Czytaj książkę: «Лёгкие глупости незрелого возраста»

Журналист Наталья Павловна Коноплева

© Наталья Алексеевна Юлина, 2019

ISBN 978-5-4490-7732-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

лежу в темном углу и смотрю, как сокращается

до маленького блестящего пятнышка

на ободке будильника

кусок неба

дошкольное образование

свидетельство о рождении

Не то, чтоб долго я рождалась, но препорядочное время. Помню, плаваю я в теплой маминой воде, и никакие дурные мысли мне в голову не приходят, и тут природа вдруг стучится в моё убежище и властно приказывает выходить.

Я начала стараться, я старалась почти сутки и вот, посиневшая от нечеловеческого труда, я своею окостеневшей головой, наконец, пробилась на этот свет, так некстати названный белым.

Мама лежала чуть живая, истекая кровью, и тут я издала победный клич на октаву ниже писка всех моих сверстников. Моя часть работы оказалась смертельно опасной, но я одержала первую победу. И вот она началась – жизнь.

Тяжесть моего рождения объяснялась тем, что природа долго не желала давать мне сигнал на выход, и от этого я появилась, имея большие преференции – у меня оказалась твердая голова, лишенная всяких недостатков, что позволило устремиться к цели семимильными шагами. В полгода я уже говорила и (хотелось написать писала, но это было бы враньем) ходила, держась за руку, за лавку, за диван и за всё, что для этого годилось. Ползать мне просто не приходило в голову.

Но тут немцы начали бомбить мой город.

Помню, все спускались в бомбоубежище с плохим настроением, кроме, конечно, меня. Я подбадривала каждого, на меня взглянувшего, ослепительно беззубой улыбкой. И тут бомбежка кончилась сразу за тем, как бомба попала в наш дом. Бабушка падает без памяти, потому что в квартире остался мой дядька Витька. Он всю ночь дежурил на крыше нашего дома, собирая фугаски, но вместе со звуком сирены его дежурство кончилось, и он ушел спать.

К счастью, бомба упала в середину дома, и наше крыло выстояло. И вот мы поднимаемся на наш четвертый этаж – дядька Витька спит сном праведника, прикрытый поверх одеяла настенными часами с маятником и боем. Ни грохота от взрыва бомбы, ни боя часов, упавших со стены, он не слышал.

Я вполне обжилась в этих не простых, но упрощенного комфорта, условиях. Так как не было никаких натуральных продуктов, ни молока, ни сахара, то врачи рекомендовали маме кормить меня грудью столько, сколько она сможет. Я ела и пила исключительно продукт, произведенный моею мамой: подбегала к ней и требовала грудь. Потом мама начала работать в школе, а нянькой пристроили дядьку Витьку. Чем он меня кормил, трудно сказать. Будучи неробкого десятка, к тому же с природной склонностью к экспериментам, (нечего и добавлять, что я унаследовала эти, неплохие в сущности, черты), время от времени он сажал меня на абажур, чтобы поглядеть, как я буду добывать пищу. Даже такому неглубокому уму, как мой, быстро становилась очевидной ошибочность его действий, и я требовала компенсации.

Тогда дядька Витька клал меня в коляску, привязывал к ее ручке длинную веревку и отпихивал коляску в дальний конец коридора. Коляска верещала ржавыми сочлененьями, уж не помню, смеялась я или плакала. Тут он выбирал петли веревки, я возвращалась к нему, благодарная за спасение, А он повторял аттракцион снова и снова.

мы играем в сказку

Мой дед, как теперь и я, не мог спокойно жить, если не узнал последние новости. В пять лет моей обязанностью стало читать ему, вернувшемуся с работы, свежую газету. Учили меня читать или я сама овладела этим искусством, еще сидя в утробе мамы, трудно вспомнить. Если у деда выдавался свободный и беззаботный часок, он становился моей куклой. Я собирала его мягкие, тонкие волосы в кисточку, заворачивала лентой и завязывала бантик, эта игра мне нравилась, а вот кукол тряпочных, целлулоидных и прочее барахло я презирала.

Я могла часами играть с большой коробкой карандашей. Каждый карандаш был членом многочисленной группы людей. Там было много детей, много взрослых, и все они увлеченно чем-то занимались. Подробнее про эту игру сказать ничего не могу, потому что я выросла и сделалась туповатой.

То, что хочу сейчас рассказать, произошло много раньше карандашей. Это было время, когда голову никак не тормозило тело, я просто не знала о его существовании, да, тело тогда еще не добавилось к моей голове.

Я просыпаюсь в полдень одна и иду по коридору в кухню. Я иду, а под ногами у меня солнце. И вот вхожу в кухню, а она вся – солнце. До этого я, наверняка, видела солнце и раньше, и в кухне оно иногда лежало после обеда, но этот миг я запомнила, потому что он и был тем самым недосягаемым счастьем жизни. Это произошло в первый раз.

Конечно, никто меня больше на абажур не посадит. Время моё прошло. Но немножко я продолжаю жить на абажуре. И не высоко, но сверху. А пока в квартире со счастьем живет еще одна семья и в ней мальчик Миша. У него большая голова и полное отсутствие интеллекта. Как только его выводят на улицу, он, не раздумывая, бросается под машину, и взрослые с трудом вытаскивают его из-под колес. Не думаю, что Миша так отважен, мол, выскочу и одержу победу над этим чудищем. Скорее он теряет голову от страха, поэтому бежит не от машины, а прямо на нее. Одно слово – мальчик.

Не подумайте, что я такая злая, и не люблю сверстников: у Миши была сестра Оля, на год меня старше, моя душевная подружка.

Любимой, тайной игрой у нас с Ольгой была игра в ёлку. Ставили в коридоре один табурет, на него другой, перевёрнутый, в него горшок с цветком, самый большой, какой могли поднять. Ёлка готова. Вернее не ёлка, а её начало. Ёлка – это, когда наряженная.

Сначала всё это заматывается бельевой веревкой. Чем больше, тем лучше. На веревке можно вешать всё: носовые платки, фантики, платки другие, шапки, мамину старую шляпку, её прозрачную кофточку, а чтобы блестело, можно втыкать гвозди, засовывать стеклышки от секретов, ложки, скрепки, вилки. Мы работали с Ольгой уже два часа, но всё чего-то не хватало.

Вдруг Ольга оборачивается и кричит: «мама», так что я вздрагиваю. Ее мама с ней не живет, потому что она умерла. Они приехали из Средней Азии после землетрясения уже без мамы. Я поворачиваю голову и вижу очень красивую женщину. Она, ласково улыбаясь, смотрит на елку, потом в полной тишине начинает нам помогать. Как только Оля называет её мамой, она прикладывает палец к губам, как бы говоря: «тише, если будешь шуметь, я исчезну».

Ёлка переливается всеми цветами радуги, ёлка торжествует вместе с нами. И тут у мамы в руках появляется серебряная звезда. Она прикладывает ее к самой верхушке, и мы, не отрывая глаз, смотрим на звезду. В углублениях серебра вспыхивают красные огоньки и змейками выскакивают наружу. Оля плачет. Сначала про себя, потом появляется голос, и в этот момент мама со звездой исчезает. Она просто тает в воздухе.

Больше мы с Олей в ёлку не играли, зато рассказывали друг другу случаи из жизни. Вот случай из Олиной жизни:

Оля была такая маленькая, что не разбиралась, кто красивый, а кто нет. Кто добрый, тот и красивый, получалось у нее.

И поселилась она в необитаемой деревне. Никто там не жил, кроме Крокодила. Он оказался таким добрым, что Оля его полюбила и считала самым красивым.

Но Крокодил, как часто он повторял, быстро старился и боялся умереть. Однажды он колол дрова и упал. Оля не хотела, чтобы он умер, и ждала, когда Крокодил встанет. Он не встал, и девочка принялась плакать. Она плакала так сильно, что вокруг образовалось море слез. Плавать она не умела, но когда начала тонуть, забила руками-ногами и поплыла. Скоро она научилась плавать, совсем не уставая и глядя в небо, и, наконец, приплыла к маме. Войдя в дом, она увидела, что пьют чай. За столом сидел Крокодил и дул в блюдце.

Мы не очень твердо знали, кто такой крокодил. Олин папа звал «этим крокодилом» своего начальника на работе. Но в истории начальнику не было места.

Когда подружка пошла в школу, не очень я ей завидовала, потому что всё равно считала себя старшей. Помню, как Оля спросила меня, а как пишется Онекдот или Анекдот, и я, надув щеки, обучила ее релятивистскому подходу к проблеме. Объяснила, что пишут, и так, и так – всё дело в содержании анекдота.

Истории из жизни, вроде крокодильей, мы рассказывали друг другу в охотку и не часто, зато каждый день носились по коридору, выдумывали разные придумки и еще выбегали из кухни на балкон посмотреть на трамваи. Это зрелище захватывало нас сильнее всяких сказок. Близко от нашего подъезда, на трамвайной остановке скапливался народ. И вот высокий домик с окнами, мелодично прозвенев, подкатывал, из него кубарем вываливались люди, как муравьи расползались в разные стороны, а в это время дребезжащее чудо, изобразив пылесос, уже всосало всю прежнюю толпу. Бесконечная повторяемость и неповторимость движений приковывали – это, как смотреть на огонь в печи.

Иногда со звоном проходил грузовой трамвай, где-то задетый бомбой и залеченный синей высокой фанерой, стоявшей вертикально по бортам. Во времена, когда я не могла, в силу объективных причин, выходить из комнаты, я рассматривала улицу, стоя на подоконнике. Тогда, за неимением жизненного опыта, я называла такие штопаные трамваи рваными.

Но вернемся к нашим с Ольгой играм. Балкон, с широкими выходами в небо между ржавых железных брусьев, был старым и каменным. Чтобы мы, разгоряченные игрой, прямо из кухни не выскочили с четвертого этажа, между брусьями навязывались проволочки, их легко можно было отвязать, но старшие запрещали это делать. То ли дед, то ли дядька Витька, то ли я сама, кто-то из нас выступил автором такого толкования: если отвязать даже одну проволоку, балкон сразу обвалится. Мы с Олей, находясь на первобытном уровне развития человека, боялись даже дотрагиваться до проволочек. В жизнь входило колдовство, тайна, не подчинявшаяся никакому разуму.

Вот еще одно волшебное место, это уж Олина придумка. Живет она в деревенском двухэтажном домике на втором этаже. Чтобы попасть в это место, надо сначала слезть по крутой лестнице вниз, потом подняться по другой, потом опять спуститься, опять подняться, открыть гигантскую дверь, включить ослепительную огромную лампу в черной пречерной комнате с названием ОМ. Попасть ночью одной в такое место – не приведи Бог.