфы. Даже не надейтесь спрятать его от эльфов. Найнпортская Ведьма однажды это смогла, но ей просто повезло. Вы – не сможете. Они по капле его крови, пусть даже оброненной годы назад, не только узнают, жив ли он, но так же – и где именно находится. И придут за ним, и очень быстро придут, они передвигаются с потрясающей скоростью, есть у них так же выход на некоего Ключника, тот, говорят, открывает проход через пространство мгновенный. Опомниться не успеете, а подле вас уже эльфийские убийцы. Они имеют полное право вступиться за него, это специально оговорено условиями Священного Мира, ведь он – родственник эльфийских князей и королей. Поэтому скорость, скорость и точность! Не везите его на юг, в Элиот или доминиканский монастырь, советую Гонор, бывшую твердыню нордландских тамплиеров, а теперь – замок иоаннитов. Это неприступный замок над плоскогорьем, идеальное место, везите его туда, как можно скорее судите и казните. Как бы не отреагировал на это его брат, открыто враждовать с церковью и Орденом он не посмеет. Его никто не поддержит в этом. Если его брат будет осужден и казнен, как еретик, колдун и слуга дьявола, даже Бергквисты и Карлфельдты не посмеют связаться с герцогом, он быстро станет изгоем. И либо вынужден будет пойти на мировую с церковью и принять все ваши условия, либо погибнет.

– А что же эльфы? – Осторожно поинтересовался Дрэд.

– Эльфы будут мстить. Но они будут мстить за своих принцев в любом случае. Если боитесь этого – отступитесь уже сейчас и забудьте про братьев. Если же нет – их месть станет хорошим поводом для войны с ними. Не этого ли все здесь так хотят? Главное – не дайте им его отбить, поэтому, напоминаю и настаиваю: никакого следствия и долгих допросов! И еще. На левой руке у него – неприметное серебряное кольцо. Это подарок эльфийской Лесной Королевы. Оно оберегает его от яда, стрел и болтов. Пока оно на нем, его ни отравить, ни пристрелить невозможно.

– Благодарю. – Церемонно наклонил голову Дрэд, дав себе зарок: любой ценой узнать, кто это. Такой человек в сердце Поймы ему не помешает! Интересно, кого он ненавидит больше: Хлорингов или эльфов? Он ни словом не упомянул его высочество, и о братьях говорил скупо и как-то неохотно. Зато едва упоминал эльфов, как Дрэд, сильный эмпат, чувствовал кожей ярость и ненависть. «А личная ненависть, – думал он, отправляясь по Великой Реке дальше на Север, – это вещь очень нам полезная, да, да…».

Нэш со своими бойцами помчался в Июс сразу же, как оттуда прискакал перепуганный гонец. Объяснить тот толком ничего не сумел: только бормотал про «умертвие кошмарное», да умолял о помощи. Иво, а так же Клык и Ветер со своим приятелем Волкодавом, в этот раз тоже были с Нэшем. Чистенький сонный городок был взбудоражен и потрясен до самого основания, на околицах наспех сооружали баррикады, жители вооружились, кто чем мог, и патрулировали улицы и окраины. Нэша и его спутников сразу же провели в тот самый подвал, где когда-то герцог Элодисский услышал первую достоверную весточку о своем брате.

– Лица только прикройте, – посоветовал сторож, у которого нижняя часть лица была замотана грязным платком, – ибо вонюче оно дюже. Смрад стоит такой, что слезу вышибает.

– Оно – что? – Спросил Нэш.

– А увидите. Мы-то сами так и не поняли, что ОНО такое и откуда такие берутся-то. – Он долго прислушивался у двери, потом, стараясь не греметь ключами, отпер могучий замок. Снова прислушался, приоткрыв дверь, и Нэш, отодвинув его в сторонку, вошел внутрь.

И понял, что зря не послушал доброго совета и не прикрыл рот и нос: смрад и в самом деле стоял невыносимый. Воняло даже не понять сразу, чем: то ли падалью, толи чем-то еще хуже, если такое, конечно, возможно. В подвале, служившем и моргом, и пыточной, и тюрьмой для самых отъявленных преступников, приговоренных к казни, помимо столов, пыточных инструментов и дыбы, были и железные клетки, три или четыре, тонувшие во тьме. К одной из них сторож и подвел Нэша, посветил на то, что было внутри.

То, что там было, уловило свет, а может, и звук слышало: зашевелилось, поднялось на карачки и, вихляясь, поползло в сторону двери. Ткнулось в решетку, захрипело, и принялось колотиться о нее с неожиданной и пугающей силой. Крестьяне проткнули ЭТО вилами, и теперь внутренности волочились следом, обвалянные в пыли и мусоре. Когда оно ударилось о решетку, отшатнулся даже Нэш, зажимая нос и рот ладонью:

– Да что ж это такое-то?!

– Умертвие. – Повторил сторож.

– Оно самое. – Подтвердил Клык. – Их Госпожа делает. Убитого поднимает, и оно так вот ковыляет и бросается на все живое, пока не развалится. Я их не раз видел.

– И как их убить? – Поинтересовался Нэш, глядя на внутренности. – Башку отсечь?

– Оно все равно бегает, даже без башки. – Возразил Клык. – Но тогда оно не видит, куда бежать, и запаха живого не чует, так мечется, стукается обо все подряд. Потешно так… – Он осекся под яростным взглядом обернувшегося на него великана.

– Сжечь. – Сказал Волкодав. – Или в известь того, сунуть. Ну, или на жаре оставить, оно тогда быстро сгниет и само развалится. В темноте и холоде его как раз держать нельзя, оно тогда долго того… фунциклирует.

– Негашеная известь есть? – Спросил у сторожа Нэш.

– А как же! Яма целая. – С готовностью откликнулся тот.

– Как вы его поймали?

– Так мы его и вилами, и топором, а ему хоть бы что. Двух человек разорвало, кроме пастуха-то, пока мы его на вилы не подняли и так цепями не спутали, вон валяются. Так приволокли сюда и бросили, оно уже само того, распуталося-то. Когда темно и тихо, оно само не шевелится, а как только почует людей, так и бесится. Страшное оно… очень. – Боязливо произнес сторож. – Я вот хоть и стою тут с вами, а страшно так, что аж коленки подгибаются: а ну, как клетка не выдержит? И откуда только силушки в нем столько! Может, того – пойдем отсюдова-то? А?

– Откуда оно взялось, – кинул последний взгляд на умертвие Нэш, – кем было при жизни, и где жило? Кто знает?

– По дороге ковыляло, с юга, вот все, что пастушата знают. А мы в ту сторону и не ходили, страшно!

– Люди оттуда сегодня были?

– Были. Никто ничего не видал. Может, ОНО с лесу, только разве ж эльфы его выпустили бы?

– Мы тут гадали-рядили, – признался бургомистр, – откуда ОНО на нас напустилось, и даже гадали, не обидели ли мы чем Лесную Королеву, может, это Она на нас кару такую напустила?

– Эльфы некромантией не занимаются. – Подал голос все это время молчавший Иво. Ему казалось, что он узнал бывшую женщину, но ему так страшно было признаться в этом самому себе, что он отчаянно не хотел в это верить. И то сказать: умертвие настолько уже мало походило на человека, что ошибиться было не мудрено. – Они мертвых не поднимают. Это дела ведьмы Барр. Госпожи с Красной Скалы.

– Одежа у женщины-то, – заметил капитан местной стражи, – богатая была. Не из простых женщина. Только здесь никто ее не знает.

– Я, кажется, знаю. – Неохотно сказал Иво, и Нэш стремительно повернулся к нему:

– И что молчишь?

– Я не уверен. Лицо… не опознать уже. И волосы в пыли, не поймешь, какого цвета. Но такую одежду и такое кольцо я видел у госпожи Глэдис Твидл. Которая уехала в Варчу и исчезла, помните?..

– А дорога на Варчу-то здесь, в миле всего. – Пробормотал капитан.

– Так ведь она давненько пропала. Еще до отъезда герцога с братом на Север. – Заметил Нэш.

– Верно. – Кивнул Иво. – Говорю же, не уверен я.

– Скинем нежить в известь, и отправимся в Варчу. – Решил Нэш. – Кто его знает, что там творится.

Герцог Анвалонский, получив с почтовым голубем весточку от погодков, засобирался в Лавбург. Вообще-то, ехать на тинг он не хотел. Или, точнее, упрямо решил не ехать, хоть в душе его шел разлад: было ужас, как интересно, как там справляются сыновья Гарольда, что представляет собой младший из близнецов, хотелось получить все последние горячие новости не из писем, а на месте, и вообще – быть в гуще событий, которые оказались нешуточными. Дома было тяжело. Герцогиню сломало горе, она разваливалась на глазах, и видеть это было тяжко. Она перестала следить за собой, потеряла всякий интерес к дому, к происходящему, даже начала, по словам слуг, «чудить». Герцог по-настоящему мучился этим. Он любил жену, гордился тем, что является верным супругом, а теперь у него жены-то и не было – Эффемия перестала внезапно быть женщиной, потеряла и интерес к нему, как к супругу и любовнику, и внешнюю привлекательность. И герцог Анвалонский преисполнился ярости и ненависти к виновнику смерти Вэла и преображения жены: к графу Кенке. Мразь, пучеглазый выродок! И как только посмел, как посмел этот подонок оскорбить ЕГО сына, как?! Страх потерял, извращенец чертов, на кого покусился, КАК посмел?! И спустить ему это?! Ни за что! Каждый день, получая новые и новые подтверждения тому, что его жена погружается в пучины горя, кажется, уже безвозвратно, герцог Анвалонский растравлял в себе ярость, лелеял и холил ее. На фоне этой ярости проступок Гарета уже не казался таким уж смертельно обидным. Пишет ведь письма девочке, обнадеживает. С одной стороны – прохвост, а с другой – завидный жених… Узнав, что Марк в порядке, жив и свободен, и что спас его и мальчишек Еннера и Бергквиста Гэйб Хлоринг, герцог в одночасье решил ехать. Дать шанс Гарету оправдаться и извиниться, черт с ним. Такой союзник в грядущей стычке с Далвеганом не помешает… И даже если Гарольд откажется присоединиться к войнушке, то и против уже не будет.

И женщин нужно повезти с собой. – Решил герцог. – Для Эффи это будет полезно, может, оживет, встретится с Марком, оттает. Дав приказ собираться, он принялся сам утрясать свои домашние дела. В разгар этих сборов мажордом сообщил ему о визите какой-то пожилой женщины, которая настоятельно просит аудиенции.

– Не до старух мне. – Отмахнулся герцог. – Пусть идет, откуда пришла. А если очень нужно, пусть подождет, пока вернусь.

– Мое дело не может ждать. – Произнесла вошедшая вслед за мажордомом женщина, закутанная в темный плащ.

– А тебя не учили, сударыня, что входить к герцогу без дозволения нельзя? – Нахмурился Анвалонец.

– Нет. – Женщина откинула капюшон, выпрямилась, и герцог втянул с шипением воздух сквозь стиснутые зубы: перед ним была не обычная женщина. «Фея!», – понял он. Он не жаловал нелюдей – ни эльфов, ни прочих. И феям исключений не делал. Но женщина была красива, а герцог от рождения был грубовато-галантен, это было у него в крови, как у всех Эльдебринков до него.

– Меня не учили этому. – Она чуть улыбнулась. Ее глубокие глаза почти без белков, прозрачные, переливающиеся и блестящие, как вода, то голубые, то зеленые, то синие, притягивали взгляд и поглощали внимание. Завораживали. – Когда я родилась, не было на свете герцогов.