Czytaj książkę: «Жребий. В паутине лжи»
Глава 1
Три.
Два.
Один.
Темнота…
– Мне страшно.
– Я с тобой.
– Я не хочу быть здесь.
– Просто протяни руку.
– Здесь что-то есть, – в ужасе.
– Я рядом. Попробуй еще, – успокаивающе мягко.
– Это что-то твердое. Похоже на дверь. Да, это дверь.
– Ты откроешь ее?
– Не хочу, – со все нарастающей тревогой. Уже почти кричит: – Я боюсь!
– Ты хочешь навсегда остаться в темноте? – все так же мягко.
– Нет, – уже спокойнее, но все еще дрожащими губами.
– Не бойся, ты в безопасности. Слушай мой голос.
– Хорошо, – затихая.
Один.
Два.
Три.
***
– Почему она до сих пор ничего не вспомнила? – Борис старался, чтобы голос звучал спокойно, но в последнее время у него были явные проблемы с контролем гнева. – Вы же сказали, это поможет.
– Я сказал, что это может помочь. Это не одно и то же. И вы, майор, слишком торопитесь. Прошло всего две недели. Этого мало, чтобы девочка успела прийти в себя. Она вспомнит. Дайте ей время.
Бориса бесил менторский тон доктора Карелика. И его всепонимающий взгляд поверх узких очков, которым тот в очередной раз осадил его пыл.
Бисаев поднялся с диванчика и, вытряхнув из пачки сигарету, отошел к окну. Он долго разминал ее пальцами, глядя на прогуливающихся в больничном скверике пациентов. Голуби суетливой кучкой облепили ноги старика на скамейке, что трясущимися руками сыпал им на спины хлебные крошки. Больные, не спеша, курсировали по единственной здесь дорожке, покрытой, словно снегом, белыми лепестками облетевшей черемухи. Может, доктор прав, он торопится?
– Послушайте, Рафаэль Матвеевич, у меня девочка пропала. Ни одной зацепки, – с нажимом сказал Борис, повернувшись к доктору.
Врач, все это время наблюдавший за Бисаевым, снова вонзил в него проницательный взгляд.
– Голубчик, это не повод еще больше травмировать собственную дочь. Да, это ужасно, но позвольте мне самому решать, как лечить пациентов. Надеюсь, вы помните, что на идею с гипнозом я согласился только при условии, что вы дадите мне возможность работать с пациентом в том темпе, который определю я сам – и только так.
– Вы неправильно меня поняли, – поспешил заверить его страдающий от непонимания Бисаев. – Я вовсе не пытаюсь вас учить, – он в бессилии махнул рукой и вернулся на диванчик. – Ну есть же какие-то препараты, которые помогут ей вспомнить?
– Препараты есть. Но мозг человека не застежка лифчика. Это очень сложный механизм. Надавим сильнее – утратим контроль.
Борис хотел продолжить дискуссию, но, встретившись со стоп-взглядом Рафаэля Матвеевича, осекся. Поднялся с дивана и направился к двери. На пороге он остановился и, помедлив, снова развернулся к доктору.
– Почему она все еще в повязке?
– Видите ли, друг мой, ваша дочь несколько лет провела в темноте. Так она чувствует себя спокойнее. Наша с вами задача – создать для нее благоприятные условия для полного ее восстановления, и привычная обстановка – одно из них. Тогда и наши сеансы станут эффективнее.
Проходя мимо палаты дочери, Борис заглянул в приоткрытую дверь. Аня, в белой бинтовой повязке на глазах, медленно курсировала по комнате, ловко обходя препятствия. Казалось, что она играет с кем-то в прятки, и вот-вот из-под кровати или из шкафа выпрыгнет маленький шалун, и палата наполнится их звонким смехом. Но стоило ему взяться за ручку двери, она замерла на месте, как напуганный неожиданным шумом заяц. Быстро нащупала спинку кровати и в мгновение нырнула с головой под одеяло. Борис проглотил подступивший к горлу ком и отпрянул под аккомпанемент пульсирующего в груди сердца. Один раз он нарушил предписание доктора и попробовал поговорить с дочерью. Такого бессилия и ужаса он не испытывал никогда, даже найдя картины под стеклом в вонючем подвале Блохина. Аня металась, как загнанный зверек. Крушила все на своем пути и истошно орала. Понадобилась помощь двух здоровенных санитаров, чтобы скрутить ее.
Борис тихо закрыл дверь и медленно побрел по серому коридору в сторону выхода. Как обычно в последнее время, он чувствовал себя совершенно раздавленным.
– Как она? – спросил в открытое окно машины Андрей.
Он захлопнул книгу и быстро сунул ее в сумку. Взглядом через лобовое стекло проводил патрона до водительского сидения и, не смея нарушать его мрачное молчание, уставился на дорогу.
За несколько недель он привык к угрюмо-молчаливому настроению Бисаева и старался не докучать вопросами, хотя докучать хотелось. Они буксовали с делом Калашниковой. Борис из язвительного параноика превратился в желчного мизантропа. И Андрей, заходя с утра в рабочий кабинет, чувствовал себя укротителем тигров. Было непонятно, что выкинет Бисаев даже на обычное приветствие.
Подъехав к управлению, напарники столкнулись в дверях с Кривцовым.
– Борис, – окликнул Константин Львович, который, судя по парадному виду и серьезному лицу, ехал на еженедельное совещание к начальству – «на ковер», проще говоря. Он остановился и строго посмотрел на Бисаева.
Тот прицельно бросил окурок в урну, демонстрируя полное внимание.
– Там снова мать Калашниковой приехала, поговори с ней. Она тебя в кабинете ждет, – произнес Кривцов, отчего по лицу Бориса прошла нервная судорога.
Заметив это, Константин Львович участливо добавил:
– И пожалуйста, помягче. Нам не нужны очередные скандалы. Ты понял меня?
– Предлагаешь не быть собой? – с усмешкой спросил Борис.
– Именно. Не быть собой, – строго подтвердил Кривцов и, бросив на подчиненного предостерегающий взгляд, сбежал по ступеням к ожидающей его машине.
Андрей, все это время стоявший чуть поодаль, быстро подошел.
– Может быть, мне первым пойти? Подготовлю ее к вашему приходу.
Получив одобрительный кивок, он скрылся за дверьми. Бисаев, всматриваясь куда-то вдаль, вытащил из кармана сигареты, подцепил одну губами. Однако, погоняв ее во рту, засунул обратно в пачку и решительно направился следом.
Борис тихо открыл дверь и вошел в наполненный вздохами и сдавленными рыданиями кабинет. Андрей со стаканом воды в руке суетился рядом со сгорбившейся на стуле Калашниковой, пытаясь ее успокоить. Стоило ей заметить вошедшего Бисаева, всхлипы сразу стихли и в комнате загудела наэлектризованная до предела тишина, которая через мгновение взорвалась жалобами и укорами. Несмотря на то, что Людмила Игоревна старалась сдобрить свои угрозы выдержками из уголовного кодекса, скорее всего услышанными от супруга-адвоката, Борис чувствовал только душное раздражение. Точно такое же, как во время поисков Ани. Он знал: ни слова, ни крики, ни слезы не способны повлиять на результат. И эти почти каждодневные визиты только злили его, оставляя в душе все меньше места для простого человеческого сочувствия.
Когда обязательная программа по запугиванию следствия завершилась, Калашникова, как обычно, попросила прощение за слезы и направилась к выходу. Проходя мимо Бисаева, она вдруг взяла его за руку и молча посмотрела в глаза. По спине Бориса пробежал холодок, напомнив ему об Ане.
Дверь за женщиной наконец захлопнулась, Борис сел за рабочий стол и, откинувшись на жесткую спинку, закрыл глаза. Желваки на его скулах вздулись, а между бровей залегла глубокая складка. Он долго сидел молча, охваченный этим внутренним напряжением. Андрей поглядывал на него в ожидании команды «кофе». Стоило Борису открыть глаза и выхаркнуть это слово, он как по команде нажал на клавишу черного пластикового чайника. Тот по-стариковски заворчал, пыхтя и покряхтывая, наконец взвился, забурлил и отключился. Юдин молча разлил кипяток по кружкам и поставил одну перед Бисаевым. Он знал, пришло время фактов.
– Ну, студент, к фактам, – даже не взглянув на стоящий перед ним кофе, произнес Бисаев.
Андрей с ловкостью фокусника открыл картонную папку и без прелюдии начал.
– Борис Сергеевич, очевидцы так и не откликнулись, запись с камеры магазина восстановить не удалось. Зато пришел ответ по съемкам со спутника.
– Не прошло и года, – вполголоса проворчал Бисаев, не прерывая напарника.
– Это я еще им весь мозг вынес, так бы они месяц тянули, – так же между делом ответил Юдин, бросив на патрона исполненный внутренней гордости взгляд. Но тот достал из кармана пачку Marlboro.
– Короче, студент, – продирижировал Борис прилипшей к верхней губе сигаретой.
– Борис Сергеевич, при всем моем уважении, – начал Юдин с эмоцией, – я почти месяц как ваш напарник, и ваше «студент» задевает мое профессиональное эго.
– Чего задевает? Эго? Ты ж, Юдин, психолог, так что сам разберешься, куда я послал тебя по Фрейду с твоим эго. Завали и продолжай.
Лицо Андрея на долю секунды исказилось, но он тут же унял вспыхнувшую внутри обиду и сухо продолжил:
– Вот отчет и съемка, – его слова, словно оплеуха, разрезали густой, прокуренный воздух кабинета.
Он вытащил из папки несколько снимков, положил перед Бисаевым и, поднявшись со стула, направился к выходу.
– Не, ну ты обиделся? – бросил ему вслед Борис и, щелкнув зажигалкой, прикурил. – Совет твой нужен, – вместе со струей дыма выдохнул он.
Юдин, сжав челюсти, глубоко вдохнул и развернулся.
– Почему она не узнает меня? – обезоруживающе искренне спросил Борис.
В этих чуждых бисаевскому тону нотках читалась робкая попытка доверия, которая была способна сплотить их пока не очень дружный дуэт.
Андрей, едва сдерживая порыв немедленно возобновить беседу, не спеша, с достоинством вернулся за стол и наконец поднял на патрона полный сдержанного любопытства взгляд.
Бисаев чуть заметно улыбнулся.
– Твое мнение, студент, – с новой порцией дыма произнес он и вдавил окурок в грязное дно хрустальной пепельницы.
– Ее держали в плену. Человеческое сознание – хрупкая штука. За это время Игрок мог внушить ей все что угодно.
– Я не понимаю, как можно внушить человеку чужую личность? – без прежнего апломба бросил Бисаев и отошел к окну.
– Можно, – тихо, но уверенно произнес Андрей.
Попытка приоткрыть, пусть и совсем чуть-чуть, свой внутренний мир оказалась некомфортной. Он теребил в руках пластиковую зажигалку, слепо глядя поверх крыш на застывшее пронзительно-голубое небо с легкими, полупрозрачными, как мыльная пена, барашками облаков.
– Ты веришь в Бога? – вдруг спросил он так обыденно и совершенно ни к кому не обращаясь, что Андрей на мгновение замер с открытым ртом, не зная, что ответить и стоит ли вообще отвечать. Ему казалось, он изучил Бисаева вдоль и поперек и знает его лучше, чем он сам. Но этот вопрос вдруг лишил его привычного дара красноречия, и Андрей задумался.
– Не знаю, – вторя тону Бориса, ответил он в никуда.
– Когда я был маленький, думал, Бог прячется за одним из таких облаков, и когда я не вижу, выглядывает и смотрит на меня. Мне хотелось перехватить его взгляд, но у меня ни разу не получилось.
– Может быть, я с ней поговорю, – осторожно поинтересовался Андрей, когда Бисаев вернулся на свое место и тема его гляделок с Богом была закрыта. – Я для нее нейтральный человек. Возможно, она что-то скажет мне.
– Может, ты и прав. Что там со снимками?
– Смотрите, вот Ксюша выходит из дома, идет по привычной, со слов матери, дороге в школу, но тут она сворачивает и… – Андрей вел пальцем по графичному серо-зеленому рисунку, пока палец не замер на грязно-бордовом прямоугольнике. – Здесь она стоит возле машины. Дальше ее фигура теряется, значит, можно предположить, что она уехала с кем-то.
– Номер машины рассмотреть реально?
– Я попросил их максимально увеличить фото, чтобы было видно номера или, на худой конец, марку автомобиля. Возможно, нам повезет, – вперил он в Бисаева довольный взгляд.
– По камерам что-то новое есть?
– Место не людное. Магазинчик частный, камера у них самая простая стоит. Запись только три дня сохраняется.
– На доме?
– Она в сторону двора смотрит. Так что тут тоже мимо, – поджал губы в приступе сожаления Андрей.
– За три, четыре квартала запроси. Ну не с неба же машина упала. Как-то же он сюда доехал? – заводился Бисаев.
– Запросил, – стараясь не поддаваться ажиотажу, ответил Андрей. – Нет ее ни на одной камере. Она могла там хоть месяц, хоть два стоять. Это же фабрика заброшенная. Пустырь. Там одни накроши и проститутки тусуются. Спрятал ее, а потом воспользовался.
– Ну уехать-то он как-то должен был?
– Должен. Только на пустыре камер нет, а за забором есть дорога заброшенная. О ней мало кто знает, она убитая совсем. Но если преступник хотел остаться незамеченным – это лучший вариант. Она ведет в лес, а там огородами и на трассу можно выехать. Да, – тут же ответил он на вопросительный взгляд патрона, – записи с камер мы запросили. Но без марки или хотя бы частичного номера мы ищем иголку в стоге сена.
– Вот урод, – с чувством произнес Борис и ударил кулаком по столу.
– Почему вы спросили про Бога? – чуть помедлив, поинтересовался Андрей.
– Потому что меня последние годы не покидает мысль, что вся моя жизнь – один сплошной отрежиссированный спектакль. Причем у режиссера скверное чувство юмора.
– Так что насчет беседы? – напомнил Андрей.
Борис поднял не до конца перезагрузившийся взгляд и уставился на напарника с легким недоумением.
– С Аней, – пояснил Юдин.
Бисаев неопределенно дернул брови вверх, встал из-за стола и направился к выходу. В дверях он обернулся.
– Я подумаю.
Оставшись наедине с собой, Андрей расслабился и, откинувшись на спинку стула, заложил руки за голову. Предвкушение встречи с Аней разжигало его интерес. Теории, которые он хотел испробовать на деле, зудели внутри жаждой действия, но он знал – давить на Бисаева не стоит. Лучше дождаться, когда тот сам предложит. Андрею хватало терпения. И даже в моменты особого накала эмоций, он умел не выдать своих истинных мотивов. Такой ценный материал стоил нескольких дней ожидания.
Глава 2
– Расскажи свое самое любимое воспоминание.
Девочка долго сидела молча, уставившись перед собой. По ее отрешенному лицу было сложно понять, о чем она думает. Но вдруг она заговорила.
– Мне было семь, – Аня откинулась на кожаную спинку кресла. – Я хорошо помню ту зиму. Мы ездили с ребятами со двора в школу на санях. Да-да, самых настоящих санях, – с неожиданным азартом продолжила она, превратившись сейчас в самую обычную девчонку. – Теперь это сложно себе представить. Иногда мне кажется, что я все это выдумала.
Конюх дядя Яша – маленький такой, лысый старичок, который вечно ходил в серой спецовке и кепке – привозил продукты в магазин у нас во дворе. У него были большие деревянные сани, запряженные старым гнедым конем, который казался нам эталоном лошадиной красоты.
Мы кормили его хлебом, украденным в том же магазине специально для него. Он осторожно брал неровные, отломанные от буханки кусочки прямо с ладони мягкими бархатными губами. Его звали Булат. Премилый коняга. Булата изредка сменял такой же гнедой, но кусачий Тишка. Не то что хлебом кормить – мы вообще боялись к нему подходить. Он раздраженно скреб передним копытом землю, фыркал и сердито вскидывал голову, словно хотел разорвать упряжь и вырваться на волю. Сейчас я понимаю его. Тишка так и остался вольным. Никакая узда не может вытравить из нас свободу, пока мы в нее верим. А Булат – он просто смирился.
Возле школы, в которую мы ходили всем двором, было кафе, куда по вторникам и четвергам возили из нашего магазина на лошади продукты. Дядя Яша громко звал нас, и мы всей гурьбой с портфелями и сменкой наперевес бежали занять местечко получше в его санях. И болтая ногами, ехали в школу. Целых пять минут счастья, которое съели лангольеры.
– Какое яркое воспоминание. А как тебя называли в детстве? Мама, папа…
– Я… не помню. Дедушка. Он Танюшкой называл.
– Какой он был, твой дедушка? Ты помнишь?
– Он… – Аня напряглась. До этого момента ее свободно вздымающаяся при дыхании грудь вдруг замерла.
– Наверное, он был старенький?
– Да, – снова задышала девушка. – Он был старый.
– Ты рассказывала про коня. Говорила, что он смирился. А ты? Ты смирилась?
Аня долго молчала. Из-за повязки на глазах трудно было понять, о чем она думает.
– Нет, – неуверенно произнесла она. – Не знаю. Нет.
– Ты расскажешь мне?
– Я не знаю. Я не помню… – заволновалась она и выпрямилась.
– Не знаешь или не хочешь рассказывать?
– Я боюсь, – почти шепотом ответила она.
– Кого ты боишься?
– Того, кто смотрит на меня из темноты.
– Ты сможешь описать его? Он высокий? Может быть, низкий и толстый? Возможно, это женщина?
– Нет, – выкрикнула Аня и подалась вперед. – Это не женщина. Не женщина.
– Хорошо. Я тебя понял. Не волнуйся, ты в безопасности.
– Что ты о нем помнишь?
– Запах сигарет.
– Значит, это курящий мужчина, верно?
– И борода, – добавила она, ошеломленная собственными словами. – У него были усы и борода.
– Замечательно. Ты умница. А ты не хочешь снять повязку?
– Нет.
– Ты же совсем ничего не видишь.
– Наоборот, без нее мир – размытое серое пятно, а в ней я вижу все как есть. Мы закончили? Я хочу к себе, – Аня вдруг обхватила себя руками и, ссутулившись, начала раскачиваться взад-вперед.
– Конечно. Я попрошу сестру, чтобы проводила тебя.
– Нет, – взвизгнула она, вскочив как ужаленная на ноги. – Я сама, – и, быстро подпрыгивая, как на ходулях, двинулась к двери.
Какие-то обстоятельства плена Таня не могла вспомнить, как ни пыталась, но момент, когда попала в Черную комнату, помнила хорошо, даже слишком. Наверное, ей следовало поскорее об этом забыть, но она снова и снова прокручивала его в памяти. Эта пытка воспоминаниями, как ни странно, успокаивала ее. В белесо-сером настоящем, приправленном незнакомыми голосами и запахами, Таня чувствовала себя чужой.
Она помнила пикап, в кузове которого провела, казалось, целую вечность, перекатываясь как пустой баллон в попытке хоть за что-то зацепиться связанными за спиной руками. На очередном ухабе, когда машина резко свернула влево, больно ткнулась лицом в твердый пол. Нос и рот тут же наполнились мелкой пылью, и под тонкой кожей губы надулся плотный пульсирующий шарик. Нащупав, наконец, опору, она до судороги в пальцах вцепилась в ее холодные острые края. Стало немного легче, по крайней мере, появилось ощущение контроля над ситуацией. Прислушалась. В кабине играла музыка. Было почти невозможно различить мелодию, в своем визгливом излете надрывались мужские голоса, споря с бесконечно повторяющими неистовый ритм барабанами. Снова стало страшно, и она в бессилии уперлась лбом в грязный пол.
Разве она могла подумать тогда, что слух – это единственное, что он оставит ей. Слух, который заменит ей свет солнца, родных, которые у нее наверняка были, вид из окна и свободу, о которой до этого момента она не задумывалась, принимая как должное.
Лязгнули тормоза, и машина, качнув тяжелой мордой, встала как вкопанная. Тело Тани беспомощно дернулось, и, обламывая ногти, она покатилась вперед, глухо ударившись головой о металлический борт. Повязка, закрывающая глаза, чуть сдвинулась. В образовавшуюся щель проник размытый серый свет.
Страх и отчаянье снова сдавили грудь. Таня на мгновение вынырнула из воспоминаний. Хоть она и была сейчас в безопасности, на глаза навернулись слезы.
«Что ты о нем помнишь?» – голосом врача откликнулось сознание. Она мало что помнила из своей прежней жизни. Совсем чуть-чуть маму и папу, немного больше – дедушку. Но все эти воспоминания были будто пластиковыми, ненастоящими, и только Черная комната казалась реальной. До сих пор. Словно не было ничего ни до, ни после…
«Раз,
Два,
Три…»
Спускаясь на ощупь по деревянной лестнице, она считала ступени, рисуя в голове обратный маршрут: дверь, коридор, опять дверь, щебеночная дорога минут двадцать, не больше, затем трасса. Значит, там есть люди, и она может позвать на помощь. Ее молчаливый конвоир неожиданно толкнул ее в спину, и она стала беспомощно падать вперед, словно проваливалась в глубокую пропасть. Он успел схватить ее за рубашку, не дав разбить лицо, и пару секунд держал на вытянутой руке, пока она торопливо глотала подступивший к горлу ужас. Наконец медленно притянул к себе, и она снова обрела равновесие.
Мужчина продолжал держать ее, пока вел вниз по ступеням. Она шла осторожно, нащупывая ногами дорогу, и больше не сопротивлялась. Семнадцать – отложилось в мозгу. Это помогало ей отвлечься и не позволить панике снова завладеть сознанием. Пол вдруг вздыбился под ее ногами – это кончились ступеньки. Ладонь со спины исчезла, а через несколько мгновений она беспомощно полетела вперед. Связанные за спиной руки инстинктивно дернулись, так что веревка глубоко врезалась в запястья. Она упала лицом в пропахшие плесенью тряпки, больно ударившись подбородком. Ее тюремщик навалился всем весом сзади, не давая пошевелиться, вышибая воздух из легких. В ужасе она громко задышала, закричала без слов, лишь раскрывая рот, из которого вырывались натужные рваные хрипы. Начала извиваться, пытаясь укусить его руку, и когда ей не удалось дотянуться до него, в бессилии уткнулась в грязные тряпки и бешено забилась в его руках. Он крепко прижал ее ноги к полу, и через пару минут отчаянной возни на ее худых лодыжках с металлическим лязгом защёлкнулись наручники. Она снова обрела условную свободу, но истерика все не унималась, и она продолжала обреченно биться, как в горячке, пока не провалилась в обессиливающее небытие.
Когда она пришла в себя, испугалась, что ослепла, и до боли растерла руками веки. Но скоро поняла, что вокруг кромешная тьма.
Раньше она не задумывалась, как отсутствие зрения обостряет остальные чувства. Особенно слух. И сейчас она не просто различала каждый, даже самый слабый шорох, Таня слышала звуки всем телом. Каждый шорох заставлял ее тело вздрагивать, она изо всех сил напрягала слепые глаза, ощущая вокруг себя лишь плотный липкий морок. То, как он мягко кружит вокруг, шепчет на ухо мятыми старушечьими губами обрывки слов, которые не разобрать. С наслаждением погружает свою черную безобразную голову в ее нутро, наслаждаясь абсолютной беспомощностью.
Но и здесь есть крошечные островки света, которые лишь усиливают темноту вокруг. Делают ее живой. Слева в глубине комнаты с теряющегося во мраке потолка льется мертвенно-желтый, немигающий свет. Он освещает небольшую ванну (в старой дедушкиной квартире такая же, в ней можно разве что сидеть, согнув ноги) и, едва доставая до крышки унитаза, растворяется в темноте. Наверху в центре ярко высвеченный контур небольшого прямоугольного окна. Такие обычно бывают в подвалах. Оно заколочено, но недостаточно плотно. Скудный свет, что сочится через узкие зазоры по краям, проникает в комнату густой молочно-серой дымкой. Вырисовывает несмелыми штрихами контуры небольшого металлического стеллажа слева: его высокий, узкий бок и несколько полок, которые кажутся пустыми. Плохенький стол прямо под окном. Его залитая тусклым светом столешница похожа на одинокий плот в непроглядном черном море, в котором тонет все, что хотя бы на пару метров дальше от окна. С небольшими интервалами включается система вентиляции, словно это огромное косматое чудовище оживает и делает глубокий вдох. Лишь через пару дней она привыкла к его тяжелому хриплому дыханию, что колеблет влажный, спертый воздух.
Таню терзал единственный вопрос: сколько времени пройдет, прежде чем она сойдет с ума? Дедушка говорил, что даже самая незначительная вещь может стать спасением. Чтобы снова не начать себя жалеть, она решила обследовать пол, медленно двигаясь на четвереньках и шаря перед собой рукой.
– Привет.
Таня вздрогнула и затаилась, прислушиваясь к голосу по ту сторону одеяла.
– Меня зовут Андрей. Я помощник доктора Карелика. Можно с тобой поговорить?
Длинный, изогнутый холм под серым шерстяным одеялом не шевелился. Андрей улыбнулся.
– А знаешь, в детстве я тоже частенько прятался под одеялом от монстров, которые приходили в мою комнату, когда папа выключал свет. Я жутко их боялся. Казалось, стоит мне высунуть нос из укрытия, и они набросятся. Потом понял, что все они живут у меня в голове.
Холм не шелохнулся. Андрей занес над ним руку. Хотелось коснуться этой затаившейся, как хтонический бог, глыбы, почувствовать под своей ладонью его энергию, как он взовьется под ней, как зарычит, забьется. Он поборол спонтанный интерес и не спеша откинул твердую обложку книги, что принес с собой.
– «Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Уж от кого-кого, а от них никак нельзя было ожидать, чтобы они попали в какую-нибудь странную или загадочную ситуацию. Мистер и миссис Дурсль весьма неодобрительно относились к любым странностям, загадкам и прочей ерунде…»
Стоило ему перевернуть первую страницу и на мгновение замолчать, как подножие шерстяного холма дрогнуло, край одеяла втянулся внутрь, и в небольшой норке появился маленький вздернутый нос. Он тихо втянул воздух, потом еще. За ним наружу показались пухлые губы. Андрей растягивал слова, пытаясь заглянуть в открывшуюся щелку, но Аня, заметив его внимание, тут же исчезла под одеялом. Больше не прерываясь, он дочитал главу до конца и поднялся со стула.
– Если ты не против, я продолжу чтение завтра. Нет, конечно, если ты не хочешь… – он застыл на месте, дожидаясь ее реакции, и только после того, как из-под одеяла донеслось еле слышное «хочу», вышел.
Бисаев, который все это время наблюдал за происходящим, навалившись на дверной косяк, был раздражен. Он пытался бороться с едкой ревностью, которая неожиданно завладела им. Ругал себя за то, что сам не допер до такого, по сути, незамысловатого способа наладить контакт с Аней, и позволил Юдину выставить себя идиотом. Однако Андрей не вступал в полемику с патроном, видимо почуяв спиной его холодный угрюмый взгляд, и только когда они оба вышли на улицу, заговорил.
– Борис Сергеевич…
– Я понял, – буркнул Бисаев и направился к припаркованной недалеко от входа машине.
Юдин поспешил следом. Когда они оба оказались в тишине салона, Андрей вновь сделал попытку начать разговор.
– Подумал, ей будет приятно отвлечься. Я сам когда-то зачитывался «Гарри Поттером». Это, кстати, моя книга, – улыбнулся Юдин, похлопав ладонью по лежащей на коленях сумке. – Представлял себя избранным. Мне казалось, что и у меня вот-вот откроются какие-нибудь особенные способности.
– Молодец, – отрезал Бисаев, выезжая с парковки. – Читай хоть Библию. Главное, чтобы она заговорила.
Андрей, который уже привык к тому, что Бисаев пытается обесценить все, что он делает – особенно это касалось Ани – вдруг развернулся к нему и продолжил:
– Вам не кажется, что Аня не хочет с вами разговаривать, потому что чувствует ваш мрачный настрой? Вы в последние недели всегда в плохом настроении. Борис Сергеевич…
– Ты мне нотации, что ли, решил почитать? Заканчивай, – предупредил Борис, не отрывая взгляд от дороги. И, помолчав, вдруг спросил: – Почему она тебя не испугалась?
– Все дело в том, что вы хотите ей сказать. Аня была изолирована долгое время. Одна, в темноте. Слепота может заставить усомниться в себе, сжать мир до очень узких границ. А ее мир внутри нее самой и почти разрушен. Все внешнее – угроза. Особенно если вы что-то требуете от нее, заставляете сделать или вспомнить. Ей нужно время. Чтобы выйти из своей раковины. Многим это не удается.
– Этому тебя в университете научили? – предсказуемо вклинился Борис.
Андрей закатил глаза и отвернулся к окну. Борис принялся ворчать, переключая радиостанции. Вытащил губами из пачки сигарету и захлопал по карманам в поисках зажигалки. Не нашел и, заложив сигарету за ухо, уставился на дорогу.
Андрей знал, шеф хочет извиниться, но стоически переносил затянувшееся в салоне молчание, давая возможность упрямцу принести свои извинения. Наконец Бисаев вздохнул, и Юдин приготовился к тому, что он сейчас заговорит. Улыбка так и дергала за уголки губ, но он сдержался, чтобы не засмеяться.
– Наверное, ты прав, студент, настроение в последнее время ни к черту, – не отрывая взгляда от дороги, говорил Борис. – А насчет книги – это ты хорошо придумал. Надеюсь, она что-то вспомнит. Нам позарез нужна зацепка.
– Может, с машиной повезет? – поддержал его Андрей.
– Может, и повезет, – словно беседуя сам с собой, проговорил Бисаев. – Знаешь, что меня смущает? Зачем он отпустил ее?
– Кто?
– Игрок. Ну вот смотри, мы поймали Блохина. И если бы не кубик в его лодыжке, мы бы ни за что не узнали, что это не он похитил Аню. Еще и Калашникову. Что это, второй раунд? – он повернул голову к Андрею, вдруг резко свернул к бордюру и остановил машину. – Ты – Игрок. Ты похищаешь подростков, мучаешь и убиваешь. Да, еще эти кубики. Ты подсовываешь нам маньяка попроще – Блохина. Чтобы поймать его, мы вынуждены просить помощи у Ксюши. Она пишет заявление, мы ловим Блохина, Ксюша похищена. Зато ты возвращаешь мне Аню, – он нервным движением провел ладонями по лицу. – Спрашивается, нахрена? Кто он? Санитар каменных джунглей? Тычет нам под нос убийцу, которого мы сами бы не поймали? Он хотел стать полицейским, но не прошел отсев из-за проблем с башкой, мать его, – глаза Бориса лихорадочно блестели, когда он все это чуть ли не прокричал Юдину в лицо. Почти сразу затих и, откинувшись на спинку водительского сидения, закрыл глаза. – Запроси данные по всем, кто подавал документы на прием в органы и кого отсеяли из-за проблем с головой, – проговорил он, не открывая глаз.
– Сделаю, – тихо ответил Юдин, изумленный его преображением.
– А может быть, Аня – трофей? – несмело продолжил Андрей, довольный тем, что Борис вышел из двухнедельного оцепенения и наконец заговорил.
Бисаев медленно выпрямился и посмотрел на напарника. В его тяжелом взгляде не было обычного пренебрежения, скорее обреченность.
– Я все время об этом думаю. Это не просто месть лично мне. В таком случае он просто убил бы Аню. Нет, он куда-то ведет меня. Хочет, чтобы я что-то понял.
Он снова тяжело откинул голову на подголовник и уставился на пожелтевший от никотина потолок машины.
– Если это и вправду игра, Аня была залогом. Вы сделали то, что он от вас хотел, и он вернул ее. Теперь залогом является Ксюша. Если мы сделаем все так, как он хочет, по логике он вернет ее.
Борис повернул голову к Андрею.
– В прошлый раз к теме с Блохиным подвел меня ты, – холодно проговорил он, не отрывая глаз от побелевшего лица Юдина.
– Борис Сергеевич, – испуганно выдохнул тот. – Вы же не думаете…
– Почему? Думаю.
– Вы же знаете, про Блохина рассказал Валерка Хрыч, когда я разговаривал с ним о Свете. И это вы попросили Светкиного братишку сокровища свои показать. Как будто знали, что у него есть этот чертов кубик, – еще секунду назад владевшее Андреем бессилие на глазах преобразовывалось в уверенность, даже злость. Его губы искривились свойственным скорее Бисаеву пренебрежением. Он упрямо посмотрел патрону в глаза.
