Czytaj książkę: «Криптия»
Восточная граница Союзной империи, шестнадцатый год правления императора Матанги. Гостиница «Лапа дракона»
Место для гостиницы было не самое плохое. Бойкое. Здесь сходилось несколько дорог, соединяющих империю, Степь и восточное побережье. Даже странно, что никто жилья тут не построил. Может, потому, что земля тут была скудна и прокормиться от нее нельзя. Так что если кому угодно жить ремеслами и землепашеством – добро пожаловать вглубь Союзной империи. А на восток отсюда – только военные поселения и гарнизоны. Форпост цивилизации, держащей щит перед степными варварами. Раньше, говорят, и этого не было. Империя продвинулась внутрь Степи лишь несколько десятилетий назад. Ну а в гарнизонах и на поселениях нужно пить-есть, во что-то одеваться. Вот и гремят по дорогам провиантские обозы и повозки торговцев. А по пути нужно и отдохнуть, и развлечься, и тут, извольте, к услугам господ проезжающих, «Лапа дракона» – постоялый двор, таверна и бордель, все что угодно за ваши деньги.
Неизвестно, кто из владельцев дал придорожному заведению столь воинственное название. Ведь именно дракон изображен на военных стягах Союзной империи, и недаром знаменосцы армейские именуются драконариями. Но название оказалось счастливым, и «Лапа дракона» процветала.
В мирное время.
Сейчас все больше начинали говорить, что степняки, казалось бы, прочно замиренные, вновь зашевелились. И хотя умелая политика империи позволяла держать вождей в узде, от коварных варваров можно было ждать чего угодно.
Впрочем, на благосостоянии «Лапы дракона» это пока не сказалось. Даже если разбойничьи шайки и кланы, слишком незначительные, чтобы император требовал у них заложников, тревожили набегами пограничье, никому из них не удавалось прорвать цепь имперских укреплений.
Удивительно, что в сии неспокойные времена хозяйствовала в «Лапе» женщина. Кое-кто считал это еще за один признак бабьего неразумия – вместо того чтобы в канун возможной войны убраться подальше, она ради ничтожной выгоды рискует всем. Иные же уважали ее за деловую хватку. Говорили, что в молодости она знавала лучшие времена, будучи куртизанкой не то в Батне, не то в Лимее. Однако, когда возраст уже не позволил ей затмевать молодых соперниц, она предпочла сменить занятие, уехав в пограничье.
Звали ее Ланасса, и она слыла среди проезжающих хорошей и рачительной хозяйкой. В
«Лапе дракона» постояльцев ждал сытный обед, постели были относительно чистыми, и за лошадей тоже можно было не бояться. Помимо самых насущных потребностей, хозяйка заботилась также о развлечениях. Она давала приют бродячим певцам и музыкантам, способным позабавить гостей, а для прочего имелись две девушки, Дуча и Нунна. Поскольку «Лапа» была придорожной гостиницей, а не городским заведением, хозяйка не могла позволить себе роскошь держать девушек только для утех проезжающих. Они помогали на кухне и подавали кушанья в зале, где гости к ним присматривались. Тяжеловато совмещать, но жизнь на границе вообще тяжелая. Раньше девушек было три, но одна из них родила от постояльца, и с младенцем на шее решила здесь не оставаться. По счастью, она успела скопить денег, чтобы выкупиться от хозяйки и уехать в Шенан. Так что Дуче и Нунне приходилось справляться вдвоем, да еще Бохру, прислуга за все, заодно обслуживал гостей, предпочитавших мальчиков – в империи к этому относились просто.
Впрочем, многие предпочли бы не девиц и не мальчика, а саму хозяйку. Несмотря на возраст, она сохранила остатки былой красоты, да и настоящее городское обхождение в этом захолустье кое-что значит. Но Ланасса далеко не со всяким соглашалась пойти, а если кто-то не смирялся с отказом, водилась здесь для вразумления непонятливых прислуга и помимо женской. А как же иначе? Не прожить здесь женщинам одним, даже под охраной гарнизонов. Все ж таки лихие люди на дорогах водятся, и гости разгуляться могут. И работа при гостинице бывает такая, что женщина не справится. Потому при гостинице были кухарь, охранник, он же вышибала, и конюх. Этот себе на подмогу еще мальчишку взял, из военных сирот. Такого, в отличие от Бохру, к гостям выпускать было нельзя. Зато стойла чистить – в самый раз.
Хотя боги обделили эту местность лесами – все больше рощи да кустарники, а дальше степь, – но кто-то из прежних хозяев не поленился возвести вокруг гостиницы крепкий бревенчатый частокол, и при Ланассе его исправно подновляли. И приезжие за такой оградой чувствовали, что повозки их и поклажа защищены от всякой швали дорожной.
При гостинице были птичник и огород, так что кур-гусей и овощи на стол подавали свои, а вот все прочее закупали у торговцев, так что расценки в «Лапе» были отнюдь не низкие. А кому не нравится, ищи себе пропитания в чистом поле. А учитывая удаленность гостиницы от города, Ланасса не всегда брала плату наличными деньгами. Мука, рис, мясо, вино, взятые у одних проезжих, удовольствуют других. Так разумней и безопасней.
В тот день в гостинице было всего четыре постояльца из разряда «чистых» – армейский офицер, возвращавшийся в гарнизон из отпуска, да армейский же поставщик, да два купца – один из Батны, другой из Димна. Но это не значило, что народу было мало – у всех у них имелись слуги, у офицера – оруженосец. Да еще прибрел старикашка из бродячих сказителей. У знатных господ было в обычае выпускать на пирах слепых рассказчиков – считалось, что такие более вдохновенны. Этот тоже пытался выдать себя за слепого, но ясно было, что он всего лишь подслеповат, и для знатных домов не годится. У проезжих требования были не такие высокие, а музыкантов по нынешним временам в гостинице не было, так что Ланасса позволила ему остаться.
Было еще рано для развлечений. Повар Боболон вовсю трудился на кухне, Нунна ему помогала, Дуча и Бохру разносили в зале кушанья и попутно приглядывались к посетителям. Обед был не то чтоб изыскан – рагу из овощей, каша с солониной, а к «чистым» столам еще и утятина в винном уксусе, но уставшие с дороги путники не привередничали. Пока они насыщались, слепому, то есть подслеповатому сказителю незачем было отвлекать их, и его отправили на задний двор – правда, не позабыв дать старику миску с кашей и краюху.
Когда был утолен первый голод, промеж господ проезжающих пошел, как водится, приличный разговор на достойные внимания темы, а в пограничных краях, кроме цен на зерно, непреходящая тема одна – угроза из Степи.
– Нет, нет и нет, – говорил степенный купец из Батны, округлый, и весьма, с бритыми щеками и короткой круглой бородой. – Какие-то стычки наверняка будут, но чего-то серьезного ожидать не приходится.
– Империя замиряет варваров уже невесть сколько десятилетий, а они все никак не замирятся, – возразил его собеседник – димниец, более молодой, темноволосый, скуластый. – Они без войны жить не могут. Я был в Степи, знаю.
– Можно подумать, я не был… Но они вечно дерутся и сварятся меж собой, а объединиться не могут. И вообще, мудрые люди говорят, что варвары могут выиграть сражение, но не могут выиграть войну, верно, господин офицер?
Тот, к кому обратились, ответил не сразу. Это был угрюмый мужчина средних лет. Как требовал имперский устав, он был выбрит, хотя не слишком аккуратно, и носил длинные волосы, собранные на затылке в неофициальной манере, – и то ладно, шевелюра его уже начинала редеть.
Вопрос он расслышал хорошо, но говорить с купчишками – ниже достоинства военного, пусть даже из захолустного гарнизона. С другой стороны, раньше утра отсюда не выбраться, надо дать лошадям отдохнуть, а коротать весь вечер за вином в одиночестве (оруженосец не в счет) не очень хотелось.
– Верно, – ответил он. – Да только сейчас у степняков как раз объявился вождь, который хочет собрать под своей рукой все племена. Тогон его кличут.
– Тогон не опасен, – фыркнул купец из Батны. – Я слышал, что его сын с ранних лет в заложниках и служит в императорской армии.
– А хоть бы и так, – заметил армейский поставщик – рыжий, веснушчатый, с наглой физиономией. Такие обычно имеют успех у баб, хоть красотой и не блещут. – Варварам понятие верности слову неведомо. Да и сын, как говорят, у Тогона не один.
Дуча расставляла миски перед слугами, погонщиками и оруженосцем. Бохру наливал вино купцам. Оба исподволь приглядывались к гостям, прикидывая, кого придется обслуживать ночью.
Дуча, дебелая, грудастая, с волосами цвета коровьего масла (хорошо, что клиенты не знали, чем она их высветляет), особых требований к гостям не предъявляла. Хорошо бы, конечно, подцепить димнийца или поставщика – они и располагают к себе, и при деньгах, но кто знает, какие у ни предпочтения. Она к тому же успела усвоить, что денежные клиенты бывают и самыми скупыми, и не в меру требовательными. А вот простой парень, если правильный подход к нему найти, может за ласку последнее выложить. Так что и слугами не следует пренебрегать.
Бохру не успел еще набраться подобной мудрости, поэтому старался отираться возле господских столов. Да вряд ли ему и стоило ее набираться. Малорослый, худой, вертлявый, он казался моложе своих лет, но на деле ему было не меньше пятнадцати-шестнадцати. Скоро он не будет годиться для своего побочного приработка, потому он, верно, и стремился, как можно быстрее срубить денежек.
Он уже успел повыспрашивать слуг об именах господ, а также об их привычках. От него-то Дуча имена и узнала. Офицера звали Гордиан Эльго (оруженосец сказал, что он ездил домой хоронить престарелых родителей, а также проводить траурные ритуалы), поставщика – Варинхарий, купца из Димна – Клиах, а его собрата из Батны – Шуас. Никто из них не собирался задерживаться в «Лапе» больше чем на ночь. Но сейчас близится осень, ночи стали длинными, и многое что можно успеть.
Пока что постояльцы беседовали о военной угрозе. Гордиану Эльго замечание Варинхария о том, что предводитель варваров может пожертвовать сыном, чтобы развернуть войну, не слишком понравилось. Притом, что он понимал – Варинхарий прав. Но убейте меня демоны! Хоть этот рыжий мерзавец и носит на кафтане бляху, свидетельствующую о его принадлежности к императорской армии, он еще будет судить поперек мнения боевого офицера!
– Тогон на сына, может, и наплюет, – проворчал он. – Только он не один такой, кто хочет подмять под себя все племена, и не все племена на это согласны. Неизвестно, кто верх возьмет – Тогон или Бото. И командованию от Бото хлопот куда как больше. Ведь кланы, что под ним ходят, ближе к нашим границам кочуют. Я тут свежих вестей не слыхал, меня долго не было – траур держал. Вот вернусь к себе в гарнизон, узнаю, замирился Бото с Тогоном или нет. Если замирился, войны беспременно не будет.
– Слышал я про того Бото, – заявил Клиах. – Степняки все на голову дурные, а этот особо. Не пойдет он на мир с Тогоном ни за что.
– А я что говорил! – Шуас перевернул кружку, показывая тем самым Бохру, что та пуста и следует ее наполнить. – Пусть эти степные волки рвут друг другу глотки, пусть сами друг друга перебьют, а империя получит свою выгоду!
– Господа, что вы все о войне да о войне, не лучше ли отдохнуть, поразвлечься? – раздался приятный низкий голос. В зал вплыла хозяйка, госпожа Ланасса собственной персоной – статная дама в зеленом платье с узором по подолу в виде веток сосны и уложенными в узел медно-каштановыми волосами. Их она, разумеется, красила, но в целом пудрой, помадой и белилами отнюдь не злоупотребляла, не то что многие особы ее сословия и возраста. И пользовалась для украшения лица отнюдь не толченым углем, сажей или мукой – косметику она вывезла из столичных городов, и прикасаться к ней Дуче и Нунне было запрещено, равно как к ароматическим притираниям с запахом корицы.
– А вы все хорошеете, госпожа, – не преминул ввернуть Варинхарий.
– А вы, сударь, все такой же льстец, как всегда. – Хозяйка жестом приказала слугам зажечь светильники, после чего Дуча и Бохру скрылись – побежали наводить красоту на вечер, а у столов их сменила Нунна, уже успевшая прихорошиться.
Она была небольшого роста, с фигурой, которую она предпочитала считать изящной, а Дуча именовала «доска, а на ней два соска». Волосы у нее были каштановые, но не рыжеватые, как у хозяйки, а почти черные, и она тщательно завивала их в локоны. К выходу Нунна обрядилась в платье из набивной ткани в красно-белую клетку. И теперь семенила вокруг столов, поджимая губки, дабы выглядеть утонченно.
– Довольны ли вы угощением, добрые господа мои? – обратилась Ланасса ко всем присутствующим. – Если нет, то наш повар – мастер делать отличные омлеты. Свежей рыбы, к сожалению, предложить не могу, сами знаете, мы далеко от рек, поблизости только ручей, так что есть только вяленая. А если господа пожелают, мы можем забить кабанчика, которого откармливаем к празднику Долгой Ночи.
– А хитра хозяйка! – расхохотался Шуас. – Мы завтра уедем, а половина кабанчика наверняка останется. И с завтрашних постояльцев она за жаркое сызнова плату возьмет. Уважаю!
– Да кто ж тебе сказал, батнийская твоя морда, что мы за вечер все не съедим? – возразил Варинхарий. – Меня эта утка жалобная так раззадорила – сам бы этого кабанчика всего сожрал, да что там, целого кабана! Ланасса, счастье мое, вот моя доля. – Он высыпал из кошелька горсть монет, серебряных, зато полновесных. – А омлет пусть слуги лопают!
– И то, – присоединился к нему димниец. – Когда еще от души откушаешь… Эрке, скотина ленивая, давай сюда мой кошель!
Названный Эрке, слуга и телохранитель Клиаха, жилистый белобрысый парень, довольно привлекательный, если бы его не портило бельмо на левом глазу, охотно исполнил приказ, выбравшись из-за стола, где он сидел рядом с оруженосцем и коренастым чернявым Саки – слугой интенданта. Несомненно, Эрке рассчитывал перехватить за ужином кое-что посущественней омлета и вяленой рыбы.
Гордиан молча кивнул, и Шуасу, оставшемуся среди гостей в одиночестве, ничего не оставалось, кроме как согласиться с остальными.
– Я немедля распоряжусь, чтоб Рох и Боболон зарезали и разделали кабанчика, – сказала Ланасса. – Но это требует времени, да и мясо сразу не зажарится. Не желают ли гости в ожидании жаркого послушать занимательные истории?
Слепой, то бишь подслеповатый сказитель, именем которого никто не интересовался, до того жавшийся у двери, почувствовал, что пришел его час, и выбрался на всеобщее обозрение. Выглядел он, как все подобные деятели – седой, с благооброазной бородой, голубые слезящиеся глаза полуприкрыты тяжелыми веками, полотняная одежда, обработанная солнцем и дождями, приобрела цвет пыли. Но голос у него был, хоть и дребезжащий, но звучный – с другим при его ремесле не прокормишься.
– Какую историю желают господа? – вопросил он. – Я знаю их много. Возвышенных и поучительных: о том, как боги сотворили мир и людей, о том, как по воле Разрушителя Лунные острова откололись от материка, о Сердце Мира, о…
– В жопу поучительные! – перебил его Варинхарий. – Это мы и в храмах на проповедях слышим.
– Но я знаю также истории страшные, забавные и трогательные. Могу рассказать также о деяниях властителей дома Рароу, о преславных войнах Союзной империи…
– О войнах нашел кому рассказывать, – проворчал Гордиан.
Тем временем вернулись Дуча и Бохру. Последний подвел глаза сажей и взбил кудри. Дуча нацепила платье, в котором ее главное достоинство («вымя», как определяла его Нунна), выпирало сильнее всего. И оба несли подносы с кружками, что вызвало воодушевление у собравшихся.
Нунна решила, что пора идти в наступление.
– Расскажи трогательную, – жеманно просюсюкала она – как предполагалось, с городским выговором. – Про любовь и возвышенные чувства.
Шуас, которому нынче, видно, приспичило со всеми спорить, а уж с трактирной девкой – сами боги велели, брякнул:
– Кому нужна эта любовь! Давай, чтоб приключения были! И кровопролитиев побольше!
– А что, – протянул Варинхарий, – можно и про любовь. Приятно эдак под вечер про это самое послушать. Но чтоб приключения тоже были.
– И про страшное тоже, – вставил Клиах свои три медяка. – Это в жизни страшного нам не надо, а в рассказах – самое оно.
– Я знаю такую историю, благородные гости! Послушайте, почтенные, печальнейшую повесть о том, как принц полюбил прекрасного варвара и чем это закончилось.
Оруженосец Торк при этих словах чуть не поперхнулся вином.
– Какого еще, к демонам, прекрасного варвара? Сразу видно, что старик слепошарый и ни разу ни одного степняка не встречал. Они ж страшны, как на подбор – все рыжие, кривоногие, на рожу темные…
– Ну, это от племени зависит, – рассудительно заметил Эрке. – Мы с хозяином далеко в Степь заезжали, так скажу я тебе, в Тогоновых кланах что парни, что девки очень даже ничего. И не рыжие они там, а белявые…
Поскольку никто из благородных господ возражений не высказал, старик приступил к повествованию:
– Было то во времена императора Симурэна, когда границы благословенной империи нашей не простирались так далеко в Степь, а проходили по оборонительному валу, что так и зовется Симурэновым, и варвары осмеливались тревожить набегами мирные города, и потому приходилось постоянно присылать туда солдат и выводить их в поле. Командовали ими боевые генералы, но принято было тогда, чтоб над ними в пограничье был некто из императорской семьи.
Принц Хаги был из правящего дома, хотя не из сыновей его величества, а в какой степени родства с домом Рароу – мне неведомо. Был он юноша красивый собой, воспитан благородно, обхождения тонкого, обучен обращению с оружием у лучших мастеров. И послал его император наблюдать за делами в город Шенан, что нынче в глубине мирных земель, а тогда был у самой границы. Велик Шенан, и обнесен прочными стенами, и есть в нем дворец из тесаного камня, и мог бы принц Хаги жить там безбедно и беспечально. Но не желает буйная молодость заточать себя во дворце! И стал принц выезжать в поле вместе с воинами, и в дни войны геройствовал в битвах, а в дни мира вел переговоры с варварскими вождями. И при тех переговорах повстречал он варварского воина по имени Гентей. Говорили иные, – сказитель выразительно покосился в сторону оруженосца, – что степные жители безобразней, чем демоны. Но Гентей являл среди них исключение. Был он строен, как молодая сосна, с волосами как серебро…
– Ну, я же говорил – белобрысые они там, – шепотом пояснил Эрке соседу. – А на рожу и правда темные…
– …и хоть лицо его было опалено солнцем, был он столь хорош, что в сердце принца возгорелась запретная страсть. И волею судьбы стала она взаимной. И ненависть, соединявшая смертельных врагов, стала любовью. Но от всех вынуждены были скрывать Хаги и Гентей свои чувства, и встречаться тайно, ибо проведай о том хоть одна душа, это было бы гибельно для обоих. Хаги обвинили бы в государственной измене, а это позор для имперского принца. А Гентея его соплеменники предали бы мучительной смерти, ибо у этих варваров любовь между мужчинами считается мерзостью и грехом. Где дикарям понять возвышенные чувства, связавшие тираноубийц Вако и Кайра, или прославленных бойцов Одиннадцатого легиона! В Степи за подобное преступника закапывают в землю живым, либо ломают ему руки и ноги и оставляют на поживу диким зверям и хищным птицам.
Так длилось до того дня, пока в Шенан не прибыл император Симурэн. Объезжал он все города союзных провинций, выбирая место для новой столицы. И хотя вряд ли кто ожидал, что Шенан будет избран, император не обошел его вниманием, желая оказать честь приграничным жителям. Остановился он во дворце Хаги, ибо не было в городе других зданий, достойных его величества. И, естественно, стража, ради безопасности императора, была удвоена и утроена. И случилось так, что Хаги, поглощенный заботами по приему царственного гостя, не успел предупредить о том своего друга, и ночью Гентей проник во дворец, дабы свидеться с принцем, как делал уже не раз. Но если раньше ему удавалось тайком миновать стражу, то теперь он был схвачен. И хоть отважно сражался он, гвардейцев императора было больше, латы их прочны, клинки остры, и раненый Гентей в цепях был приведен на допрос. И когда стали его пытать, вопрошая, как и зачем он проник во дворец, он, дабы избавить друга своего от позора, а себя от мучений, сказал: «Я пришел, чтобы убить принца Хаги, ибо он смертельный враг мне и моему племени». И приговорен был Гентей к сожжению на костре. А принц Хаги, узнав об этом, явился пред очи императора и, пав перед ним на колени, молил помиловать Гентея. И сказал император: «За кого ты просишь? Разве не сам он признался, что хотел убить тебя?» И принц, проливая горькие слезы, поведал, что Гентей оговорил себя, чтобы спасти его честь. И тогда император изрек: «Уж если даже дикий варвар стремится уберечь от хулы честь твою, мне тем более пристало ее блюсти. Повелеваю: пусть преступнику перед казнью отрежут язык, ибо, устрашившись костра, он может поведать такое, что опозорит императорский дом. Ты же немедля с малою свитой покинешь Шенан». И принц, исполняя приказ его величества, выехал из пределов Шенана. Но сердце его было полно печали, и он не мог вынести мысли о мучениях, которые предстояло вынести Гентею. И он сказал своим воинам: «Я собираюсь совершить нечто, что не принесет мне славы, но в случае удачи – изгнание, а в противном случае – смерть. Кто из вас пойдет со мной?» И воины последовали за Хаги. Он же надеялся отбить Гентея по пути на казнь, ибо предполагал, что к тому времени император уедет из города и охранять узника будут немногие. Но Хаги ошибся и вдобавок опоздал – когда принц ворвался в город, Гентея уже возвели на костер. И в отчаянии от того, что Гентей умирает с мыслию, что друг его предал, Хаги напал на охранников, окружавших костер. Те в ответ осыпали его стрелами. Они, может, и не стали бы стрелять, боясь нанести урон царственной крови, но лицо Хаги было скрыто шлемом, и охранники не узнали его. Так пал злосчастный Хаги, и все, кто были с ним, в тот же час, когда Гентей сгорел в пламени. Император же, узнав о том, приказал похоронить Хаги тайно и без подобающих почестей, а историю его записать в назидание, – закончил сказитель и закашлялся, дабы слушатели поняли, что горло у него пересохло и надо бы смочить.
Дуча поднесла ему кружку. Бохру деликатно промокнул глаза рукавом.
– Какие чувства, – тонно протянула Нунна. Она не могла допустить, чтобы этот мерзкий мальчишка выглядел перед клиентами более утонченным.
– Чушь собачья, – уверенно произнес Торк. – Сразу надо было стараться отбить, а не слезы лить!
– И вообще, нечего с врагами империи путаться, будь ты хоть принц, хоть кто! – вступил в разговор слуга Шуаса. До того он молчал, добирая остатки каши и омлета, но теперь миска была выскоблена до блеска. – Правильно император поступил!
Тут голос Боболона недр кухни провозгласил, что жаркое скоро будет готово, и это вызвало больше оживления, чем трогательная история. Хозяйка распорядилась принести еще вина, и когда наконец свинину выставили на столы, обед естественно перешел в ужин. За окнами давно стемнело, Бохру добавил масла в светильники.
– А хорошо-то как! – Слуга Шуаса, насытившись по первому заходу, желал приятной беседы. – Особливо, когда дверь заперта, и ворота тоже, потому что вдали от городов, по степям да пустошам, бывает, нечисть бродит. Я тут такое слышал…
– Цыц! – заткнул его слуга Варинхария. На правах до некоторой степени военного он полагал себя человеком решительным. – Может, где-нибудь в Михале, где колдуны кругом, она и бродит. А у нас императоры и жрецы колдовство все повывели, а с ними и нечисть уничтожилась.
– Вообще-то у степняков, когда парень с парнем – и верно за позор считается, тут старикашка не соврал, – повествовал Эрке оруженосцу. – Могут и живьем закопать. Наподобие как у нас колдунов зарывали при Дагде Благочестивом. Зато у них другой обычай есть. Вроде вот как у них считается: в бабу или в девку мужская душа вселяется. Или, наоборот, в мужика или в парня – бабья. И тогда собираются шаманы со всех родственных кланов в круг и особую песню поют, проверяют, правда ли это. Бывает, день поют и два без остановки. И если тот или та, кого проверяют, в круг войдет и песню подхватит, вот что будет. Если вранье оно или просто рассудка помрачение, тогда помрет тот человек, песня его на месте убьет. А если не вранье – помрет его прежняя душа. Тогда – все. При всем племени, чтоб никто не говорил, что не видел и не знает, обрядят парня в платье, а девку в штаны и кафтан. И считается отныне парень девкой, а девка парнем, и так живет. И никто их попрекать или смеяться не будет. Им даже жениться или выходить замуж позволено, потому как считается, что переродились они полностью.
– Врешь ты все!
– Не. Сам однажды такой обряд видел. Раньше, говорят, оно чаще было. А теперь почти что не встречается. И впрямь, наверное, соседство с империей действие свое оказывает. Но все же порой бывает.
– Развааат… Одно слово, дикари и язычники.
Впрочем, желания вести серьезные беседы о нравах и обычаях разных народов больше ни у кого не возникало. Нунна увивалась вокруг Гордиана (офицер – это все же статусом повыше, чем купец, хотя редко денежней), но тот предпочитал напиваться, и она порой бросала взгляды на остальных. В глубине души она была уверена, что когда-нибудь найдется гость, который влюбится в нее, увезет отсюда и возьмет на содержание. И тогда она всем покажет! Но сегодня на это рассчитывать, похоже, не приходилось. Уж лучше армейский пьяница, чем это быдло.
Дуча подливала вина димнийцу. Тот, оглаживая ее ляжку, расспрашивал:
– А в городе бы, небось, больше могла заработать, а? В том же Шенане?
– Могла бы, – отвечала Дуча. – Да все заработки на налоги бы ушли. И все – то там норовят обобрать бедную девушку: каждой чиновной крысе – дай, городским стражникам – дай… – Она захихикала, осознав двусмысленность сказанного.
Но Клиах смеха не подхватил. Продолжая щупать Дучу – лениво, больше для порядка, он поглядывал за соседний стол, где вели тихую беседу Варинхарий и хозяйка. Дуча тоже покосилась на них. Опять эта старуха, которая Дуче в матери годится, заполучила самого завидного и денежного парня. Впрочем, Варинхарий здесь не в первый раз, и с Ланассой они, судя по всему, давние знакомые. Так что обижаться не след. А Клиах, хоть и лапает, наверх не зовет… что там с остальными? Офицер наверняка упьется в хлам – а еще говорят, что военные пить мастера! – Нунна его утащит, а утром будет врать, что его удовольствовала – знаем мы замашки этой змеюки. Жирномясого из Батны не видать – неужто он себе Бохру снял? А ведь даже и не смотрел в его сторону! С кем работать, спрашивается?
Слепошарый сказитель перекочевал за стол слуг, где о трогательных и нравоучительных историях речи больше не было, а пошли одна за другой скабрезные байки о похотливых купеческих женах, обманутых мужьях, ловких приказчиках и школярах. За такое денег здесь не отсыпали, зато кормили-поили без жадности.
Так вечер постепенно сползал в ночь, и ночь текла в никуда, заливая тьмой чадящие светильники.
Поутру Дуча продрала глаза раньше всех. Не то чтобы ей хотелось рано вставать. Совершенно не хотелось. Но ее успели приучить – ночная работа дневную не отменяет. В зале с вечера насвинячили, надобно прибраться, пока постояльцы не начали требовать жрать. Она неспешно спустилась с лестницы, стукнула в дверь кухни, где ночевал повар. Все равно ему тоже пора подниматься.
– Бобо! Разбуди, милый, этих ленивых шлюх, Нунну и Бохру, пусть в зале начинают убираться. А я за водой пошла.
Ланасса вчера сказала правду: гостиница находилась далеко от рек. Но во дворе «Лапы» был вырыт колодец, и вода для гостиничных нужд имелась в нужном количестве. Дуча собиралась мыть пол и свернула в коридор, который вел к задней двери, чтобы взять бадью из чулана.
И завизжала, увидев то, что ей предстало.
