Czytaj książkę: «От шрама до шарма. Стихи»

Czcionka:

ISBN 978-5-0051-2779-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Останется моё
(Из написанных раньше)

Уйдут чужие. Вещи. Строки. Люди.
Дела, не завершённые в словах.
Слова, что никогда не знали сути,
Достойной молча говорить в делах.

Останется моё. Мои. И только.
Растушевать себя под всякий вкус —
Такая лизоблюдственная ролька,
Что я себя, чужой себе, боюсь.

Разворованное

Вечер никак не привыкнет
к миру, где некого ждать.
Мокнет с дождём у калитки,
так и не встретив дождя.

Если отнимут и фантик,
незачем – чай и кровать.
Пол разворочать – и хватит
душу для всех расстилать.

Хватит!

Никто не нужен, если молча
никто не хочет понимать.
Внутри меня разлит сыночек.
Внутри меня разбита мать.

И хватит! Вам ли это горе
нести со мною до конца?
Я вся – пустые коридоры
и лужа, стёкшая с лица…

Картинка

Картинка улыбается —
а сердце матерится.
Знакомая история
поломанных людей…

Конечно, я старалась бы
стать рифмою для птицы.
Но совесть не позволит мне
примазываться к ней…

Продано ли, куплено

Рассказана старая сказка.
Забыто, зачем и кому.
И голос по горлу размазан
в отместку больному уму.

У правды закончился порох.
У лжи – монолог на износ.
И с теми, кто искренне дорог,
расстаться дороже пришлось…

Сам в себе

Где встреч непрожитых не счесть,
в стране затравленных фантазий,
где не был понятым ни разу
язык обыденных чудес,

там я для вешалок скелетных
искала кожу хоть на день —
изгоя в клоуна одеть,
оставив главное раздетым;

чтоб сам себе и плач, и смех,
союз наития и вздора,
где невозможно фантазёра
сгноить в общественной тюрьме…

Смешное сердце

Уже не считаю минуты.
Они не способны стучать.
А сердце, надеясь на утро,
забыло про вечер опять
и верит в случайное чудо,
в которое верить смешно.
Но ради последней минуты
и смеху быть смыслом дано.

Ничего не знаю

В чёрно-белой радуге расцветая,
не поверишь больше цветной заре…

Если всё вполсилы и не взаправду,
может, ложь честнее, когда вовсю?
Я не знаю красок, которым рада
не меняя линзы своих «сю-сю».

Ничего не знаю! Некроз понятий,
по которым раньше училась жить,
а теперь вселенная – в съёмной хате
по соседству с з'амком,
где спят бомжи.

Слова из пластика – как мусор на века

Какой ерундой занимаются люди…
И лучше б не быть человеком совсем,
чем каждой записанной в столбик причуде
присваивать имя чудесных поэм.

Такое щедрое Небо

Когда я не стремлюсь его потрогать,
оно само спускается ко мне.
Я соглашаюсь взять совсем немного,
а получаю столько, что больней
не может быть ни встречи, ни прощанья.
Нежданное, ненужное – и так
правдиво убедившее в обмане,
что передоз и есть
моя мечта.

ты не Ты?

Во мне утихла жажда говорить.
В словах гниют задушенные птицы.
И если отыскать живых внутри,
то им молчать дороже, чем напиться.

А ты всё ищешь звонкую меня
в жестянке человеческой консервы,
как будто и вина в том не Твоя,
что Бог аккомпанировал
лишь стервам…

Закрыто

Мир – это больше, чем ладошка.
Но всё-таки ладонь теплей.
Мы прикасались понарошку,
загадив буквами дисплей.

Играться в чувства – мало толку.
Не греет взвешенная страсть.
Прощай. Мне стало одиноко
в словах, где каждый языкаст,
но так беспомощен руками
обнять любимых и спасти.

И я, от ласки отвыкая,
держу и душу взаперти.

Пережить

Силы закончились.
Надо спокойно
смерть переждать —
и начаться опять.

Каждый убитый —
когда-то влюблённый.
Но и убийцам —
судьба умирать…

Двойник без меня

Тот человек сошёл с пути.
Отмельтешил, оттараторил.
Ему обрыдло бред нести,
пока я в нём меняла роли,
в которых было бы легко
признать своё же отраженье.
Но от помад до каблуков
мы с ним рассорились. Осенний
изжит спектакль метаморфоз.
Охапка мыслей – мёртвый хаос.
Не потому что отжилось,
а потому что не рождалось.

Об искусстве расставаний

Расставание – мерзкая штука.
Но и мерзость полезна порой.
Сочиняешь метафору стука
и приводишь мечту на порог

силой мысли, её тренируя
и не тратя на ссоры, где мы
искажаемся так, что для друга
в горе слепы и глухонемы.

Расстояние лечит от спеси.
Расстояние учит ценить.
И разлуки для нас интересней
тем, что плачут стихами они…

Презент брезентом

В тебе – и дом мой, и семья.
Всё, что с тобой я потеряла,
когда под детским одеялом
играли взрослых мы, – хотя

вместилось мало. Где не надо
торчали веские места,
а ласка в ветхих лоскутах
считала долг арендной платы.

Из тех счетов не вышел толк.
Дворцов в загашниках общаги
не раздавали, – на прощанье
даря прописку
в шапито…

Неувязочка

Увязла я. В чужой тарелке с мясом.
Забыла свой привычный рацион,
в котором было дёшево – но ясно
без ресторанных душ «а-ля влюблён».

Никто не заставляет есть чужое.
Тем более намордники в чест'и.
Всего и дел-то – отделить смешное
от блюда, где шеф-повар пошутил.

Прачка

Не дотронулся —
а испачкана.
Это пачкаю я сама.
Чтоб себе же —
усердной прачкою.
И вручную.
Сходя с ума

от количества
кожи содранной.
Будто взвешиваю твою
н е л ю б о в ь.
И таскаю вёдрами
постирушки
своих «люблю».

Ищу хирурга

Я давно не верю диалогам.
Значит, и не нужен монолог.
Так ведь будет честно? – но жестоко
к собственным уродствам. Видит Бог,

я старалась стать тебе подругой
и себе – хотя бы медсестрой.
А теперь мне мало ультразвука.
Надо резать. Буду ли живой,

если не насиловать другого
и в свою Туманность не вселять
тех, кто не туман любил, а слово
острое – точнее вырезать…

Одно на двоих

Разъехались… Но разве мы
от этого с тобой свободней?
С приходом ветреной зимы
и ветер бьёт себе поклоны,
чтоб успокоиться на миг,
устав от бешеной свободы,
и между Богом и людьми
он ищет тихую работу.

Вот так и мы – как два крыла,
что налетались в одиночку,
вдруг пожелаем, чтоб скала
дала в одной разбиться точке.

Универсальный язык

Перевод излишен, когда без слов.
Но приходит время, когда и молча
переводчик нужен для двух голов,
что забиты утром – в ворота ночи.

Непонятно, кто и зачем хитрит,
не сказав ни слова о расставанье,
и откуда новый игрок внутри,
если вся игра – на пустом диване.

Головная боль переводит: «Жив!»
А другое знать – лишь больнее делать.
У моих стихов столько нежной лжи,
что нежнее может быть
только тело…

Недосып

Мы с тобой умудряемся вновь
изуродовать встречу – до встречи.
А моих зарифмованных снов
от рождения ритм покалечен.

Наконец удаётся уснуть.
Ненадолго. Зато откровенней.
Память вспомнила губы, и грудь,
и влюблённые в ласку колени.

Но в моей откровенности нет
ничего настоящего, если
в одиночку шептать простыне
всё, что делать приятнее вместе…

Чужое

Всё в убыток, когда некстати.
Небо сыплет вчерашний дождик —
а с е г о д н я промокли ноги,
а под маской – сопливый мат.

Приурочено к чьей-то дате.
Не моей. Но с меня дороже
почему-то берут за сроки
из чужих расписаний трат.

Будто я и за тех в ответе,
для кого и ремонт не нужен,
у кого снегопад неделю,
а без масок – свежее нос.

Не просила я дождь и ветер
приводить мне зимою лужи.
Но, видать, на моей постели
слаще спится чужому SOS…

Игра в свои ворота

Я не могу обратно отыграть.
Да и вперёд – игра в свои ворота.
И так уже измучена кровать,
что сутками на ней измучен кто-то,

когда те сутки сжаты до секунд,
но давят, будто вечность стала телом,
способным на один словесный блуд —
и не пригодным для простого дела.
……

А нужно ли отыгрывать назад?..
когда ухабы – суть сам'ой дороги,
и если ей равнину навязать,
то нужно заменить и путь,
и ноги…

Пустой звук

Это не шутка, любимый.
Это – смеяться дороже,
а объяснять неуместно
там, где спокойней
не знать.

Будем считать, что интима
в нашем молчании больше, —
если за каждое «вместе»
я отвечала
одна.

В измерении замёрзших

Вот так и происходит:
вчерашние родные
становятся помехой
для будущих родных.

Менять любимых – в моде.
Зимой и ветры ныли
по новым меркам меха —
отрезать полспины.

Моей спине небольно:
она мехов не знала —
и ей от той измены
не холодно ничуть.

Ей хватит позы вольной
и без материала —
замёрзшим манекеном
стыдить витрину чувств.

От мёртвой пользы больше?

Я так тебе понравиться хотела,
что перестала нравиться себе.
Патлатость обезглавленного тела
свалялась под ногами и толпе

мешала в колтунах передвигаться.
Но ты меня за это и любил —
пока я в череде реинкарнаций
не выпала из родов. Свежих сил

для чуткой обезглавленности чуда
во мне не находилось. Ты скучал
от всяких «показалось» и «как будто»,
когда людей р е а л ь н ы х убивал…

Заместительное

Ты просто влюбился в другую
и думаешь, что навсегда?
А я не смеюсь, не тоскую.
Привычное дело – страдать.

Бельмо дорогих заблуждений,
хрусталики в самообман —
и вот полудохлые тени
сойдут за мистичную хмарь

поэтов, поэтиков или
любого, кто грезить готов;
как будто лишь хмарь и любили
в чадящем интиме стихов.

А трезвый и зрячий – надолго
желание пороху даст?!
Привычка – добра и жестока.
То слепнешь, то слишком глазаст.

Сок как вода

Да иди ты куда подальше.
Непонятно, зачем и звал,
если в каждой второй «наташе»
имя первой любви искал,
от себя убегая в строки,
о которых и сам жалел.
Повезло же: на свете много
непрочитанных душ и тел.

Разженились с тобой – и славно.
Из берёзы не вырос дуб.
Если в равенстве есть неравный,
нет и смысла в одном ряду.

Год

Год сошёл бы за десять… Так много стряслось.
А по сути – совсем не случилось.
Забиваю в сирень обезглавленный гвоздь.
И табличка – где трупики-числа
мимо дат и свиданий рождали цветы.
Аппликации траурных масок
умирали в толпе, где был мёртвым и ты,
не доехав к любимой ни разу.

Цена урожая

Вырезая глазк'и из картошки,
вырезала тебя из груди —
и сажала в другую. Дороже
выйдет полю изменой платить.

Но лишь так и спасти нас обоих:
расставания анабиоз
переждать спящей раной в бессонных —
и проснуться, когда не ждалось.

Станет только загадочней встреча,
если выболеть до забытья
и в картине взаимных увечий
удивляться мазкам острия.

Половина – у тебя

Ночь придёт наполовину.
Половина – у тебя.
Я привыкла, что мужчина —
лишь бессонница моя.

Привыкать пришлось три года,
час деля напополам.
Ты поспи… Ведь для чего-то
я полжизни не спала.

Гипоксия на паузе
(Простая размышлялка)

Когда отпустишь – и дышать полегче.
Сам воздух не зависит от того,
кто мог вчера спасти иль покалечить,
желая развлеченья одного.

Хотя бывает случай безнадёжней:
когда они вдвоём не разберут,
чего хотят, – и рядом с голой кожей
стихи друг другу по «ватсапу» шлют.

Со временем стихи надоедают.
Из кожи вытекает кислород.
И вечности беременная стая
выхаркивает Бога через рот.
……… …………

Зачем же мы трепались о прекрасном,
насилуя любимых в позе рифм,
а после, как блудливую заразу,
из списка развлечений удалив?

Не знаю я, мертва или свободна,
царапая на вдохе новый смысл,
но я хотя б не вру себе, что кто-то
готов спасать наскучившую жизнь…

До завтра

Иди, – но медленно. Дай опознать
последний шаг вчерашнего мужчины,
в себе соединившего все спины,
которыми с тобой разлучена.

Не говори, куда ты и зачем.
Шагами объясняйся напоследок.
Во мне и танец – безразмерный слепок
«дозавтрашней» разлуки насовсем…

Ты ли – свой сам себе?

Ты ли строчек своих хозяин?
Ты ли власти своей слуга?
Ты ли Тот, о Котором знаем
понаслышке – стихи слагать,
не приблизившись к ним, но веря,
что мы – избранные (Тобой?).

Ты ли Словом своим измерен,
если звал т и ш и н у судьбой?

Зачем мы…

Зачем мы ссоримся, когда
у нас одна судьба, и с нею
нет смысла спорить. Сирота
в обнимку с сиротой – роднее
семьи, что создана уже
с другим, другой… и как бы в целом
всё к лучшему. «Жена, зашей».
«Жена, погладь». И гладит. Телом…

Но есть и наш с тобою дом.
Вне тел для тела. Не заметят
его д р у г и е!.. Мы вдвоём
за всех придуманных в ответе.

Не пытайся меня понимать

Не пытайся меня понимать.
У любви
нет логических связей.
Я тебе и невеста —
и мать.
Я с тобой навсегда —
и ни разу.

Если будешь пытаться —
всё зря!
Значит, кто-то из нас —
нелюбимый.
Не умы, а тела говорят,
если молча им —
н е в ы н о с и м о…

Такие сложные нюансы

За окном – ни осень, ни зима.
На душе – ни грустно, ни спокойно.
Это я внутри себя сама
прицепила к чёртикам иконки.

И теперь ни то ни сё, а жизнь
зависает между до и после
где-то в чёрно-белом, – компромисс
не найдя меж «требует» и «просит».

Терапия

Не относитесь так серьёзно.
Здесь нет серьёзного. Слова
хотели быть таблеткой просто,
чтоб не болела голова.

А кто пришёл искусства ради,
ошибся адресом, – но я
уже сама ошибкам рада,
лекарство новое ища…

Ангелы умирают, взрослея

Три, не три – без нас сотрётся,
да и снова нарастёт.
Человек – чужак для солнца
и для ночи – идиот,
слишком умничать привыкший
на осколках детских грёз.

Прячьтесь, детки: взрослый вышел
мир воспитывать всерьёз.

Полёт

Если так долго
лететь в бесконечность
вечным падением
вниз,

то вероятно,
и даже конечно,
падать
научишься
ввысь…

Вместо кровати

Моих экспансий упрямый почерк
блефует нежно – и тихо так
рисует мордочку в уголочке.
Пускай мяукает. Добрый знак…

Уж все отмаялись, откричались
и отпустили друг друга спать.
А мы с тобою свои печали
не отпускаем. У нас тетрадь

гостеприимная. Зимней ночью
я столько света рисую в ней,
что дрессирую нахальный почерк
хотя б при свечке мечтать скромней.

Снег ли?

Снегу мало зимы. Снегу мало себя.
Снегу имя своё слишком тесно.
На земле все размеры равняются «Я».
Где вместился твой взгляд, там и место.

Если снег – человек, поменявший формат,
но по-прежнему эгоистичен,
то и снег – только звук. И зима – не зима.
Всё вокруг – эвфемизмы двуличий.

М.О.Л.Ч.И

Молчи во мне!.. У Храма Тишины
так мало душ осталось для молчанья,
что я нарочно горло истончаю,
процеживаясь каплями грудных
кормлений… В первобытности младенца —
история беременной меня,
носимой Тем, Кто, деток хороня,
придумал мир святейших слов коммерций.

Я так устала голос убивать
внутри себя – родиться в ком-то тихом.
Спаси меня от голых сцен шумихи,
привыкшей стыд искусством называть.

Художник рисует Художника

Нарисованный дом продержался недолго.
Нарисованный дождь был гораздо сильней.
Два фантома сошлись на фантомной дороге
и не знали, что оба —
в р е а л ь н о й войне.

Нарисованный мир разбивался в смартфонах,
а Художник искал оправданье себе
в том, что кем-то был тоже – на раз – нарисован.
Одноразовый труп —
в вечно мёртвой толпе…

Единое Имя

У зимы будет длинное имя —
чтоб дочитывать до февраля,
не заметив, как в шаткости зимней
зародится иная земля,

где сольются Творец и творимый,
где холодный – себя же теплей —
не узнает, как страшно любимых
разделять: на земле —
и в земле.
…………

Пусть в весенней горячке свиданий
забывается имя всему,
а в единстве открытий и Тайны
даже горе – спасенье уму.

Как убить человека

Снова полночи, как зомби, не сплю.
Пульс то щекочет, то бьётся.
Кончилось время, и все «ай лав ю» —
сдача моя незнакомцу,
кто перепутал «купить» и «продать»
вместе с деменцией века.
Мне рассказали, что я – чья-то мать
в статусе «бомж и калека».

Можно ли верить? И можно ли жить,
если о главном забыто?
Я не просила ни правды, ни лжи,
но помогли —
э р у д и т ы…

Про воробышков

Слово выронил – душу вытравил.
Так бывает, когда с чужим.
Между жестами и субтитрами
звук особенной правдой лжив,

если хочет убить искуснее,
интонации натаскав,
как овчарок.
Считаться ль с чувствами
на земле мировых расправ?

Кто заметит в таком побоище,
где кончается совесть слов?
И насколько жесток хохочущий,
если смех – его ремесло?

Ампутация памяти

Бессонница понятна, но к лицу ли,
когда любовь в ладонях догорит,
а память, на пуантах ночь танцуя,
не различит, где именно болит…

И вот рассвет – сплошное удивленье,
что разгораться нечему давно,
а всё-таки живое и болеет,
как будто в том и есть реальность снов.

Причуды пограничного сознанья
на ленточки весь танец расплетут
фалангами обугленных прощаний,
используя безумие как жгут.

Ещё дышу

Три года прошло, понимаешь?
Три года, – укравших во мне
всё лучшее… Мне бы вчерашней
себя хоть глоточек!
Но нет

ни капли от прежней дурёхи.
Кормила голодную вошь.
Ты хочешь сравнить наши вдохи:
кто больше
на вошь ту
похож?

Иначе зачем ты вернулся,
когда ничего не вернуть!
Ты помнишь, какого я вкуса
была?!..

Вся – кормящая грудь!

По кругу неизбывности

Когда я вновь вернусь на землю,
не делай вид, что не узнал.
В моём насквозь прозрачном теле —
лишь ощутимее скандал
всех одиночеств мирозданья,
где мир – песочница. Но мы
за эту пыль и жизнь отдали,
хотя и жизнь была взаймы.

Я долго буду бестелесной…
Проценты вырастут, и мне
придётся заново воскреснуть:
вернуть долги – песком втройне.

Вот так по кругу усложняя
заём у займа, как рабы
своих рабов, – мы дни за днями
жизнь распыляем —
долг избыть.

Если можно

Если можно идти вперёд,
то с тобой. Потихоньку. Или
как получится. Лишь бы год
одолеть. А потом бы жили
без отчётов для сводки лет:
на свободном векторе счастья —
где нельзя ничем заболеть,
кроме вечной любви и страсти.

Голышом

Зрачки растворяются в небе
и цвет примеряют другой.
Скажи мне, любимый, где не был
ещё ты —
я буду с тобой

другою.
Небесною. Дрянью.
В примерочной т е л о любить.
А вещи оставим за гранью,
где серое шьют
воробьи.

Текущие в Исток

Люби, как будто никогда
других и не любил.
Пусть одинокая вода
простит уставший Нил.

Пусть все потерянные дни
найдут, кто их терял.
Не ради мести. Сохраним
местам последний ряд.

Там мы и встретимся навек —
целуясь мимо рта.
Там совпадут все русла рек,
единым устьем став.

Не существуя в сущем

Что-то теряется в каждой находке.
Что-то находится в каждой потере.
Мир из таких алогичностей соткан,
что удивляешься честным и верным.

Кто эти – честные? Где эта вера,
чтобы раскола в себе не искала?
Каждый последний рождается в первом,
если признался в успехе провала.

Все пьедесталы уходят под землю.
Слабость завидует собственной силе.
Если с тобой мы друг друга раздели,
значит, не зря и одетых любили.

Не кирпичи

Разговаривать непривычно.
Стены молча живут со мной.
Я вытаскиваю кирпичик.
И качаю в руках. Больной,

неуютный и очень странный.
Даже страшный. Но мне родной.
И душевный брикет обмана
пеленаю. Я вся давно

каждой стенке – и вор, и мама.
Им пришлось мой язык учить,
чтобы голосом прижиматься:
«Не бросай нас!
Ломай.
Лечи».

Удиви меня ничем
(Из написанных раньше)

Уже случалось столько разного,
что удивляться стало нечему.
Ты развлекал меня рассказами —
и развлекался между встречами.

Уж лучше б ты свои рассказики
писал для новых дур и дурочек.
А старым – хватит…
Море в тазике.
И путешествия по стульчикам.

Зато без всяких воздыхателей,
кому и воздух – много щедрости.
Дышали б мимо —
и не гадили.
Я б удивлялась
н е и з в е с т н о с т и…

Обмануть любовь

Обмануть карантин мудрёный?
Выреза’ть голубей из масок
и рассматривать удалённо
недовылеты стай экстазных?!

Что ни делай, а мы всё дальше.
Мир не пахнет тобой, как прежде.
Безопасность – синоним фальши
в горле вырезанной надежды.

Родные?

Если мы расстались,
значит, Бога нету.
Или Он не видит
сверху ничего.
Столько сочинили —
а другими спето.
Столько посадили —
выросло травой.

Не грусти. Зимою —
рифма урожайней.
Как-нибудь протянем —
лишь бы до весны.
Лучше б мы с тобою
вовсе не рождались,
чтоб не хоронили
заживо
родных.

Отмени

Отмени мою смерть —
или сделай короче.
Если жизнь научился
под корень срезать,
значит, сможешь и смерть.
Вечность сузить до ночи.
И расшириться —
родами
жизни
назад.

Странно

Странно, что убил и не заметил.
Странно, что и мёртвая дышу.
Странно, что ещё на этом свете
я нужна кому-то, – но пишу

так, как будто незачем быть нужной,
незачем любить и воскресать.
Если я совсем слечу с катушек,
хватит долететь мне к небесам?!

Странно будет, если долетела.
Странно всё, что ради вопреки.
Странно, что моё гнилое тело
верит, что остались в нём стихи…

Жить без памяти

Высоко не подняться, если
память станет тащить обратно, —
где с собой ты ни врозь, ни вместе,
не противишься – и не рада.

Жить без памяти было б проще:
в голове не гуляют люди,
превращая тебя в жилплощадь,
где тебе же угла не будет.

Но куда от себя укрыться,
если спать больше нету мочи.
А когда без стихов и спится,
ты сама тишины не хочешь…

Было бы желание

Ей опять объясняли врачи,
что отрезаны руки и ноги
и реальных нет больше причин
красить лаком фантомные ногти.

А она любовалась на штрих
и врачам объясняла их горе:
«Вы – слепые. Но я для слепых
приготовила в сердце узоры…»

Заигравшись не в себя

Как ты любишь себя обманывать…
Как боишься серьёзным быть…
И, дожив с пустыми карманами,
просишь новый карман судьбы,
не умея наполнить прежние.
Легче вовсе по швам содрать,
притворившись, что сам и веришь ты
в этот свежий фасон нутра,
от которого пахнет плесенью
«заигруличек» в креатив.

Отчего же тебе невесело,
если так моралист шутлив?

У любви моей – два имени

У любви моей – два имени.
В лёд влюблённая вода.
Капля-в-капле – код взаимности.
«Нет —
где тает дважды «да».

Стыд душевнее приличия.
Горб – хранитель гор внутри.
Я люблю —
до и с т е р и ч н о с т и.
Лёд мой заживо горит…

Просто любовь

Устаёт даже камень —
лежать лишь бы как.
Устаёт тишина,
не тревожась о точном.
Пряжа быть шерстяной,
не связавши носка,
устаёт.
Как в письме
ненаписанном
почерк.
……

Устаёт человек.
В нём история – тоньше
всех причин
разрываться до голого дна.
Но, чтоб кто-то уставший
стал самым хорошим,
в этом мире причина есть
только одна.