Czytaj książkę: «Суйгинки. Рассказики обо всём»

Czcionka:

ISBN 978-5-0053-4898-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Суйгинки

Суйга-небольшой таёжный посёлок,
созданный в 30-е годы руками сосланных.
Мои «суйгинки» посвящаются переплетениям их судеб.
В основе реальных событий художественный вымысел,
дабы не ввести в заблуждение односельчан
по поводу прототипов, имена героев только вымышленные.
От автора.

1.Бабки

Бабки живут дольше… Хоть жизнь их была тяжкой: недоедали, недосыпали, а уж сколько недолюбили – всё вынесли, вытерпели и не утратили способности радоваться малостям. Наши соседки бабка Стеша, бабка Капа, Филатиха, как её часто называли на улице, и бабка Варвара давно жили без дедов. Каждую субботу подружки поочерёдно собирали после бани нехитрый стол с деревенскими угощениями, стараясь порадовать друг друга ароматной картошечкой, капусткой квашеной (у кого хрустче и ядрёнее спорили всякий раз) и чесночным сальцом у каждой по своему тайному рецепту, а грибочки —вообще отдельная песня. Выпивали самогоночки собственного изготовления, изливали душу рассказами о далёком прошлом, которое причудливым калейдоскопом складывалось в неожиданные сюжеты, и пели на несколько голосов протяжные и слезливые, а частенько, изрядно уже посидев, и задорные с явно неприличным намёком, песни. Голоса их далеко неслись в вечерней тишине… Я и сейчас как будто слышу эти незатейливые песни, сидя на крылечке родного дома.

Каждую из них в сибирскую глухомань привели великие планы нашей огромной страны, у каждой была своя трагичная судьба, вплетённая в историю посёлка.

Ближе всех на нашей «кулацкой» улице жила бабка Стеша в четвертинке старого барака, одну сторону которого в память о родной украинской хатке Стешина дочь каждую весну заново выбеливала извёсткой. Бабка Стеша жила как и все небогато, но чистенько и очень, по нашему детскому восприятию, уютно. Центром красоты её крохотного жилища была кровать с узкой полоской вязаных крючком кружев на простыне и горкой подушек в белоснежных вышитых наволочках под прозрачною накидкою. Чаще всего бабка Стеша спала у печки на сундуке, не тревожа парадной роскоши постели.

Бабка Стеша жила огородом, по случаю зарабатывала рублик другой заказами ссучить пряжу обременённым большим хозяйством соседок. Получала бабка Стеша и грошовую пенсию от советской власти, вспоминавшую о поселенке только в день выборов, и костерила вождя в кругу близких.

История этой соседки особенно ярко врезалась в мою память.

Молодуха Степанида разом лишилась привычной и наполненной счастливыми надеждами жизни: мужа забрали в трудармию, и осталась она куковать с малым дитинкой на руках. А вскорости семьи призванных трудармейцев получили весточки, как им сказали, от своих «чоловиков»: срочно вязать узлы и отправляться вслед в далёкую Сибирь.

В дороге наскоро собранные узлы заметно съёжились, а на большой станции всех уцелевших в духоте теплушек выгрузили для пересадки, приказав вещи с собой не брать. В чем были, с тем и оправились дальше до места назначения, порадовав своим барахлишком поживившихся охранников. Оголодавшие, завшивленные и промёрзшие до костей в малоросской одёжке (какая она суровая Сибирь и ведать не ведали) наконец добрались до мужей.

Первым делом неожиданно явившуюся жену чоловик поволок в баню и взялся охаживать веником. Одуревшая от жары в невиданной до того русской бане Стеша не могла понять: чем провинилась перед мужем, за что хлещет её берёзовыми ветками…

Прожили вместе молодые совсем недолго: сгинул Степанидин чоловик где-то по новому замыслу великих кормчих, а Стеша прожила в сибирской глуши долгую жизнь. В первые дни войны пропал без вести её первенец, треугольнички его писем бабка хранила за иконой, в руки никому не давала, только перечитывала вслух и нам школьникам в майские дни. Возвращаться на родную Украину было некуда и не к кому, а здесь дочь, зять и внуки да соседки – товарки, с кем и попеть, и поплакать завсегда можно…

2.Право имеет

Дед Филатов был фигурой колоритной: высокий, крепкий, с окладистой бородой. В жёны взял горемычную молодую вдову с кучей малолетних девок, которая по послевоенному времени готова была выйти за любого старика, лишь бы прокормиться. Про деда болтали разное: и суров он шибко, и способности колдовские имеет: нашлёт килу на мальчишек, забравшихся за чужой огородиной, и не сойдёт та кила на интересном месте, пока проказник прощения у деда не попросит. Правда иль нет, кто его знает. А вот про этот случай знаю точно, старший брат был свидетелем.

Любил дед устраивать в своём доме то посиделки, то гулянки по праздникам по особому распорядку. Стол налаживали буквой Т, во главе восседал дед и руководил застольем. Закуска, выставленная сообща, была не самым важным украшением стола, главное в этой деревенской церемонии конечно же выпивка. Руководствуясь каким-то своим укладом, дед наливал самогон в гранёный стакан всем присутствующим мужчинам (женщинам полагалась наливка) не одновременно, а поочередно, двигаясь слева направо по столу. Каждому во время гулянки наливалось раза по 3, но с большим промежутком: дед не спешил, и сильно захмелевших за столом не было. И побалогурить успевали, остроумно прохаживаясь по интимным обстоятельствам личной жизни присутствующих, и частушки попеть, складно вплетая в тему самые щекотливые события последних дней, и от души поплясать под разудалый аккомпанемент гармони.

Дошла очередь по первому стакану и до чудаковатого зятя Петьки. Уж как так случилось, не понятно, но дед стакан недолил доверху как другим. Петька стакан взял молча, поднял высоко и… хряпнул об пол. В воздухе повисло мужское: «А ё…», кто нервно дернулся в сторону покусившегося почти на святое для русского мужика. Но дед властным жестом остановил самых проворных и зычно произнёс: «Право имеет» – и налил второй стакан теперь до самого верха. Зять Петька был человеком на всё имеющим своё мнение и любившим это мнение отстаивать, и сейчас для него настал просто звёздный час. И он поднял расплёскивающийся стакан вверх и опять хряпнул… Мужицкое «да ты совсем ох…» мгновенно подбросило присутствующих с лавок. Дед сдержал порыв и в этот раз крикнул: «Сидеть, мужики! Право имеет».

О чем думал Петька, когда и в третий раз бросил стакан об пол, не известно. Но дедовский клич: «А теперь перебор», не потребовал заключительной фразы «бей его, мужики!».

Петька получил за все: и за пролитую зря целительную влагу, и за свой кураж, и за свое особое мнение во всех случаях жизни, и за пренебрежение правилами не им установленными…

3.Порода

В молодости у мамы была подружка тётя Зина, которая, выбирая жениха, рассуждала непонятно кем наученная (сама из семьи была самой простецкой и даже не в меру пьющей) о том, что главное, чтобы муж был из хорошей породы.

Тетя Зина была красавицей: фигурка ладная как у фарфоровой статуэтки на комодах односельчан, улыбчивая, с ярким румяцем на кукольном лице. Понятно: от чего потерял голову молодой прибалт из крепкой семьи сосланных, живущей дружно и обособленно. Парню удалось убедить родных в своём не совсем подходящем для семьи выборе, а тетя Зина посчитала, что схватила удачу за хвост: порода была что надо.

И действительно, всё складывалась удачно: семья была работящая и непьющая, молодой муж красавицу свою баловал и оберегал от строгой свекрови. А после появления внуков, на одно лицо с сыном, таких же белёсых и долговязых, сердце матери и вовсе оттаяло.

Но судьба тети Зины сделала неожиданный для неё и вымоленный семьями поселенцев поворот: сосланным разрешили возвращаться на родину. Собрались и прибалты, с тяжёлым сердцем отправилась в дорогу и мужняя жена. В долгом пути всё громче и злее стали разговоры обиженных прибалтов о советской власти, о бестолковых пьяницах «русских», о планах устроить жизнь на родном хуторе «как следует». Когда добрались наконец до места, тётя Зина окончательно почувствовала себя чужой в этой семье и абсолютно несчастной. За стол под светом керосиновых ламп ужинать не села, просидела на лавке до утра как замороженная, не слыша уговоров мужа. В голове обрывками пролетали картинки будущей жизни среди «этих таких неродных людей» одна страшнее другой. А утром она объявила, что возвращается домой, в Сибирь. Удерживать силой тетю Зину никто не стал, страх перед властью сидел глубоко, да и влюблённый по—прежнему в чужачку сын принял её сторону.

Молодые вернулись в Сибирь, и чтобы окончательно слиться с местными, муж официально принял девичью фамилию своей половины. И зажили дружно, наладив крепкое хозяйство, родив ещё одну девочку и опять не в маму.

Почему уходит любовь? Кто знает? Тетя Зина по —прежнему была хороша собой, а муж вдруг стал неласков и даже жесток. Слухи в деревне расползаются быстро. И несмотря на все предосторожности благоразумного прибалта и жена узнала о новой страсти. Замужняя соседка на вид была не чета тёте Зине: одутловата и крупновата, но уж очень загадочна и жеманна не на деревенский манер. Их связь продолжалась до конца жизни, а тётя Зина ничего не могла сделать. Со временем она начала попивать (порода взяла своё), за что была сурова побиваема мужем.

Иногда она чуть пьяненькая приходила к маме, жаловалась на горькую судьбину, на холодность детей, которые все в породу отца, и даже делилась по секрету, что в отчаянии дошла до ручки: предложила мужу своей соперницы согрешить «назло им». А он отказал, не из той породы…

4.Баба Дуня

Была баба Дуня из местных или сосланных, куда девался её муж да и был ли он вовсе-рассказать теперь некому.

И я сейчас уже смутно помню эту старушку, доживаюшую свой век в одночасье опустевшем доме своего единственного сына, который взбудоражил весь посёлок страшным преступлением.

Баба Дуня была местной знахаркой, которая денег за свою помощь никогда не брала, в отличие от многочисленных современных колдуний всех мастей. Лечила она детишек от испуга, выливая воск на воду, под тихое бормотание то ли молитвы, то ли заговора. А чаще всего «правила» рожениц, укладывая их на собственную постель, ставила на место натуженные органы каким-то особым массажем. После процедуры молодые мамы обязательно должны были полежать спокойно, а баба Дуня в это время чаще всего готовила что-нибудь поесть из кусочка мясца или салка, принесённых сами же посетительницами. Могла плеснуть и из чекушечки, но чаще наливала горячего чайку на травках и заводила беседу о том, о сём. И молодые бабы передыхали от ежедневных крестьянских хлопот, и бабушке было чем отвлечься от тяжёлых дум.

К старушке односельчане относились хорошо, слова худого никто не сказал ей, не укорил за сына «ненавистника», так такую породу людей метко определяла наша любимая тётя.

Помогали бабе Дуне и мы, соседские ребятишки, воспитанные на историях о Тимуре и его команде: то ведра воды принесем, то дрова натаскаем про запас в сени на случай, если пурга разыграется и заметёт поленницу.

Так и текла потихоньку бабушкина жизнь в долгом ожидании сына-тюрьмиянца. А сынок явился раньше положенного срока, говорили «за примерное поведение» выпустили. Старуху-мать он выпроводил из дома почти сразу же, отблагодарив за присмотренный дом. Старушку приютила сердобольная одинокая соседка в своей половинке барака, где баба Дуня вскорости и померла.

Её сынок-убийца, изрубивший топором неизвестно как забредшего к нему приезжего «вербованного», как называли завербовавшихся на северные заработки людей, и, по мнению многих, человека тихого и безобидного, с односельчанами не общался. Соседи делали вид, что не замечают его, да и сам он никаких попыток к общению не предпринимал: копошился во дворе и по дому, разговаривал сам с собой. А из обрывков фраз, долетающих до прохожих и пришедших к общественному колодцу у дома убийцы, становилось все яснее: с головой у него не в порядке. То инопланетяне телевизионную антенну перенастраивают и вещают для него свои программы, то кто-то медицинские эксперименты с ним проводит.

В общем понятно, крыша окончательно поехала может от одиночества или раскаяния о содеянном. Кто знает? Как и неизвестно никому, почему у доброй и бескорыстной старушки вырос такой сын… А ведь казался таким положительным: депутат сельского совета, народный заседатель в судебных разбирательствах, правда жил бобылём, жена ушла не вытерпев почему-то семейной жизни. И судья в перерывах закрытого для односельчан заседания по —свойски сокрушалась не раз: « Как же так, Родион Николаевич! Как же так!?»…

5.И это любовь

В нашем таёжном посёлке, окружённом как часовыми разлапистыми соснами, вековыми кедрами и множеством болот с озерцами, больше всего среди сосланных было немцев. Это и понятно, кого как не их с лёгкостью определяли в «неблагонадёжные» и отправляли подальше от пожара разгорающейся войны. Большая часть из них покинула наши суровые края, как только появилась первая возможность. Семья же Кобышевых (по фамилии определённого в мужья местного) приросла корнями к новой родине накрепко.

Немецкая фамилия никогда не произносилась в их семье ни старой бабушкой, которая до конца жизни так и не научилась говорить по-русски без акцента, ни белокурой красавицей хозяйкой дома, ни тем более воспитанными в советских традициях дочками.

Всем в этом доме управляла старая немка, когда-то предусмотрительно решившая для своей хрупкой, словно сошедшей с картинки немецких сказок, Лизы выбрать в мужья местного парня. Не важно, что неказист собой: и ростом маловат, и лицо словно порохом побило, а рядом с изящной невестой, и вовсе что кряжистый пень. Главное, рассудила мамаша, работает за троих, да вопросов лишних задавать не будет: глуховат от рождения. А парень и мечтать не мог о такой невесте, только издали поглядывал, как любезничает она с местным художником-самоучкой, под стать ей наружностью и манерностью.

Как ни нравился Лизе художник, как ни плакала она по ночам в подушку, с материнскими доводами согласилась, мол, не работник он им, не опора, а выживать на чужбине надо.

Свадьбы никакой не было, зажили потихоньку в заботах о доме, хозяйстве. Васька работал как вол, всё хозяйство было на нем, Лиза с матерью действительно зажили как за каменной стеной.

А тут мамаша ещё надоумила, как прибавку в семью устроить: получить пенсию глуховатому зятю, притворившись совсем глухим.

Лизин художник тоже женился на первой, кто подвернулся, рисовал стенды для поселковых нужд, расписывал афиши в местном клубе и все чаще попивал в компании своей случайной жены.

А сердцу не прикажешь… Всё чаще придумывала Лиза повод задержаться где-то подольше, все таинственнее становились взгляды всеведущих соседок. А художник всё безучастнее и безучастнее смотрел на жену, на рождённых подряд ребятишек…

Кобышиха, как чаще теперь называли Лизу поселковые, с годами не менялась: не испортили её звонкую красоту рождение дочек, таких же утончённых и чувственных как мать. Любила Кобышиха принарядиться: и косынку прозрачную повяжет по-особенному и краешек комбинации обязательно выпустит чуть заметно под юбкою. С годами ещё и тяготиться своим замужеством перестала: с хохотом и прибаутками рассказывала закадычной подружке о своих приключениях. А на подружкино предостережение: «тише, услышит» нарочито громко говорила: «Да он же глухой!»

Васька действительно как оглох, почти ни с кем не разговаривал, но никогда и намёком не упрекнул жену в своей ревности. Бесконечной работой по хозяйству заглушал тяжёлые мысли и издёвки деревенских да тихо любовался красавицами дочками. А когда совсем было невмоготу, забирался на стайку, бросался лицом в душистое колючее сено и мычал, размазывая по обветренному лицу слёзы бессилья. Лежал на спине, уставившись в небо, и вспоминал редкие минуты супружеской радости…

Уже давно нет строгой немецкой мамаши, рано умерла спившаяся и болезненная жена художника, да и безропотного трудягу Ваську прибрал господь. А Лиза всё так же украдкой встречалась со своим художником, жалела, подкармливая бесприютного бедолагу домашним, заботясь о его заношенной одёжке. Но жить к себе не звала. К чему теперь?

6.Чудачка

Сноха наших хороших, почти как родственников, соседей была из приезжих. В доме свекрови появлялась Физа почему-то не часто, внешне она запомнилась больше по пожелтевшей семейной фотографии, подаренной когда-то соседями моей маме на память и хранящейся теперь у меня.

Физа и по сегодняшним меркам была красоткой: высокая, на голову выше своего мужа, тонкой кости с округлыми линиями статной фигуры, которую не могла испортить даже мешковатая самолично состряпанная деревенская одёжка. Лицо с правильными и милыми чертами величаво венчала крепкая русая коса.

Физа слыла поселковой чудачкой. В отличие от большинства деревенских баб никогда официально не трудоустраивалась, хотя вырастила одну дочку и лентяйкой не была. Прибавляла в скромный семейный доход простого работяги мужа добытые подёнщиной копейки. Бойкую и весёлую Физу с удовольствием зазывали помочь нуждающиеся односельчане. И с работой ловко справится и до слёз рассмешит забавными историями собственного сочинения. Любившая частенько выпить Физа шпарила стихами о любых событиях своей жизни, потешая подвернувшихся слушателей. Однажды и я стала свидетельницей её очередного выступления.

В выходные дни для жителей организовывали поездку на автобусе или грузовике за ягодой, своего транспорта у жителей тогда и в помине не было. Присоединилась в тот раз к «ягодникам» и с утра уже «навеселе» Физа. Ехать по лесной дороге до ягодных мест нужно было около часа, но время пролетело быстрее. Автобус просто взрвывался хохотом от поэмы чудачки. Не могу передать детали этой истории в красках, но хорошо запомнила начало, определяющее всю тему: « Физа Пиколова выпила немножко и сломала Физа ненароком ножку…» И дальше сюжет этой «трагической» истории развивался неожиданными поворотами таланта автора, доводя слушателей до слёз почти истерического восторга. Причем, вещая эту историю, в других обстоятельствах сочинительница каждый раз что-то меняла: то ярче зазвучит хвалебный эпизод о местной больничке, то более красочными картинками расцветут страницы её болезненных «страданий».

Глядя на эту чудоковатую и открытую женщину, всегда думалось, что если бы она жила в других условиях, могла стать замечательной артисткой. Но довелось Физе прожить здесь, в далёкой сибирской деревне, и оставить о себе память только сельской чудачки.

Однажды образ Фезы Пиколовой ещё раз возник в моей памяти много лет спустя во время встречи с нашей давнишней соседкой, бывшей для меня ещё и крёстной. После смерти Физы леля забрала своего брата, мужа сельской чудачки, доживать век к себе в дом уже в другой местности. Лёлин брат очень скучал на новом месте, страдая от непривычного одиночества без жены. И как понимала моя крёстная, брат стал «видеть» Физу и даже вслух разговаривать с ней, как с живой. Пришлось, по совету местной знахарки, провести обряд обрубания: на пороге дома с открытой дверью вокруг головы «сильно скучающего» символично рубили нити, связывающие его с покойной. Говорили, помогло, но ненадолго: через год ушёл брат по зову своей Физы.

И звучат иногда строчки из моего далёкого детства в память об этой чудачке, непонятно почему запомнившиеся: «Физа Пиколова весело живёт, водку попивает, песенки поёт»…

7. Ганка Строева

Судьба этой молодой женщины не задалась с самого начала. Первый её брак был вынужденным, чтобы избежать огласки насилия местного подонка, который решил таким образом загладить свою вину. Девушка из бедной многодетной семьи пошла на такой союз от безысходности: как ни утягивала она свой растущий живот, скоро пришлось бы всё объяснять… Ребёнок родился мёртвым, и больше не было причин жить вместе и каждый день напоминать себе боль унижения.

На хорошенькую и бойкую молодайку обратил внимание прибывший в посёлок новый участковый. И кажется, засветился лучик счастья и на Ганкиной улице- все честь по чести: свадьба, радостное ожидание первенца. Да только некому было встречать молодую мать с сыночком из роддома- застрелили нового милиционера, а кто и при каких обстоятельствах, так и осталось неизвестно.

Ганке сельсовет помог: определили работать киномехаником в местном клубе. Работа была интересная, и времени на сыночка хватало: а он точь в точь в мать: хорошенький и озорной. Хоть и жила Ганка одна, повода для сплетен не давала, а кто слишком навязчив, быстро получит отпор- жизнь научила.

Было ей лет тридцать, когда в посёлок приехали два сосланных за драку студента из Харькова. Оба такие симпатичные, сильно отличающиеся от местных парней и говором, и не по сибирской погоде одеждой. Где как ни в сельском клубе смогла столкнуть их судьба, и роман закрутился, завертелся…

Ганка расцвела от нежданного женского счастья, студент сразу перебрался из поселкового общежития к ней на домашние харчи. Чем бы закончилось это сожительство неизвестно, но судьба вновь приготовила Ганке испытание. Каждое лето она отправляла своего мальчика к свекрови в соседнюю деревню, старики привечали всех внучат и баловали, чем могли: парным молочком, блинчиками да пирогами с лесными ягодами. А это лето стало последним в их доме: сгорели старики с малыми внучатами в ночь, никто не выжил.

Ганка почернела от горя, но нашелся среди односельчан особенно «жалостливый»: ляпнул, что погубила она сыночка, отправила с глаз долой к немощным старикам, чтобы с молодым потешиться. Ганкин пронзительный крик запомнили тогда многие: «Да что вы знаете о моей судьбе?! Какое право имеете судить?..»

Студент, проникнутый этими событиями, предложил отправиться с ним на Украину. Они уехали, а через несколько месяцев Ганка вернулась доработать до декрета, рассказывала, что в новой семье её приняли душевно, и родители мужа люди интеллигентные вовсе не против невестки постарше сына и из простых.

Больше Ганка никогда в деревню не приезжала, да и мне она случайно вспомнилась. Приснился сегодня сон: говорит кто-то: «Ты знаешь, а Ганка Строева умерла». Мне почему-то стало грустно, слёзы навернулись на глаза… И опять голос: «Да тебе-то что? Разве ты её знала». А я ответила: «Она жила в нашей деревне, надо помочь её похоронить».

Может, захотела моя односельчанка так о себе напомнить с чужой теперь Украины? Может не так хорошо ей жилось?.. Пусть в память о ней прозвучит эта история.